Текст книги "Когда он был порочным. Второй эпилог"

Автор книги: Джулия Куин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Джулия Куинн
Когда он был порочным. Второй эпилог

Она опять считала.

Считала и снова считала.

Прошла неделя с того дня, как закончились месячные.

Шесть дней до того момента, когда будет наибольший шанс забеременеть.

От двадцати четырех до тридцати одного дня до следующего цикла, если она не сможет зачать.

А она, скорее всего, не сможет.

Прошло три года, как она вышла замуж за Майкла. Три года и тридцать три цикла. Конечно же, она их сосчитала, делая заметки на листке бумаги, который держала в столе, в дальнем углу среднего ящика, там, где его не нашел бы Майкл.

Он бы очень расстроился. Не потому, что хотел ребенка, хотя он и правда хотел, а потому что она так отчаянно стремилась забеременеть.

А он хотел, чтобы у нее был ребенок. Может, даже больше, чем хотел его для себя.

Она пыталась скрыть свою тоску. Она пыталась улыбаться за завтраком, притворяясь, что ей все равно, хотя между ног ее снова тканевая тряпица, но Майкл все видел по ее глазам, и, казалось, с каждым днем он обнимал ее все крепче и целовал все чаще.

Она пыталась уговорить себя, что счастлива. Она и была счастлива. Очень. Каждый день. Она была Франческой Бриджертон Стерлинг, графиней Килмартин, ей посчастливилось иметь две любящие семьи – ту, в которой она родилась и ту, которую получила, дважды выйдя замуж.

У нее был муж, о котором любая женщина могла только мечтать. Красивый, веселый, умный и так же отчаянно влюбленный в нее, как и она в него. Майкл заставлял ее смеяться. Он превращал ее дни в праздники, а ночи – в приключения. Ей нравилось разговаривать с ним, гулять с ним, просто сидеть с ним в одной комнате и переглядываться украдкой, когда оба притворялись, что читают.

Она была счастлива. По-настоящему счастлива. И даже, если у нее никогда не будет ребенка, по крайней мере, у нее будет этот мужчина – этот чудесный, замечательный, удивительный мужчина, который понимал ее так, что порой у нее захватывало дух.

Он знал ее. Он знал каждую ее частичку и все же никогда не переставал удивлять ее и бросать ей вызов.

Она любила его. Любила его всем своим существом.

И часто этого было достаточно. Часто этого было более чем достаточно.

Но поздно ночью, когда он засыпал, она все лежала без сна, свернувшись около него, и чувствовала пустоту, которую, она боялась, ни один из них никогда не заполнит. Она касалась своего живота, а он был все таким же плоским и словно насмехался над ней, отказываясь дать ей единственное, чего она желала больше всего на свете.

И тогда она плакала.

Этому должно быть название, подумал Майкл, стоя у окна и глядя, как Франческа идет через холм к семейному кладбищу Килмартинов. Должно быть название этой боли, этой пытке. Все, чего он хотел от жизни – сделать ее счастливой. О, конечно, были и другие вещи – мир, здоровье, процветание его арендаторов, разумный премьер-министр на следующую сотню лет. Но, в конечном счете, все, чего он хотел – это счастья Франческе.

Он любил ее. Всегда любил. Это было, или, по крайней мере, должно было быть самой простой вещью во всем мире. Он любил ее. И точка. И он готов был на все, лишь бы сделать ее счастливой.

Но, похоже, то, чего она хотела больше всего, то единственное, чего она так жаждала, храбро скрывая свою боль, он ей дать не мог.

Ребенка.

И как это ни смешно, он начинал испытывать ту же боль, что и она.

Поначалу он просто переживал за нее. Она хотела ребенка, а значит, и он хотел его. Она хотела стать матерью, а значит, и он хотел, чтоб она ею стала. Он хотел увидеть, как она держит их малыша, не потому что это был бы его ребенок, а потому что он был бы ее.

Ему хотелось, чтобы она получила то, о чем мечтала. И, пусть это немного эгоистично, ему хотелось быть тем мужчиной, который подарит ей это.

Но в последнее время он и сам начал чувствовать то же. Стоило им приехать в гости к кому-нибудь из ее многочисленных братьев и сестер, и их тут же окружали дети. Они дергали его за брюки, кричали «Дядя Майкл!», хохотали, когда он подбрасывал их в воздух, и постоянно просили еще минутку, еще разок, еще одну мятную конфетку.

Бриджертоны были на удивление плодовиты. Все они, казалось, имели столько детей, сколько им хотелось. И, может быть, еще больше, просто для ровного счета.

Все, кроме Франчески.

Спустя пятьсот восемьдесят четыре дня со своего тридцать третьего цикла Франческа вышла из экипажа Килмартинов и вдохнула свежий чистый сельский воздух Кента. Весна была в разгаре, и солнце грело ей щеки, но порой еще налетал ветер, принося с собой дыхание зимы. Хотя Франческу это не волновало. Ей всегда нравилось чувствовать прохладу ветерка на своей коже. Это сводило Майкла с ума – он постоянно жаловался, что никогда не привыкнет к жизни в холодном климате после стольких лет в Индии.

Она жалела, что он не смог сопровождать ее во время долгого пути из Шотландии на крестины маленькой дочери Гиацинты Изабеллы. Конечно, он будет здесь; они с Майклом ни за что не пропустили бы крестины никого из своих племянников и племянниц. Но дела в Эдинбурге заставили его отложить приезд. Франческа тоже могла бы задержаться, но прошло много месяцев с тех пор, как она видела свою семью, и она по ним соскучилась.

Забавно. Когда она была моложе, ей все время хотелось вырваться, иметь свой собственный дом, хоть что-то свое. Но сейчас, когда она смотрела, как подрастают ее племянники и племянницы, она начинала навещать семью все чаще. Ей не хотелось пропустить что-нибудь важное. Она оказалась в гостях у Колина, когда его дочь Агата впервые пошла. Это было поразительно. И хотя в ту ночь она тихо плакала в постели, слезы в ее глазах, когда она смотрела, как Агата, пошатываясь, делает первые шаги и смеется, были слезами радости.

Если ей не суждено стать матерью, тогда, божьей милостью, у нее будут хотя бы эти мгновения. Она не могла представить свою жизнь без них.

Франческа улыбнулась, отдала плащ лакею и пошла по знакомым коридорам Обри-Холла. Почти все детство она провела здесь и в Бриджертон-Хаусе в Лондоне. Энтони и его жена кое-что изменили, но большая часть поместья осталась такой, какой была всегда. Стены были окрашены все в тот же кремовый цвет с едва заметным персиковым оттенком. А Фрагонар, которого отец подарил матери на ее тридцатый день рождения, все еще висел над одним из столиков у двери розовой гостиной.

– Франческа!

Она обернулась. Это была ее мать, которая поднялась со стула в гостиной.

– Сколько ты здесь стоишь? – спросила Вайолет, подходя, чтобы поприветствовать ее.

Франческа обняла мать.

– Недолго. Я восхищалась картиной.

Вайолет остановилась рядом с ней, и они вместе стали разглядывать Фрагонара.

– Он великолепен, да? – прошептала она, и нежная печальная улыбка осветила ее лицо.

– Мне он нравится, – сказала Франческа. – И всегда нравился. Он напоминает мне об отце.

Вайолет изумленно повернулась к ней.

– Правда?

Франческа могла понять ее реакцию. На картине была изображена молодая женщина с букетом цветов, к которому была привязана записка. Не слишком-то мужская тема. Но она оглядывалась через плечо, и на лице ее было чуть лукавое выражение, словно еще немного – и она рассмеется. Франческа не могла вспомнить отношения родителей – ей не было еще и шести, когда отец умер. Но она помнила смех. Глубокий, раскатистый смех отца – он как будто продолжал жить внутри нее.

– Думаю, ваш брак должен был быть именно таким, – сказала Франческа, указав рукой на картину.

Вайолет отступила на полшага и склонила голову набок.

– Думаю, ты права, – ответила она, и лицо ее стало взволнованным от сделанного открытия. – Я никогда не задумывалась об этом.

– Ты должна забрать картину с собой в Лондон, – сказала Франческа. – Она ведь твоя, разве нет?

Вайолет покраснела, и на короткое мгновение Франческа увидела в ее глазах молодую девушку, которой она когда-то была.

– Да, – сказала она. – Но она должна остаться здесь. Именно здесь он подарил ее мне. И здесь… – она указала рукой на картину… – Мы вместе повесили ее.

– Ты была очень счастлива, – произнесла Франческа. Это был не вопрос, просто утверждение.

– Как и ты.

Франческа кивнула.

Вайолет потянулась к ней, взяла за руку и нежно погладила, пока обе продолжали изучать картину. Франческа точно знала, о чем думает мать – о ее бесплодии и о том факте, что они, казалось бы, негласно решили не говорить об этом, да и с какой стати? Что такого могла сказать Вайолет, чтобы разрешить эту проблему?

Франческа молчала, потому что знала: от ее слов матери станет лишь тяжелее, поэтому они стояли, думая об одном и том же, но не говоря ни слова, задаваясь вопросом, кому же из них больнее…

Франческа подумала, что, пожалуй, ей – в конце концов, это же было ее бесплодное чрево. Но, может быть, боль матери была более резкой. Ведь Вайолет была… ее матерью и страдала из-за несбывшихся надежд своего ребенка. Разве это не больно? А ирония заключалась в том, что Франческе этого никогда не узнать. Она никогда не узнает, каково это – страдать за своего ребенка, потому что никогда не узнает, каково быть матерью.

Ей почти тридцать два. Она не знала ни одной замужней женщины этого возраста, которая так и не забеременела бы. Казалось, дети либо рождались немедленно, либо никогда.

– Гиацинта уже приехала? – спросила Франческа, продолжая рассматривать картину и смешинки во взгляде женщины.

– Еще нет. Но сегодня чуть позднее приедет Элоиза. Она…

Франческа заметила, что мать слегка запнулась, прежде чем замолчать.

– Она ждет ребенка, да? – спросила она.

Последовало секундное молчание, а затем она ответила:

– Да.

– Это чудесно, – и она ничуть не кривила душой. Она и впрямь так считала. Просто не знала, как правильнее выразить это словами.

Ей не хотелось смотреть в глаза матери. Потому что тогда она расплакалась бы.

Франческа откашлялась и наклонила голову, словно нашла на Фрагонаре еще дюйм, которого до сих пор не замечала.

– Кто-нибудь еще? – спросила она.

Она почувствовала, что мать слегка напряглась, и подумала, что Вайолет, наверное, решает, стоит ли ей притвориться, что она не поняла, о чем речь.

– Люси, – тихо ответила ей мать.

Франческа наконец повернулась и заглянула в лицо Вайолет, вырвав ладонь и рук матери.

– Опять? – спросила она. Люси и Грегори были женаты меньше двух лет, но это будет их второй ребенок.

Вайолет кивнула.

– Мне жаль.

– Не говори так, – сказала Франческа, в ужасе от того, как тихо звучит ее голос. – Не говори, что тебе жаль. Об этом нельзя жалеть.

– Нет, – тут же согласилась ее мать. – Я имела в виду вовсе не это.

– Ты должна радоваться за них.

– Я рада!

– Радоваться за них сильнее, чем переживать за меня, – выдохнула Франческа.

– Франческа…

Вайолет попыталась дотронуться до нее, но Франческа отпрянула.

– Обещай мне, – сказала она. – Ты должна пообещать мне, что всегда будешь радоваться больше, чем грустить.

Вайолет беспомощно посмотрела на нее, и Франческа поняла: ее мать не знала, что сказать. Всю свою жизнь Вайолет Бриджертон была самой чуткой и самой чудесной из матерей. Казалось, она всегда знает, что нужно ее детям, особенно, когда им действительно было что-то нужно: будь то доброе слово, мягкое поощрение или даже пресловутый хороший втык.

Но сейчас, в данный момент, Вайолет была в растерянности. И это Франческа стала тому причиной.

– Прости, мама, – сказала она, не успев сдержать слова. – Прости, мне так жаль.

– Нет, – Вайолет сделала шаг вперед и обняла ее, на этот раз Франческа не стала отодвигаться. – Нет, дорогая, – снова сказала Вайолет, нежно гладя ее волосы. – Не говори так, пожалуйста, не надо.

Она успокаивала ее, что-то тихо шептала, а Франческа позволяла матери обнимать себя. И когда горячие, безмолвные слезы Франчески закапали на плечо матери, ни одна из них не сказала ни слова.

Два дня спустя приехал Майкл. К этому времени, Франческа с головой ушла в приготовления к крестинам Изабеллы, и ее разговор с матерью был, если и не забыт, то, по крайней мере, отодвинут на второй план. В конце концов, ничего нового сказано не было. Франческа оставалась такой же бесплодной, как и во все предыдущие свои поездки в Англию к семье. Единственное, чем отличался этот раз, так это тем, что она в самом деле с кем-то поговорила об этом. Немного.

Как смогла.

И все же почему-то с нее словно спала какая-то часть ноши. Когда она стояла там, в коридоре, в объятиях матери, что-то вылилось из нее вместе со слезами.

И хотя ей все еще было больно из-за детей, которых ей никогда не иметь, впервые за долгое время она чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Это было странно и чудесно, и она отказывалась думать о том, почему.

– Тетя Франческа! Тетя Франческа!

Франческа улыбнулась и подхватила свою племянницу под руку. Шарлотта была младшей дочерью Энтони, через месяц ей должно было исполниться восемь.

– Что такое, куколка?

– Ты уже видела платье малышки? Оно такое длинное.

– Знаю.

– И с оборками.

– Платье для крестин должно быть с оборками. Даже мальчиков одевают в кружево.

– По-моему, это совершенно не нужно, – сказала Шарлотта и пожала плечами. – Изабелла даже не знает, что на ней такое красивое платье.

– О, но зато мы знаем.

Шарлотта на мгновение задумалась над этим.

– Но мне все равно, а тебе?

Франческа усмехнулась.

– Да, думаю, мне тоже. Я люблю ее, независимо от того, что на ней надето.

Они вдвоем продолжали идти по саду, срывая лиловые гиацинты для украшения часовни. Они нарвали почти целую корзину, когда услышали отчетливый грохот приближающейся кареты.

– Интересно, кто это, – сказала Шарлотта, приподнимаясь на цыпочки, словно это и впрямь могло помочь ей разглядеть карету.

– Не знаю, – ответила Франческа. Всех родственников ждали после обеда.

– Может, это дядя Майкл.

Франческа улыбнулась.

– Надеюсь.

–  Обожаюдядю Майкла, – сказала Шарлотта со вздохом, и Франческа чуть на рассмеялась, потому что выражение в глазах племянницы было таким же, какое она видела тысячу раз до этого.

Женщины обожали Майкла. Похоже, даже семилетние девочки были беззащитны перед его чарами.

– Ну, он очень красивый, – заметила Франческа.

Шарлотта пожала плечами.

– Да, наверное.

– Наверное? – отозвалась Франческа, с трудом сдерживая улыбку.

– Я люблю его, потому что он подбрасывает меня в воздух, когда папа не видит.

– Ему нравится нарушать правила.

Шарлотта ухмыльнулась.

– Знаю. Поэтому я ни о чем и не говорю папе.

Франческа никогда не считала Энтони чересчур строгим, но он был главой семьи уже больше двадцати лет, и она думала, что этим и объяснялась его любовь к порядку и аккуратности.

И надо сказать, он в самом деле очень любил командовать.

– Это будет наш секрет, – прошептала Франческа, наклонившись к уху племянницы. – И если тебе захочется навестить нас в Шотландии, приезжай. Мы постоянно нарушаем правила.

Глаза Шарлотты округлились.

– Правда?

– Иногда у нас завтрак вместо ужина.

– Здорово.

– И мы гуляем под дождем.

Шарлотта пожала плечами.

– Все гуляют под дождем.

– Да, пожалуй, но иногда мы танцуем.

Шарлотта сделала шаг назад.

– А можно мне поехать к вам сейчас?

– Это зависит от твоих родителей, куколка, – Франческа рассмеялась и взяла Шарлоту за руку. – Но мы можем потанцевать прямо сейчас.

– Здесь?

Франческа кивнула.

– Где нас все могут увидеть?

Франческа огляделась.

– Не вижу никого, кто бы за нами следил. А если здесь и есть кто-нибудь, кому какое дело?

Шарлотта поджала губы, и Франческа почти видела, как в голове девочки проносятся мысли.

– Только не мне! – провозгласила она и взяла Франческу под руку. Вместе они стали отплясывать джигу, за которой последовал шотландский рил, они крутились и вертелись, пока не начали задыхаться.

– О, какая жалость, что сейчас нет дождя! – засмеялась Шарлотта.

– Что же в этом было бы хорошего?

– Дядя Майкл! – закричала Шарлотта, бросаясь к нему.

– И про меня тут же забыли, – сказала Франческа с лукавой улыбкой.

Майкл тепло посмотрел на нее поверх головы Шарлотты.

– Только не я, – прошептал он.

– Мы с тетей Франческой танцевали, – сообщила ему Шарлотта.

– Знаю. Я видел вас из дома. Мне особенно понравился новый танец.

– Какой еще новый?

Майкл притворился смущенным.

– Новый танец, который вы танцевали.

– Мы не танцевали никаких новых танцев, – повторила Шарлотта, нахмурив брови.

– Тогда как же назывался тот последний, в котором вы упали на траву?

Франческа закусила губу, чтобы сдержать улыбку.

– Мы действительно упали, дядя Майкл.

– Нет!

– Упали!

– Это был очень энергичный танец, – подтвердила Франческа.

– Значит, вы, должно быть, исключительно грациозны – все выглядело так, как будто вы упали нарочно.

– Мы не падали нарочно! Не падали! – взволнованно повторила Шарлотта. – Мы, правда, просто упали. Случайно!

– Думаю, что придется вам поверить, – сказал он со вздохом. – Но только потому, что я знаю: вы слишком честны, чтобы лгать.

Она посмотрела ему прямо в глаза с трогательным выражением на лице.

– Я бы никогда не стала лгать тебе, дядя Майкл, – сказала она.

Он поцеловал ее в щеку и поставил на землю.

– Твоя мама говорит, что тебе пора обедать.

– Но ты только приехал!

– Я никуда не собираюсь. А тебе нужно подкрепить силы после всех этих танцев.

– Я не хочу есть, – возразила она.

– Какая жалость, – сказал он. – Потому что я собирался научить тебя вальсировать после обеда, и у тебя, конечно, ничего не выйдет на пустой желудок.

Глаза Шарлотты стали почти круглыми.

– Правда? Папа говорил, что я не могу танцевать вальс, пока мне не будет десять.

Майкл послал ей одну из его потрясающих полуулыбок, которые всегда вызывали трепет в душе Франчески.

– Ну, мы ведь не обязаны ему об этом рассказывать, разве нет?

– Ох, дядя Майкл, я люблютебя, – сказала она с жаром, и после очередных крепких объятий побежала к Обри-Холлу.

– И еще одна победа, – сказала Франческа, качая головой и глядя, как племянница бежит через лужайку.

Майкл взял ее за руку и притянул к себе.

– И что бы это значило?

Франческа чуть улыбнулась, тихо вздохнула, и сказала:

– «Я бы никогдане стала тебе лгать».

Он глубоко поцеловал ее.

– Очень надеюсь.

Она подняла взгляд, заглянула в его серебристые глаза и позволила себе расслабиться, наслаждаясь теплом его тела.

– Похоже, ни одна женщина не может тебе противостоять.

– Как же мне повезло, что я пал жертвой чар лишь одной из них.

– Это мне повезло.

– Вообще-то, да, – сказал он с притворной застенчивостью. – Но я этого не говорил.

Она сильно стукнула его по руке.

Он в ответ поцеловал ее.

– Я скучал по тебе.

– Я тоже по тебе скучала.

– И как поживает клан Бриджертонов? – спросил он, взяв ее под руку.

– Просто замечательно, – ответила Франческа. – Как ни странно, я прекрасно провожу время.

– Как ни странно? – повторил он, вид у него был слегка удивленный.

Франческа повела его прочь от дома. Они не виделись больше недели, и сейчас ей не хотелось с кем-либо делиться его обществом.

– Ты о чем? – поинтересовалась она.

– Ты сказала «как ни странно». Как будто тебя это удивляет.

– Конечно, нет, – ответила она. Но потом задумалась. – Я всегда отлично провожу время, когда навещаю семью, – настороженно заметила она.

– Но…

– Но сейчас еще лучше, – она пожала плечами. – Не знаю, почему.

Что было не совсем правдой. Тот разговор с матерью… было что-то волшебное в тех слезах.

Но она не могла сказать ему это. Он услышит лишь о слезах и ни о чем больше, станет волноваться, и она будет чувствовать себя ужасно, тревожась за него, а она так усталаот всего этого.

Кроме того, он был мужчиной. Ему все равно никогда не понять.

– Я чувствую себя счастливой, – сказала она. – Наверное, здесь что-то в воздухе.

– И солнце светит, – заметил он.

Она беспечно пожала плечом и прислонилась к дереву.

– Птицы поют.

– Цветут цветы?

– Лишь некоторые, – подтвердила она.

Он огляделся.

– Чего не хватает этому моменту – так это маленького пушистого кролика, скачущего по полю.

Она радостно улыбнулась и потянулась к нему за поцелуем.

– Все эти пасторальные красоты просто изумительны.

– Верно, – губы его нашли ее рот с таким знакомым жаром. – Я скучал по тебе, – сказал он, голос его стал хриплым от желания.

Она тихо застонала, когда он стал покусывать ее ухо.

– Знаю. Ты уже говорил.

– Это не грех и повторить.

Франческа хотела сказать что-нибудь остроумное, вроде того, что она никогда не устанет слушать эти слова, но в этот момент вдруг оказалась крепко прижатой к дереву, одной ногой обвив его бедра.

– На тебе слишком много одежды, – простонал он.

– Мы слишком близко к дому, – ахнула она, в животе ее все сжалось от предвкушения, когда он прижался к ней еще теснее.

– А как далеко, – прошептал он, и одна из его рук забралась ей под юбки, – будет не «слишком близко»?

– Не слишком далеко.

Он отодвинулся и посмотрел на нее.

– В самом деле?

– В самом деле, – губы ее изогнулись в улыбке, она чувствовала себя дьяволенком. Она чувствовала себя всемогущей. И ей хотелось самой обо всем позаботиться. О нем. О своей жизни. Обо всем.

– Идем за мной, – сказала она с жаром, схватила его за руку и побежала.

Майкл скучал по жене. Ночью, когда ее не было рядом, кровать казалась такой холодной, а комната – пустой. Даже, когда он уставал, и тело его не жаждало ее, ему нужно было ее присутствие, ее запах, ее тепло.

Он скучал по звуку ее дыхания. Скучал по тому, как совсем иначе двигался матрац, когда на нем лежал кто-то еще.

Он знал – даже, несмотря на то, что она была гораздо более сдержанной, чем он, и, скорее всего, не стала бы пользоваться столь пылкими словами – она испытывала то же самое. Но, даже, несмотря на это, он был приятно удивлен, когда бежал по полю, позволяя ей вести себя, зная, что через несколько коротких минут он окажется глубоко внутри нее.

– Сюда, – сказала она, останавливаясь у подножия холма.

– Сюда? – спросил он с сомнением. Здесь не было даже деревьев, чтобы укрыться от глаз тех, кто мог проходить мимо.

Она присела.

– Сюда никто не ходит.

– Никто?

– Трава очень мягкая, – сказала она чарующим голосом.

– Я даже спрашивать не хочу, откуда тебе это известно, – пробормотал он.

– Это все пикники, – сказала она, очаровательно надувшись. – С моими куклами.

Он снял сюртук и постелил его на траву вместо покрывала. Склон был немного пологим, что, как он подумал, было бы удобней для нее, чем ровная земля.

Он посмотрел на нее. Потом на сюртук. Она не двинулась с места.

– Ты, – сказала она.

– Что, я?

– Ложись, – приказала она.

Он покорно подчинился.

И, прежде чем он успел отпустить какое-нибудь замечание, попытаться поддразнить ее, спросить о чем-нибудь или просто вдохнуть, она села на него верхом.

– О Боже всемо… – ахнул он, но не смог договорить. Теперь она целовала его, рот ее был горячим, голодным и агрессивным. Это было так восхитительно знакомо – ему нравилось знать о ней каждую мелочь, начиная с размера ее грудей и заканчивая ритмом ее поцелуев – и все же в этот раз она казалась немного…

Другой.

Словно обновленной.

Одна из его ладоней скользнула ей на затылок. Дома ему нравилось по одной вытаскивать из ее волос шпильки и смотреть, как пряди выпадают из прически. Но сегодня он слишком хотел ее, был слишком возбужден, и ему не хватало терпения, чтобы…

– Зачем все это? – спросил он. Она откинула его руку и томно прикрыла глаза.

– Сейчас я – главная, – прошептала она.

Тело его напряглось. Еще сильнее. О Господи, она убьет его.

– Поторопись, – выдохнул он.

Но едва ли она слышала его. Она очень медленно расстегивала его брюки, позволяя ладоням ласкать его живот, пока не нащупала его.

– Фрэнни…

Один палец. Вот и все, что он получил от нее. Один палец, перышком коснувшийся его плоти.

Она повернулась и посмотрела на него.

– Забавно, – заметила она.

Он сосредоточился на том, чтобы дышать.

– Я люблю тебя, – нежно произнесла она, и он почувствовал, что она встала. Она до бедер подобрала юбки, устроилась на нем и одним удивительно плавным движением вобрала его в себя, тело ее приникло к нему, так что он оказался полностью внутри нее.

Ему хотелось начать двигаться. Хотелось ворваться в нее снизу или опрокинуть ее на спину и входить в нее, пока от обоих не останется ничего, кроме горстки пепла, но ее ладони крепко сжимали его бедра, и когда он поднял на нее взгляд, глаза ее были закрыты, казалось, что она тоже пытается взять себя в руки.

Ее дыхание было медленным и ровным, но шумным, слишком шумным, и с каждым выдохом она словно втягивала его все глубже.

– Фрэнни, – простонал он, потому что не знал, что еще он мог сделать. Ему хотелось двигаться быстрее. Сильнее. Как угодно, но она лишь продолжала покачиваться на нем вперед и назад, ноги ее стискивали его в изощренной пытке. Он сжал ее бедра, собираясь заставить ее двигаться, но она открыла глаза и с мягкой, счастливой улыбкой покачала головой.

– Мне нравится так, – сказала она.

Ему хотелось другого. Ему нужно было другое, но когда она смотрела на него, то казалась такой чертовски счастливой, что он не мог ни в чем ей отказать. А затем она задрожала, и это было странно, потому что он так хорошо знал, какая она, когда достигает высшей точки, и все же на этот раз все казалось мягче… и одновременно сильнее.

Она раскачивалась и вращала бедрами, затем тихо вскрикнула и обессилено опустилась на него.

И, к полному своему изумлению, он кончил. Он не думал, что готов к этому. Он и не подозревал, что вообще близок к разрядке, хотя едва ли ему бы понадобилось на это так уж много времени, если бы он мог двигаться, лежа под ней. Но тут, без всякого предупреждения, он просто взорвался.

Они лежали так какое-то время, их нежно ласкали солнечные лучи. Она уткнулась лицом ему в шею, и он обнимал ее, удивляясь, что такие моменты вообще бывают.

Потому что все было прекрасно. И он мог бы оставаться здесь вечно, если бы это было возможно. И, даже не спрашивая ее об этом, он знал, что она чувствует то же самое.

Они собирались поехать домой через два дня после крестин, думала Франческа, смотря, как один из ее племянников повалил другого на землю, и все же прошло уже три недели, а они даже не начали паковать вещи.

– Никаких сломанных костей, надеюсь.

Франческа улыбнулась своей сестре Элоизе, которая тоже решила на какое-то время задержаться в Обри-Холле.

– Нет, – ответила она, слегка вздрогнув, когда будущий герцог Гастингс – известный так же как Дэйви, одиннадцати лет от роду – издав боевой клич, спрыгнул с дерева. – Но не потому, что они мало стараются.

Элоиза устроилась рядом с ней и подставила лицо солнечным лучам.

– Я надену шляпку через минуту, клянусь, – сказала она.

– Я не совсем понимаю правила этой игры, – заметила Франческа.

Элоиза не потрудилась раскрыть глаза.

– Это потому, что их нет.

Франческа посмотрела на воцарившийся перед ней хаос в новом свете. Оливер, двенадцатилетний пасынок Элоизы, схватил мяч – с каких это пор у них появился мяч? – и побежал через лужайку. Похоже, он достиг своей цели – хотя Франческа не могла с уверенностью сказать, был ли это гигантский дубовый пень, который стоял здесь еще с тех пор, как она была ребенком, или Майлз, второй сын Энтони, который, скрестив ноги и руки продолжал сидеть на месте, с того момента как десять минут назад она вышла на прогулку.

Но в любом случае, Оливер, должно быть, выиграл очко, потому что он с размаху бросил мяч о землю и подпрыгнул с победоносным криком. Майлз, похоже, был в его команде – впервые Франческа подумала, что в игре были команды – потому что он вскочил на ноги и тоже стал веселиться.

Элоиза открыла глаза.

– Мой ребенок никого не убил?

– Нет.

– И никто не убил его?

Франческа улыбнулась.

– Нет.

– Хорошо, – Элоиза зевнула и устроилась в кресле поудобнее.

Франческа задумалась над ее словами.

– Элоиза?

– Мммм?

– Ты когда-нибудь… – Она нахмурилась. У нее не было никакого права задавать этот вопрос. – Ты когда-нибудь любила Оливера и Аманду…

– Меньше? – помогла Элоиза.

– Да.

Элоиза выпрямилась и открыла глаза.

– Нет.

– В самом деле? – не то чтобы Франческа ей не поверила. Она любила племянников и племянниц всем своим существом; она готова была отдать жизнь за любого из них – включая Аманду и Оливера – без малейших колебаний. Но она никогда не рожала. Никогда не носила ребенка в своем чреве – вернее, уже долгое время – и не знала, не станет ли тогда все по-другому. Гораздо сложнее.

Если бы у нее был ребенок, свой ребенок, кровь и плоть ее и Майкла, не заставило бы это ее внезапно осознать, что та любовь, которую она испытывала сейчас к Шарлоте, Оливеру, Майлзу и остальным – всего лишь слабое подобие того, что было в ее сердце к собственному ребенку?

А есть ли разница?

Неужели ей хотелось бы, чтобы была?

– Я думала, что так будет, – призналась Элоиза. – Конечно же, я любила Оливера и Аманду до того, как появилась Пенелопа. Да и как я могла их не любить? Они – частички Филиппа. И, – продолжила она, и лицо ее стало задумчивым, словно она никогда особо не размышляла на эту тему. – Они… это они. А я – их мать.

Франческа печально улыбнулась.

– Но, даже несмотря на это, – продолжала Элоиза. – До того как родилась Пенелопа, и даже когда я была беременна, я думала, что все будет по-другому. – Она остановилась. – Все и правдапо-другому. – Она снова замолчала. – Но ничуть не меньше. Вопрос не в том больше или меньше, и даже… не… в природе этого чувства.

Элоиза пожала плечами.

– Я не могу это объяснить.

Франческа снова посмотрела на игру, которая возобновилась.

– Нет, – тихо сказала она. – Думаю, тебе это удалось.

Последовало долгое молчание, и Элоиза сказала:

– Ты нечасто говоришь об этом.

Франческа мягко покачала головой.

– Нет.

– А хочешь?

Она на секунду задумалась.

– Не знаю, – Франческа повернулась к сестре. Между ними была разница в год, но в детстве Элоиза во многом была словно другая сторона той же монеты. Они были очень похожи, за исключением глаз, и даже родились в один день, только одна – на год позже.

Элоиза смотрела на нее с нежным любопытством и сочувствием, от которых всего несколько недель назад, у нее разорвалось бы сердце. Но сейчас они лишь утешали. Франческа не чувствовала, что ее жалеют, она чувствовала, что ее любят.

– Я счастлива, – сказала Франческа. И она в самом деле была счастлива. Впервые она не чувствовала пустоты внутри. Она даже забыла, что надо считать. Она не знала, сколько дней прошло с ее последних месячных, и это было чертовски здорово.

– Ненавижу цифры, – пробормотала она.

– Что, прости?

Она спрятала улыбку.

– Ничего.

Из-за тонкой пелены облаков выглянуло солнце. Элоиза заслонила глаза рукой и уселась поудобнее.

– О, Боже мой, – воскликнула она. – По-моему, Оливер только что сел на Майлза.

Франческа засмеялась, а потом, прежде чем она сама поняла, что собирается сделать, вдруг поднялась.