Текст книги "Ловушка страсти"
Автор книги: Джулия Энн Лонг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 8
После вальса герцог с поклоном отпустил Женевьеву, и она тут же бросилась к столу с пуншем. Так ей удалось избежать кадрили и деревенского танца благодаря очередному стаканчику наливки, которой она надеялась успокоить нервы. Однако неизбежное должно было свершиться.
Впервые в жизни она не знала, что сказать Гарри, когда он подошел к ней и пригласил на вальс.
– Потанцуем?
Его голос звучал почти нежно.
Женевьева не могла вынести, чтобы он дотрагивался до нее. И в то же время это было величайшим облегчением, такое знакомое и надежное прикосновение. «Надежный» – это слово притягивало и отталкивало ее. Конечно, на Гарри уже нельзя положиться. Разве можно было считать надежным человека, который гак грубо разрушил ее воздушные замки?
Она по привычке взяла его за руку, он положил руку ей на талию, и они закружились по залу.
«Поговори со мной, ну, поговори же со мной».
Женевьева не могла спросить его. Сейчас она танцевала с мужчиной, который, возможно, был уже помолвлен. Гарри мог сделать предложение во время суссекского вальса, и теперь Миллисент ждала, пока он потанцует с Женевьевой, чтобы поделиться с ней новостями.
От своего брата Чейза, который получил тяжелое ранение в сражении при Ватерлоо, она знала, что когда тебе наносят удар ножом, его необходимо оставить в ране, а не выдергивать, иначе можно умереть от потери крови.
И теперь Женевьева не собиралась задавать этот мучивший ее вопрос.
– И что ты думаешь о герцоге Фоконбридже? – живо спросил Гарри.
– Ой! – только и сумела воскликнуть Женевьева, наступив ему на ногу, от чего они чуть покачнулись. – Прости, – неискренне пробормотала она. – Он интересный человек.
Как хорошо, что придумали такое слово! Им можно охватить целую гамму чувств. В этом смысле люди оказались очень умны.
– Сказал ли он что-нибудь непристойное? – Ответ Женевьевы удивил Гарри. – Не вел ли он себя грубо? Он был груб с Миллисент, покинул ее, даже не извинившись.
«Это выглядит так, словно Марс собирается ублажить ее». Возможно, это было непристойно и грубо.
– Ничего особенного. Мы говорили об искусстве.
Женевьеве не хотелось вдаваться в объяснения. Ей вообще не хотелось разговаривать.
– Правда? Мы с Миллисент тоже говорили об искусстве. Она обнаружила в амбаре целый выводок котят и хочет нарисовать их углем.
Вот и все. Стоило ему упомянуть о Миллисент, и Женевьевы словно бы уже не существовало. Теперь говорить будет один Гарри, а она станет только кивать.
– Я еще не сделал ей предложения, – небрежно заметил он.
– Нет?
Женевьева испытала чувство облегчения. У нее почти подогнулись колени. Они постоянно кружились, ее стало мутить, и она не могла дождаться окончания вальса. «Не говори больше ничего, Гарри».
– Но скоро представится подходящий случай! – радостно заверил он.
Женевьеву давно перестала очаровывать его рассеянность.
– Я буду рядом, чтобы осыпать вас конфетти, – с горечью ответила она.
Гарри ничего не заметил. Глаза Женевьевы метали молнии.
– Я так счастлив, что ты одобрила мое решение.
И что на это ответить? Ничего. Ни один человек не должен выносить подобной пытки.
– Тебе нехорошо, Женевьева?
Внезапно в голосе Гарри прозвучало беспокойство.
Он беспокоился, и это оскорбило Женевьеву, которая и без того постоянно испытывала то злость, то нежность. Наверное, она может сказать ему, что чувствует. Но увидеть на его лице жалость… Вряд ли Гарри сможет тактично среагировать на ее признание.
У него будут самые благие намерения, но он также будет прямолинеен. А Женевьева всегда сглаживала его резкость, всегда, спасала и утешала его.
И, Бог свидетель, она не желает, чтобы что-то помешало его счастью.
– У меня немного разболелась голова. Я выпила три стакана наливки.
– Три стакана! – с наигранным ужасом воскликнул Гарри. – Это же безнравственно! Женевьева Эверси, вам прекрасно известно: наливка – первый шаг к падению.
В другой раз она бы рассмеялась. Но теперь все было иначе. Слова Гарри заворожили ее.
Безнравственно…
«Бедняга Марс раскинулся рядом, словно утомленный ею». Что это значило? Что Венера сделала с Марсом?
И что об этом знает герцог?
Пугь к падению притягивал ее. Если бы только на распутье стоял Гарри, призывая ее и рассказывая поразительные истории о Марсе и Венере.
И что имелось в виду под словом «ублажить»?
От Гарри не укрылась рассеянность Женевьевы.
– Ты очень удивилась, увидев в доме герцога Фоконбриджа?
– Очень.
– Когда мы ходили смотреть на развалины, он показался мне довольно приятным человеком.
– Это потому, что вы говорили о лошадях, ландо и папиных вложениях.
– Возможно.
После этого Гарри наконец замолчал.
Женевьева посмотрела в такие знакомые голубые глаза и отвела взгляд. После чего она решила разглядывать волоски у него в носу: к одному из них пристало что-то крошечное.
– Кажется, герцог увлечен тобой, – внезапно произнес он.
О нет! Значит, и другие тоже заметили?
– Ты преувеличиваешь. С чего ты так решил?
– Я заметил твою улыбку, когда ты танцевала с ним, – помолчав, ответил Гарри.
И он тоже наблюдал за ней. Ну конечно же! Ведь она его добрый друг.
– Я часто улыбаюсь, Гарри, – отмахнулась Женевьева. «По крайней мере улыбалась в прошлом».
Другими словами, вчера.
Однако Женевьева поняла, что хотел сказать Гарри. И тем не менее он продолжал объяснять:
– Я знаю разницу между твоей вежливой улыбкой, как бы говорящей «я вынуждена танцевать с вами», и другой, настоящей улыбкой.
У нее перехватило дух. Ей было невероятно больно услышать это откровение. Конечно, Гарри знал, ведь он был ей ближе, чем кто-либо другой на свете. Так она когда-то думала.
Женевьева часто искренне улыбалась ему. Внезапно она поняла, что больше не сможет улыбаться так. У нее остались всего одна-две улыбки для него. Она устала.
– Признаю, я была удивлена. Но герцог не так уж страшен. У него приятные манеры.
– Приятные манеры! – рассмеялся Гарри. – Какая высокая похвала! Он был груб с Миллисент, покинул ее, не сказав ни слова. И ему столько же лет, сколько твоему отцу.
Возможно, как многие пожилые люди, он терпеть не может общество других.
– Знаешь, он моложе моего отца.
Гарри смутился:
– Откуда тебе это известно?
– Догадалась.
Гарри пропустил это мимо ушей.
– Я слышал, он ищет себе жену, – признался он. – Потому что расстался с леди Абигейл. Говорят, он серьезно настроен жениться как можно скорее.
– Люди любят болтать.
Герцог несколько раз говорил ей о своем намерении жениться, но он был не из тех, кто стал бы рассказывать об этом всем подряд. Женевьева инстинктивно поняла это.
Внезапно она возненавидела слово «жена». Ведь ей никогда не стать женой Гарри. Произнося это слово, он имел в виду не ее.
Женевьева вдруг вспомнила, что совсем забыла о первой жене герцога, когда он утром упомянул Абигейл. А кроме того, она была не уверена, подобает ли заговаривать с первым встречным о его умершей супруге.
– Большинство неженатых мужчин рано или поздно начинают подыскивать себе жену.
Говорить было трудно и больно.
– Да, – согласился Гарри. – Конечно, я это знаю.
У Женевьевы и вправду разболелась голова. Окружающий блеск: сверкающий пол, сияние люстр, драгоценностей гостей – можно было принять за раскаленные искры, сыплющиеся на голову. Она чуть не плакала. Пока этого еще не случилось, но рано или поздно должно было случиться, но, конечно, только не в зале.
Женевьева судорожно вздохнула.
Гарри, словоохотливый Гарри, который всегда говорил что-нибудь остроумное, сейчас с трудом подбирал слова. Но и Женевьева не очень-то старалась поддержать беседу.
Кто мог бы ей помочь?
Она позволила ему говорить, отвечала односложно, решив, что на сегодня это будет последний танец.
Она спасет себя сама.
Без извинений Женевьева покинула зал после вальса с Гарри и направилась в свою спальню.
В тот вечер она все-таки плакала.
Сначала Женевьева сняла платье и повесила его на вешалку, чтобы не измять шелк, бросившись на постель, вытащила из волос шпильки и легла на кровать в одной сорочке, свернулась клубочком и принялась ждать.
Внезапно ее начали сотрясать сильные рыдания. Она почти задыхалась. Слезы намочили горячую подушку. Лицо опухло и горело, из носа текло. И тут Женевьева поняла, что все кончено.
Она перевернула подушку прохладной стороной вверх и легла на спину, с трудом переводя дух.
Ей стало немного лучше. В небе стояла полная луна, Женевьева неплотно задвинула шторы, и свет пробивался в се комнату, осветив постель.
Она рассердилась. Ей очень не хотелось вылезать из кровати и идти к окну, чтобы как следует закрыть шторы. Она прикрыла глаза рукой, но это не помогло. Женевьева вертелась на постели, словно надеясь скрыться от света.
Интересно, уснул ли Гарри? Подозревает ли Миллисент о том, что скоро произойдет?
Возможно, Гарри остался после бала и выманил Миллисент в сад, встал перед ней на колени и…
Женевьева порывисто вскочила, энергично разворошила угли в камине, и огонь, словно испугавшись, ярко разгорелся.
После этого она подошла к окну, чтобы как следует закрыть шторы, схватилась за одну рукой, начала было тянуть и замерла на месте.
Внизу по саду ходил мужчина.
У Женевьевы по спине побежали мурашки.
Ока бы не удивилась, если бы этот ужасный день увенчался появлением призрака одного из предков Эверси в их саду.
Но это был не призрак. На нем было длинное темное пальто, и ветер развевал его полы. Человек шагал быстро. Казалось, он никуда в особенности не направляется. Но его походка показалась Женевьеве странно знакомой. И тут он остановился, присел на каменную скамью слева от окна ее спальни, уперев локти в колени, повернувшись при этом лицом к свету.
Лунный свет озарил его серебристый висок и блестящие, словно зеркало, высокие сапоги.
Это был герцог Фоконбридж.
Женевьева стояла неподвижно, затаив дыхание, глядя на него сквозь щелочку между штор. Возможно, ей предстоит стать свидетельницей свидания.
Но тут герцог на какое-то мгновение опустил лицо. Если бы перед ней был другой человек, Женевьева решила бы, что он молится. Однако его руки были в карманах. Он сидел совершенно неподвижно, но, как всегда, казался настороже, готовый к броску, к защите или нападению.
Словно испытывая то же беспокойство, что и она, он вновь поднялся на ноги и принялся расхаживать туда-сюда, а ветер трепал полы его пальто. Вскоре герцог пропал из виду.
Женевьева посмотрела на часы: было за полночь.
Глава 9
Женевьева проснулась в прекрасном настроении под пение птиц за окном, откинула с лица волосы, чуть заметно улыбнулась и…
Черт побери!
На нее нахлынули воспоминания вместе со вчерашней болью. Она попыталась смириться с уже привычной тяжестью в груди, выскользнула из постели, подошла к окну и резко отдернула шторы. Ей захотелось прогнать птиц.
Женевьева посмотрела вниз, туда, где вчера ночью ходил герцог.
Наверное, ей это почудилось или приснилось.
За завтраком Монкрифф в очередной раз вспомнил, за что он так не любит домашние праздники: приходилось быть вежливым со всеми гостями. Хорошо хотя бы, что большинство из них в его присутствии становились тише. Оживленная беседа заметно затихла, когда появился он, гладко выбритый, бодрый, в дорогой одежде.
И тут же появилось еще полдюжины слуг.
Герцог наложил себе на тарелку яиц, копченой рыбы, ломтик ветчины и подошел к столу с притихшими гостями. Словно в сад с певчими птицами выпустили кошку. Голоса стали менее уверенными и громкими – птицы пытались понять, какая кошка перед ними: голодная и опасная или старая и беззубая.
С герцогом было непросто общаться, но ему было все равно. Он, словно плотина, обращал реки вспять. Таково его призвание в жизни.
Однако завтрак ему понравился. В столовой приятно пахло крепким кофе, копченым мясом и хорошо поджаренным хлебом. Сквозь кружевные занавески сочился свет. Мелодично позвякивали серебро и фарфор, а проголодавшиеся гости передавали друг другу горшки с ветчиной, энергично работали вилками и потягивали напитки.
Служанки сновали рядом, будто мухи.
Женевьева Эверси надела зеленое шерстяное платье и была столь молчалива, что герцог невольно обратил на нее внимание.
Она заметила его. Странно, но ее глаза чуть покраснели, Возможно, она просто поздно легла вчера?
Герцог не верил в это.
Джейкоб Эверси, увидев герцога, начал подниматься со стула.
Герцог твердо покачал головой. Эверси радостно приподнял брови и взглядом указал на пустой стул рядом с собой. Монкрифф повиновался.
Несмотря на всю его неприязнь к сыну Эверси и планы в отношении Женевьевы, Джейкоб вызывал симпатию у герцога, так как с уважением, но без подобострастия обращался с ним. Джейкоб не бросал слов на ветер, подобно людям, пережившим многое и не считавшим нужным говорить без умолку, однако было ясно, что жизнь не перестает его удивлять. Возможно, таким терпеливым он стал благодаря своим отпрыскам.
И все же герцогу было очень интересно узнать про семейную жизнь Эверси. Его жена сидела рядом с выражением сдержанной радости и терпения на лице. Алексу она тоже нравилась. Она была красива, как и ее дочери, не болтала без умолку, подобно многим женщинам, которые любили говорить, чтобы только слышать свой голос, словно одинокие птицы, стремившиеся привлечь других птиц, чувствовался неизбежный итог лет, прожитых бок о бок с тихим человеком.
Однако герцог уловил напряжение в их молчании. Он не думал, что это было связано с ним, несмотря на его поведение по отношению к их младшей дочери. Ему ли не знать, сколько тайн может хранить брак. А там, где не было когда-то доверительной близости, натянутость возникнуть не может.
– Доброе утро, ваша светлость, – отважно и бодро произнесла леди Миллисент.
Герцог потянулся за ножом, чтобы намазать масло на толстый кусок поджаренного хлеба, взял нож в руку, замер и чуть заметно нахмурился. Потом он изогнул бровь, словно в голову ему пришла занятная мысль, и бросил многозначительный взгляд на сидевшего напротив Йена.
Заметив мрачный взгляд герцога, Йен застыл с вилкой в руке, так и не донеся ее до рта. Потом он промахнулся, ткнул себя вилкой в подбородок, и кусочки яичницы осыпали Гарри, Миллисент и Оливию.
Они тут же вскочили из-за стола. Гарри не знал, кому первой помочь.
– Спасибо, Йен, но я научился есть сам много лет назад.
Раздался смех. Йен был напряжен, и его глаза не улыбались. Он не сводил взгляда с герцога.
Герцог пристально смотрел на него, пока Йен наконец не опустил глаза, словно очарованный своим перевернутым изображением в ложке.
Стол окружили служанки, то и дело приседая в реверансе перед герцогом, сражаясь за возможность смахнуть со стола остатки яичницы, отталкивая друг друга и чуть ли не сталкиваясь головами.
– Я никогда прежде не видел, чтобы ты ради меня так старалась, Гарриет, – заметил Йен.
– Прошу прощения, мастер Йен, но это не ради вас. Вы ведь еще не герцог.
– Нет, – мрачно подтвердил он.
– А теперь в нашем доме есть один.
Неопровержимая логика, как считала Гарриет.
Герцог, ставший случайно причиной громкого смеха, спокойно продолжал опустошать свою тарелку столь же быстро и умело, как делал почти все повседневные дела.
Он бросил мимолетный взгляд на Женевьеву, которая с мастерством хирурга надрезала треугольник яичницы. Зубцом вилки она аккуратно сняла белую мягкую верхушку, обнажив жидкое содержимое. С довольным видом отложила вилку в сторону и обмакнула в желток уголок тоста.
Заметив восхищенный взгляд герцога, она замерла на мгновение и тут же пожала плечами, слабо улыбнулась и откусила кусочек хлеба.
Было решено отправиться на прогулку, пока стоит хорошая погода, хотя никто толком не знал, когда и кому пришла в голову эта мысль, которую все тем не менее восприняли с энтузиазмом. Дамы возьмут с собой альбомы и вышивание, а мужчины – клюшки для крикета, чтобы отрепетировать удары до начала сезона и, возможно, поразить дам.
Поскольку Женевьева не могла найти места, где чувствовала бы себя счастливой, то ей было все равно, оставаться ли дома или идти гулять, ведь Гарри вряд ли сделает предложение Миллисент в кругу друзей и с клюшкой для крикета в руках.
Итак, все устремились из дома.
День вновь выдался солнечным и ясным. Женевьеве казалось несправедливым, что осенний ветер сорвал листья с деревьев, оставив их оголенными в безжалостном свете солнца, к тому же весь мир был равнодушен к бушевавшим у нее в душе чувствам.
Никто ничего не знал. Если бы здесь был Чейз, он бы мог заметить. Но сейчас он занимался дедами в Лондоне, а в Пеннироял-Грин отправил брата и сестру, с которыми недавно познакомился, Лайама и Мегги Плам. Колин тоже был очень наблюдателен, но он скрывал свою чувствительность за маской балагура, к тому же сейчас он находился дома с женой в нескольких милях отсюда. Оливия сослалась на головную боль. Луиза бросала на Женевьеву обеспокоенные взгляды и ничего не говорила. Маркус ничего не заметил.
Йен спросил, не болит ли у нее голова, по-видимому, мужчины считали эту неприятность единственной, свойственной женщинам. Женевьева задала тот же вопрос Йену, поскольку вид у него был нездоровый.
Оба заверили друг друга в прекрасном самочувствии.
Женевьева нашла местечко на тщательно подстриженной лужайке подальше от компании любителей крикета и грубых шуток и положила на землю старую шаль. Усевшись на нее, она аккуратно подоткнула платье, оперлась на руки и принялась смотреть на мужчин, переживать и думать.
Гарри почти сиял в свете осеннего солнца. Ей было приятно и в то же время горько смотреть на него. Художник мог бы создать целую палитру и назвать ее «волосы Гарри». В ней были бы золотистые, пшеничные цвета, цвет льна и…
В поле зрения Женевьевы возникла тень, прежде чем она мысленно успела добавить к палитре красок очередной цвет.
Тень принадлежала герцогу Фоконбриджу.
Он уселся рядом с ней на траве почти в такой же позе, вытянув ноги и опершись на руки. Снял шляпу и бережно положил ее рядом.
Какое-то время он сидел молча, лишь прикрыл глаза рукой от солнца и следил за направлением ее взгляда.
Женевьева опять подумала, не почудилось ли ей, будто он бродил ночью в саду. Она была тогда такой уставшей и слабой, что начала сомневаться в своем впечатлении. И все же…
Сегодня она не собиралась притворяться вежливой.
Женевьева была уверена: герцог сделает замечание, на которое ей захочется возразить или которое странным образом пленит ее.
– Он красив. – Герцог указал в сторону Гарри, – Я имею в виду Осборна. Нет никаких морщин.
Женевьева застыла, а потом очень медленно повернулась к нему и пристально уставилась на него испепеляющим недоверчивым взглядом.
– Полагаю, вы правы, – предпочла осмотрительно согласиться она.
Если сравнивать герцога с Гарри, то герцог, несомненно, проиграет. Немалую роль в этом сыграл солнечный свет. Герцог определенно был полной противоположностью Гарри: он не светился. Волосы у него были черные, почти черные, если не считать седины на висках, прямые, чуть длинноватые по моде, чтобы никто не забывал о его репутации. Кожа была настолько светлая, что темные глаза и брови походили на черные знаки на белой бумаге.
Женевьева отвернулась, напряженно ожидая новых откровений. Оливия, Миллисент и Луиза благодаря их платьям были похожи на букет осенних цветов. Она перевела взгляд на это приятное зрелище, намеренно прищурившись, пока они все не превратились в размытое пятно, перестав напоминать фигурки женщин, на одной из которых хотел жениться Гарри.
– И вы в него влюблены?
Боже!..
Женевьева чуть слышно вскрикнула. Вопрос был задан самым небрежным тоном. Она опять отвернулась и уставилась прямо перед собой, ничего не видя от ужаса. «Я ледник, – твердила она, – я скользкая ледяная стена, о которую разбиваются все слова. Он замолчит. Он когда-нибудь замолчит».
– И он разбил вам сердце?
Герцог говорил почти весело, словно они играли в какую-то игру.
Господи! Какая сильная боль! Женевьева непроизвольно охнула, словно ее укусила оса.
Она порывисто повернулась к герцогу, в ее глазах сверкала ярость. Ледяного самообладания достаточно на сегодня.
Странно, но вид у него был не торжествующий, а скорее даже сочувствующий.
– Боюсь, это очевидно, мисс Эверси. По крайней мере, я заметил. Если вас это утешит, кажется, больше никто не обратил внимания. Если только вы кому-нибудь не признались. Например, вашей сестре?
Вместо того чтобы яростно вонзить в него ногти, Женевьева ухватилась пальцами за пучки травы и вырвала бы ее с корнем, если бы ей не было жаль уничтожать невинные растения и создавать новые трудности для садовника.
Нет, никогда бы она не стала рассказывать Оливии о муках безнадежной любви.
– Нет, – коротко ответила Женевьева, выдавая тем самым свою самую потаенную, темную тайну.
– А он целовал вас? – небрежно спросил герцог.
Каждый дерзкий вопрос снова и снова ужасал ее, все сильнее обнажая болезненные и глубоко скрытые раны. Женевьеву всю передернуло, словно она стремилась сжаться и исчезнуть.
Зачем он это делает? Откуда он знает?
– Он джентльмен, – сухо ответила она.
Сможет ли она быстро вскочить и убежать? Притвориться, будто ее преследует оса? Если она с криком помчится прочь от герцога, скандала не избежать. Если он называет это ухаживанием, то неудивительно, что его бросила невеста.
– И он целовал вас? – повторил герцог, но уже без прежнего раздражающего веселья в голосе.
Ее сердце бешено и болезненно забилось в груди. Подобных страданий Женевьева еще не испытывала и не научилась их выносить. Ее мутило, щеки покраснели, и она опять подумала, не пора ли по душам поговорить со своим красивым кузеном-викарием, заодно спросив его, не существует ли особого покаяния, чтобы остановить непрерывный поток страданий, обрушившийся на нее за эту неделю.
– Он целовал меня, – холодно призналась Женевьева.
Почему она это сказала? Ведь это не была совершенная ложь. Возможно, в ней заговорила гордость. Возможно, мысль о том, что ее мог целовать другой мужчина, оттолкнет герцога.
Гарри всего один раз поцеловал ее руку, задержав ее в своих, словно бесценное сокровище. Тогда это удивило Женевьеву, она решила, что поцелуй скрепил их привязанность друг к другу.
– Неужели? – Голос герцога звучал удивленно и недоверчиво. – И куда именно он вас поцеловал?
Женевьева продолжала неотрывно смотреть на зеленую лужайку, на крикетную клюшку брата, подумывая о том, для чего еще ее можно использовать. Йен показывал Гарри удар. Конечно же, он рассчитывал на восхищение Оливий и Миллисент.
Можно подумать, им было до него какое-то дело. «На что мы только не идем ради мужчин», – подумала Женевьева.
Она молчала. Она могла просто ничего не отвечать герцогу.
– Сюда?
Герцог длинным пальцем коснулся ее руки, опирающейся на траву.
Женевьева отдернула руку, сжала пальцы и враждебно посмотрела на герцога:
– Если вам так угодно, лорд Монкрйфф.
Ее смущение и гнев не остановили герцога. Он чуть приподнял брови, спокойно ожидая продолжения с поистине дьявольским терпением. У него были темные бездонные глаза, лучи света отражались в них, как на блестящих мысках его сапог. Глаза, словно два озера, глядя на которые не знаешь, удастся ли благополучно перейти их вброд или стоит сделать пару шагов и тебя затянет трясина. У Женевьевы появилось странное ощущение, что эти глаза смогут поглотить все и отразить с равной иронией: гневный взгляд и улыбку, трагическое и веселое. Но было в них что-то такое… Женевьева боролась с желанием войти в эту воду хотя бы чуть-чуть. Она уже поддалась этому искушению, когда он специально вчера заговорил о Венере и Марсе. Герцог был прав. Он был честен, и ей это понравилось. Он был безжалостен, и она этим восхищалась. Она почти ненавидела его, но ей не было с ним скучно.
Никто другой прежде так не говорил с ней, а значит, никто и не видел ее в таком свете.
– Что ж, очень хорошо. Да, он поцеловал мне руку. В этом ведь нет ничего дурного?
– Полагаю, все зависит от его намерения, обстоятельств и той степени, в которой этот поцелуй доставил вам удовольствие.
– Это был прекрасный поцелуй, – прошептала Женевьева.
– Уверен. – Опять этот чертов герцог смеялся над ней! – Настоящий мужчина поцеловал бы вас в губы, мисс Эверси. Не важно, джентльмен он или нет. А у вас очень красивые губы.
Он произнес эти слова таким тоном, словно комментировал игру Гарри в крикет.
Раскрыв рот от изумления, Женевьева молча смотрела на него.
«Красивые губы…»
Проклятый герцог снова разжег в ней любопытство.
Она чуть было не коснулась своих губ, но вовремя отдернула руку, однако потом все же незаметно дотронулась до них.
Ее губы были мягкими, бледно-розовыми, изящной формы.
Что в них красивого?
В лексиконе Женевьевы не было слов для подобного разговора. Она не знала, как отвечать на комплименты герцога. Они были очень взрослыми, и он говорил их с таким видом, словно ожидал, что она знает ответ.
Но она не знала. Беседа с ним напомнила ей о том, как она впервые попробовала кофе. Горький черный заморский напиток, который с каждым глотком становился все приятнее, приобретал более богатый и сложный вкус.
Герцог небрежно снял пальто, аккуратно свернул его и положил на траву. Налетел ветер, поиграл его волосами, чуть разметал их в стороны, словно радуясь, что может испортить герцогу прическу.
Он оперся на руки, лениво повернулся к Женевьеве, вздохнул с почти страдальческим видом.
– Настоящий поцелуй перевернет все в вашей душе, мисс Эверси. Он коснется ваших самых потаенных уголков, о существовании которых вы и не подозревали, воспламенит вас так, что все ваше существо охватит невыносимая, неукротимая жажда. Он… Минуточку, я хотел бы объяснить вам получше. – Он с задумчивым видом откинул голову назад, словно представляя себе этот поцелуй и желая в подробностях передать каждую деталь. – Он пронзит вас, словно нож, и вы испытаете немыслимое удовольствие, почти похожее на боль.
Он помедлил, наблюдая за ее лицом, давая ей возможность осознать сказанное.
Ее губы приоткрылись. Дыхание стало учащенным. Она не могла отвести от него взгляда. Его глаза и голос завораживали, ей казалось, будто он обхватил ладонями ее лицо. И когда он произнес эти слова, в ее душе словно прозвучало дальнее эхо, похожее на давно забытый сон, и все ее чувства пробудились.
Она вспомнила о Марсе, готовившемся «ублажить», как он выразился, Венеру на картине Веронезе.
Ей следовало бы остановить его.
– И что же дальше? – прошептала она.
– Этот поцелуй заставит вас сражаться за контроль над вашими эмоциями и волей. Вы захотите делать такое, о чем прежде и помыслить не могли, но в тот момент все эти поступки станут совершенно естественными. И он возвестит или по крайней мере пообещает самое невероятное физическое наслаждение, которое вы когда-либо познали, и неважно, будет ли это обещание выполнено. Воспоминание об этом поцелуе, – герцог сделал эффектную паузу, – будет преследовать вас всю жизнь.
Женевьева молчала, словно в ожидании последних нот этой яростной нестройной симфонии.
«Самое невероятное физическое наслаждение…»
Эхо этих слов звучало у нее в душе. Как будто ее тело хранило древнюю память о них, а теперь, вспомнив, страстно желало познать.
Ей надо было уйти и не оглянуться.
– Ну а у вас был такой поцелуй? Или вы только о нем мечтаете?
Ее голос звучал тихо и глуховато.
Герцог мгновение не отвечал, а потом улыбнулся слабой довольной улыбкой.
У Женевьевы сложилось странное впечатление, будто она прошла испытание и снова удивила его.
– Предоставлю это вашему воображению, мисс Эверси. Я лелею свои тайны.
Она хмыкнула, но, несомненно, была потрясена.
Гарри с усилием пытался удержать крикетную клюшку в ладони. Странно, как весь его вид не вязался с этой беседой.
«Знает ли Гарри о таких поцелуях? Приходят ли ему в голову подобные мысли? Понимает ли он, что сделало со мной одно лишь легкое прикосновение его губ к моей руке? Понимает ли, какие мечты оно породило? Неужели другие женщины тоже думают об этом? Поцеловал бы настоящий мужчина мои губы?»
Женевьеве снова захотелось коснуться своих губ и попытаться представить.
Она вцепилась в траву, потому что ей хотелось ощущать под собой твердую почву. Она была ошеломлена и смущена еще более, чем вчера. Казалось, вокруг нее колыхалось море и ее только что бросили в волны чувственного познания, которое никогда не коснется ее, если Гарри женится на Миллисент.
Проклятый герцог! Женевьева была очень умна, но он дал ей ясно понять, что она ничего не знает.
– Он дал вам обещание после поцелуя, мисс Эверси?
Никогда она не привыкнет к его насмешливому тону, каким он говорил о том поцелуе.
Женевьева промолчала.
Герцог принял ее молчание за утвердительный ответ.
– Вы помолвлены? Он отказался от своего обещания? – поспешно спросил он.
Его голос был напряжен, как будто он собирался устроить Гарри трепку, если это правда.
– Не совсем. Просто мне так казалось. Мы были близки так давно, и у меня не было причины сомневаться, по крайней мере до вчерашнего дня…
– А теперь он собирается сделать предложение вашей дорогой подруге Миллисент?
Герцог мог бы с тем же успехом вонзить в нее стрелу. Именно такое чувство испытала Женевьева, услышав эти слова от другого человека.
Она прикрыла глаза рукой и судорожно вздохнула:
– Да, он мне сказал.
И Женевьева смело посмотрела в глаза герцогу.
Он казался чуть удивленным, недоуменно покачал горловой, но она не знала, относится ли это к Гарри или к ней.
– Он когда-нибудь присылал вам цветы?
– Однажды он подарил мне букет полевых цветов, – мрачно призналась Женевьева.
Судя по вновь приподнявшимся бровям герцога, он счел это признание забавным.
– А ее он целовал? Присылал ли ей цветы?
Снова эта боль!
– Не знаю. Она мне не говорила, и он тоже. Обычно мы с Миллисент все друг другу рассказываем. И я думала, что и Гарри рассказывает мне обо всем.
– Если вы не признались Миллисент в ваших чувствах к лорду Осборну, значит, вы не все ей рассказывали, не так ли?
Обычно все считали Женевьеву умной, но в тот миг она чувствовала себя совершенной дурочкой. Герцог был прав. Она и подумать не могла, чтобы Гарри питал нежные чувства к Миллисент, она была уверена, что они все друзья.
– Боюсь, это очевидно. По меньшей мере мне. Но вы очень скрытны, и я уверен, больше никто ни о чем не подозревает, – заметил герцог, с трудом сдерживая смех.
Женевьева мрачно взглянула на него:
– Как же мне повезло, что именно вы это заметили и решили меня помучить!
Он рассмеялся. Смех у него был приятный, такой глубокий и искренний. Женевьева заметила: его непросто рассмешить. Ей было радостно осознавать, что ей это удалось.
И это оказалось его слабым местом. Она могла заставить его неожиданно смеяться.
Однако у Женевьевы был припасен еще один сюрприз. Она прямо спросила его:
