Текст книги "Наука страсти"
Автор книги: Джулиана Грей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Я рад это слышать, мистер Гримсби, – сказал наконец Эшленд.
– Еще как, – поддакнул Фредди. – Я прямо чувствую, как вы становитесь частью семьи. Ужасно здорово, что сегодня вечером вы с нами, разгоняете унылую мрачность одинокой столовой. – Он сунул в рот полную с верхом ложку пудинга, закатил глаза к небесам и задумчиво заработал челюстями. – Слушайте, – проглотив, воскликнул он. – Мне в голову только что пришла блестящая мысль!
– Надеюсь, она связана с греческими ямбами, – заметила Эмили, с трудом подавив желание взглянуть на часы, стоявшие на каминной доске. Она отсчитывала минуты, дожидаясь, когда можно будет сбежать от беспощадного внимания герцога Эшленда. Чем скорее закончится этот обед, тем лучше. Тогда она сможет вернуться к привычной рутине и питаться с подносов, принесенных в комнату, или время от времени появляться за столом прислуги, чтобы ее не сочли высокомерной. Так она будет в безопасности. Не попадаясь на глаза герцогу, она сможет придумать, как избавиться от этой безумной и опасной одержимости, от такого сильного желания, что оно превратилось в физическую боль в груди.
– Ха-ха! Греческие ямбы в сочельник! Какой вы оптимист, мистер Гримсби. – Фредди жадно запустил ложку в коньячный соус. – Нет-нет. Я вот думаю, вы должны присоединиться к нам сегодня вечером в гостиной для традиционного разворачивания подарков и рождественского эля. В конце концов теперь вы – член семьи, раз уж отец спас ваши мозги от размазывания по бальному залу. Это создает между нами своего рода близость. Как по-твоему, отец?
Вилка Эмили с драгоценным грузом сливового пудинга замерла на полпути ко рту.
Она кинула панический взгляд на лицо Эшленда.
Герцог ел свой пудинг. Он прожевал, проглотил и вытер рот. Он скажет «нет». Вилка продолжила свой путь, но во рту пудинг таинственным образом превратился в золу.
Он должен сказать «нет». Это невозможно. Это неприлично. Это…
Опасно.
Эшленд, кажется, даже не догадывался, что сейчас вынесет вердикт сокрушительного значения. На его лице не отражалось вообще никаких эмоций. Он ловкими движениями левой руки сложил свою белоснежную салфетку и положил ее рядом с тарелкой.
У Эмили внутри все горело, но руки оставались холодными как лед. «Скажи „нет“», – мысленно молила она.
Эшленд посмотрел на сына, и его твердые губы тронула улыбка – улыбка! Те самые губы, которые прижимались к ее запястью. Те самые губы, что почти прикасались к ее волосам в наэлектризованной тишине гостиной в «Эшленд-спа-отеле».
Герцог положил ладонь на спинку стула, словно собираясь встать.
– Думаю, это прекрасная идея, Фредерик, – произнес он. – В самом крайнем случае мистер Гримсби оживит беседу греческими ямбами. – Он обернул к Эмили свое пиратское лицо, умудряясь выглядеть одновременно властно и нецивилизованно с этой своей черной глазной повязкой и серебристыми волосами. – А вы что скажете, мистер Гримсби? Мы, конечно, унылая пара, Фредди и я, но это же лучше, чем ждать день подарков [2]2
Boxing Day – день подарков, второй день Рождества, когда слугам преподносятся подарки.
[Закрыть], а?
– Я… – Эмили беспомощно покачнулась. Конечно же, она купила для них подарки, еще неделю назад, в магазинах «Эшленд-спа». Книгу для Фредди, ручку для Эшленда. Мисс Динглеби всегда делала подарки на Рождество своим подопечным и их родителям, поэтому Эмили и купила эти безделушки на случай, если от нее этого ждут.
– Ой, ну ладно вам, мистер Гримсби, – сказал Фредди. – Елку уже поправили. Кроме того, я подозреваю, что Люси уже стоит за дверью под омелой и подстерегает вас. Вам будет куда лучше с нами. Безопаснее действовать сообща.
Эмили в ужасе оглянулась на внушительную дверь столовой.
Затем подняла бокал и с безрассудной несдержанностью осушила его до дна.
– Да, конечно, – сказала она. – Я буду в восторге.
Глава 10
Наступил морозный вторник. Пробило всего четыре часа, когда герцог Эшленд сел верхом на коня и жестом приказал груму отойти, но этот день показался ему самым долгим за всю жизнь.
Собственно, вся неделя тянулась так медленно, словно волокла за собой телегу, груженную йоркширскими булыжниками.
Прошла всего неделя с тех пор, как он стоял у окна своего номера в «Эшленд-спа-отеле» и смотрел вслед карете, увозившей Эмили от заднего крыльца. Всего неделя с того дня, как он отвернул перчатку Эмили и прижался губами к ее пульсу. Всего неделя, как он сидел, погруженный в позор и несчастье, и торопливо царапал ту необдуманную записку, умоляя ее увидеться с ним вновь. Позволить ему снова окунуться в ее солнечный свет, ощутить ее невинное тепло, ее понимающую безмятежность, светящую, как маяк надежды.
Его конь охотно перешел на рысь, ледяной воздух обжигал щеки. Герцог едва это замечал. Физический дискомфорт – это всего лишь факт, часть его жизни. Эшленд давным-давно научился к нему приспосабливаться. Даже приветствовать его, как лишения, которые необходимо преодолеть.
Он добрался до конца длинной подъездной дорожки Эшленд-Эбби и повернул на дорогу. Ветер утих, словно его приморозило к месту внезапное нападение зимы. Небо над головой, сегодня такое неестественно чистое и синее, уже утрачивало цвет в преддверии заката. Белое солнце, низко висевшее на западе, заставило кровь в жилах бежать быстрее.
Наступал ранний зимний вечер.
Приедет ли Эмили?
Он сошел с ума. Он знаком с ней всего каких-то пару часов. Он ничего не знает о мыслях в ее голове, о ее семье, о детстве, страстях и разочарованиях. Знает только, что хочет их все целиком. Хочет их, хочет ее так свирепо, что больше ни о чем не может думать. Рождественская неделя прошла для него как во сне.
Что он будет делать, если Эмили не приедет сегодня на закате?
Эшленд пришпорил коня, пуская его в галоп. Он не будет об этом думать. Даже в мыслях не допустит этой ужасной возможности.
Конечно, было бы лучше, если бы она не приехала. Он это признает. За удовольствием, которое он получит от общества Эмили, непременно последует ужасное возмездие. Он начнет терзаться чувством долга и чести, тем, что нарушил основные принципы, на которых строил свою жизнь последние двенадцать лет, после ухода Изабель.
Впереди, в холмах, приютился «Эшленд-спа-отель». Поезд из Йорка подойдет к станции через сорок две минуты. Он сошел с ума.
Еще чуть-чуть, и Эмили просто схватит с каминной полки часы и разобьет их, швырнув на пол.
Разумеется, это недостойно. Мисс Динглеби неодобрительно подняла бы бровь. С другой стороны, мисс Динглеби никогда не приходилось иметь дело с такими громкими часами, обладающими замашками тирана. Их тиканье просто невыносимо, они с такой безжалостной веселостью отбивают четверти часа, да и вообще, все в них просто требует самого жестокого уничтожения.
Тик… так… втор… ник… втор… ник… втор… ник…
– Прекратите немедленно! – приказала она часам и посмотрела на правую руку, сжимающую ручку с такой силой, что вот-вот потрескается эмаль. Изящная ручка, в точности такого же вида и цвета, что та, которую она подарила на Рождество герцогу Эшленду. «Так-так, – сказал он, вытаскивая ручку из коробочки и улыбаясь, – до чего прелестная вещица, я бы сам не выбрал ничего лучше». А когда Эмили открыла коробку от герцога, то увидела, что внутри лежит копия ее подарка.
Все расхохотались, даже герцог, и смех его оказался искренним и приятным, и золотистым. Конечно. Даже его смех ее соблазняет.
Ручка и писала чудесно. Эмили как раз писала записку к мисс Динглеби, пытаясь сделать ее как можно безобиднее. «Спасибо за приятное чаепитие в прошлый вторник, однако, по здравом размышлении, я пришла к выводу, что это место не годится для подобных встреч в будущем…»
На этом она остановилась, не зная, что написать дальше. Нельзя же сказать: «потому что персонал отеля принял меня за шлюху владельца» или «потому что у меня случилось любовное свидание с моим нанимателем в одном из приватных номеров отеля».
Часы продолжали скрипеть.
У… же… втор… ник… что… же… де… лать… втор… ник… втор… ник… втор… ник…
Эмили отшвырнула ручку и подошла к окну. Непрестанная унылая сырость Йоркшира сегодня сменилась притоком ясного ледяного воздуха с северо-востока. Каждая деталь ландшафта просматривалась с почти болезненной четкостью. Вдалеке из вересковой пустоши торчало несколько крыш «Эшленд-спа», как горстка раскиданной гальки. А вон серый шифер «Наковальни», если Эмили не ошибается.
Разумеется, она никуда не поедет.
Она просто не может добровольно вернуться к заднему входу в «Эшленд-спа-отель» и быть сопровожденной в ту тихую комнату. Она ни под каким видом не будет продолжать эту… как это назвать? Связь? И не будет подкармливать эту свою одержимость. Замори ее голодом, и она умрет.
Эмили отвернулась от окна, но успела краем глаза уловить какое-то движение.
Она пыталась сопротивляться. Даже притиснула к груди сжатый кулак.
«Сейчас вы – жена Лота, Эмили. Не оборачивайтесь».
Она обернулась.
Какой-то всадник скачет по подъездной дорожке Эшленд-Эбби. Крупный мужчина с очень прямой спиной, в черном пальто и шляпе. Большой чистокровный конь, рвущийся вперед. Всадник смотрит прямо перед собой, телом слегка подался вперед, словно оно поет от сдерживаемой энергии, словно он страстно предвкушает предстоящий ему путь. Он управляет конем, держа поводья в левой руке; правая лежит на мускулистом бедре.
У Эмили закружилась голова. Она забыла, что нужно дышать.
Затем втянула в себя побольше воздуха и стала смотреть вслед герцогу. Тот повернул с дорожки и мгновенно исчез за воротами, а потом появился снова. Конь шел быстрой рысью, мускулистое тело герцога двигалось в безупречном соответствии с движением животного.
Эмили отвернулась от окна и вцепилась обеими руками в подоконник. Внутри все словно таяло, телу не давал распасться на части только оглушительный стук сердца.
Она не может. Она не должна.
Она безумна уже потому, что думает об этом.
– Ну вот, повязка на месте, мадам, – сказала миссис Скрутон, слегка погладив ее по затылку. – Надеюсь, я не слишком туго затянула?
– Нет-нет, – шепнула в ответ Эмили. От внезапно опустившейся темноты голова слегка закружилась, а кровь в жилах запела.
– Он уже там, мадам. Ждет вас целый час. – В голосе экономки явственно прозвучал упрек.
– Прошу прощения. Я… у меня было важное дело.
– Дело? – Пауза, тяжелая от недоверия. – Ну, не важно. Он будет рад наконец-то увидеть вас.
Руки миссис Скрутон почти по-матерински легли на плечи Эмили, и экономка повела ее за угол.
– Он суетился, как школьник. Звонил каждые две минуты. Слава богу, что вы все-таки приехали.
Эмили услышала стук, вот повернулась дверная ручка, скрип… Лицо овеяло сквознячком.
– Мистер Браун! Она здесь.
Эмили, подталкиваемая миссис Скрутон, шагнула вперед, ее тут же взяли за руку и ввели в комнату.
– Спасибо, миссис Скрутон. Больше ничего не потребуется.
– Если потребуется, позвоните, – ответила миссис Скрутон. Дверь, закрываясь, щелкнула.
Эмили стояла неподвижно. Эшленд стоял перед ней, продолжая держать ее за руку. Она буквально ощущала его жаркую напряженность в нескольких дюймах от себя. О чем он думает? Какое у него выражение лица, точнее, здоровой половины лица?
– Эмили. – Он поднял ее руку и прикоснулся губами к обтянутым перчаткой костяшкам пальцев. Голос его звучал еле слышно, словно он сдерживался изо всех сил. – Добро пожаловать. Спасибо, что пришли сегодня. Надеюсь, это не доставило вам неудобств?
– Вовсе нет.
– Вечер очень холодный. Вы не замерзли? – Он повлек ее вперед, продолжая удерживать за руку, словно в танце. – Позвольте взять ваше пальто? Я уже разжег огонь.
– Да, спасибо.
Он выпустил ее руку, положил ладонь ей на плечо. Снял сначала один рукав, затем второй. Эмили поднесла руки к шерстяному кашне, но Эшленд отвел ее пальцы.
– Позвольте мне, – сказал он.
Эмили стояла не двигаясь, пока герцог разматывал кашне, вынимал шпильку, снимал с нее шляпку, и все это с такой заботой и аккуратностью, словно был камеристкой. Поправил повязку.
– Вам удобно? – спросил он, и на этот раз голос звучал уже чуть увереннее, уже не так напряженно.
– Да.
– Позвольте снять ваши перчатки?
Вопрос прозвучал невыносимо интимно. Она вытянула руки.
– Да.
Эшленд медленно расстегнул пуговки. Эмили представляла, как сложно ему делать это одной левой рукой; представляла, как ловкие пальцы проталкивают каждую крохотную перламутровую пуговку сквозь крохотную петельку. Между их сплетенными пальцами пронеслась дрожь. Его рука дрожит или ее?
Вот расстегнута последняя пуговка; лайка бесконечно скользит, сползая с пальцев. Он взялся за вторую перчатку – все с той же мучительной тщательностью. Пульс Эмили неистово бился – как часы, только быстрее и настойчивее. Дыхание Эшленда пахло чем-то сладким и чуть пряным, как будто он только что пил чай. Лишившись возможности видеть, она понимала, что остальные ее чувства сверхъестественно обострились. Шерсть его сюртука, жар его тела, терпкость дыхания – все это ощущалось по-настоящему остро, с почти зрительной точностью.
Перчатка снялась. Эшленд повернул руку Эмили и поцеловал запястье, в точности как в прошлый раз. Затем взял другую ее руку и прижался губами к нежной коже.
– Вы не пользуетесь духами.
– Нет. Я их никогда не любила.
– Пойдемте к камину, согрейтесь. Чай уже принесли.
Он повлек ее вперед, подвел к дивану.
– Как вы предпочитаете пить чай? – вежливо, как хозяйка дома в своей гостиной, спросил герцог.
Эмили казалось, что все это происходит во сне. Неужели герцог Эшленд в самом деле только что спросил ее, как она пьет чай?
– Со сливками, – ответила она, – и совсем чуть-чуть сахара.
Короткая пауза.
– А.
Льется жидкость, звякает фарфор. Как ему, должно быть, неудобно. Он никогда не выглядел неловким из-за отсутствующей руки, выполнял любые действия, как нечто само собой разумеющееся, не делая скидок на увечье. Но все-таки – как можно одной рукой налить чай и размешать сливки? Как человек договаривается с пуговицами и конями, и бритьем, и письмом? Любое простое действие, самое рутинное, наверняка требует предельной концентрации.
– Ну вот, – сказал он.
Эмили протянула руки, и ей в ладонь легонько ткнулась чашка с блюдцем.
– Спасибо.
– Осторожно, моя дорогая. Он еще горячий.
Чай в самом деле был горячим и крепким, как она любит. До сих пор Эмили даже не догадывалась, как сильно ей нужна чашечка хорошего чая. Она мгновенно почувствовала себя окрепшей, готовой встретить любой вызов, даже необходимость сидеть в темноте на мягком диване.
Он ждал целый час. Суетился, как школьник.
Разве такое возможно? Неужели у нее есть власть над могущественным герцогом Эшлендом?
Он отошел в сторону, вероятно, сел в кресло. Но не в то, в котором сидел на прошлой неделе, а в то, что стояло возле дивана, уютно устроившись возле шипящего огня. Эмили вытянула ноги к камину. Со стороны герцога послышалось звяканье фарфора. Видимо, тоже чашка с чаем.
– Вы пьете чай? – спросила она. – Не кофе?
– Да. – Чашка звякнула снова. – А откуда вы знаете, что я пью кофе?
Пальцы Эмили, обнимавшие чашку, застыли.
– Я не знаю. Просто предположила, что вы относитесь к любителям кофе.
– Как проницательно. Вы совершенно правы – я в самом деле пью кофе. – Снова молчание. – Могу я предложить вам кекс? Или сандвичи?
– Нет, спасибо. Может быть, позже.
Слово «позже» словно прозвенело в комнате.
– Можно задать вам дерзкий вопрос, мадам? – спросил он.
– Полагаю, это зависит от вопроса.
– Эмили – ваше настоящее имя?
Эмили сделала глоток чая и поставила чашку на блюдце.
– Да.
– Вы позволите мне узнать вашу фамилию?
– Боюсь, что нет. А вы, сэр? Энтони Браун – ваше настоящее имя?
Он поерзал в кресле.
– Энтони меня назвали при крещении. Браун – нет.
– Значит, мы равны в своих увертках.
– Нет, Эмили. Не равны. – Фарфор звякнул громче, видимо, его поставили на деревянный столик. – Я полностью в вашей власти.
– Это неправда.
– Заверяю вас, так оно и есть. Я сделал бы для вас все что угодно.
Эмили поставила чашку на блюдце. Она задребезжала, и Эмили прижала посуду к коленкам.
– Вы не называете мне свое настоящее имя. И не позволяете снять повязку.
Он помолчал.
– Выберите что-нибудь другое.
– Что-нибудь другое – это ничто. Важно только одно – вы сами. А вы мне себя не отдаете. – Она понимала, что это безрассудно, но не могла остановиться. О чем она только думает? Нельзя снимать повязку! Он мгновенно узнает ее, несмотря на маскировку. Маска куда важнее для нее, чем для Эшленда.
– Эмили, я не могу. – Он встал с кресла и начал расхаживать по комнате. – Если я откроюсь вам, вы уйдете. И никогда не вернетесь.
– И что тут такого трагичного? Просто закажете себе другую леди.
– Ни за что и никогда. – Он произнес это себе под нос. Если бы не повязка, обострившая все чувства, Эмили бы его просто не услышала.
Она заговорила очень мягко:
– Но зачем повязка? Что вы скрываете?
Он ответил не сразу. Что он там делает? Может быть, оперся на каминную полку, скрестив длинные ноги? Смотрит ли на то, как она сидит, слепая и беспомощная?
– Меня ранили много лет назад, – произнес он в конце концов. – Моя внешность пугает.
– Как вас ранили?
– За границей. Я был… я был солдатом, на Востоке. Точнее, в Афганистане. Мы отправились за границу, чтобы… – Он не договорил.
Эмили отпила чая.
– Чтобы сделать что? Было сражение?
– Было сражение, – медленно проговорил он, – но я в нем не участвовал. Я занимался… своего рода расследованием. И попал в плен.
Чашка Эмили опустела. Она потянулась, чтобы поставить ее на предполагаемый столик перед собой.
– О, позвольте мне, – сказал Эшленд, в мгновение ока оказавшись рядом, и взял чашку с блюдцем из ее рук, слегка задев пальцы.
Попал в плен. Эмили всегда считала, что свои раны он заработал в битве, – может быть, пуля, выстрел из ружья или взрыв, покалечивший ему лицо и оторвавший руку.
– Ваши тюремщики пытали вас? – спросила она.
– Да. Им требовалась информация, а я не собирался им ее предоставлять. Вы просто обязаны попробовать кекс. Вы очень бледны.
– Нет, я не голодна. Я…
– А вы, Эмили? Что привело вас сюда, ко мне, из всех мест на земле? Какие раны нанесены вам?
Снова зазвякал фарфор. Очевидно, Эшленд не принял во внимание ее слова насчет кекса.
– Почему вы решили, что я пострадала?
– А по какой еще причине красивая женщина, леди, обладающая таким достоинством и очевидной добродетелью, оказывается вынуждена встречаться с таким, как я, в отдаленном отеле самой темной части Йоркшира? – Он говорил легким тоном, одновременно втискивая ей в руки тарелку. – Ваш кекс.
– Спасибо. – Вилку он ей не дал. Эмили отломила кусочек рукой и сунула в рот. – О, какая прелесть. Апельсиновый?
– Да. Их фирменное блюдо.
Эмили съела еще кусочек, проглотила и заговорила снова:
– Отвечаю на ваш вопрос – я здесь, потому что оказалась разлучена с семьей из-за постигшего нас… несчастья. Моего отца убили, и нас с сестрами… – Эмили понимала, что выдает слишком многое, но она должна была сказать хоть что-нибудь, приоткрыть ему хотя бы крошечный уголок своего сердца, – …нас с сестрами отослали жить к друзьям семьи.
– Очень сочувствую. Надо полагать, вы оказались в стесненных обстоятельствах?
– Да. – Эмили вспомнила свою комнатку на третьем этаже Эшленд-Эбби. – В крайне стесненных.
– Но вы воспитаны как леди.
– Да. Мне повезло получить превосходное образование. У меня имелись планы… – Она замолчала.
– Планы? Какие планы?
– Вам вряд ли это будет интересно.
– Совсем напротив. Я испытываю пылкий интерес. Подозреваю, что планы ваши были неординарны для молодой леди благородного происхождения и воспитания.
– Нет. Я… – Она снова замолчала. – Вы будете смеяться.
– Не буду, даю вам слово чести. Расскажите.
Ей не следовало говорить, но соблазн оказался непереносимым – Эшленд, стоявший рядом, невидимый и великолепный, со своим сочувственным убедительным голосом. Ей хотелось признаться во всем. Хотелось открыть ему каждый уголок своей души. И она услышала собственный голос, торопливо говоривший:
– Вы должны понять, что я росла в очень жестких условиях. От меня ожидалось… в общем, моя жизнь была строго расписана до мелочей, будущее определено, а сама я считалась всего лишь предметом, подчиненным чужой воле. И я это ненавидела. Внешне я вела себя безупречно, а внутри бушевала. У меня были… были мозги и талант, и я хотела – мне требовалось! – их использовать.
– Да, – произнес он. – Да.
Ее сердце словно разбухло от этого единственного простого слова. Она подалась вперед, продолжая:
– Когда я была младше, мне хотелось переодеться в мальчика и поступить в университет. Но это, конечно, было невозможно. Потом мне хотелось стать похожей на мою гувернантку; моя гувернантка – человек редкостный, я восхищалась ею всем сердцем. Я хотела стать похожей на нее, бежать и найти себе должность гувернантки под чужим именем. Я могла бы изучать все, что захочу, и быть независимой. Принимать собственные решения. Быть свободной. Я могла бы быть собой. – Голос Эмили, полный тоски, затих.
– И что случилось?
– Я рассказала об этом гувернантке. Она засмеялась и велела мне хорошенько подумать.
Эшленд не расхохотался, не поднял ее на смех.
– Говорят, это тяжелая жизнь. И ты полностью зависишь от своих нанимателей.
– Да, теперь я это понимаю. – Эмили стиснула тонкий край тарелки.
– А потом? Я уверен, что вы не сдались.
– Я думала… ну, я думала, что смогу совершить что-нибудь даже более отважное. Оставлю себе свое имя. Просто соберу чемодан и уеду в город и буду жить там, как независимая женщина, изучать то, что хочется, и встречаться с теми, с кем захочу. В конце концов расцвет моей молодости давно позади.
– Не так уж и давно, – едва слышно произнес он.
– Я думала, что, может быть, сумею содержать салон по средам или издавать литературный журнал. А если приличное общество меня отвергнет, я просто буду продолжать с обществом неприличным.
– Что, безусловно, намного интереснее, – вставил герцог Эшленд.
– Поэтому я перестала тратить свое денежное содержание, продала кое-какие безделушки, тайком написала несколько писем. Рассказала об этом только моей гувернантке, и больше никому.
– А потом?
Она уставилась в темноту, в бездонные глубины перед глазами.
– А потом умер мой отец.
– Мне очень жаль.
– Теперь я получила желанную свободу, во всяком случае, ее небольшую часть, и обнаружила, что я… на самом деле мне вообще не с кем поговорить, и… это произошло случайно, то, что я оказалась здесь на прошлой неделе…
– И я за это очень благодарен.
– Правда? – Она посмотрела в сторону голоса. Похоже, Эшленд снова сел в кресло.
– Всю неделю я ни о чем больше и думать толком не мог.
Эмили стиснула тарелку.
– Не может быть. После такой короткой встречи? При таких… таких неестественных обстоятельствах?
– Эмили. – Он изо всех сил сдерживался. Она слышала, как он ерзает в кресле, снова встает, его беспокойное состояние просачивалось сквозь окружающую ее тьму. Он заговорил голосом таким низким, словно зарычал: – Эмили, вы должны понимать, какая вы необычная. Как сильно, полностью отличаетесь от других женщин.
«Да, – горько подумала она. – Я знаю это всю свою жизнь».
– Конечно, я не такая, – бросила она. – Какая еще леди без колебаний разденется перед незнакомцем за деньги? Будет сидеть тут, позволив ему смотреть на свое почти нагое тело в обмен на пятьдесят фунтов в надежных хрустящих банкнотах Банка Англии?
Наступила тишина, только уголь трещал в камине. Эшленд стоял где-то слева от нее, не двигаясь, не издавая ни единого звука. Он даже не дышал, во всяком случае, она этого не слышала. Эмили поставила тарелку с недоеденным кексом на стол.
– Ну что ж. Время позднее. Полагаю, пора приступать.
Он выбрал «Памелу», вероятно, из какого-то извращенного желания заняться самобичеванием – или это просто ирония, кто знает?
К чести Эмили, она даже глазом не моргнула, сняв повязку и увидев лежавшую перед ней книгу.
– Читать с самого начала?
– Конечно.
Она читала чудесно, как и на прошлой неделе. Обладая очень выразительным голосом, она в лицах прочитывала каждую строчку в диалогах, вдохновенно, будто сама получала от этого удовольствие.
«Разве не странно, что любовь так сильно граничит с ненавистью? Но эта любовь вредная, не похожая на любовь истинную и непорочную; она от ненависти так далека, как тьма от света. И как, должно быть, усилилась та ненависть, если сталкивался он только с уступчивостью, удовлетворяя свои непотребные желания».
На ее лицо прокрался румянец – Эшленд видел повернутую к нему покрасневшую щеку. Он представил себе, как встает с кресла и наклоняется, чтобы запечатлеть на этой покрасневшей щеке поцелуй. В воображении его губы скользили по этому румянцу, по крови, прилившей к щеке под кожей. Какая она теплая, какая нежная! Ее горло, ее плечо, ее грудь, полускрытая томиком, который она держит в руках: он целовал каждый дюйм, никуда не торопился, пробовал на вкус нежные сливки, мерцавшие в свете лампы. Он вытаскивал шпильки из ее волос, и они падали, тяжелые и блестящие, прямо ему в руку. Он забирал книгу из ее пальцев и медленно спускал вниз кружевную рубашку, обнажая маленький розовый сосок, и проводил языком по деликатному бугорку.
Голос Эмили зазвенел громче, привлекая его внимание.
«Я не позволю вам причинить зло этой невинной душе, сказала она: я буду защищать ее, жизни своей не жалея. Разве мало на свете, сказала она, грешных женщин для ваших мерзких нужд, что вам надо губить эту овечку?»
– Хватит, – сказал Эшленд.
Эмили, вздрогнув, подняла глаза.
– Сэр?
– Пожалуйста, надвиньте повязку на глаза, – резко произнес он.
Она сидела, заложив книгу пальцем, и старательно смотрела в сторону.
– Я чем-то не угодила вам?
– Повязку, мадам.
Эмили легонько вздохнула и положила книгу на стол. Ее длинные пальцы прикоснулись к повязке и поправили ее так, чтобы она снова закрывала глаза.
Эшленд длинно выдохнул и встал с кресла.
– Если вы не уйдете сейчас, то пропустите свой поезд.
– Неужели уже так поздно?
– Да.
Он подошел к дивану, отыскал ее корсет. Она все еще сидела на стуле, повернув к нему неулыбающееся лицо. На фоне матово-черной повязки ее волосы сияли как золото. Тело под сорочкой, освещенное лампой, было видно до мельчайших деталей.
Мужчина, совершающий прелюбодеяние в сердце своем…
– Идемте. – Он взял ее за руку и помог встать. – Ваш корсет.
Эмили подняла руки, он пристроил корсет на талию, помогая себе обрубком руки, чтобы удержать его на месте, а левой рукой затянул шнуровку. Она не догадывалась о его увечье, не понимала, что к ее безупречному молодому телу прикасается изуродованная рука.
С божьей помощью никогда и не узнает.
– Вы не носите панталоны, – заметил он, завязывая тесьму на нижних юбках.
– Я их никогда не любила, только зимой.
– Но сейчас зима.
Эмили не ответила. Эшленд надел на нее юбку и лиф, те же самые, что и на прошлой неделе. Вероятно, она сильно нуждается? Но одежда превосходного качества, хотя и поношена.
– Карета отвезет вас на станцию, – сказал он, застегнув последнюю пуговицу. Эмили стояла перед ним, сильно выпрямившись, аккуратная и элегантная, как герцогиня. – Могу я что-нибудь для вас сделать? Вы говорили о стесненных обстоятельствах. Вам что-нибудь нужно?
– Нет, сэр, – ответила она.
– Вы приедете в следующий вторник?
– Если смогу.
– Вы говорите так холодно.
Она засмеялась.
– Вы и сами не особенно теплы, мистер Браун.
– Простите. Я нахожу сложным… я не… – Он глянул на часы. – Вы опоздаете на поезд. Я принесу ваше пальто.
Позвонив миссис Скрутон, он закутал Эмили в шарф и пальто. Затем осторожно водрузил ей на голову шляпку и воткнул шляпную булавку точно в то место, откуда извлек ее два часа назад.
– Скажите мне кое-что, сэр, – произнесла вдруг Эмили. – Зачем вы это делаете? Зачем платите женщине кругленькую сумму в пятьдесят фунтов просто за то, чтобы она вам читала? Вы никогда… вам никогда… – Она замолчала и облизнула нижнюю губу. – Вам никогда не хотелось большего?
Эшленд протянул Эмили ее перчатки и, глядя, как в плотно облегающей лайке один за другим прячутся ее длинные пальцы, ответил:
– Я хочу большего, Эмили. Я – мужчина. Конечно, я хочу большего.
