Текст книги "Серебряная рука"
Автор книги: Джулиана Берлингуэр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)
6
На следующий день император уже с раннего утра в седле, веселый и нетерпеливый. Ему была обещана охота на кабана, в этой дикой и суровой глуши она представляется ему опасным приключением. В угодьях, предусмотренных ранее для охоты, уже прошла другая охота, которую устроила высадившаяся на берег армия. И теперь солдаты, пресытившись кутежами и дебошами, бродят в полях и вокруг домов такие же потрепанные и разбитые, как та домашняя утварь, что они в угаре веселья выбросили наружу, предварительно изломав.
Губернатор, который все больше приходит в ужас и отчаяние, предлагает объехать стороной поля и леса, где гуляет солдатня, и отвезти гостей охотиться на кабана в горы, чуть дальше на север.
– Уж скорее бы приехал вице-король, – жалуется губернатор королевскому адвокату, который является его правой рукой и благодаря этому сильно разбогател. – Он взял бы на себя бразды правления и отвечал бы за все, что происходит. А сегодня ночью произошло страшное, – говорит он тоном человека, ожидающего справедливого наказания. И везде, где губернатор вместе с егерями ищет место для императорской охоты, он видит вокруг лишь разорение и тлен. – Это конец. Это наш конец!
– Ваше превосходительство, – говорит ему королевский адвокат льстивым и вместе с тем покровительственным тоном. – Кто может упрекнуть вас? Вице-король, не проявивший должной поспешности, чтобы приехать вовремя и засвидетельствовать почтение своему господину и императору? Командиры, которые провели ночь в кутежах или просто спали? Или сам император, явившийся косвенной причиной всех этих беспорядков и, судя по всему, не придающий им никакого значения? Не будем отравлять себе жизнь. Может быть, это несчастье и станет тем лекарством, которое положит конец болезни. Неурожай принес столько нежданных смертей, что лишние, так сказать, внеплановые дети нам не помешают, а только заполнят образовавшуюся пустоту. Что же касается некоторых потерь, то вы не хуже меня знаете, что в этих краях нет ничего по-настоящему ценного, о чем стоило бы сожалеть.
Суматоха и ночной шум распугали дичь. Главный егерь советует еще больше сместиться на север, и император совершенно счастлив. Давно его уже не видели в таком веселом, приподнятом настроении.
«Слава Богу, кажется, он забыл о двухголовом чудище», – с облегчением думает королевский адвокат, который все время скачет рядом с губернатором.
– Вот видите, синьор, – говорит он ему, – все налаживается. И даже более того, мне кажется, что у императора есть намерение пофлиртовать.
Карл Габсбургский скачет бок о бок с кузиной и оказывает ей множество знаков внимания. Они беседуют о своей родине, о владениях в Нидерландах, столь ему дорогих, что он всегда беспокоится, как бы они вдруг не исчезли в тумане или под водой во время наводнения. А страна как ни в чем не бывало продолжает существовать, населенная сильными, работящими и преданными ему людьми.
Сплетники из свиты императора уже чувствуют в воздухе запах свадьбы.
– Помяните мое слово, – наконец осмеливается сказать кто-то из них, – что на этот раз император предложит в супруги своей овдовевшей кузине, которая не соглашается ни на какую другую партию, самого себя!
Но это предположение не имеет под собой никакой почвы: после смерти своей супруги император заявил, что никогда больше не женится.
И тем не менее на всякий случай, если император вдруг решил отказаться от своего прежнего намерения или питает нежные чувства к кузине, остальная свита держится на почтительном расстоянии и изнывает от скуки, от зноя и назойливых мух.
– Слишком жарко, – говорят те, кто разбираются в погоде, – как бы не было грозы.
7
Хасан уверен, что штиль скоро кончится. Его галиот, укрытый в бухте, готов в любую минуту сняться с якоря, чтобы опередить императорский флот в походе на Алжир, если Карл Габсбургский все-таки решится на осаду, несмотря на то что генералы и союзники продолжают его отговаривать.
Если их час пробил, если и для них штиль скоро закончится, Хасан спокоен и уверен в себе. Он знает, что Алжир хорошо укреплен, имеет достаточное количество боеприпасов и продовольствия, что Совет бдителен и что все жители города знают свои обязанности на случай осады.
– Едем! – говорит Хасан Руму-Заде, когда тот возвращается из Алгеро вместе с жителями острова, которые принесли дань своему господину, – ты расскажешь мне по дороге, как вооружены их корабли. Мы должны отплыть, пока не начался шторм.
Осман уже на борту, и сердце его разрывается от разочарования и тоски, так как он ожидал чего-то неопределенного, но приятного, а ничего не произошло – разве что опять будет война, или на обратном пути они попадут в шторм.
– А мое послание ты получил?
Неизвестно, по какой причине, послание Рума-Заде так и не попало по назначению. Едва услышав новость, которую он уже несколько дней ждал и на которую надеялся, Хасан приказывает вновь спустить на воду лодку, только что поднятую на борт.
– Куда ты? Где собираешься искать ее? – говорит ему Осман Якуб, весь дрожа и почти шепотом, потому что, с одной стороны, он боится, что Хасана могут схватить люди императора, а с другой – он всегда верил в чудеса и теперь ждет чуда.
Поэтому он только кричит ему вслед, чтобы Хасан переоделся, ведь его восточные наряды сразу бросаются в глаза.
Хасан уже так и сделал. Он на веслах вместе с рыбаками, одевшись в лохмотья одного из них. Рум-Заде рядом с ним.
8
«Хоть бы из чащи выскочил какой-нибудь зверь, – думает Анна де Браес, – и отвлек охотников».
Прошло уже несколько часов. В полдень они сделали привал. Император принял представителей местной знати и нескольких испанцев, пообещал парочку орденов и другие пустяки, проявляя при этом необычное дружелюбие и любезность. Он настоял на том, чтобы Анна как следует отдохнула и поднес ей в подарок прекрасную золотую цепь с сердоликовым ониксом, которую носил сам.
Тем временем Анна, как и в предыдущие дни, продолжает собирать сведения о местности, так что теперь неплохо ориентируется в этих краях. Но когда она задает себе вопрос: «А как я поступлю, когда окажусь вблизи острова?», то, чтобы не отвечать на него, продолжает беседовать с мужчинами на такие излюбленные мужские темы, как лошади, упряжки, фураж, повергая их в глубокое изумление своей осведомленностью.
Но вот наконец, когда день уже начинает клониться к вечеру и всеми овладевает скука, собаки и егеря вспугивают двух мощных и красивых зверей. Охотники бросаются в погоню.
– Вы держитесь подальше, – говорит император своей кузине. – Разъяренные кабаны очень опасны. Держитесь подальше, я вас прошу.
И любезно поклонившись ей, пришпоривает лошадь. Анна медленно отъезжает в сторону и, как бы вняв просьбе императора, отправляется на поиски безопасного места. Но как только между ней и охотниками появляется узкая полоска густых зарослей, она, ориентируясь по солнцу и вершинам холмов, пускает лошадь бешеным галопом. Ее поджарый скакун действительно очень быстр и, едва выбравшись на тропинку, стремительно мчится по ней, не нуждаясь в шпорах и понуканиях.
Тогда-то Анна и решает, что не вернется назад, что бы ни случилось. Добравшись до берега уже почти в темноте, она видит прямо перед собой остров, о котором столько мечтала, но не замечает на нем никакого замка и никакого сигнала. Единственное, что она видит с абсолютной ясностью, – что остров очень далеко. И почти так же далеко утес, который выступает из воды между островом и сушей.
Анна сходит со своего резвого скакуна и говорит: «Уходи, я обратно не вернусь. Скачи куда хочешь».
Но уставший и смирный конь вовсе не торопится убежать, а принимается спокойно пощипывать травку.
С моря дует не легкий бриз, а сильный и холодный ветер. Но Анна и этого не замечает, когда, сняв с себя одежду, входит в воду и плывет.
«Я хорошо плаваю, – думает Анна, вспоминая, как давным-давно отец брал ее с собой на каналы. – В детстве я плавала в реке, а в море плыть намного легче, – успокаивает она себя, чувствуя, что морская вода хорошо ее держит, – я обязательно доплыву до этого утеса».
Анна смотрит на далекий утес, возвышающийся над бескрайней гладью воды, в которой обитают тысячи рыб, а рыб она всегда боялась.
«Я не должна думать о том, что стану делать, когда доплыву до утеса. Неужели, – спрашивает она себя, когда начинает ощущать усталость, – нельзя было найти более простой способ вернуться в Алжир, чем бросаться ночью в море?»
9
Все то время, пока они плыли в море, и потом, когда высадились на берег и прочесывали его, блуждая, словно грешные души в чистилище, обреченные на вечные скитания, Рум-заде был убежден, что безумно пытаться найти здесь Анну де Браес.
– Это невозможно, – говорит он Хасану. – Охотники давным-давно вернулись в город, если Анна де Браес вообще была среди них. А на погоню у нас нет ни времени, ни лошадей.
Вполне возможно, что завтра Карл Габсбургский вновь выйдет в море, и Рум-заде больше не сомневается в том, что, собрав такую мощную флотилию у берегов Майорки, император сумеет настоять на осаде Алжира. Он потратил слишком много золота и усилий, чтобы теперь отступать, уже не говоря о том, что ему самому очень нравится эта затея.
Когда Рум-заде, как ему кажется, окончательно убедил друга, за все это время не проронившего ни слова, из-за куста появляется лошадь в богатой сбруе.
«Ну все, – бормочет Рум-заде, – теперь он вскочит в седло и умчится в город один».
Но Хасан возвращается в лодку и, дав команду отчаливать, пристально смотрит на воду, которая становится все более темной.
Они мечутся взад и вперед, так что след от их лодки напоминает маленьких резвых змеек, пока на воде не остается лишь узкая полоска света и усталые гребцы, чтобы перевести дух, бросают весла как раз неподалеку от утеса, напоминающего панцирь черепахи.
Нельзя оставаться в море после захода солнца. Очень скоро темнота станет непроглядной, но рыбаки не проявляют ни малейшего страха или нетерпения. Часовые на башне, которых отвлекли приезд императора и охота, менее пристально, чем обычно, наблюдают за ночным морем и не видят лодку, плывущую к тому же без огней.
«Как мы будем возвращаться в темноте? – думает Рум-заде, непривычный к морю. – Куда нас может занести?»
Однако рыбаки успокаивают его: если кто-то остается ночью в море, другие рыбаки специально разжигают на своем острове костры, служащие ориентирами.
На самом деле свет виден только на сардском берегу. Эти светящиеся точки – зубцы сторожевых башен, и их вполне достаточно, чтобы указывать нужное направление или по крайней мере то, которого следует избегать. К тому же скоро на помощь морякам придут звезды на небесной карте.
– Вернись назад! Что ты делаешь?
Руму-Заде не удается удержать Хасана: он внезапно бросается в воду. И тогда Рума-Заде охватывает самое настоящее отчаяние, потому что вода для него едва ли не единственный враг, перед которым он бессилен и которого боится. Рум-заде молча застывает, стараясь даже не дышать, чтобы слышать всплески воды вокруг уплывающего товарища.
В смятенном сознании Рума-Заде мысли мчатся бешеным галопом: «Это невозможно. Это просто невозможно. Этого не может быть. Ночь и море – это бесконечность с бесконечным множеством таинственных маршрутов».
Но потом разум говорит ему другое: он должен надеяться. В жизни необычно и загадочно все – и маршруты, которые мы выбираем, и события, которые происходят, плохие или хорошие – любые. В хаосе, в котором, как мы надеемся, есть столь желанный нами порядок, на самом деле все происходит случайно, непредсказуемо. Имеют, конечно, значение и наши поступки, но лишь отчасти. Разве не бывает так: человек проходит мимо скалы, а в этот момент с нее срывается тяжелый камень и пробивает ему голову? Или на пустынном горном пастбище молния поражает одинокого пастуха, или гигантская морская волна топит самый лучший корабль? Разве не случайность, что императорский флот изменил свой маршрут и встал на рейд в этой бухте, где вовсе не должен был останавливаться? И пусть в результате самых невероятных случайностей происходит столько несчастий, которые кажутся нелепыми, неправдоподобными и совершенно невозможными с точки зрения логики и здравого смысла, но ведь колесо фортуны вертится и в обратном направлении. А иначе разве пришло бы людям в голову называть фортуну богиней? Нет, они считали бы ее злобным и коварным чудовищем.
Мысли Рума-заде в поисках твердой опоры блуждают в лабиринтах отвлеченных рассуждений, а его руки, словно тиски, сжимают весла.
И когда тревога становится невыносимой и готова уже разорвать сердце Рума-Заде, чтобы вырваться наружу, он слышит голос:
– Где вы?
По всплескам воды он понимает, что его друг возвращается и что он нашел Анну де Браес.
– Лодка здесь, плыви сюда!
Рыбаки предупреждают его, чтобы он больше не кричал, потому что ночью звук голоса на воде разносится очень далеко.
С острова раздается наконец сигнал, а на берег обрушивается поток светлячков, спускающихся с холма до самой кромки воды. Поэтому, как только Хасан поднимается на борт лодки со своей драгоценной ношей, Рум-заде и другие гребцы налегают на весла с удвоенной силой, которую придает им сознание свершившегося чуда.
Должно быть, во время охоты заметили исчезновение кузины императора. И теперь ее ищут в лесных чащах и зарослях. Вся местность, от сторожевых башен на море до сторожевых башен на вершинах гор, включая и берег, превращается в сумятицу огней и выстрелов, будто началась новая охота. Люди на лодке знают: их спасут темнота и ветер, который, все усиливаясь, делает невозможными поиски на воде.
Хасан не замечает ни огней, ни выстрелов, ни поднявшегося ветра, ни собственной усталости. Он лежит рядом с Анной, крепко прижимая ее к себе, и, целуя ее лицо, чувствует, что в ледяном теле теплится жизнь.
10
Подгоняемый попутным ветром, торопясь как можно быстрее проскочить наиболее опасные отрезки пути, прежде чем море завьется крутыми барашками волн, галиот на всех парусах летит в Алжир, обходя стороной императорский флот, все еще спящий на рейде в ожидании, когда команда вновь поднимется на борт.
Император уже вернулся на свою адмиральскую галеру, но не может уснуть. Что же случилось с его милой кузиной? И как сможет он объяснить исчезновение Анны де Браес маркизу де Комаресу, когда вновь встретится с ним на Майорке? Маркиз отправился туда заранее, чтобы сэкономить время и подготовить сбор всех морских и сухопутных сил для нападения на Алжир.
Осман Якуб тоже не может уснуть, только от счастья, которое переполняет его сердце и приятно щекочет нервы. На палубе царит торжественная и праздничная тишина. Все молчат, испытывая радостное благоговение. Слышно только, как плещутся волны о борт корабля.
Анна и Хасан так и заснули в объятиях друг друга. А с пробуждением безмерна их нежность.
– Почему-то всякий раз, когда ты меня спасаешь, я оказываюсь насквозь мокрая, – шепчет ему на ухо Анна, вспомнив, как он спас ее, когда вырвавшиеся на свободу гепарды натворили столько бед, а виновный должен был понести суровое наказание. – На этот раз я тоже заслуживаю наказания господина Алжира?
Но ага Алжира не произносит никаких обвинительных слов, закрывая ей рот поцелуем.
– Это будет ужасная осада, – говорит Рум-заде, обращаясь к Осману. Они сидят на палубе и размачивают галеты в бульоне, которым лечатся от морской болезни. – Против нас с Майорки приплывут тысяча пятьдесят кораблей с тридцатью тысячами солдат.
Но Осман Якуб отвечает ему спокойно:
– Молчи. Сделаем вид, будто мы ничего не знаем ни о кораблях, ни о солдатах, ни о грядущих жертвах. Прошу тебя! Сейчас я хочу насладиться счастьем, которое так редко бывает полным.
XXVIII
– Их не тысяча пятьдесят, их намного меньше, – говорит Осман Якуб Руму-Заде, глядя на залив со смотровой башни алжирского дворца. – Ты еще в школе был не в ладах с арифметикой и теперь ошибся.
– Их не тысяча пятьдесят, но за ними не видно моря.
И все же люди на молу наблюдают без всякого страха за появлением этих плавучих деревянных крепостей под стенами Алжира.
То были дни непрерывной работы. Теперь город готов к осаде, закрытый со всех сторон, словно гигантской скорлупой, и обеспеченный запасами на все случаи жизни.
Чтобы увеличить количество кораблей, пришлось срубить деревья в садах, считавшихся гордостью жителей Алжира.
– На будущий год корни дадут новые побеги, – сказал ага, обращаясь к своему народу, – но если армия императора вступит в город, придет конец всему, не только деревьям в наших садах.
Ни одна семья даже не попыталась уйти, когда на горизонте показались первые корабли. Каждый мечтает спастись, но только вместе с городом.
– Удивительно, – говорит в Совете взволнованный Ахмед Фузули, – но опасность привлекает к нам новых союзников. В эти дни на помощь Алжиру пришли берберы, арабы-кочевники и мавры из новых земель, примыкающих к пустыне.
Ощущение такое, будто вернулись дни, когда все ждали, что после взятия Туниса император пойдет на Алжир. Повседневные дела были отложены, общей заботой стала подготовка к обороне.
Казалось бы, на этот раз страх должен быть сильнее, ведь нападающие подошли так близко, что видны даже складки на их одежде, детали скульптурных украшений на бортах кораблей, свирепые или, напротив, ангельски безмятежные лица деревянных скульптур на форштевнях, слышен грохот якорей, опускающихся на каменистое дно.
На рейде так хорошо все видно и слышно, что, когда бросает якорь императорская галера, – при этом настолько неудачно маневрируя, что весь корабль сотрясается от ударов, а роскошное скульптурное изображение на носу корабля падает в воду, – с мола, с бастионов и башен, с крыш самых высоких домов и минаретов, даже с колоколен христианских часовен раздается единодушный смех.
А когда волна смеха идет на убыль, в небо взлетают яркие штандарты, как во время праздника, будто над белым городом опустилось огненное облако, сплошь усеянное полумесяцами.
Зрелище столь великолепное, что императорская армия прекращает маневры и не может отвести испуганного и вместе с тем завороженного взгляда от города, который встречает их в таком приподнятом настроении и прямо на глазах обрастает новой белой стеной. Стена эта то появляется, то исчезает, извиваясь по холмам, словно гигантская змея-призрак.
– Хасан! Из долин прибыли арабы! – Осман Якуб бежит со всех ног, чтобы предупредить своего господина. – Смотри! В своих широких плащах они действительно напоминают издали сплошную белую стену, которая кажется каким-то чудесным видением!
Разумеется, Хасан-ага заранее договорился с арабами и предусмотрел этот эффект, рассчитывая ошеломить осаждавших.
2
Военачальники императорской армии озабочены тем, чтобы поднять боевой дух своих солдат, и так изрядно пошатнувшийся за время тяжелого морского путешествия. Но аргумент, к которому они прибегают, чтобы вернуть веру в успех, действительно неопровержим.
– Жители Алжира устроили нам превосходный спектакль, – говорят они, – однако сдача города предрешена. Силы слишком неравны. Нападающих – целое море, а защитников – горстка людей, которым неоткуда ждать помощи.
Хайраддин, даже если он уже получил сообщение о том, что происходит в Алжире, не успеет прийти на помощь с флотом и с армией, чтобы отразить удар императорского воинства, а сознавая это, не станет даже и пытаться.
Впрочем, пустующий порт, если не считать десятка очень старых судов, как будто свидетельствует о том же: город готов к капитуляции.
– Вместо того чтобы вооружаться, они заново покрасили стены и расшили знамена! – хохочут солдаты императора.
Старый Комарес, сохраняя нарочитое спокойствие, хотя сбывается мечта всей его жизни, высказывает предположение, что алжирцы, должно быть, из гордости сожгли свои корабли, чтобы они не достались врагу, как это сделал Краснобородый в Тунисе.
– А какая разница? – отвечают его боевые товарищи. – Главное, у них нет флота.
На самом деле алжирцы не уничтожили свои галиоты, а спрятали их в надежном месте. Учитывая количество нападающих и их вооружение, было бы бессмысленно пытаться оказать им сопротивление на подступах к городу и потерять прекрасный флот, даже не попытавшись его спасти. Но император, ожидавший отпора с моря, вздохнул с облегчением.
– А с суши? – говорят солдаты друг другу. – Хоть одна пушка выстрелила со стен этой крепостишки? Или, может быть, они пытались помешать нам встать на рейд?
– Вот увидите, – успокаивают офицеры все еще сомневающихся солдат, – это будет очень легкая победа. У них нет кораблей, нет оружия, а если и есть, они не хотят пускать его в ход.
Однако военачальники на самом деле прекрасно понимают, что алжирцы не обстреливают их суда из тактических соображений: стрелять первыми для них было бы равносильно самоубийству.
«Какой он маленький», – думают некоторые, взирая с верхних палуб своих огромных кораблей на белоснежный город, будто свернувшийся калачиком в глубине бухты. И сравнивая его с громадой своего флота, напоминающего зубастую пасть гигантской акулы, спрашивают себя: а стоило ли плыть в такую даль, да еще в таком количестве? «В Истанбуле мы взяли бы добычу, которой хватило бы на всех, – озабоченно размышляют они, – а здесь придется довольствоваться крохами да еще постараться не передраться между собой».
Но зато все уверены, что алжирская кампания будет по крайней мере короткой.
– Император покажет, как надо воевать: «Пли!» – и тут же: «Все по домам!»
Именно так воспринимают зажигательную речь, произнесенную императором перед отплытием, когда он пообещал прекрасную прогулку по морю и легкую победу.
И потом, сколько выгод в будущем сулит эта победа! Захватив и тем самым как бы убрав с дороги Алжир, можно будет взять и другие города, расположенные на побережье, которыми не стоит пренебрегать.
С помощью этих и подобных объяснений, угроз и обещаний несметных богатств военачальникам императорской армии почти удается заставить солдат забыть, какое замешательство вызвал у них смех, которым встретили их жители города, вместо того чтобы палить из пушек. И даже впечатление, которое произвела на них ватага ребятишек, беззаботно играющих на крепостной стене города перед заходом солнца, будто это самый обычный день, а не первый день войны. Их оглушительный свист и задиристые крики вперемешку с руганью и бранью, пронзительные гортанные голоса все еще стоят в ушах нападающих.
Необычное для осажденного города поведение жителей беспокоит солдат и офицеров.
Командующие флотом и различными частями армии приходят к выводу, что никакой осады вообще не будет.
«Уж слишком они спокойны. Что-то здесь не так. Может быть, они заключили тайный договор с императором?»
И когда на заходе солнца из Алжира доносятся звуки труб, на императорских кораблях уже никто не сомневается, что разыгрывается фарс: скоро откроются ворота и будут вручены ключи от города.
А это значит, что Алжир сменил флаги и без единого выстрела перешел на сторону императора.
– Но ведь это обман, – говорят самые алчные и кровожадные, рассчитывавшие поживиться во время разграбления города.
– Раз они заключают новый союз, то должны платить. Армия императора разбивается на два лагеря, и бурные споры между ними могут сравниться разве что с неистовой морской качкой. Одни в любом случае жаждут осады и последующего разграбления города, другие, напротив, рады, что не придется рисковать жизнью и готовы довольствоваться деньгами и прочими ценностями, дабы возместить понесенные убытки.
В конце концов одерживает верх мнение, что осада будет ненастоящая, напоказ, и это помогает легче переносить скудное питание, так как официально осада уже началась, а по военным законам во время осады снижается дневной рацион.
– Сегодня немного потерпим, – успокаивают они друг друга, но завтра все будет кончено.
Однако с наступлением темноты в игру вступают женщины Алжира. Всю ночь напролет они то кричат пронзительными, хриплыми голосами со стен, террас и крыш домов, то поют свои заунывные песни. Потом делают короткую паузу, и все начинается снова: крики, плач, пение, молитвы. Когда наступает тишина, солдаты и гребцы, несмотря на неудобства и ужасную жару, пытаются хоть немного поспать, но женщины возобновляют вой и крики. И так продолжается до самого рассвета, когда солдаты императора поднимаются еще более усталыми и разбитыми.
3
Рассвет застает Анну и Хасана спящими в объятиях друг друга. Анна просыпается первой и остается лежать неподвижно, с ощущением полного счастья. Память после короткого отдыха вновь возвращает ее в мир любви.
Голоса женщин, не дающие спать осаждающим, достигают дворцовых покоев, но, приглушенные многочисленными стенами, коврами, занавесями, кажутся отголосками какого-то религиозного праздника.
Прошедшая ночь была полна нежности, хотя Анна понимала, что Хасана тревожит судьба города.
За те несколько дней, что они прожили вместе, Анна еще не научилась читать по лицу Хасана и не уверена, что сможет когда-нибудь научиться угадывать все его мысли. Да и не хочет, потому что каждый имеет право на свою тайну. Зато она ясно читает на лице Хасана, что он ее любит.
Если бы она была уверена в его любви несколько лет тому назад, когда за нее прислали выкуп, то нашла бы где спрятаться, только бы не уезжать из Алжира. А если бы ее даже схватили и уволокли силой, словно мешок, она, уже живя в Риме, нашла бы много способов вернуться назад. Но Анна не была уверена в его любви и много раз спрашивала себя, что стала бы делать, обнаружив, что раздражает его, или что она ему в тягость или, еще хуже, – заставляет страдать.
Теперь между ними нет никаких недоразумений, нет боязни невысказанных чувств, нет ложной стыдливости и запретных желаний.
Анна всегда знала, что их любовь будет необычной. Однако эта необычность, даже предрешенная заранее, ее не пугала. Любовь всегда необычна. К тому же обыкновенные отношения не всегда самые лучшие. Анна с волнением вспоминает совместные открытия бесконечных возможностей любви, которые дарят им их тела. Никаких недоразумений, упреков, сожалений, только неизбывная радость оттого, что они доставляют друг другу блаженство. Их фантазия неутомима, и нежная любовная игра никогда не вызывает у них чувства усталости или пресыщения.
Но ощущение полного и глубокого счастья порождает и угрызения совести, так как соседствует с тревогой за судьбу осажденного города, положение которого кажется безнадежным.
Проснувшись, Хасан обнимает Анну и спешит в Совет, на крепостные стены, укрепления, обходит город и снова возвращается во дворец, чтобы подняться на смотровую башню, где его друзья, сменяя друг друга, постоянно наблюдают за состоянием неба и ветра.
– Жара усиливается, – говорит Ахмед Фузули.
– Хорошо. Будем надеяться, что она станет еще сильнее.
– Осман, ты счастлив? – спрашивает Анна у своего старого друга, который, напевая, режет на кусочки нугу, приготовленную из винных ягод в той же комнате, где он готовит свои настойки.
– Все мои дети возвращаются домой. Конечно, я счастлив. Посмотри на эту деревянную скульптуру: она появилась ночью на городской стене…
– Да это же из тех забавных головок, что режет Пинар!
Где он?
– Наверно, на борту одного из этих кораблей. Я готовлю нугу для него. Скоро он появится.
4
Однако вместо Пинара после обмена взаимными посланиями появился посол от императора, переодетый турком.
Просьба о строго секретной аудиенции с глазу на глаз была удовлетворена Хасаном, что, однако, не исключало присутствия старого слуги. Он должен был обеспечить соответствующий прием, предусматривающий прохладительные напитки, фрукты и по крайней мере одно опахало, совершенно необходимое при таком изнурительном зное.
Сонливость Османа Якуба мгновенно улетучивается, как только он понимает, о чем идет речь, и слышит высокомерные и вместе с тем льстивые рассуждения императорского посланника.
«Ах ты дерзкий лжетурок! – думает Осман, лениво помахивая своим опахалом. – Да как ты смеешь предлагать подобные мерзости моему сыну и господину!»
Однако, подавив праведный гнев, Осман с ужасом замечает, что Хасан благосклонно внимает тайному послу императора, когда тот говорит о компенсации, охранной грамоте, должностях и титулах, которые Хасан может получить при дворе, и, что еще хуже, намекает на передачу ключей от города. В ответ на эти оскорбительные предложения, сделанные ему послом от имени императора, Хасан, вместо того чтобы вышвырнуть его вон, отвечает, что такая быстрая сдача невозможна.
Осман широко открывает глаза, чтобы как можно лучше рассмотреть своего агу, и слушает его в полном смятении, от которого у него перехватывает дыхание и опускается рука с опахалом.
«Неужели его околдовали? Да, они опоили его волшебным зельем прямо у меня под носом, а я не знаю противоядия от предательства!»
Решительным и властным голосом Хасан-ага повторяет, что слишком рискованно открывать ворота так поспешно. Ведь Карл Габсбургский хочет получить драгоценную жемчужину, а не кучу ненужных развалин.
– Офицеры императора поклялись не допустить грабежа и разрушений.
– Может быть, вы не представляете себе мстительности Хайраддина и военной мощи Великого Султана. При малейшем подозрении о добровольной сдаче последует молниеносный ответный удар со стороны турок.
Нет. Не надо никакой спешки. Император заинтересован в том, чтобы сдача Алжира выглядела как следствие осады.
– Продемонстрируйте свою силу. Высаживайтесь на берег. Согласно договору о военной помощи, в Алжире на постое восемьсот янычар. Их мало, чтобы защитить город, но более чем достаточно, чтобы сообщать в Истанбул обо всем, что происходит в городе. Горе, если они расскажут, что город был сдан сразу же, после первого предложения. Но если они сообщат Великому Султану, что собственными глазами видели здесь самую страшную осаду в своей жизни, то отобьют у него охоту начинать военную кампанию по возвращению Алжира в состав Оттоманской империи.
Кроме того, есть опасность со стороны моря. Осеннее море очень коварно и может причинить большой вред кораблям. Поэтому лучше, чтобы весь флот вошел в бухту и корабли встали на рейд как можно ближе друг к другу, что облегчит высадку и предохранит их на случай бури.
– Вставайте на рейд как можно плотнее и сходите на берег, чтобы размять ноги.
«Что я слышу, – думает Осман Якуб, – он говорит как их союзник»! – И молит Бога, чтобы его уши заросли крапивой, только бы не слышать этих слов, причиняющих ему страшную боль.
– Правильно ли я понял? – спрашивает посланец императора. – Высадка наших солдат на берег является условием сдачи города?
Хасан отвечает, что его предусмотрительность должна понравиться Карлу Габсбургскому, так как служит лишним доказательством, что он играет по-честному.
