Текст книги "Искусство соблазна"
Автор книги: Джудит Айвори
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Джудит Айвори
Искусство соблазна
Эту книгу я посвящаю моим родителям, которых я бы выбрала себе в качестве самых лучших друзей, если бы природа не сделала этого за меня. Я люблю вас.
В истинной красоте всегда есть изъян.
Фрэнсис Бэкон
Пролог
Стюарт Эйсгарт, вернувшись домой из путешествия на Кавказ, где он провел месяц охотясь в горах, обнаружил, что его дожидаются два письма. Оба письма были получены уже три месяца назад, проделав путешествие через океан – из Лондона в Санкт-Петербург, где у Стюарта был дом, а оттуда уже по суше в Царское Село. Он мог бы получить его уже тогда, если бы не разминулся с почтовой каретой – Стюарт в то время был занят тем, что собирал компанию охотников для поездки на Кавказ. Из Царского письма переслали в Одессу. Там они пролежали на столе в библиотеке почти месяц – столько, сколько он охотился в горах.
«26 марта 1892 года Лондон, Англия
Стюарту Уинстону Эйсгарту, шестому виконту Монт-Виляр.
С сожалением сообщаю Вам, что Ваш отец Донован Алистер Фрэнсис Эйсгарт, пятый виконт Монт-Виляр, бкон-чался в возрасте пятидесяти шести лет от роду. Поскольку Вы являетесь его единственным сыном, считаю принципиально важным найти Вас. Увы, все, чем я располагаю, – это Ваш адрес в России, найденный мной среди бумаг Вашего покойного отца. В Англии никто не знает ни где Вы находитесь, ни как с Вами связаться. Не известно даже, живы Вы или нет. Пожалуйста, свяжитесь со мной при первой же возможности, и мы назначим время встречи в Лондоне, чтобы Вы могли незамедлительно вступить во владение всем имуществом покойного, в том числе его поместьем, весьма обширным и непростым в управлении. Спешу уведомить Вас, что Вы наследуете не только титул, но и весьма значительнее состояние, много недвижимости, дающей доход, и других видов собственности. Примите мои соболезнования в Вашем горе.
Ваш покорный слуга, Дэниел Р. Баббидж, эсквайр».
«3 апреля 1892 года Лондон, Англия
Монт-Виляр,
Мое последнее письмо, должно быть, еще не попало Вам в руки, но я чувствую, что должен немедленно предупредить Вас о том, что Ваш дядя, Леонард Квасье Фрэнсис Эйсгарт, уже объявил себя наследником титула и поместья Вашего отца. Он считает, что Вы умерли. Более того, он сумел убедить других, причем людей влиятельных, что именно так дело с Вами и обстоит. Согласен, такое возможно. Это письмо может так и остаться без ответа. Если Вы его получили, пожалуйста, телеграфируйте мне немедленно, чтобы я мог остановить процесс передачи Вашему дяде титула и владений.
Ваш покорный слуга, Дэниел Р. Баббидж, эсквайр».
На следующий день, в понедельник, в семь утра Стюарт уже был у окошка телеграфиста главного почтамта Одессы. Оттуда он и отправил телеграмму следующего содержания Дэниелу Р. Баббиджу, эсквайру:
СКАЖИ ЛЕО ПУСТЬ ЗАБУДЕТ ОБ ЭТОМ ТЧК Я УЖЕ
В ПУТИ ТЧК МНОГО РАБОТЫ ЧТОБЫ УЛАДИТЬ ДЕЛА ЗДЕСЬ НО Я ЖИВ И ВПОЛНЕ ЗДОРОВ ТЧК ДОСТАТОЧНО ЗДОРОВ ЧТОБЫ ЗАСТАВИТЬ ЛЕО ПОЖАЛЕТЬ О СОБСТВЕННОЙ НАГЛОСТИ ТЧК МОНТ ВИЛЯР
Стюарт потратил восемь дней на то, чтобы собрать деньги, выставить на продажу свое имение в Одессе и съездить в Царское Село, чтобы попрощаться, как полагается, с царем и придворными, выставить на торги недавно приобретенный элегантный дом в столице и собрать еще денег. Когда он наконец оказался в своей петербургской квартире, там его уже ждала новая телеграмма.
МНОГО ВЗАИМОЗАВИСИМЫХ СЧЕТОВ НА ИМЯ МОНТ ВИЛЯР ТЧК ВАША ТЕЛЕГРАММА БЫЛА ДОСТАВЛЕНА С ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ПОЧТОЙ ТЧК ГЕРАЛЬДИЧЕСКАЯ ПАЛАТА НАЛОЖИЛА АРЕСТ НА ВСЕ ВАШИ СЧЕТА ТЧК ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ ВЕСЬМА НЕОБХОДИМО ТЧК ВАШ ДЯДЯ НАХОДИТ ВТОРИЧНЫХ КРЕДИТОРОВ ВЕРЯЩИХ В ТО ЧТО ВЫ УМЕРЛИ ТЧК НЕ МОГУ ПРЕДОТВРАТИТЬ ПОСЛЕДСТВИЙ ЕГО ДЕЙСТВИЙ ТЧК МНОГО СЛОЖНОСТЕЙ И ПРОБЛЕМ ТЧК ПОТОРОПИТЕСЬ ТЧК БАББИДЖ
Весьма встревоженный, Стюарт оставил своего управляющего распоряжаться делами в России, а сам в сопровождении одного-единственного слуги отправился в Европу. По дороге в Париж он отправил телеграмму следующего содержания:
ОТПРАВЬТЕ КОГО-НИБУДЬ ОХРАНЯТЬ ЗАМОК ДА-НОРД ТЧК ДЯДЯ СПОСОБЕН НАТВОРИТЬ ЗДЕСЬ НЕ МЕНЬШЕ БЕД ЧЕМ ПОЛЧИЩА ГУННОВ ТЧК МОНТ ВИЛЯР
В Париже его ждал ответ:
ДАНОРД ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ВЫГЛЯДИТ СЛОВНО ЕГО АТАКОВАЛИ ГУННЫ ТЧК ДЯДЯ УТВЕРЖДАЕТ ЧТО НИЧЕГО НЕ ВЗЯЛ ТЧК НАНЯЛ НЕБОЛЬШОЙ ШТАТ СЛУГ ЧТОБЫ ОХРАНЯЛИ ОСТАВШЕЕСЯ ТЧК БАББИДЖ
Из Шербура Стюарт телеграфировал Баббиджу:
ДЯДЯ СПОСОБЕН ВЗЯТЬ ВСЕ ЦЕННОЕ ЧТО МОЖЕТ УНЕСТИ С СОБОЙ ТЧК ОСОБЕННО ОБЕСПОКОЕН ОТНОСИТЕЛЬНО СТАТУЭТКИ В НИШЕ НАД ЛЕСТНИЦЕЙ ТЧК ПОДНАЖМИТЕ НА ДЯДЮ ЧТОБЫ РАСКОЛОЛСЯ НАСЧЕТ СТАТУЭТКИ ТЧК ПРИЕЗЖАЮ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ МОНТ ВИЛЯР
Ступив на английскую землю впервые за двенадцать лет отсутствия, Стюарт вдруг пожалел о том, что отправил эти две последние телеграммы. Статуэтка, о которой он за все эти годы ни разу не вспомнил? Должно быть, этот приступ скаредности был вызван запоздалой реакцией на смерть отца – презираемого им родителя, по милости которого жизнь Стюарта опять принимала новый драматичный оборот. Глупо. Всю дорогу поездом до Лондона Стюарта грызло раскаяние.
Все будет в порядке. Так или иначе с Леонардом можно найти общий язык, а пропажа одной статуэтки ничего не меняет.
Пусть Бог осудит Леонарда за его наглую попытку узурпировать титул. Одного взгляда на Стюарта постороннему человеку будет достаточно, чтобы сказать, кто наследник Донована Эйсгарта. Стюарт был копией своего красавца отца.
И этот факт порой доставлял Стюарту непередаваемое страдание.
Однако Стюарт не имел ничего против того, чтобы получить титул, которому многие в Англии готовы позавидовать. Статуэтка, похоже, потеряна для него навсегда. Леонард наотрез отказывался признать, что хранит ее у себя. Он утверждал, что замок в Йоркшире долгое время пребывал в небрежении, так что взять ее мог кто угодно – просто войти и, сунув под мышку, унести с собой. Отчего же Стюарт устроил такой шум вокруг вещи, о которой двенадцать лет не вспоминал?
В самом деле, почему? Отчего сердце его болезненно сжалось, когда он наконец увидел пустую нишу?
– Пропала, – пробормотал он.
И все же он мог, закрыв глаза, припомнить ее во всех подробностях. Старинная византийская статуэтка – химера, зеленая, слегка пугающая, восхитительная. И вдруг эта маленькая статуэтка приобрела для него такое значение, словно возвращение домой имело смысл лишь ради того, чтобы увидеть ее, вновь обладать ею. Эта статуэтка – единственное в доме, что он любил и помнил с тех времен, когда память еще не облекается в слова.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Ягненок
Ягненок, фаршированный шпинатом, розмарином и поджаренными грецкими орехами Из ноги молодого ягненка извлечь кость и положить удаленную кость в горячую духовку для пропаривания. Тем временем в миске с помощью вилки и ножа порезать и размешать две большие горсти свежесрезанного промытого шпината, козьего сыра и листья с нескольких побегов розмарина. Очистить от скорлупы добрую горсть орехов, измельчить орехи до состояния крошки. На сковородку высыпать орехи и поставить в духовку (там уже печется кость). Оставить орехи в печи на пару минут. Добавить половину орехов в смесь для фарша, остальное пока оставить. Наполнить отверстие в ноге ягненка – там, где была кость, – смесью, прочно перевязать, затем вытащить кость из духовки, убавить в печи жар и запекать ногу из расчета 30 минут на каждый килограмм. Пока ягненок жарится, вскипятить испеченную кость в четырех стаканах воды, приправленной луком, несколькими морковинами, солью, перцем и стеблями розмарина. Уварить бульон до одной чашки. (Или слить остатки вашей любимой собаке.) Достать жаркое из печи и убрать часть жира, стараясь не повредить лучины, что удерживают в ноге фарш. Залить ногу оставшимся бульоном, добавить одну чашку бренди, и пусть жидкость кипит до тех пор, пока не станет коричневой и слегка не загустеет. На стол подавать, посыпав оставшимися орешками. На гарнир подать картофель, морковь и посыпать укропом.
Эмма Дарлингтон Хотчкис «Йоркширские советы по домоводству и рецепты» «Пиз пресс», Лондон, 1896 год
Глава 1
Бараны доставляют больше всего проблем при стрижке. Трудно представить себе более нелегкую задачу, чем пытаться перевернуть триста фунтов воплощенного раздражения и непреклонного упрямства.
Эмма Дарлингтон Хотчкис «Йоркширские советы по домоводству и рецепты»
Череда событий, которым было суждено сбросить Эмму в пучину греха и преступлений, началась в первый погожий весенний денек, когда она топала – отнюдь не грациозно! – по зеленому йоркширскому полю в резиновых сапогах викария. Сапоги громко чавкали, громадные, как ведра, и в них свободно болтались ступни. Звук получался затейливым: хлюп – шаг по болотистой почве, затем звонкий шлеп – это пальцы ног поддавали носок, – лодыжку прочно удерживала на месте резина сапога. Эмма придерживала юбки довольно высоко задранными – иначе у нее не получилось бы передвигаться с такой завидной скоростью. Итак, Эмма шлепала себе по полю без всяких там неприятных приключений. Ни разу она не угодила ногой в баранью лепешку – скорее вопреки, чем благодаря своей завидной обувке. Эмма шла к дальней дороге прямым курсом. Дорогу эту ей предстояло пересечь, чтобы попасть к соседям. На ферме Такеров она собиралась забрать одежду для штопки – пару шиллингов можно заработать.
Эмма находилась уже в ярдах пятидесяти от дороги, когда услышала необычный шум. Шум нарастал, и звук этот заставил ее резко остановиться и развернуться в корпусе – сапоги вросли в землю, – чтобы увидеть то, что происходит на дороге.
По ту сторону изгороди из-за поворота выскочила огромная карета, самая большая из тех, что Эмме доводилось видеть за всю жизнь. Возница, перегнувшись пополам, что-то кричал лошадям, энергично взмахивая плетью. Все вместе: восьмерка лошадей, карета и возница – неслись навстречу Эмме на полном скаку. Эмма заморгала от неожиданности.
Поражал не только размер экипажа. Восемь черных лошадей – лощеных, блестящих на солнце статных жеребцов скакали плечо к плечу, высоко вскидывая ноги в белых «носочках», – более слаженной команды не сыскать. Синхронно потряхивая гривами, аккуратно заплетенными в косы, стуча копытами в такт вращению колес, кони эти казались возникшими из сказки. Сама карета тоже сияла. Теперь, когда она приблизилась, Эмма могла разглядеть герб – зелено-золотой на черном фоне. Карета была, несомненно, новенькой – так могла сверкать только новая вещь.
Возница тоже был весь с иголочки – в новой ливрее; два лакея на запятках держались что есть силы за металлический поручень одной рукой, затянутой в перчатку, а другой придерживали готовые слететь с головы котелки. Такие королевские выезды – нечастая картина на деревенской дороге так далеко на север от Лондона. Имелось только одно разумное объяснение увиденному, и герб на дверях подтверждал догадку: новоиспеченный виконт Монт-Виляр направлялся в свою резиденцию. На весьма приличной скорости.
Вряд ли, впрочем, его порадует то, что предстоит увидеть. Если он не сочтет за труд провести подробную инспекцию, то заметит, что замок Данорд пришел в запустение. Хотя разве это имело значение? Надолго он все равно не задержится. До сих пор за ним не замечалось подобной привычки.
Эмма покачала головой, подумав об опасности, подстерегающей карету на узкой извилистой дороге, с обеих сторон обсаженной живой изгородью и обнесенной каменной стеной, сохранившейся еще со времен завоевания Британии римлянами. Новый виконт явно решил угробить себя, повторив в этом старого.
Похоже, Эмма мыслями своими нагнала беду, ибо со стороны кареты, внезапно накренившейся в клубе пыли, донеся крик – возница заорал кому-то во все горло. Следом послышался отчаянный скрип колес и скрежет металла о камень. И лишь потом Эмма расслышала отдаленный крик.
Не человека – животного. Слава Богу, подумала она, но при этом сердце ее упало. Ибо она узнала этот крик сразу – громкое, жалобное блеяние овцы.
Этот жалобный вопль стал громче – от того, верно, что стук колес и копыт затихал. Карета повторила изгиб дороги и, даже не притормозив, умчалась дальше. Но блеяние не смолкало – отчаянное, на высокой ноте. Нет, не овца – ягненок. Пронзительный крик брошенного ребенка.
Эмма бежала. Она даже не знала, когда бросилась бежать. Она помнила лишь о том, что должна как можно быстрее переставлять ноги. Зажав в кулаках подол юбки, она неслась на крик с бешено бьющимся сердцем. Где-то в процессе бега она потеряла один сапог, и теперь движения ее стали несколько кособокими. К тому моменту, как она достигла изгороди, карета совершенно скрылась из виду. Она начала протискиваться сквозь густой кустарник, сучья цеплялись за волосы, кололи лицо. Потом как-то вдруг куст ее отпустил, и Эмма оказалась на дороге.
Тишину нарушало лишь ее собственное тяжелое дыхание да стук сердца. Ягненок молчал. Но он был там, на дороге. Всего в нескольких ярдах, посреди короткого, совершено прямого участка дороги. Эмма подбежала к несчастному. Животное лежало на боку в неестественной позе. Передние длинные черные ноги поджаты, задние – все в крови. Шерсть так сильно пропиталась кровью, будто ягненок лежал на фонтане, бьющем кровью. Глаза отказывались верить увиденному.
– Бедняжка, – пробормотала Эмма, поглаживая маслянистое шерстяное плечико. Глаза ягненка блеснули, остановились на ней. Он снова проблеял – коротко, жалобно. – Теперь уже не долго терпеть осталось, – сказала Эмма. – О Боже, что они с тобой сотворили!
Где-то неподалеку проблеяла овца. Эмма слышала, как приближается звук. Мать ягненка откликнулась на голос своего ребенка, единственный и неповторимый, на его призыв. Но еще до того, как овца смогла бы разыскать своего сына – а ягненок оказался некастрированным барашком, – он прекратил звать на помощь: больше не мог. Он приоткрыл рот, показав розовый язычок, и затих, уставившись куда-то вперед.
– О! – воскликнула Эмма и закрыла рот ладонью. Глаза ее заволокли слезы.
«Прекрати, – приказала она себе тут же. – Это всего лишь баран. В Йоркшире их тысячи».
Именно так. И никто из местных жителей ни на мгновение не усомнится в драгоценности жизни каждой овцы, барана или ягненка. Овцы означали будущее. Жизнь каждого из фермеров зависела от овец. Зависела от того, сколько ягнят родится, а некастрированные барашки на следующий год дадут жизнь новому потомству. Хорошее стадо означало молоко, еду на столе, одежду, благополучие – все. Сама Эмма не могла назвать себя настоящей фермершей – стадо ее было слишком маленькое, чтобы оно одно могло ее прокормить. Но однажды...
И тогда лишь она заметила пятнышко краски на спине у ягненка – ее собственная метка. Она посмотрела на морду мертвого ягненка, окинула взглядом пропорции тела. Нет, она все никак не могла поверить в это. Ее ягненок? У нее был только один некастрированный барашек. Черт! Она готова была кричать, вопить, ругаться на чем свет стоит. Что он забыл здесь?
Зачем-то она продолжала гладить ягненка, самца, который к зиме уже успел бы достаточно подрасти, чтобы впервые покрыть овец. Почему он оказался здесь, когда по всем законам должен был пастись вместе с матерью?
Как могло случиться, что он, ее единственный самец, лежит сейчас мертвый посреди дороги?
Эмма попыталась распрямиться, но не смогла. Сгорбившись, зажав руки между колен, она отчаянно боролась со слезами. Проклятие! Вот оно, будущее! Вот надежда ее валяется мертвая на дороге! А она стоит и плачет над своим будущим, стоит в одном сапоге и носке, оставшемся от мужа, который сам умер меньше года назад.
– Проклятие, – прошептала она и, распрямившись, затрясла кулаком, грозя невидимой карете. – Пошла вон! – крикнула она овце, отгоняя ее от дороги. – Иди на лужайку! Опять эта западная граница, да?
Западный выпас был огорожен каменной стеной, вернее – остатками стены, построенной еще во времена нашествия римлян. Время от времени овцы расшатывали камни и разбредались. Однако после того как Эмма зацементировала проем пару недель назад, побеги прекратились.
– Где? Где на этот раз дырка?! – орала она не своим голосом.
Овца предпочла спастись бегством. «Скатертью дорога», – мысленно пожелала ей вслед Эмма и вытерла руки о фартук.
– Ах, жизнь, провались ты пропадом! – в сердцах воскликнула Эмма, убирая волосы со лба.
И смерть, чертовка, провались и ты, заодно с чертовыми виконтами – пусть заберут их черти! – что запросто способны переехать беспомощного ягненка и даже не остановиться.
На следующее утро, едва рассвело, Эмма, надев свое лучшее платье и шляпу, уселась на ослицу по кличке Ханна, являвшуюся общественной собственностью – Ханной распоряжались наряду с Эммой еще несколько соседей, – и отправилась прямиком в Данорд, в резиденцию новоявленного виконта, родовое гнездо.
Она надеялась поговорить со своим новым соседом, который причинил ей ущерб, конечно же неумышленно. В конце концов, он сидел в карете и мог даже не видеть того, что произошло. Он мог не знать того, что сбил ягненка. Она все ему расскажет. Он ведь джентльмен, не так ли? Он знает, что такое честь и что такое ответственность. Он поступит так, как надлежит джентльмену.
И в самом деле, когда дорога привела ее к аллее, ведущей к главному входу, сердце Эммы радостно забилось. Уверенность в благоприятном исходе была почти полной, ибо, судя по тому, что она видела, новый виконт имел достаточно средств, чтобы заплатить за тысячу ягнят, не заметив утечки капитала. Впервые за много лет она имела возможность посмотреть на замок вблизи и была приятно удивлена. Некогда позеленевшие от плесени стены были отчищены, повсюду работали люди – строительные рабочие, садовники, разные слуги и прочие. Фасад старого здания Преображался, сад разбивали заново, крышу ремонтировали.
Эмма привязала Ханну к старому дереву, возле которого грудой лежали саженцы молодых деревьев на все вкусы – высокие и тонкие, раскидистые и приземистые. Их молодая листва весело шелестела на легком ветерке. Эмма отправилась туда, где некогда был фонтан. Двое мужчин возились с трубами. Внутри что-то булькало, давая надежду на то, что фонтан тоже скоро заработает.
Несмотря на рабочую суету и шум, издаваемый многочисленными инструментами, в дверях ее встретил чопорный дворецкий в новой ливрее и безукоризненно белых перчатках.
Нет, виконт не принимает посетителей. Когда Эмма постаралась объяснить, что она не просто посетительница, что у нее к виконту дело, дворецкий раздраженно заявил, что «виконт также не ведет дела с теми, кто не потрудился договориться с ним о встрече заранее».
– Виконт переехал моего ягненка.
Дворецкий мигнул, а затем сказал:
– Ответ прежний – нет. – И прикрыл дверь. – Я не уполномочен никого пускать. Его сиятельство велел не беспокоить. Он занят. Всего доброго.
– Тогда не были бы вы так любезны назначить мне встречу, когда его сиятельство освободится?
– У вас есть визитка?
Визитная карточка. Дурацкая прихоть богатых дамочек.
– У меня нет визитной карточки, но зато есть имя: Эмма Хотчкис.
Слуга настороженно приподнял бровь. Во время их с Эммой перепалки дверь оставалась закрытой, но сейчас чей-то голос, доносящийся из-за закрытой двери, заставил дворецкого замереть в напряженном ожидании. Так, будто к нему сзади приближалось что-то весьма пугающее или поражающее воображение, как дракон или существо с другой планеты.
Голос из-за двери, приятный мужской баритон, обратился к дворецкому.
– Местная женщина, сэр, – с испуганной почтительностью поспешил ответить слуга.
Эмма, к ужасу дворецкого, ошарашенного такой дерзостью, сама приблизилась к двери и, распахнув ее, попыталась заглянуть в дом, чтобы увидеть того, к кому обращался дворецкий. После яркого дневного света в темном холле Эмма смогла разглядеть лишь силуэт – темная одежда, длинные вытянутые конечности. Его можно было бы принять за тень, если бы тени умели разговаривать. Низкий рокот – разобрать то, что он говорил, было почти невозможно, хотя речь его отличалась особой музыкальностью. Высказавшись, тень удалилась.
Дворецкий вновь сосредоточил внимание на Эмме. На этот раз он вел себя еще менее церемонно.
– Его сиятельству недосуг заниматься склоками по пустякам с местными...
Склока по пустякам? Эмма рискнула опереться затянутой в перчатку ладонью о дверной косяк. Хватит ли у нее
Дерзости просто так взять и войти? Черт возьми, как же ей этого хотелось! Схватить этого похожего на тень субъекта и трясти до тех пор, пока он не поймет, что речь вовсе не о пустяках. Кажется, это произнес тот мрачный субъект? Без сомнения, голос принадлежал самому виконту. Вот он – в Двух шагах от нее, и идти никуда не надо, но он все же нежелает обсуждать обстоятельства случившегося с ней несчастья. Ничего не скажешь – джентльмен!
За спиной у Эммы в саду вовсю шли ремонтные работы. Стучали молотки, и сердце ее стучало им в такт, с каждым ударом все убыстряя темп. Кровь зашумела в ушах. Эмму охватила ярость.
Дворецкий смотрел на ее руку в перчатке, словно то была рука нищенки, попрошайки. Настоящая леди не стала бы распоряжаться своими руками в белых перчатках подобным образом.
– Что мне еще остается делать? – проговорила Эмма, слегка нажимая на дверь, так что образовалась узкая щель.
В ней еще жила полудетская уверенность в том, что побеждает тот, чье дело правое. – Его сиятельство должен возместить мне ущерб. Денег у меня нет. Что же, мне придется еще год ждать, пока не родится новый барашек, а тем временем голодать? И все из-за того, что его сиятельство любит быстро ездить? Он должен со мной встретиться. Я вдова местного викария, уважаемый человек в деревне...
– В самом деле? – почти весело произнес голос из-за двери, и дверь захлопнулась перед носом Эммы.
Эмма какое-то время ошалело смотрела на дверь, после чего в гневе ретировалась. Она не стала заезжать к себе, а сразу направилась к Джону Такеру, который не только был ее соседом, но и мировым судьей.
Эмма справедливо полагала, что ей еще повезло в том, что она видела злоумышленника. Куда хуже было бы, найди она ягненка мертвого на дороге уже после того, как карета промчалась мимо. Чаще всего именно так и происходило: все, что мог предъявить суду фермер, – это овечий труп, жертву страсти к быстрой езде на извилистых деревенских дорогах. Однако когда виновник бывал известен, йоркширское правосудие выказывало поразительную благосклонность к пострадавшему, ибо почти каждый судья был и сам владельцем стада. Местные судьи не отличались снисходительностью к тем, кто злостно наезжает на главный экономический ресурс графства. Пойманный виновник платил за все потенциальное потомство, которое мог произвести на свет задавленный ягненок – так предписывал закон, – хотя, по сути, он расплачивался и за овец, которые были убиты непойманным преступником. Таким образом соблюдалось юридическое равновесие. И слава Богу.
Пусть вместо нее мистера Монт-Виляра встряхнет как следует закон, и тогда он узнает, что такое пренебрегать «деревенскими пустяковыми разборками». Солнце, уже почти на линии горизонта, ярко светило в западные окна дома – кабинет Джона, отчего выцветшие шторы казались ярче обычного. И в этом безжалостном свете было особенно ясно видно, насколько больна его жена. Когда-то в этом доме все выглядело ярким, свежим и новым, как с иголочки. А теперь сам дом и вещи в нем потускнели, словно поникли. Эмма не могла заходить сюда просто так: надо было непременно помочь – постирать, прибраться, вытереть пыль. Марго больше не в силах была выполнять эту работу, а Джон, наверное, не знал, как это делается. Эмма провела всю вторую половину дня помогая соседям, а теперь пила с ними чай.
Только сейчас, за чаем, осмелилась она поднять вопрос о задавленном ягненке и компенсации за него.
– Негодяй, определенно негодяй, Эмма, – согласился с соседкой Джон. Он звал Эмму по имени едва ли не с первых минут ее рождения.
Джон почесал голову, поерзал на жестком стуле, и Эмма невольно скривила рот – она знала, к чему все эти приготовления. Джон собирался сказать что-то такое, что, он был уверен, ей, Эмме, которую он всегда любил как дочь, будет весьма неприятно выслушивать.
– Только пойми меня правильно, – начал Джон. – Я очень сочувствую тебе по поводу ягненка. Никто не мог бы посочувствовать тебе больше, дорогая. Но вот пугать судом Монт-Виляра – это ни в какие рамки не лезет! У тебя совсем логики нет, женщина. Теперь он будет нашим соседом. Это уже не говоря о том, что у него есть титул. Виконт! Виконты в глазах суда не могут быть негодяями. А этот виконт – новенький и в наших краях единственный. Говорят, он даже в палате лордов может занять место! – Очевидно, Джон говорил о том положительном политическом влиянии, которое может оказать виконт на местные дела. – И ты хочешь, чтобы его первый с нами контакт – а не было его лет тридцать – оказался таким? Ты не понимаешь, о чем толкуешь, девочка.
Его карета даже не остановилась, Джон. А потом он даже не захотел со мной видеться...
– Не так скоро. Ты ездила в Дунр? – Так местные жители произносили название замка, который располагался на холме над деревней.
– Была. И он даже не стал обещать мне, что мы позже встретимся. – Эмма брезгливо поморщилась и вынесла вердикт: – Мы, местные, для него слишком плохи, видишь ли.
– Напиши ему.
– Написать ему! – Эмма рассмеялась. Прекрасное предложение: написать виконту, у которого и за неделю не сыщется времени, чтобы прочесть ее письмо. «Уважаемый господин. Вы убили моего ягненка. Пожалуйста, заплатите».
Джон пояснил свою мысль:
– У этих городских прямо страсть к разным бумагам. Сделай ему приятное – отправь письмо. Напиши ему о том, что случилось. Ты ведь умеешь. И будь почтительной. Твое письмо должно быть вежливым и кротким, уважительным по отношению к господину этих мест. – Джон покачал головой, с сомнением глядя на Эмму. Он знал ее слишком хорошо. – Ты чересчур сильно распаляешься, Эмма, когда тебя задевают. Будь почтительной, говорю тебе для твоего же блага.
Эмма вздохнула, приняв к сведению его слова, встала, взяла свою шляпу и большую груду одежды для штопки – это принесет ей всего лишь один шиллинг и три пенса. Для Джона и Марго Эмма работала почти даром, она сама установила для них такую цену, когда Марго стало трясти совсем сильно, так, что она больше не могла держать в руках иголку.
Уходя от соседей, Эмма чувствовала себя разочарованной, если не сказать преданной. Хотя почему так – она сказать не могла. Написать письмо – вполне разумное предложение. Виконт не правил собственной каретой и дверь сам не открывал, но уж в том, что он сам читал адресованные ему письма, Эмма была уверена. Письмо. Конечно, письмо! Вежливое письмо. Она сумеет себя обуздать. Джон прав. Не дело фермеру, а тем паче фермерше нападать на виконта. Нет, Эмма слишком долго жила на свете, чтобы не знать, куда может завести ее собственный несносный характер, стоит только дать себе волю.
Но, уже стоя у двери, Эмма поняла, что меланхолия ее была вызвана иными причинами. Одиночество. Если верно расшифровать слова Джона, то он всего лишь хотел сказать ей о том, что, если Эмма пойдет на конфликт с виконтом, никто из соседей ее не поддержит.
У себя за спиной Эмма услышала оклик.
– Ты хочешь, чтобы я отвез тебя домой на телеге? Ханна может здесь побыть, пока она никому не понадобится.
Уже темнело. Эмма провела не самые лучшие сутки. Она кивнула, и Джон крикнул Марго, которая уже была в постели – впрочем, теперь она почти все время проводила в постели, – что скоро вернется.
Они ехали молча. Джон, которому было уже под семьдесят, до сих пор оставался живым и подвижным, как в молодости. Немного сутулый, немного морщинистый, но энергичный, как двадцатилетний парень. Эмме он нравился. Он был ее самым большим другом в деревне. Да и вообще – все, кто его знал, считали его своим другом.
Именно поэтому сердце ее еще больше упало, когда возле ворот Джон напомнил ей:
– Смотри, не теряй голову. Идет?
Однажды Эмма уже потеряла голову, как они говорят. Это случилось, когда родители захотели выдать ее замуж в возрасте тринадцати лет за сварливого Рэндалла Фица. Она просто взяла и удрала в Лондон и осталась там на четыре года. А когда вернулась, то была уже замужем за человеком, который нравился ей больше: за Закари Хотчкисом.
Эмма слегка кивнула, спрыгивая с телеги. Она не собиралась валять дурака. Она усвоила уроки. Хотя Зак не был вполне тем человеком, кого бы она хотела иметь в мужьях, теперь, когда его не стало, она скучала по нему и, наверное, по-своему любила. Просто Лондон – не то место, где девушка может жить сама по себе, вот и весь сказ. Она нуждалась в Заке, и он был в сто раз лучше, чем слюнявый тугодум – фермерский сынок, за которого ее хотели выдать. Зак был интересным человеком. С этим никто не стал бы спорить.
Уже на крыльце Эмма обернулась и помахала Джону.
– Ты хорошая девочка, Эмма Хотчкис, – окликнул ее Джон, – и все у тебя будет хорошо. Вот увидишь.
«Верно», – сказала себе Эмма и открыла дверь: для себя и любимого кота Зака, Джованни. В доме было темно и пусто. В передней комнате, служившей одновременно и скромной гостиной, и кухней, было холодно. В комоде она нашла огрызок свечи, зажгла и понесла в другую – вторую и последнюю – комнату дома. Это была спальня, вид которой вполне соответствовал монастырской. Голые деревянные стены, аккуратно застеленная постель, умывальник и кувшин с водой. На противоположной стене над топчаном Зака висел деревянный крест. Когда-то вся эта стена была увешана полками с его книгами в разноцветных обложках, стоявшими неровными рядами. Он продал их несколько лет назад, разбив
Эмме сердце – она успела прочесть только половину, в основном романы и стихи, и оставила пока нетронутыми университетские лекции и лекции, прослушанные Заком в семинарии. Эти книги, которые труднее всего было читать, она оставляла на потом, надеясь прочесть и понять их, когда поумнеет.
Сейчас, вспоминая Зака, она представила его лежащим на этом топчане, осененным мученическим крестом. Видела лишь обращенный к ней затылок. Если она напрягала память и старалась заглянуть в прошлое, то могла представить, как он медленно поворачивает голову при звуке ее шагов – она старалась подстроить их ритм к позвякиванию чашки на подносе. Голова его оставалась повернутой к стене до самого последнего момента, будто там он находил что-то куда более интересное, чем могло привлечь его в комнате. Взгляд его был мутным, интерес к жизни угасал.
Нежное расставание. Так она думала о нем в течение последних недель его жизни. Она ничего бы не имела против того, чтобы расставание это затянулось на годы. Сколько лет она провела в одиночестве? Трудно сказать. Дольше, чем пять месяцев вдовства.
