Текст книги "Поющие пески. Дело о похищении Бетти Кейн. Дитя времени"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Конечно, ксендз знает их отлично. Он живет на острове пятнадцать лет. Пески находятся на западном берегу острова со стороны Атлантики, это недалеко, достаточно пройти через центр острова. Грант может сходить туда пешком еще сегодня после обеда.

– Я хотел бы подождать хорошей погоды. Думаю, что они лучше выглядят в солнечный день?

– В это время года можно неделями ждать солнца.

– Я слышал, что весна рано приходит на Острова?

– По-моему, это только в воображении тех, кто пишет книги о Гебридах. Это моя шестнадцатая весна на Кладда, и я до сих пор не видел, чтобы она пришла раньше времени. Весна также любит поспать, – добавил ксендз с легкой улыбкой.

Он говорил о погоде, зимних бурях (по сравнению с которыми сегодняшняя была легким ветерком), о пронзительной влажности и о случающихся время от времени идиллических летних днях.

Грант удивлялся, почему местность с таким ничтожным количеством привлекательных качеств так сильно воздействует на человеческое воображение.

Наверное, потому, что Острова посещаются только в разгар лета, а кроме того, никто не любит признаваться самому себе или друзьям в разочаровании. Ищут тогда утешения в фантазии. Ксендз Хеслоп, однако, имел собственную теорию на эту тему. По его мнению, приезжие бессознательно ищут тут покоя и находят то, что ожидали. В их глазах Острова прекрасны.

Грант подумал об этом с минуту, а потом спросил ксендза, не знает ли он некоего Шарля Мартэна, который интересовался поющими песками.

Нет, ксендз Хеслоп не помнит, чтобы когда-нибудь он сталкивался с Шарлем Мартэном. Он приезжал на Кладда?

Этого Грант не знал.

Он вышел на сумасшедший ветер, который сопровождал его до гостиницы. В пустом холле съел какую-то неопределенную теплую еду. Ветер со свистом проникал внутрь через щели в дверях, но в камине в салоне горел яркий огонь.

Под завывание ветра, свистящего в коридоре, и ветра, воющего в камине, Грант ел говядину из Южной Америки, консервированную морковь из Линкольншира, картофель из Морея, молочный пудинг из Лондона и консервированный компот из Эвешема. Теперь, уже избавившись от иллюзий, он с удовольствием ел то, что ему подавали. Кладда не давал ему духовных наслаждений, но зато наделил его хорошим, здоровым аппетитом.

– Ты никогда не печешь сконы, Кэти-Энн? – спросил Грант, когда договаривался с девушкой о времени ужина.

– Вы хотите лепешек? – удивилась она. – Ну, конечно, я спеку вам. Но у нас есть для вас тесто из пекарни и печенье. Вы предпочитаете сконы?

Грант с энтузиазмом подтвердил, что предпочитает.

– Ну, хорошо, – сказала она любезно. – Конечно, я испеку вам сконы.

Целый час он шел по плоской, серой дороге, пролегающей через плоскую, серую пустошь. С правой стороны, в туманной дали, виднелся холм, единственное здесь возвышение. Весь пейзаж имел в себе столько же очарования, сколько и болото в мокрый январский день. Время от времени внезапный порыв ветра с левой стороны атаковывал Гранта резким ударом так, что он, раздраженный, должен был бороться, чтобы не дать спихнуть себя с дороги. Вдали виднелись разбросанные одинокие домики, прижавшиеся к земле, слепые и пустые. Камни, свисающие на шнурках, защищали крыши от срыва. Ни один домик не имел забора, сада или даже куста. Там жили совершенно первобытно, в четырех стенах, все под палубой, люки закрыты.

И, вот Грант почувствовал, что ветер имеет вкус соли, а через неполные полчаса пути через мокрый луг, летом, наверное, усыпанный цветами, вдруг безо всякого предупреждения увидел океан. Ему казалось, что широкий пустырь никогда не кончится, что по этому бесконечному торфяному болоту можно дойти до линии горизонта. Внезапное открытие, что горизонт находится где-то далеко в море, стало для него полной неожиданностью. Перед глазами Гранта расстилался Атлантический океан, если не прекрасный, то, во всяком случае, впечатляющий простотой и бесконечностью. Грязная зеленая вода обрушивалась на берег грязными волнами и разливалась в блеске озлобленной вспененной белизны. Во всю даль влево и вправо были видны только длинные гребни волн и светлые дюны. Весь мир состоял исключительно из зеленых вспененных волн и песка.

Он стоял, всматриваясь в океан, и вдруг осознал, что ближайшей сушей перед ним является Америка. Такого необыкновенного чувства ничтожества, порожденного контактом с пространством без границ, он не знал с минуты, когда очень давно стоял на краю пустыни в Северной Африке.

Море появилось так неожиданно, а его громадность и неистовство были так ошеломляющи, что прошло много времени, прежде чем Грант осознал, что именно здесь находятся эти пески, которые привели его в марте на западный конец земли, эти поющие пески.

В тот день здесь ничего не пело, кроме ветра и океана. Вместе они создавали вагнеровский шум, действующий на человека просто физически. Мир был единым великим хаосом бурой зелени, белизны и дикого шума.

По белому мелкому песку он сошел на самый берег среди шума стихий, бушующих вокруг. Вблизи все ему показалось удивительно бессмысленным и нарушало неприятное впечатление от собственного ничтожества, возвращало чувство человечности и высоты. Грант повернулся спиной к океану, почти пренебрежительно, как будто имел дело с капризным ребенком. Его охватило чувство тепла и жизни, он осознал себя существом, владеющим собой и очень разумным. Грант отправился в обратный путь, абсурдно и экстравагантно счастливый оттого, что является человеком и живет. Когда он повернулся спиной к соленому ветру, воздух с суши пахнул мягко и тепло. Это было как открытие двери дома. Грант пошел через поросшую травой равнину даже не оглянувшись. Порывы ветра гнали его вдоль раскинувшихся болот, но они уже не веяли ему в лицо и не были солеными. Ноздри были полны родного запаха влажной земли, запаха растений. Грант был счастлив.

Когда он наконец сошел вниз к порту и посмотрел на холм, скрытый во мгле, то решил пойти туда завтра.

Грант вернулся в гостиницу голодный как волк. На ужин он получил два блюда местного изготовления. Одним была тарелка сконов Кэти-Энн, а вторым – лакомство, известное ему с детства, – жареные ломтики картофеля, которые решительно улучшили вкус холодной говядины, главного блюда ужина. Когда он ел первое блюдо, то все время чувствовал какой-то запах, еще более связанный с воспоминанием детства, проведенного в Стратспейе, чем картофель, запах слабый и вместе с тем выразительный, дразнящий память. Только когда он разрезал один из блинов Кэти-Энн, то понял: блин был желтым от соды и совсем невкусным. С чувством благодарности к Кэти-Энн за пробуждение воспоминаний (кучи желтых содовых блинов на столе в кухне на ферме о. Тир-нан-Ог!) он закопал два блина в пепле камина и протянул руку за хлебом из Глазго.

В эту ночь он заснул, не глядя на обои и не думая о закрытом окне.

Глава VII

На следующее утро Грант столкнулся на почте с пастором Мак-Кеем и убедился, что ему удается очень счастливо разделять симпатии. Пастор Мак-Кей как раз шел в порт, чтобы узнать, захочет ли команда шведского рыболовного судна, которое недавно прибыло, участвовать в воскресной службе. В порту также был, как его проинформировали, какой-то голландский корабль, не исключено, что экипаж его также пресвитерианского вероисповедания. Если бы они были склонны прийти, то он прочитал бы для них проповедь на английском. Пастор выразил Гранту сочувствие по поводу погоды. Пора была немного ранняя для Островов, но, конечно, нужно брать отпуск тогда, когда дают.

– Вы, наверное, учитель, господин Грант?

– Нет, я – государственный служащий.

Это был его постоянный ответ на вопросы, касающиеся профессии. Как правило, люди готовы признать государственного служащего человеческим существом, но полицейского – никогда. Полицейский-это только некоторое существо с серебряными пуговицами и блокнотом.

– Вы тут впервые, поэтому и представить не можете, как прекрасны Гебриды в июне. День за днем небо без единой тучки, воздух так нагрет, что мир просто танцует перед глазами, а миражи такие же удивительные, как в пустыне.

– Вы были в Северной Африке?

– О да, в Шотландской дивизии. Но тут, поверьте, я видел через окно приходского дома больше удивительных явлений, чем там, между Аламейном и Триполи. Я видел, что этот морской маяк просто висел в воздухе высоко над землей. Видел, как та гора принимала форму громадного гриба, а уж приморские скалы, о, эти высокие скальные столбы могут быть такими легкими и прозрачными, словно они двигаются в танце.

Заинтересованный тем, что услышал, Грант слушал дальнейшие выводы пастора. Когда они расставались около «Анни Лоефгист» из Гетеборга, пастор выразил надежду, что увидит Гранта вечером на кеилид. Весь остров придет, и можно будет послушать прекрасное пение.

Когда Грант спросил хозяина гостиницы, в чем заключается кеилид и где он будет проходить, господин Тодд объяснил, что это будет, как обычно, смесь пения и декламации, а в конце танцы. Проходит это обычно в единственном приспособленном для подобных целей месте, в Перегрин-холл.

– Почему Перегрин?

– По фамилии основательницы. Госпожа Перегрин всегда приезжала сюда на лето, а поскольку она была страстной пропагандисткой народных промыслов острова и теории самообеспечения жителей, то построила большой, прекрасный зал с огромными окнами и верхним освещением, чтобы у людей было где ткать домашнее полотно, не портя себе зрения в темных каморках. Она объясняла людям, что им следует объединиться и популяризировать твиды Кладда, чтобы они стали известны так же, как, например, твиды Харрис. Бедняжка, ей следовало бы пожалеть сил и денег. Ни один житель острова не сделает даже шагу из дома, хотя бы ему грозило ослепнуть в своей каморке. Но зал оказался очень подходящим для собраний. Может, вы туда заглянете вечером?

Грант обещал, что придет, и остаток дня посвятил покорению единственной местной вершины.

Туман исчез, хоть ветер был еще очень влажный. По мере того, как Грант поднимался, внизу перед ним открывалось море. Тут и там одинокой чертой, неестественно прямой в этом естественном пейзаже, вырисовывался след корабля.

Когда он дошел до вершины, то весь мир Гебридов оказался у его ног. Он сел и охватил взглядом эту водную пустыню. Она показалась ему абсолютом безнадежности, миром, наполовину выступающим из хаоса, бесформенным и пустым. Когда он смотрел на Кладда сверху, трудно было решить, что это: земля, полная озер, или же море, полное островов, так перемешались между собой суша и вода. Это был край, созданный исключительно для диких гусей и тюленей.

Но все же ему было хорошо там наверху. Он наблюдал изменяющуюся игру фиолетового, серого и зеленого цветов на поверхности океана, морских птиц, беспокойно крутившихся над его головой. Он думал о миражах пастора и о танцующих скалах. Он думал о «Би-семь» потому что, в сущности, мысль о нем не покидала его ни на минуту. Этот мир и принадлежал «Би-семь»: поющие пески, говорящие звери, ходящие камни, ручьи, которые не текли. Зачем «Би-семь» сюда собирался? Просто чтобы увидеть, как и Грант?

Короткое путешествие с маленьким чемоданчиком… С какой целью? Или чтобы с КЕМ-ТО увидеться или чтобы ЧТО-ТО увидеть? Раз до сих пор никто его не искал, то возможность встречи отпадает. Значит, он ехал сюда, чтобы что-то увидеть. Можно осматривать разные вещи, но если кто-то пишет стихи в дороге, то это стихотворение наверняка является каким-то указателем.

Что связывало «Би-семь» с этим понурым краем? Может, он прочитал слишком много книг Х.Г.Ф. Пинх-Максвела и ему подобных? Или он забыл, что серебристые пески, полевые цветы, сапфировое море были сезонным явлением?

С единственной вершины на Кладда Грант послал вздох благодарности пассажиру «Би-семь». Если бы не этот человек, то он не сидел бы тут счастливый как король, возрожденный и полностью владеющий собой. Он чувствовал себя кем-то более значительным, чём союзником «Би-семь» – он чувствовал себя его должником.

Когда Грант поднялся с тихого места, которое отысскал, на него внезапно налетел порыв ветра.

– Как долго может продолжаться такая буря? – спросил он хозяина гостиницы, когда вечером после ужина они вместе шли на кеилид, борясь в темноте с ветром.

– Самое меньшее три дня, – ответил Тодд. – Но обычно дольше. Прошлую зиму бушевало целый месяц подряд. Человек так привыкает к буре, что, когда она временами утихает, чувствует себя внезапно оглохшим. Назад я советовал бы вам лететь самолетом. Не стоит переплывать пролив в такую погоду. Все теперь больше летают, даже старики, которые никогда не видели поезда. А самолеты они считают нормальной вещью.

Грант в душе признавал его правоту. Если бы он подождал еще несколько дней, оставил себе немного времени, чтобы привыкнуть к вернувшемуся равновесию, то мог бы рассматривать путешествие на самолете как своеобразный тест. Это будет очень трудный тест, самый трудный из всех. Для каждого, страдающего клаустрофобией, перспектива оказаться закрытым в тесной коробке и поднятым в воздух является кошмаром. Если он пройдет это испытание успешно, то может считать себя вылечившимся. Он снова будет человеком. Но нужно немного подождать, еще слишком рано для такой трудной проверки.

Когда они дошли до Перегрин-холл, выступления шли уже минут двадцать. Они стали около входа рядом с островитянами. Женщины и старики занимали сидячие места. За исключением первого ряда, где сидели важные персоны – Дункан Тавиш, купец и некоронованный король Кладда, обе Церкви и несколько менее знатных людей, мужская половина населения подпирала стены и толкалась при входе. Публика была необычайно космополитична, как заметил Грант. Шведы и голландцы пришли все, а тут и там был слышен абердинский диалект.

Какая-то девушка пела нежным сопрано. Голос у нее был милый и сердечный, но без выражения, звучал как мелодия, исполняемая на флейте. После нее выступил очень уверенный в себе юноша, встреченный овацией, которую он принял так гордо, что просто смех брал, надувался, как павлин. Он был, наверное, любимцем шотландцев и, по-видимому, чаще выступал на эстраде, чем работал на собственном заброшенном дворе. Он пел суровым тенором бодрую песенку, и ему громко аплодировали.

Потом выступила еще одна певица и исполнила очередную песню бесцветным контральто, а после нее какой-то мужчина рассказал юмореску. Грант не знал гэльского и за исключением пары слов, которым он научился в детстве от стариков в Стратспейе, понимал не больше, чем если бы слушал итальянский или тамильский. Выступления очень понравились публике, в то время как Грант скучал. Если песни, которые он слышал, были «собираемы» любителями народного искусства Гебридов, то, наверное, этот труд был напрасным. Немногие настоящие песни полетели в мир на собственных крыльях, как любое оригинальное произведение искусства, эти же жалкие имитации лучше бы умерли собственной смертью.

В течение всего концерта в глубине зала продолжалось беспрестанное движение, мужчины входили и выходили, и Грант принимал это как незаметный аккомпанемент до минуты, когда кто-то взял его за плечо и шепнул на ухо: «Может, вы хотите выпить глоток?» Он понял, что остров желает угостить его продуктом, который труднее всего достать, Нельзя было отказать, он поблагодарил своего благожелателя и вышел за ним в темноту. С подветренной стороны дома представительное мужское меньшинство острова стояло у стены в блаженном молчании… Кто-то вложил Гранту в руку плоскую поллитровку.

– Ваше здоровье! – сказал он и выпил. Чья-то рука отобрала у него бутылку, а голос выразил ему взаимное пожелание здоровья, после чего Грант вместе с незнакомым другом вернулся в освещенный зал. Вскоре он увидел, что кто-то украдкой толкает Тодда и он также выходит в темноту. «Подобное не может произойти нигде больше, – подумал Грант. – Разве что в Штатах во время сухого закона. Ничего удивительного, что при воспоминании о виски у шотландца появляется глупая и немного фальшивая улыбка. (За исключением Стратспея, где виски гонят. Там ставят бутылку в центр стола так же естественно, как в Англии, только, может, с легкой гордостью.) Ничего удивительного, что они считают стаканчик виски вполне мужским, если не дерзким поступком. Это понимающее прищуривание глаз, с которым почти каждый шотландец говорит о виски, является следствием наследственного обременения традициями запрета, церковного или государственного».

Разогретый глотком из плоской бутылки Грант снисходительно слушал выступление Дункана Тавиша по-гэльски. Тот объявил о выступлении гостя, прибывшего издалека, чтобы с ними встретиться, гостя, который не нуждается ни в какой рекомендации и заслуги которого говорят сами за себя (несмотря на это, Дункан говорил о них очень много). Грант недослышал гэльской фамилии гостя, но заметил, что мужчины начали пробиваться внутрь, услышав аплодисменты. Возможно, объявленный выступающий был главным событием вечера, или же просто закончилось виски.

Грант с ленивым интересом наблюдал, как из первого ряда поднимается небольшая фигура, взбирается на эстраду и становится посередине.

Это был Маленький Арчи.

Здесь, на Кладда, Маленький Арчи выглядел еще чуднее, чем в вересковых зарослях в Клюне, его фигура была тут значительно более не на месте, а попугаичьи цвета еще более ярки. На острове не носили кильтов. Среди мужчин, одетых в костюмы из грубой домотканой материи скромных цветов, Арчи напоминал национальную куклу. Без лихого берета он казался неодетым, как полицейский без шлема. Редкие волосы тоненькими прядями мастерски прикрывали большую лысину.

Тем не менее публика приветствовала его так, что за исключением королевской семьи никто, наверное, не мог рассчитывать на такой же горячий прием. Даже если принять во внимание эффект выпивки в темноте, этот факт удивлял, потому что после первых же слов Арчи сразу же воцарилось одобрительное молчание. Грант с интересом присматривался к слушателям. Он помнил, что Белла, родом с Левиса, не хотела иметь дела с этим прозелитом, входящим через кухонную дверь, а мнение Пата Ранкина о нем не пропустила бы цензура. Но что же думали об Арчи эти островитяне, отрезанные от мира, – невинные, смелые и эгоистичные? Ничто не в состоянии перетянуть их на сторону другой власти, потому что никто, в сущности, ими по-настоящему никогда не управлял. По их понятиям, государство существует для того, чтобы иметь от него пользу и выкручиваться от обязанностей. Однако же их сепаратизм можно легко использовать для пропагандирования враждебных настроений, а их оппортунизм привлекать, искушая выгодами. Маленький Арчи не казался жалким нулем, как на Лохан-Ду. На Кладда он являлся потенциальной силой. На Кладда и соседних островах были базы для подводных лодок, контактные пункты, аэродромы, патрульные базы. Что островитяне думали о Гилеасбиге Мак-а-Брюитаине и его идеях? Грант много бы дал, чтобы увидеть теперь их лица.

Целые полчаса Маленький Арчи говорил тоненьким, гневным голосом, со страстью и без перерыва, а публика слушала в молчании. Наконец Грант, бросив взгляд на ряды стульев перед собой, почувствовал, что они как будто менее заполнены, чем в начале вечера, и это показалось ему так неправдоподобно, что он переключил свое внимание с Арчи на зал. В переходе между пятым и шестым рядом Грант заметил небольшое движение и, следуя за ним взглядом, дошел до конца ряда. Тут движение остановилось и материализовалось в фигуре Кэти-Энн. Не вызывая замешательства и не спуская внимательных глаз с оратора, Кэти-Энн пробралась между мужчинами и исчезла за дверью.

Грант наблюдал за залом дальше и через минуту убедился, что процесс исхода не прекратился, охватывая не только сидящую публику, но и мужчин, стоящих у стен. Зрители незаметно уходили под самым носом у Арчи. Это было так удивительно – деревенская публика выдерживает всегда до самого конца, как бы ей ни было скучно, – что Грант спросил шепотом Тодда:

– Почему они выходят?

– Они идут на балет.

– НА БАЛЕТ?

– По телевизору. Это самое большое удовольствие для них. Все остальное, что показывают по телевизору, им известно – театр, пение и так далее. Но балет – это что-то такое, чего они никогда еще не видели. От этого они не откажутся ни за что… Что вы видите в этом забавного?

Не страсть островитян к балету вызвала улыбку Гранта. Его обрадовало пренебрежение к Арчи. Бедный Арчи. Бедный.

Арчи, побежденный при помощи антраша и плиэ.

– Уже не вернутся?

– Вернутся на танцы.

И действительно, вернулись все до одного. Весь остров без исключения участвовал в танцах: старшие сидели вдоль стен, молодые танцевали и покрикивали так, что трясся весь дом. Это был танец менее темпераментный, менее очаровательный, чем те, что Грант видел на материке. Для горных танцев нужен был кильт и мягкие ботинки на деревянной подошве, в которых танцор пляшет как пламя среди мечей. Островные танцы очень походили на ирландские, на их грустную неподвижность, из которой исключены только ноги. В них нет тех спонтанных радостей жизни, наполняющих танцора до самых кончиков пальцев поднятых рук. Но даже если этим танцам не хватало очарования и радости, то было в их фигурах и притоптывании какое-то здоровое, искреннее веселье. В зале могло поместиться одновременно несколько групп по четыре пары, и вскоре все, включая шведов и голландцев, были втянуты в эту оргию плясок. «Тут бы пригодился военный оркестр», – думал Грант, отдавая Кэти-Энн в объятья восхищенного шведа. Ветер свистел за окнами, танцоры покрикивали, пианист стучал по клавиатуре, и все чудесно веселились. Включая Алана Гранта.

На обратном пути он боролся с безжалостным вихрем, хлещущим ледяным дождем, а дома упал на кровать, пьяный от движения и свежего воздуха. Это был чудесный день.

Это был также полезный день. Он нашел «воронов» Арчи Броуна, у него будет ответ для Теда Ханны, когда он вернется в Лондон.

В этот вечер Грант не почувствовал беспокойства от вида закрытого окна. Он вообще о нем забыл, был просто доволен, что окно закрыто, поскольку думал так, как и все жители острова – окно должно защищать от непогоды.

Грант завернулся в свое стеганое гнездо, безопасное убежище от ветра и дождя, и заснул глубоким сном без сновидений.