Текст книги "Комната в отеле «Летящий дракон»"

Автор книги: Джозеф Шеридан Ле Фаню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава VI
Обнаженная сабля

Тому, кто весь день провел в тряской карете, нигде не задерживаясь долее получаса, кто вполне доволен собою и своими обстоятельствами, кто одиноко отдыхает в уютных креслах после доброго ужина, – извинительно немного вздремнуть у огня.

Наполнивши бокал в четвертый раз, я заснул. Голова моя, надобно сказать, свешивалась довольно неловко. К тому же известно, что обильная французская кухня отнюдь не располагает к приятным сновидениям. И вот, покуда я почивал в покойных креслах «Прекрасной звезды», приснился мне сон.

Будто стою я в огромном пустом соборе, освещенном лишь четырьмя свечками по углам черного помоста; на помосте возлежит мертвое тело; и почему-то мне сразу становится ясно, что покойница – графиня де Сент Алир. В соборе холодно; я пытаюсь осмотреться, но тусклое мерцание озаряет лишь небольшое пространство вокруг помоста.

Все, что можно различить, несет на себе печать готической мрачности и помогает моему воображению дорисовать поглощенные тьмою стены. Мне чудится тяжелая поступь двух человек по проходу. Гулкое эхо выдает высоту сводов. Мною овладевают дурные предчувствия; и вдруг я слышу из уст покойницы, недвижно застывшей на катафалке, леденящий душу шепот: «Они пришли хоронить меня живою. Спаси!»

Ужас сковывает мои члены; я не в силах ни двигаться, ни говорить.

И вот те двое выступают из темноты. Один из них, граф де Сент Алир, бесшумно скользит к изголовью и обхватывает длинными костлявыми руками голову графини. Бледный полковник с сатанинскою усмешкою на обезображенном шрамом лице берется за ноги, и они начинают ее поднимать.

Нечеловеческим усилием воли я стряхиваю с себя этот кошмар и, еле сдержав вскрик, вскакиваю.

Я знал, что проснулся, но зловещее, смертельно бледное лицо полковника Гаярда продолжало глядеть на меня, высвеченное пламенем камина. Я содрогнулся.

– Где она?

– Смотря кто она, месье? – гаркнул полковник.

– О Господи, – выдохнул я, озираясь.

Полковник успел уже выпить demi-tasse cafe noir [12]12
  Полчашки черного кофе (фр.)


[Закрыть]и теперь, распространяя вокруг себя аромат бренди, дотягивал кофе и взирал на меня с явною насмешкою.

– Мне что-то снилось, – промолвил я, стараясь случайной резкостью не выдать гнева и страха, какие вызывал во мне теперь, после ужасного сновидения, мой собеседник. – Очнувшись, я не сразу понял, где нахожусь.

– Это вы, если не ошибаюсь, занимаете комнату над графом и графинею де Сент Алир? – проговорил он, как бы в раздумий прикрывши один глаз и нацелившись на меня другим.

– Вполне возможно… Да, это я.

– Смотрите, юноша, как бы не приснилось вам однажды чего похуже, – таинственно пообещал полковник и, посмеиваясь, покачал головою. – Да, похуже, – повторил он.

– А что мне, собственно, может присниться? – осведомился я.

– Я как раз пытаюсь это выяснить, – сказал полковник. – И выясню, не сомневайтесь. Уж коли я ухватился за конец ниточки, то как бы она там ни вилась, как бы ни петляла – вправо, влево, вверх, вниз или кругами, – а уж я ее вытяну, намотаю на палец, покуда она не кончится, и другой ее конец, с разгадкою тайны, не окажется у меня в руке. Ибо я коварен! Хитер, как пятеро лисиц! Осторожен, как куница! Parbleu! Будь я сыщиком, я бы уж давно сколотил себе состояние. Что, хорошо ли здесь вино? – Он вопросительно взглянул на мою бутылку.

– Очень хорошо, – сказал я. – Не хотите ли отведать, господин полковник?

Он наполнил самую большую рюмку, какую смог отыскать, поднял ее с поклоном и медленно выпил.

– Н-да! Разве это вино? В другой раз меня просите заказывать вам бургундское, они не посмеют принести такую дрянь.

Я покинул его так скоро, как только позволяли приличия, и, надев шляпу, вышел из гостиницы в обществе одной лишь увесистой трости. Я наведался во двор взглянуть на окна графских комнат. Они, однако, были плотно закрыты, и я лишился даже столь зыбкого утешения, как созерцание света от лампы, под которою прекрасная дама, быть может, писала, или читала, или сидела и думала о… о ком вам будет угодно.

Стараясь перенесть сие лишение со всею возможною стойкостью, я предпринял небольшую прогулку по городу. Не стану докучать вам ни лунными пейзажами, ни бессвязным лепетом человека, влюбившегося в первое же красивое лицо с первого взгляда. Скажу лишь, что прогулка моя заняла около получаса и на обратном пути, сделав некоторый detour [13]13
  Крюк (фр.)


[Закрыть], я вышел на маленькую площадь. По бокам ее вырисовывались по два дома с остроконечными крышами, а на постаменте посреди площади стояла иссеченная дождями каменная статуя; ее разглядывал довольно высокий худощавый человек, в котором я тут же безошибочно угадал маркиза д'Армонвиля. Он тоже тотчас меня узнал и, приблизившись, развел руками и рассмеялся:

– Вы удивлены, что месье Дроквиль предается изучению древних изваяний под луною? Ах, все сгодится, лишь бы скоротать время. Вы, я вижу, как и я, страдаете от ennui [14]14
  Скуки (фр.)


[Закрыть]. Ox уж эти провинциальные городишки! Жить в них такая тоска. Когда-то в молодые годы я приобрел дружбу, делающую мне честь. Вот благодаря ей и приходится теперь прозябать в этой дыре; право, теперь я уж, кажется, готов пожалеть, что связал себя столь обременительными отношениями – но… Я не вправе допустить до себя такую мысль. Вы-то, полагаю, утром двинетесь в Париж?

– Да, и уже заказал лошадей.

– Ну, а мне надлежит дожидаться здесь письма или нарочного; и то, и другое вызволило бы меня, вот только не знаю, как скоро это произойдет.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?.. – начал было я, но он перебил:

– Ничем, месье. Премного благодарен, но в этой пьесе все роли расписаны заранее. Я – лицедей не профессиональный и участвую в ней исключительно по дружбе.

Так продолжал он говорить еще несколько времени, пока мы не спеша шли к «Прекрасной звезде». Затем наступила пауза, которую я прервал, спросив, знает ли он что-нибудь о полковнике Гаярде.

– О полковнике? Как же: немного не в себе; он ведь был тяжело контужен, и не единожды. Теперь он постоянно страдает какой-либо манией. Помню, в Военном министерстве уж и не знали, что с ним делать; принялись было подыскивать ему подходящую службу – не строевую, конечно, – а тут как раз случился Наполеон, который привлек к своей кампании всех без разбору. Гаярда он поставил командовать полком. Этот офицеришка всегда был отчаянным драчуном, а Наполеону только того и надобно.

Оказалось, что городок богат гостиницами. Во всяком случае, мы набрели еще на одну – под названием «Щит Франции». У ее дверей маркиз остановился, таинственно пожелал мне доброй ночи и исчез.

Не торопясь, продолжал я путь к «Прекрасной звезде». И разглядел под тополями подавальщика, что приносил мне недавно бургундское. Я как раз размышлял о полковнике Гаярде и задержал шмыгнувшего было мимо маленького слугу.

– Ты, кажется, говорил, что полковник Гаярд когда-то прожил неделю в вашей гостинице?

– Да, месье.

– А точно ли он в здравом уме?

Парень вытаращился на меня.

– Точно, месье.

– А не говорил ли кто когда, что он несколько не в себе?

– Никогда, месье. Он, правда, любит покричать, но ум у него здравый.

– Вот тебе и на… – пробормотал я, отходя.

Вскоре показались огни «Прекрасной звезды». У подъезда стояла освещенная луною карета, запряженная четверкою лошадей, изнутри же доносился безобразный шум, причем зычный голос полковника перекрывал все остальные звуки.

Большинство молодых людей вообще не прочь полюбоваться на скандал. Но на сей раз у меня к тому же было предчувствие, что данный скандал может и ко мне иметь некоторое касательство. Пробежав ярдов пятьдесят, я был уже на месте. Главным действующим лицом в разворачивающейся драме оказался, и правда, полковник. С саблею наголо он стоял перед графом де Сент Алиром, одетым в дорожное платье и закутанным по обыкновению в черный шелковый шарф. Они стояли лицом к лицу; граф явно был перехвачен по дороге к своей карете. Несколько поодаль за графом стояла графиня, тоже в дорожном платье; густая черная вуаль ее была опущена, в тонких пальцах она держала белую розу. Трудно вообразить более дьявольский сплав бешенства и ненависти, нежели тот, что являл собою полковник. Глаза его вылезали из орбит, вены буграми вздулись на лбу, на губах выступила пена; он страшно скрежетал зубами. Обличительные речи он сопровождал топанием ногою об пол и угрожающими взмахами оружия.

Хозяин гостиницы тщетно пытался умиротворить разбушевавшегося полковника. Два бледных от страха подавальщика глазели на происходящее с безопасного расстояния. Полковник вопил, метал громы и молнии и со свистом рассекал воздух саблею.

– Я еще сомневался, когда увидел на дворе карету с красными птичками; я не поверил, что вы набрались наглости путешествовать по большим дорогам, останавливаться в честных гостиницах и спать под одной крышею с честными людьми. Вы! Вы, оба! Вампиры, волки, кровопийцы! Жандармов сюда, сейчас же! Клянусь святым Петром, черт подери, попробуй хоть один из вас скользнуть за дверь – обоим голову снесу!

На миг я застыл, ошеломленный. Вот так дела! Я подошел к даме. Она судорожно сжала мою руку.

– О, месье, – пролепетала она в волнении. – Что делать? Этот ужасный сумасшедший! Он не выпускает нас, он хочет убить моего мужа.

– Не бойтесь, мадам, – отвечал я с романтическим пылом и, став между графом и брызжущим слюною Гаярдом, прогремел:

– Придержи язык, негодяй! Прочь с дороги! Ты – жалкий болтун и трус!

Слабый вскрик моей дамы более чем вознаградил меня за риск, коему я несомненно подвергался, ибо сабля разъяренного вояки, секунду помедлив от удивления, блеснула в воздухе, дабы разрубить меня надвое.

Глава VII
Белая роза

Я оказался все же расторопнее полковника Гаярда. Покуда он заносил оружье в слепой решимости раскроить мой череп до зубов, я нанес ему сбоку удар по голове моей тяжеловесною тростью; он качнулся назад, и я ударил во второй раз, почти в то же место, после чего он упал замертво.

Мертв ли он, жив ли – этот вопрос занимал меня не более числа пуговиц на его мундире, ибо во мне взвился целый рой чувств, темных и соблазнительных.

Я переломил саблю ногою и вышвырнул обе половины на улицу. Старый граф де Сент Алир, не глядя по сторонам и не удостоив никого своею благодарностью, проворно проковылял к выходу, потом вниз по ступенькам и прямехонько к карете. Я вмиг очутился подле прекрасной графини – она, покинутая мужем, оказалась предоставлена самой себе. Я предложил ей руку, которую она приняла, и подвел к карете. Она села, я захлопнул дверцу. Никто при этом не проронил ни единого слова.

Я намеревался было спросить, не осчастливит ли меня дама, послав на новый подвиг, как вдруг на мою руку – она покоилась на нижнем краю раскрытого окна – легла трепетная ладонь; губы графини почти коснулись моей щеки, когда она, торопясь, прошептала:

– Возможно, нам не суждено больше свидеться. Ах, когда бы я могла вас позабыть! Ступайте же! И прощайте! Ступайте, умоляю вас!

На миг сжал я ее руку. Она забрала ее, но дрожащими пальчиками передала мне розу – ту самую, что была с нею во время только что пережитой неприятной сцены.

Все это происходило, пока граф возбужденно приказывал, угрожал, распекал слуг; впоследствии я с некоторым самодовольством вспоминал, что благодаря моему расчетливому поведению в самый решительный момент муж оказался в стороне. Наконец, с поспешностью поднятых по боевой тревоге, слуги заняли свои места; щелкнули кнуты форейторов, лошади сразу перешли на рысь, и карета покатила по залитой призрачным светом главной улице к Парижу, увозя с собою драгоценный груз.

Я все стоял на мостовой, хотя карета уже скрылась из глаз и стук ее колес затихал вдали. Наконец, с глубоким вздохом я отворотился; со мною осталась завернутая в носовой платок белая роза – маленький прощальный дар, «дар нежнейший, дар бесценный», втайне от всех переданный мне ее рукою.

Хозяин «Прекрасной звезды» со своими помощниками успел позаботиться о раненом герое ста сражений, прислонивши его к стене, подперев с обеих сторон подушками и дорожными сумками и вливши рюмку бренди (аккуратно внеся ее в счет за постой) в обширный рот воина; однако сей Божий дар так и остался непроглоченным – по-видимому, впервые.

К месту происшествия призван был маленький лысенький военный хирург; лет шестидесяти, в очках; после битвы при Эйлау число отрезанных им рук и ног достигло восьмидесяти семи; теперь вместе с саблею, пилою, лаврами и липким пластырем он удалился на покой сюда, в свой родной городок. Хирург склонялся к заключению, что череп доблестного полковника проломлен, и уж во всяком случае получил изрядное сотрясение, так что – при самых выдающихся способностях к самозаживлению – пострадавшее обиталище разума оправится не ранее, чем через две недели. Я начал немного волноваться. Неприятно, если мое путешествие, предпринятое, чтоб срывать банки, разбивать сердца (и, как выяснилось, головы), невзначай завершится на виселице или на гильотине – я не вполне разбирался, какой порядок заведен был во Франции в те смутные времена.

Апоплексически хрипевшего полковника препроводили в его комнату.

Хозяина гостиницы я нашел в столовой. Где бы ни пришлось вам предпринять мало-мальски решительный шаг – откажитесь от приятных соображений экономии. Лучше в тысячу раз превысить меру, чем не дотянуть до нее всего какой-нибудь пустяк; в душе я это понимал.

Я велел принести бутылку самого лучшего вина. Уговорил хозяина выпить со мною, успевая дважды подставить его рюмку, пока сам справлялся с одной; затем я объявил, что вручаю ему маленький souvenir, и он не может отказаться, ибо я просто очарован его знаменитой «Прекрасной звездою». С этими словами я вложил в ладонь хозяина тридцать пять наполеондоров. Лицо его, до сего момента отнюдь не ободряющее, тут же прояснилось, взгляд потеплел, и, когда он с поспешностью опустил монеты в карман, стало ясно, что между нами установлены самые добросердечные отношения.

Я немедленно предложил тему дальнейшей беседы: разбитую голову полковника. Мы сошлись на том, что, не стукни я его так ловко моею тросточкою, он бы непременно обезглавил половину обитателей «Прекрасной звезды». И вся прислуга в доме готова будет подтвердить это под присягой.

Читатель догадывается, что, помимо желания избежать утомительного судебного расследования, были у меня и другие причины к тому, чтобы возобновить путешествие в Париж с возможно меньшими проволочками. Судите же сами, каково мне было узнать, что никакие наполеондоры не помогут раздобыть сегодня лошадей в этом городе. Последнюю пару как раз нанял в «Щите Франции» какой-то господин, который обедал и ужинал в «Прекрасной звезде» и нынче ночью выезжает в Париж. Что за господин? Отъехал ли он уже? Нельзя ли уговорить его дождаться утра?

Господин сейчас наверху, собирает вещи, зовут его месье Дроквиль.

Я побежал наверх. В моей комнате я нашел Сен Клера. При виде его мысли мои тотчас потекли по другому руслу.

– Итак, Сен Клер, отвечай сию же минуту: кто эта дама? – потребовал я.

– Не то дочка, не то жена – это неважно – графа де Сент Алира, того старичка, которого один генерал чуть не нашинковал сегодня, как капусту; а того генерала вы, месье, говорят, самого уложили наповал.

– Придержи язык, дуралей! Он попросту напился, как свинья… А может, он не в духе и не желает ни с кем разговаривать… Какая разница?.. Собери-ка мои вещи. Где комнаты месье Дроквиля?

Это он, конечно же, знал; он всегда все знал.

Через полчаса мы вместе с Дроквилем ехали по дороге в Париж – в моей карете и с его лошадьми. Несколько времени спустя я отважился спросить маркиза д'Армонвиля, точно ли дама, сопровождающая графа, – его жена? Нет ли у графа дочери?

– Есть, и, кажется, весьма привлекательная молодая особа. Возможно, он путешествует как раз с дочерью от первого брака, не знаю; я сегодня видел только графа.

Маркиз казался сонным, позевывал и вскоре совсем уснул в своем уголке; я тоже стал клевать носом. Маркиз спал как сурок и проснулся, лишь когда карета остановилась на следующем постоялом дворе. Здесь нас уже ждали две лошади: он удачно заказал их заранее, отославши вперед своего человека.

– Вам попался плохой попутчик, – сказал он. – Но, вы, надеюсь, извините меня: за последние двое – нет, почти трое суток – я спал лишь часа два. Выпью-ка я здесь, пожалуй, чашечку кофею: я уж достаточно вздремнул. Позвольте рекомендовать вам сделать то же самое: здесь подают прекрасный кофей! – Он заказал два cafe noir и ждал, пока его принесут. – Чашки мы оставим, – сказал он подавальщику. – Поднос тоже. Благодарю!

Произошла небольшая заминка, пока он расплачивался; затем Он осторожно забрал через окно поднос и протянул мне чашечку.

От подноса я отказался; посему он поставил его к себе на колени в виде миниатюрного столика.

– Не выношу, когда стоят над душой и норовят выхватить чашку из-под рук, – объявил он. – Я люблю спокойно потягивать кофей, чтоб никто не мешал.

Я согласился. Cafe noir действительно был превосходен.

– Я, как и вы, господин маркиз, последние две-три ночи спал очень мало и сам с трудом удерживаюсь, чтобы не заснуть. Но этот чудесный напиток наверняка меня освежит.

Мы не выпили еще и половины, как карета уже покатила дальше.

Благодаря горячему кофею беседа ненадолго оживилась.

Маркиз был чрезвычайно сердечен и остроумен, дал мне блестящий отчет о парижской жизни, ее интригах и скрытых опасностях, снабжая меня, таким образом, практическими наставлениями самого полезного свойства.

Поведанные маркизом истории показались мне весьма занимательными, а язык его – живым и ярким, однако я скоро снова почувствовал сонливость.

Маркиз, разумеется, это заметил и великодушно позволил нашей беседе угаснуть. Окно подле него оставалось раскрытым; он выбросил в него свою чашку, затем то же любезно проделал с моею; наконец, вослед им полетел поднос; слышно было, как он упал на дорогу – то-то повезет завтра какому-нибудь раннему путнику в деревянных башмаках! Я откинулся на подушки. Со мною, у самого сердца был драгоценный souvenir – белая роза, обернутая уже не в платок, а в белую бумагу. Она навевала всякого рода романтические мечтания. На меня все больше наваливалась дремота, но настоящий сон никак не приходил. Из-под полуопущенных век я все так же видел внутренность кареты. Хотелось наконец уснуть; но грань меж бодрствованием и сном сделалась вдруг совершенно неодолимою, я погрузился в какое-то неведомое мне доселе странное оцепенение.

Маркиз поднял с пола свою вализу [15]15
  Почтовый мешок дипломатического курьера, пользующийся неприкосновенностью.


[Закрыть], поставил на колени, отпер и извлек оттуда некий предмет, оказавшийся лампой, затем подвесил ее за два крючка к противоположному окну кареты, запалил фитиль от спички и, доставши связку писем, принялся внимательно их читать.

Ехали мы ужасно медленно. До сих пор нетерпение заставляло меня всякий раз нанимать четверки лошадей. В настоящих наших обстоятельствах следовало радоваться и паре, но разница в скорости была удручающей.

Я давно уже устал глядеть, как спутник мой, в очках на носу, прочитывает письма одно за другим, складывает их, делает пометки на карточках и прилаживает карточки к конвертам. Хотелось избавиться от этого утомительного зрелища – но у меня никак не выходило закрыть глаза. Я пытался снова и снова, но – увы! – я положительно утратил способность смежать веки.

Я бы протер глаза, но не мог шевельнуть рукою, тело мое уж больше мне не подчинялось – я обнаружил, что не могу по собственному моему желанию двинуть ни единым членом, ни мускулом: с таким же успехом, пожалуй, я мог бы попытаться опрокинуть карету одним напряжением воли.

До сего момента мое состояние еще не пугало меня: я надеялся, что это не более, чем кошмарный сон, который сейчас пройдет. Но постепенно меня объял ужас: что со мною? Припадок?

Жутко было видеть, как попутчик мирно и невозмутимо продолжает свои занятия, когда легко мог бы развеять все мои страхи, лишь встряхнувши меня за плечо.

Я сделал отчаянную попытку закричать – тщетно; вновь и вновь повторял я свое усилие, но не мог выдавить ни звука.

Маркиз уже успел перевязать письма бечевкою и, мурлыча себе под нос какую-то арию, глядел в окно. Поворотившись затем в мою сторону, он сказал:

– Вот уж и огоньки видны. Через пару минут будем на месте.

Присмотревшись ко мне повнимательнее, он качнул головою и с доброю улыбкою произнес:

– Бедный мальчик! Как он утомился – спит так сладко! Ничего, проснется, когда карета станет.

Водворивши письма в вализу, он запер ее, спрятал очки в карман и снова повернулся к окну.

Мы въехали в какой-то городок; была глубокая ночь – верно, уже третий час. Карета остановилась, я увидел свет из раскрытой двери гостиницы.

– Приехали! – сказал мой попутчик, радостно обернувшись ко мне.

Я, однако, не пробудился.

– Как же он измучен! – воскликнул он, так и не дождавшись ответа.

Сен Клер уже проворно открывал для меня дверцу кареты.

– Твой хозяин крепко спит, он нынче переутомился. Жестоко было бы его беспокоить. Зайдем-ка с тобою внутрь, пока меняют лошадей, подкрепимся сами и заодно прихватим что-нибудь подходящее для месье Бекетта. Я уверен, вскоре он проснется, и преголодный.

Он поправил фитиль, подлил в лампу масла, улыбнулся еще раз доброю улыбкою и снова велел слуге моему не шуметь; стараясь не задеть меня, он выбрался из кареты. Слышно было, как, входя в гостиницу, он что-то говорил Сен Клеру; я же оставался в карете в прежнем положении.