Текст книги "Зверюга"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мы так и сделали, и я прошел вперед. Смотрю, на полубаке сидит Мэгги и упивается общей суматохой. Я попросил ее перейти на корму, но она, само собой, не обратила на мои слова никакого внимания. Потом и Чарли, выше головы занятый на носу, тоже заметил ее и крикнул во всю глотку: "Сойди с полубака, Мэгги, ты мешаешь!" А она в ответ только скорчила гримасу, и бедняга Чарли отвернулся, пряча улыбку. Мэгги, разрумянившаяся от удовольствия, смотрела вперед на реку, и из глаз ее словно сыпались голубые электрические искры. Впереди нас выплыл из-за мыса бриг-угольщик, и наш буксир едва успел застопорить машину, чтобы избежать столкновения.

А в следуюшую минуту на реке, как обычно бывает, вдруг образовалась пробка. Прямо посредине зацепились друг за друга и никак не могли выпутаться какая-то шхуна и двухмачтовый кеч. Было интересно наблюдать, как они стараются расцепиться, а наш буксир стоял все это время на месте, так как двигаться дальше было некуда. Всякое другое судно могло бы постоять на месте минуту-другую, но не Зверюга! Потеряв ход, она перестала слушаться руля и сразу начала дрейфовать назад по течению, волоча за собой буксир. Я заметил в четверти мили вниз по течению скопление малых каботажных парусников на якоре и понял, что надо срочно предупредить лоцмана.

– Если вы допустите ее до них, – негромко сказал я ему, – то она там размолотит кое-кого в щепки, прежде чем мы успеем ее отвести.

– Да разве же я ее не знаю? – крикнул он мне в ответ и в ярости топнул ногой.

Он достал свисток, чтобы приказать злосчастному буксиру немедленно снова дать передний ход. Он свистел изо всех сил и махал левой рукой, и вскоре мы увидели, что буксир опять запустил машину. Плицы его вспенили воду, но он словно тянул за собою скалу; "Семья Эпс" не сдвинулась за ним ни на дюйм. Лоцман свистнул еще раз и еще раз махнул левой рукой. Колеса буксира закрутились быстрее, еще быстрее, взбивая пену под самым нашим носом.

Мгновенье казалось, будто судно и буксир зависли на месте в окружении суетливых парусников. Но потом огромная сила, которую проклятая неумолимая Зверюга прилагала при всяком своем действии, вырвала у нее с мясом всю киповую планку. Буксирный трос взвился вверх, разбивая, точно палочки сургуча, железные стойки носового ограждения. И тут только я заметил, что Мэгги, чтобы мы не загораживали ей вид, вскарабкалась на левый якорь, который плашмя лежал вверху на полубаке. Он был уложен по всем правилам, в два углубления из твердой древесины, но принайтовить его не хватило времени. Хотя, чтобы войти в док, он и так лежал надежно. И вот я увидел, что взметнувшийся трос сейчас захлестнет торчащую третью лапу якоря. Сердце у меня чуть не выскочило, но я все-таки крикнул: "Прыгай с якоря!" Только по имени окликнуть ее не успел. Я думаю, она меня вообще и не услышала.

При первом касании железного троса ее сбросило на палубу. Но она тут же проворно вскочила на ноги; да только вскочила не с той стороны. Я услышал страшный скрежет, якорь тяжело перекувырнулся и встал, как живой. Его свободная лапа, как огромная железная рука, обхватила Мэгги за талию, словно обняла и прижала в убийственном объятии, а затем якорь вместе с девушкой, лязгая, перевалил через борт и канул в воду. Послышались удары металла о металл, по корпусу судна пробежала дрожь – это сработал стопор на якорной цепи.

– Какой ужас! – закричал я.

– Потом мне много лет снились якоря, уносящие под воду девушек, – с волнением заключил рассказчик в твидовом костюме. И весь передернулся. – Чарли страшно закричал, сразу же прыгнул за борт вслед за Мэгги. Но какое там! В бурлящей воде он не увидел даже красного берета с помпоном. Ничего, ни следа! Нас тут же окружили шлюпки, в одну из них втащили Чарли. Мы с боцманом и судовым плотником поспешно выкинули второй якорь и таким образом все-таки задержали Зверюгу. Лоцман как с ума сошел. Он ходил взад-вперед по полубаку, ломая руки и бормоча себе под нос: "Теперь она женщин убивает! Теперь она женщин убивает!" И больше ни единого слова.

Наступили сумерки, спустилась ночь, черная как деготь. Я стоял и смотрел вперед на реку и вдруг слышу оклик: "Эй, на судне!" – негромкий и горестный. Подошли на лодке два речника. Покачиваясь у нашего борта, они держались за веревочный трап и, задрав головы, смотрели снизу, не произнося ни слова. У лодочников был фонарь, и я разглядел в пятне света сноп разметанных золотистых волос.

Его снова передернуло.

– Начался прилив, и тело бедняжки Мэгги всплыло у большой швартовой бочки, – пояснил он. – Я едва живой уполз на ют, себя не помня, выпустил ракету, чтобы оповестить всех участвовавших в поисках. А потом, как последний трус, пробрался на нос и всю ночь просидел на пятке бушприта, лишь бы только не попасться на глаза Чарли.

– Бедный, бедный! – посочувствовал я.

– Да. Бедный, – задумчиво повторил он за мной. – Зверюга не позволила даже ему отнять у нее добычу. Наутро он не сошел на берег, пока не поставил судно в док. Мы с ним не обменялись ни словом, ни взглядом. У меня не хватало духу взглянуть на него. Когда закрепили последнюю снасть, он сжал ладонями голову и так стоял, глядя себе под ноги, словно старался что-то вспомнить. Команда ждала на шканцах, ему полагалось произнести прощальные слова по случаю окончания плаванья. Может быть, их он и старался припомнить. Этот долг исполнил за него я. "Все, ребята", – сказал я.

Я никогда не видел, чтобы матросы так тихо расходились с судна. Они осторожно перелезали один за другим через фальшборт, стараясь не грохотать своими сундучками. Каждый бросал взгляд в нашу сторону, но ни у кого не хватило духу подойти и, как принято, попрощаться и пожать ему руку.

Я ходил за братом туда-сюда по всему судну, когда на борту уже не осталось кроме нас с ним, ни живой души и даже старый сторож заперся в камбузе, заложив входную и выходную двери. Вдруг бедный Чарли, словно помешанный, бормочет себе под нос: "Тут больше делать нечего" – и поворачивает к сходням. Я – за ним. Он поднимается из дока на набережную, выходит из ворот и шагает в сторону Тауэр-хилла. Раньше он снимал квартиру у одной доброй старушки тут же, на Америкэн-сквер, поблизости от работы.

Внезапно он останавливается как вкопанный, поворачивается кругом и идет прямо на меня. "Нед, – говорит он, – мне надо домой". По счастью, я заметил кэб и едва успел втащить в него брата. У него уже подкашивались ноги. Дома, как только мы вошли, он упал на кресло, и никогда не забуду недоуменные лица отца и матери, молча склонившихся над ним. Они не понимали, что с ним, покуда я не выпалил: "Мэгги утонула вчера вечером на реке".

Мать вскрикнула. Отец перевел взгляд с Чарли на меня и с меня на Чарли, словно не узнавая, потому что, честное слово, Чарли был совсем на себя не похож. Мы стоим над ним неподвижно, а он, бедный, медленно поднимает свои большие, загорелые руки к горлу и вдруг одним рывком раздирает на себе все воротник, рубашку, жилет, бушлат. Погибший человек. Мы с отцом кое-как отволокли его наверх, и мать чуть не убилась, выхаживая его, пока он лежал с воспалением мозга.

Наш рассказчик опять посмотрел на меня и многозначительно кивнул.

– Да, на Зверюгу не было никакой управы. В ней дьявол сидел.

– А где теперь ваш брат? – спросил я, ожидая услышать, что его нет в живых.

Но он, оказалось, командовал новеньким пароходом в китайских водах и дома больше не появлялся.

Джермин испустил тяжелый вздох и бережно приложил просушенный платок к своему красному, исстрадавшемуся носу.

– Не судно, а ненасытное чудовище, – помолчав, повторил рассказчик в твидовом костюме. – Старый Колчестер отказался от места. Но поверите ли, "Эпс и сыновья" прислали ему письмо с просьбой пересмотреть свое решение! На все шли, лишь бы спасти доброе имя "Семьи Эпс"! Тогда старый Колчестер явился к ним в контору и сказал, что готов снова принять командование Зверюгой, но только для того, чтобы вывести ее в Северное море и там затопить. Он был как помешанный. Раньше у него волосы были темные с проседью, но тут за две недели побелели как снег. А мистер Люциан Эпс (в молодости они дружили) сделал вид, будто ничего не замечает. Видали? Такая страстная привязанность к судну. Такая дьявольская гордыня.

Они ухватились за первого, кто подвернулся, боялись, что, когда слава о "Семье Эпс" разойдется широко, им не удастся залучить на нее ни одного шкипера. Новый капитан был, кажется, весельчак, но держал Зверюгу в ежовых рукавицах. Уилмот ходил у него вторым помощником. Безалаберный был парень и делал вид, будто презирает женский пол. На самом-то деле он просто робел. Но стоило какой-нибудь мизинчиком поманить, и его уже не удержишь. Один раз, еще юнгой, он в иностранном порту сбежал с судна, погнался за юбкой, и тут бы ему и конец, но шкипер не поленился, разыскал его в одном из домов порока и выволок оттуда за уши.

Был слух, будто бы кто-то из Эпсов сказал, что хорошо бы от Зверюги поскорее избавиться. Мне в это трудно поверить, разве что говоривший был мистер Альфред Эпс, о котором в семье были невысокого мнения. Он сидел у них в конторе, но его считали пропащим, уж очень он часто срывался и удирал на скачки и возвращался домой пьяный. Казалось бы, судно с таким норовом, как "Семья Эпс", из одной подлости рано или поздно сядет на мель. Но нет, не тут-то было. Она, похоже, собиралась существовать вечно. Драла нос кверху, а не метила на дно.

Джермин утвердительно крякнул.

– Лоцману такое судно по душе, да? – усмехнулся рассказчик. – Ну, словом, Уилмот с ней управлялся. Не давал ей спуску. Но даже и он, я думаю, спасовал бы, если бы не зеленоглазая гувернантка, или нянька, или кто там она была при детях мистера и миссис Памфилиус.

Они плыли пассажирами из Порт-Аделаиды до Кейптауна. Ну и вот. За день до отплытия вышли из гавани и бросили якорь на рейде. Капитан, гостеприимная душа, как всегда пригласил множество гостей из города на прощальный обед. Обратно последняя городская шлюпка отвалила от борта уже в шестом часу. Стемнело, в заливе расходилось волнение. Пускаться в путь на ночь глядя по такой воде не было резона. Однако капитан уже всем объявил, что они отплывают сегодня, и считал, что откладывать неприлично. А поскольку ему совсем не улыбалось после обильных возлияний выходить на открытую воду в темноте и при малом ветре, он распорядился оставить нижние марсели и фок и идти вдоль береговой линии, прижимаясь как только можно ближе к берегу, покуда не рассветет. А сам завалился на заслуженный отдых. На вахте, умываясь потоками дождя, остался стоять старший помощник. В полночь его сменил Уилмот.

У "Семьи Эпс", как вы помните, имелась на корме надстройка.

– Да, торчала в небо такая здоровенная белая гора, – печально подтвердил Джермин у камина.

– Верно. Кают-компания и штурманская рубка одновременно, и туда выходили все жилые помещения. Шквалы изливали на сонного Уилмота потоки дождя. Судно медленно продвигалось вдоль берега к югу, суша была на расстоянии не больше трех миль с наветренной стороны. Опасностей в этой части залива никаких не было, и Уилмот спрятался от дождя за штурманской рубкой. Дверь была открыта. А темень стояла как в бочке с дегтем. И вдруг он слышит, его зовет тихий-тихий женский голос.

Та зеленоглазая девица, будь она неладна, давно уже уложила детей, но самой ей никак не спалось. Она слышала, как пробило восемь склянок и старший помощник спустился к себе в каюту. Выждав еще немного, она накинула халат и прокралась по ступеням в пустую штурманскую рубку. Ну и уселась на транец у открытой двери, хотела, наверно, подышать прохладным воздухом.

Я думаю, когда Уилмот услышал зовущий его женский голос, у него словно спичка в мозгу вспыхнула. Как они успели познакомиться, я не знаю. Наверно, еще на берегу встречались. От него я толку не мог добиться, потому что, рассказывая, он запинался от бешенства и зверски чертыхался на каждом слове. Я его встретил на пристани в Сиднее, на нем был фартук из мешковины до самого подбородка и большущий кнут в руке. Возчиком нанялся. Рад был хоть какой-то работе, чтобы с голоду не умереть. Вот до чего человек докатился.

Словом, сунул он голову в рубку и не иначе как преклонил на девичье плечико. Это вахтенный-то офицер! Рулевой потом на разбирательстве показывал, что несколько раз кричал ему: у него нактоузный фонарь погас. Вообще-то это не имело значения, приказ был держать вдоль берега. "Мне казалось странно, объяснял он, – что с каждым шквалом она уваливалась под ветер, но я всякий раз ее приводил. А темнотища была такая, я руки своей не видел, и дождь лился мне на голову как из ведра".

Дело-то было в том, что ветер при шквалах все больше заходил, и в конце концов судно оказалось повернуто носом прямо к берегу, хотя на борту ни одна живая душа об этом не подозревала. Уилмот сам признался, что не подходил к судовому компасу в течение, наверно, часа. Еще бы ему не признаться! Он спохватился, только когда впередсмотрящий заорал: "Полундра!"

Уилмот, по его словам, высвободил шею и кричит тому:

– Ты чего?

– Прибой прямо по носу, сэр! – прокричал тот в ответ и бросился в кубрик, где сидели его товарищи.

А сверху в это время дождь лил, Уилмот говорит, ну просто как водопад. В первое мгновенье он с перепугу так растерялся, что не мог сообразить, с какого борта берег. Он был неважный офицер, но тем не менее все-таки моряк. Он взял себя в руки, и нужные команды сами собой сорвались с его губ. Он приказал положить руль на борт и обстенить грота и бизань марсели.

И действительно, паруса вроде бы заполоскали, он их не видел, но слышен был треск и стук над головой. "Бесполезно!" – рассказывал он дальше, и чумазое его лицо исказилось, а длинный кнут в руке задрожал. Она не слушалась. Вдруг паруса над головой перестали полоскать. В этот решающий миг с кормы опять рванул порыв ветра, наполнил паруса и бросил Зверюгу прямо на прибрежные скалы. На этот раз она сама себя перехитрила. Настал ее срок. Все сошлось: время, и человек, и непроглядная тьма, и предательский порыв ветра; и к тому же еще как раз подходящая женщина, чтобы от ее руки ей погибнуть. Ничего другого Зверюга и не заслуживала. Дивны орудия Провидения. Во всем этом есть своя поэтическая справедливость...

Рассказчик опять посмотрел прямо на меня.

– Первая же отмель, через которую ее протащило, содрала ее фальшкиль. Трррах! Капитан выскакивает из своей каюты и видит обезумевшую женщину в красном халате, она носится кругами по рубке и орет пронзительно, как какаду.

Следующий удар пробил корпус насквозь прямо под капитанским столом. Он же выбил ахтерштевень и оторвал перо руля. Зверюга всползла вверх по ступенчатой, каменистой отмели, вспарывая себе днище, и наконец остановилась, и ее фок-мачта, надломившись, легла от палубы до берега, точно сходни.

– Кто-нибудь погиб у них? – спросил я.

– Никто, если не считать беднягу Уилмота, – ответил джентльмен, про которого мисс Бланк не знала, кто такой, и стал озираться в поисках своей фуражки. – Но для мужчины кончить жизнь так – еще страшнее, чем утонуть. Все благополучно выбрались на сушу. Шторм пришел с запада только на следующие сутки, но на удивление быстро разломал Зверюгу в щепки. Как будто бы внутри нее сидела гниль... А дождь-то, кажется, перестал, – заметил он совсем другим тоном. – Мне пора вывести велосипед и поспешить домой к ужину. Я живу в Херн-Бее, а сюда заехал утром, прокатиться захотелось.

Он дружески кивнул мне и вышел бодрой походкой.

– Кто он, ты не знаешь, Джермин? – спросил я.

Лоцман по Северному морю сокрушенно покачал головой.

– Подумать только! Утопить так глупо свое судно! Надо же, ай-яй-яй! скорбно прокряхтел он и снова развесил мокрый платок, словно ширмой загораживаясь от пламени.

Уходя, я опять вполне корректно обменялся улыбкой и взглядом с уважаемой мисс Бланк, буфетчицей в "Трех воронах".