Текст книги "Морские повести и рассказы"

Автор книги: Джозеф Конрад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Бедняга! Не думали мы тогда, что очень скоро он сам… Однако я ничем не мог его утешить. Мне самому было страшновато.

В тот день у Бантера была еще другая неприятность. Один из служащих в порту – будь он проклят! – явился под каким-то предлогом на борт, но, в сущности, как думал Бантер, его привело неуместное любопытство – неуместное с точки зрения Бантера. Поговорив о том, о сем, он вдруг сказал:

– Не могу отделаться от мысли, что я вас где-то уже видел, мистер штурман. Ежели бы вы напомнили мне, как вас зовут…

Бантер, – вот почему так трудно жить, храня в душе тайну, – встревожился. Весьма возможно, что этот человек встречал его раньше; печально, что у него такая хорошая память. Сам-то он не мог запомнить каждого бездельника в доке, с которым ему когда – либо приходилось иметь дело. Бантер дал отпор этому человеку, повернувшись и посмотрев на него с тем внушительным, суровым и грозным видом, который придавали ему его необычные волосы.

– Моя фамилия Бантер, сэр. Ваша любознательность теперь удовлетворена? Я не спрашиваю, как зовут вас. Этого я и знать не желаю. Мне это ни к чему, сэр. Человек, который преспокойно говорит мне в лицо, что не уверен, видел ли он меня раньше, – такой человек или хочет сказать дерзость, или ничем не отличается от червя! Да, сэр, я сказал «от червя» – от слепого червя!

Молодчина Бантер! Именно так и следовало поступить. Он попросту прогнал этого прощелыгу с судна, как будто каждое его слово было ударом. Но упорство этого толстокожего парня, одержимого любопытством, было удивительно. Под натиском разгневанного Бантера он, конечно, убрался с судна, не проронив ни слова и только стараясь прикрыть свое отступление жалкой улыбкой. Но, едва ступив на мол, он решительно повернулся и стал таращить глаза на судно. Он стоял совершенно неподвижно, как причальная тумба, и его тупые глазки смотрели не мигая, точь-в – точь как два иллюминатора.

Что было делать Бантеру? Понятно, он чувствовал себя очень неловко. Не мог же он залезть в сухарный ящик. Вместо этого он занял позицию позади бизань-мачты и отвечал таким же немигающим взглядом. Так они стояли довольно долго, и я не знаю, у кого из них первого закружилась голова, но человек на пристани, которому не за что было держаться, устал быстрее, махнул рукой, признавая себя побежденным в этом своеобразном поединке, и наконец ушел.

Бантер сообщил мне, что «Сапфир», «эта жемчужина», как называл он его саркастически, завтра выходит в море, чему он очень рад. Хватит с него этого дока! Я понимал его нетерпение. Он приготовился к любым невзгодам, какие могло принести плавание, но теперь ясно, что он не был готов к тому удивительному испытанию, которое ожидало его, – и как раз в Индийском океане – именно там, где бедняга потерял когда-то свое судно, а вместе с ним и свое счастье, и, по-видимому, навсегда.

Что касается угрызений совести, которые вызывала в нем эта тайна, я представлял себе, как сильно должен был страдать такой благородный человек, как Бантер. И все же, говоря между нами и отнюдь не желая казаться циничным, нельзя отрицать, что даже у благороднейшего из нас страх перед разоблачением играет немалую роль при угрызениях совести. Я не стал говорить об этом Бантеру напрямик, но, так как бедняга продолжал твердить одно и то же, я сказал ему, что у многих честных людей есть свои тайны, а что касается его вины, то она у него на лбу не написана, и о ней никто не догадывается, а стало быть, нечего беспокоиться. К тому же через двенадцать часов он уже уйдет в море. Он ответил, что эта мысль приносит некоторое утешение, и ушел с корабля, чтобы провести последний вечер с женой перед долгими месяцами разлуки.

Несмотря на все свое сумасбродство, Бантер не ошибся в выборе жены. Он женился на леди. На настоящей леди. К тому же это была очень славная женщина. Что же касается ее мужества, то я, зная, какие тяжелые времена пришлось им пережить, восхищаюсь ею. У нее было истинное, повседневное мужество, на какое способна только женщина, если она принадлежит к той породе, которую я называю неустрашимой.

Черный штурман переживал эту разлуку с женой больше, чем когда-либо раньше, в те годы, когда его преследовали неудачи. Но она была из породы неустрашимых, и ее милое лицо не выражало такой тревоги, как лицо черноволосого, похожего на пирата, но достойного штурмана «Сапфира». Быть может, на совести у нее было спокойнее, чем у ее мужа. Разумеется, в его жизни не было ни одного скрытого от нее уголка, но совесть женщины как-то более изобретательна, когда приходится подыскивать убедительные и веские оправдания. Вдобавок все зависит от того, кто нуждается в этом оправдании.

Они договорились, что она не придет на пристань провожать его.

– Удивляюсь, как это ты еще хочешь смотреть на меня, – сказал этот чувствительный человек, но она не засмеялась.

Бантер был очень чувствителен; наконец он простился с ней наскоро и ушел. На борт он явился вовремя и произвел, как всегда бывало, впечатление на речного лоцмана в помятой соломенной шляпе, который должен был вывести «Сапфир» из дока. Речной лоцман был очень вежлив с величественным старшим помощником, у которого была такая необычная внешность. «Вот прекрасный манильский трос для тросового стопора, мистер… э-э-э… Бантер, благодарю вас». Морской лоцман, покинув «жемчужину», благополучно вышедшую из Дувра в Ла-Манш, рассказывал своим приятелям, что на сей раз старший помощник «Сапфира» слишком хорош для старого Джонса.

– Его зовут Бантер. Удивляюсь, откуда он взялся. Никогда не видал его ни на одном из судов, которые я проводил все эти годы.

Такого человека не забудешь. Нельзя забыть. И превосходный моряк. Ну и будет же теперь этот старик Джонс морочить ему голову. А может быть, старый дурак струхнет, потому что этот человек, кажется, не из тех, кого можно оседлать, он вам скажет, какого он о вас мнения. А вот этого-то старик Джонс и боится больше всего на свете.

Так как здесь речь идет о спиритическом опыте, касавшемся если и не самого капитана Джонса, то, во всяком случае, его судна, нет нужды останавливаться на других событиях, происшедших во время этого плавания. Это было самое обыкновенное плавание, и команда была самая обыкновенная. Погода тоже стояла ничем не примечательная. Размеренная, уравновешенная манера черного штурмана руководить работой придавала спокойный тон жизни на судне. Даже когда налетал шквал, на «Сапфире» все шло гладко.

Только однажды сильный шторм заставил всех матросов здорово поработать в течение добрых суток. Это случилось у берегов Африки, когда они обогнули мыс Доброй Надежды. В самый разгар шторма несколько тяжелых Валов обрушилось на судно, не причинив серьезного ущерба, но в буфетной и в каютах разбилось много хрупких предметов. С мистером Бантером, к которому на корабле относились с таким почтением, Индийский океан обошелся гнусно, ворвавшись, как разбойник, в его каюту, унеся немало нужных вещей и насквозь промочив все остальные.

В тот же день Индийский океан заставил «Сапфир» так сильно накрениться, что два ящика, вделанные под койкой мистера Бантера, вылетели оттуда, а все их содержимое вывалилось. Конечно, их следовало запереть, и мистеру Бантеру оставалось только поблагодарить самого себя за то, что случилось. Прежде чем выйти на палубу, он должен был запереть на ключ оба ящика.

Велико было его потрясение. Стюард, который ковылял по воде со шваброй в руках, пытаясь вытереть залитый пол носовой рубки, слышал, как мистер Бантер с испугом и отчаянием воскликнул: «Ох!». Стюард, занятый своим делом, все же посочувствовал его беде.

Капитан Джонс втайне порадовался, когда услышал об этой неприятности. Как и предсказывал лоцман, он в самом деле боялся своего старшего помощника и боялся его по той самой причине, какую лоцман считал вполне вероятной. Вот почему капитану Джонсу очень хотелось бы тем или иным способом забрать в свои руки черного штурмана. Но тот был безупречен и, насколько это вообще возможно, близок к совершенству. А капитан Джонс очень досадовал и в то же время поздравлял себя с таким опытным старшим помощником.

Джонс всячески подчеркивал свои добрые отношения с помощником из тех соображений, что чем дружелюбнее относитесь вы к кому-нибудь, тем легче будет вам подставить ему ножку; а также потому, что ему нужен был человек, который слушал бы его рассказы о видениях, призраках, духах и прочей спиритической чепухе. Он знал наизусть все эти истории о привидениях и плел их нудно, без всякого выражения, делая их как-то особенно бессмысленными и скучными, как он сам.

– Я люблю беседовать с моими помощниками, – говаривал он. – А бывают такие капитаны, которые за весь рейс боятся рот раскрыть, чтобы не уронить собственного достоинства. В конце концов разве это так уж важно – какое положение занимает человек?

Опасаться его общительности надлежало больше всего во время вечерней полувахты, потому что он был из тех людей, которые к вечеру оживляются, и тогда вахтенный офицер уже ни под каким предлогом не мог уйти с юта. Капитан Джонс вдруг появлялся из люка и, подкравшись бочком к бедняге Бантеру, шагающему по палубе, ошарашивал его очередным спиритическим откровением, вроде:

– Духи, мужчины и женщины, как правило, отличаются большой утонченностью, не правда ли?

А Бантер, высоко держа голову с черными бакенбардами, угрюмо бормотал:

– Не знаю.

– А! Это потому, что вы не хотите знать. Вы самый упрямый, самый предубежденный человек, какого я когда-либо встречал, мистер Бантер! Я сказал вам, что вы можете брать любые книги из моего шкафа. Можете зайти в мою каюту и взять любую книгу.

И если Бантер уверял, что он слишком устает, чтобы в свободное от вахты время еще заниматься чтением, капитан Джонс язвительно улыбался за его спиной и говорил, что, конечно, некоторым людям нужно спать больше, чем другим, иначе они не справятся с работой. Если мистер Бантер опасается, что не сможет выстоять, не смыкая глаз, ночную вахту, тогда, конечно, другое дело.

– Но, кажется, на днях вы взяли почитать у второго помощника какой-то роман – насквозь фальшивую дребедень. – Капитан Джонс вздохнул. – Боюсь, что у вас нет духовных интересов, мистер Бантер. В этом все дело.

Иногда он появлялся на палубе среди ночи – уморительная фигура в пижаме, на кривых ногах. При виде своего преследователя Бантер украдкой сжимал кулаки и на лбу его выступал холодный пот. Постояв с сонным видом около нактоуза и препротивно почесываясь, капитан Джонс неизбежно заговаривал на единственную интересовавшую его тему.

Он рассуждал, например, об улучшении нравов, какое может быть достигнуто путем установления широкого и тесного общения с духами умерших. Капитан Джонс считал, что духи согласились бы на близкое общение с живыми, если бы не отсутствие веры у подавляющего большинства людей. Он и сам не пожелал бы иметь ничего общего с людишками, которые не верили бы в его – капитана Джонса – существование. Почему же ждать этого от духов? Это значило бы требовать от них слишком многого.

Он стоял у нактоуза, тяжело дыша и пытаясь дотянуться ногтями до лопаток; потом сурово провозглашал хриплым, сонным голосом:

– Неверие, сэр, вот бич нашего века!

Неверие отвергало свидетельства профессора Крэнкса и «того самого» журналиста. Оно не признает фотографических снимков.

Ибо капитан Джонс твердо верил, что некоторые духи были сфотографированы. Он читал об этом в газетах. И мысль о том, что эта попытка удалась, полностью завладела им, так как он был не способен к критическому мышлению. Бантер рассказывал впоследствии, какой нелепый вид имел этот маленький человечек, облаченный в пижаму на три номера шире, чем следовало, взволнованно топтавшийся у штурвала и при свете луны грозящий кулачками безмятежному морю.

– Фотографии, фотографии! – повторял он голосом скрипучим, как заржавленная петля.

Даже штурвальный, стоявший за его спиной, чувствовал себя неловко, наблюдая эту сцену, и никак не мог понять, из-за чего «старик затевает ссору с помощником».

Потом Джонс, немного успокоившись, начинал снова:

– Светочувствительная пластинка не лжет. Да, сэр!

Ничего не могло быть забавнее, чем уверенность этого нелепого человечка и его поучительный тон.

Бантер важно и размеренно, как маятник, расхаживал по юту. Он не говорил ни слова. Но, как вам известно, у бедняги на совести было нешуточное дело, и, когда его, и без того уже встревоженного, пичкали этими дурацкими сказками о духах, он едва не сходил с ума. Он чувствовал, что не раз был на грани безумия, ибо с упоением рисовал себе бредовые картины: как он берет капитана Джонса за шиворот и бросает за борт прямо в кильватер судна, а ведь ни одному моряку, находящемуся в здравом уме, не придет в голову проделать это даже с кошкой или каким-нибудь другим животным. Он представлял себе, как тот вынырнет – крошечное черное пятнышко, оставшееся далеко за кормой, в океане, освещенном луной.

Не думаю, чтобы даже в самые тяжелые минуты Бантер всерьез хотел утопить капитана Джонса. Мне кажется, что он, с его расстроенным воображением, стремился лишь к одному – прекратить эту бессмысленную болтовню шкипера. Но все равно, предаваться подобным фантазиям было опасно. Вы только представьте себе этот корабль в Индийском океане в ясную, тропическую ночь, паруса наполнены и не шелохнутся, на палубе не видно вахтенных, а на юте, залитая лунным светом, статная фигура черного штурмана, который шагает размеренно и величаво, храня жуткое молчание, а этот нелепый, противный человечек в полосатой фланелевой пижаме беспрерывно бормочет то скрипучим, то жужжащим голосом о «личном общении с потусторонним миром».

У меня мурашки бегают по спине, когда я об этом думаю.

Иногда безумие капитана Джонса прикрывалось каким-то непостижимым практицизмом. Сколько пользы принесли бы души умерших, если бы их убедили принимать участие в делах живых людей! Какую помощь, например, оказали бы они полиции при расследовании преступлений! Число убийств, во всяком случае, значительно уменьшилось бы, с глубокомысленным видом высказывал он предположение. Потом он вдруг впадал в нелепое уныние.

Какой смысл вступать в общение с людьми неверующими, которые, конечно, отнесутся пренебрежительно к сообщениям духов. У духов тоже есть свои чувства. В известном смысле, они состоят целиком из чувств. Но его удивляет та снисходительность, с какой жертвы относятся к своим убийцам. Ведь ни один преступник не мог бы отмахнуться от такого привидения. Очень может быть, что неразоблаченным убийцам – верящим или не верящим в духов – и являлись призраки. Мало вероятно, чтобы они стали этим хвастаться, не правда ли?

– Что касается меня, – продолжал он, как будто подвывая мстительно и злорадно, – то, если бы кто-нибудь меня убил, я не дал бы ему забыть… Я бы его замучил, запугал бы его до смерти!

Мысль о том, что дух шкипера может кого-то запугать, была так забавна, что черный штурман, хотя и не был склонен к веселью, все же не выдержал и устало засмеялся. И этот смех единственный ответ на его длинное и серьезное рассуждение – оскорбил капитана Джонса.

– Над чем вы, собственно, так самодовольно смеетесь, мистер Бантер? – зарычал он. – Сверхъестественные явления устрашали людей и почище вас! Или вы считаете, что моя душа не годится на то, чтобы стать духом?

Мне кажется, что этот злобный тон и заставил Бантера остановиться и круто повернуться.

– Меня бы ничуть не удивило, – продолжал разгневанный фанатик спиритизма, – если бы вы оказались одним из этих людей, которые ценят человека не больше, чем скотину. Не сомневаюсь, что вы способны отрицать наличие бессмертной души у вашего родного отца!

И вот тут-то Бантер, которому это невыносимо надоело, – к тому же его мучила другая забота, – вот тут-то он и потерял самообладание.

Он внезапно подошел к капитану Джонсу и, слегка наклонившись и пристально глядя ему в лицо, сказал тихим, ровным голосом:

– Вы не знаете, на что способен такой человек, как я.

Капитан Джонс откинул голову назад, но от изумления не мог сдвинуться с места. Бантер снова стал ходить взад и вперед, и долгое время только мерные его шаги и плеск воды за бортом нарушали тишину, нависшую над водным пространством. Потом капитан Джонс смущенно откашлялся и, скользнув для большей безопасности к сходному люку, оправился от испуга и прикрыл свое отступление начальственным распоряжением:

– Поднимите правый шкотовый угол грота и поставьте рею поперек, мистер Бантер. Разве вы не видите, что ветер с кормы?

Бантер тотчас ответил: «Есть, сэр», хотя не было ни малейшей необходимости прикасаться к шкотам и ветер дул в четверти румба. Пока он выполнял приказание, капитан Джонс мешкал на ступеньках сходного люка, ворча вполголоса, но так, что его слышал рулевой:

– Расхаживает по юту, словно адмирал, и даже не замечает, когда нужно обрасопить реи!

Потом он медленно спустился в люк, где его уже не мог видеть Бантер, а добравшись до последней ступеньки, остановился и задумался: «Он отчаянный грубиян, несмотря на свои джентльменские манеры. Хватит с меня помощников-джентльменов».

Две ночи спустя он мирно спал в своей каюте, как вдруг сильный стук прямо над головой – условный сигнал, что его вызывают наверх, – заставил его моментально проснуться и вскочить.

– В чем дело? – пробормотал он, выскочив босиком из койки. Пробегая по каюте, он взглянул на часы. Была ночная вахта.

«Зачем это я понадобился помощнику?» – думал он.

Выбравшись из люка, он окунулся в ясную, сырую лунную ночь; дул сильный и ровный бриз. Он испуганно посмотрел по сторонам. На юте не было никого, кроме рулевого, который тотчас обратился к нему:

– Это я, сэр. Я отпустил на минутку штурвал, чтобы топнуть у вас над головой. Боюсь, что с помощником случилось что-то неладное…

– Куда он девался? – резко спросил капитан.

Рулевой, явно встревоженный, ответил:

– Последнее, что я видел, это как он падал с левого ютового штормтрапа.

– Падал со штормтрапа? Зачем это ему понадобилось? Как это случилось?

– Не знаю, сэр. Он ходил по левому борту. Потом, как раз когда он повернулся лицом ко мне и собирался идти на корму…

– Ты его видел? – перебил капитан.

– Видел. Я смотрел на него. И услышал грохот – ужасный грохот. Как будто грот-мачта свалилась за борт. Похоже было на то, что его кто-то ударил.

Капитан Джонс почувствовал смущение и беспокойство.

– Послушай, – резко сказал он, – его кто-нибудь ударил? Что ты видел?

– Ничего, сэр, ей-богу, ничего! Да видеть было нечего. Он только вскрикнул тихонько, взмахнул руками и свалился вниз – трах-тарарах. Больше я ничего не слышал, вот я и отпустил на минуту штурвал, чтобы вызвать вас наверх.

– Ты струсил! – воскликнул капитан Джонс.

– Да, сэр, что правда, то правда!

Капитан Джонс пристально посмотрел на него. Тишина на его корабле, продолжающем свой путь, как будто таила в себе опасность, тайну. Ему не хотелось самому идти разыскивать помощника на средней палубе, такой темной, такой безмолвной. Он только подошел к передней оконечности полуюта и окликнул вахтенных. Когда сонные матросы гурьбой прибежали на корму, он заорал:

– Пусть кто-нибудь осмотрит штормтрап! Лежит там внизу помощник?

По их испуганным возгласам он понял, что они нашли его. Кто-то даже с испугом крикнул:

– Он мертв!

Мистера Бантера уложили в его койку, и когда в каюте зажгли лампу, то увидели, что он и в самом деле похож на мертвеца, хотя было ясно, что он еще дышит. Подняли на ноги стюарда, второго помощника послали на палубу следить за курсом, а капитан Джонс больше часа молча трудился, приводя в сознание Бантера. Наконец тот открыл глаза, но говорить не мог. Он был оглушен и безучастен ко всему. Стюард забинтовывал скверную рану у него на голове, а капитан Джонс держал фонарь. Чтобы наложить хорошую повязку, им пришлось срезать у мистера Бантера много черных как смоль прядей. Покончив с этим и поглядев на пациента, они оба вышли из каюты.

– Странная это история, стюард, – сказал капитан Джонс, выйдя в коридор.

– Да, сэр.

– Человек в трезвом виде и в здравом уме не свалится со штормтрапа, как мешок с картошкой. Корабль устойчив, как скала.

– Да, сэр. Сдается мне, что это какой-то припадок.

– Ну нет. Он не похож на человека, подверженного припадкам и головокружению. Ведь он в расцвете сил. Иначе я бы его не нанял. А может быть, у него припрятан где-нибудь спирт, как ты думаешь? Несколько раз за последнее время он казался мне каким-то странным. И я заметил, что аппетита у него нет.

– Ну, сэр, если у него в каюте и была бутылка-другая грога, от них уже давно ничего не осталось. Я видел, как после недавнего шторма он выбросил за борт битое стекло, но ведь это ничего не значит. Во всяком случае, сэр, мистера Бантера не назовешь пьющим.

– Да, – задумчиво согласился капитан.

А стюард, запирая дверь буфетной, попытался ускользнуть из коридора в надежде урвать еще часок сна до начала работы.

Капитан Джонс покачал головой.

– Здесь какая-то тайна.

– Счастье его, что он не разбил себе голову, как яичную скорлупу, ударившись о швартовные тумбы на шканцах. Матросы сказали мне, что он упал на расстоянии какого-нибудь дюйма от них.

И стюард ловко улизнул.

Остаток ночи и весь следующий день капитан Джонс провел или у себя в каюте, или у штурмана. В своей каюте он сидел, поджав губы, руки его расслабленно лежали на коленях, а на лбу резко обозначились горизонтальные морщины. Поднимая иногда руку медленно и как бы осторожно, он слегка почесывал лысое темя. В каюте помощника он подолгу стоял, прижав руку ко рту и пристально глядя на Бантера, который еще не совсем пришел в себя.

В течение трех дней мистер Бантер не проронил ни слова. Он смотрел на окружающих вполне осмысленным взглядом, но, казалось, был не в силах прислушиваться к вопросам. Ему срезали еще несколько прядей и обмотали голову влажными тряпками. Пищу он принимал, и его уложили со всеми удобствами. На третий день, за обедом, второй помощник сказал капитану в связи с этим происшествием:

– Эти полукруглые медные полосы на ступеньках штормтрапов – чертовски опасная штука!

– В самом деле? – раздраженно отозвался капитан. – Тут требуется объяснение посерьезнее, чем эти медные полосы, чтобы понять, каким образом совершенно здоровый человек мог свалиться, словно оглушенный дубиной.

Такая точка зрения возымела свое действие на второго помощника. «Тут что-то кроется», – подумал он.

– К тому же погода была прекрасная, везде сухо, и корабль шел ровно, устойчивый, как скала, – сердито продолжал капитан Джонс.

Так как у капитана Джонса был по-прежнему раздраженный вид, второй помощник не открывал рта до конца обеда. Капитана Джонса рассердило и уязвило его невинное замечание, потому что упомянутые медные полосы были прибиты по его собственному предложению накануне предыдущего рейса, чтобы придать штормтрапам более нарядный вид.

На четвертый день мистер Бантер, несомненно, выглядел лучше; конечно, он был еще очень слаб, но уже слышал и понимал все, что ему говорили, и даже сам мог сказать тихим голосом несколько слов.

Войдя к нему, капитан Джонс без особого сочувствия стал внимательно присматриваться к нему.

– Ну, можете вы объяснить нам этот несчастный случай, мистер Бантер?

Бантер слегка повернул забинтованную голову и остановил взгляд своих холодных голубых глаз на лице капитана, как бы взвешивая и оценивая каждую его черту: озабоченно наморщенный лоб, глуповатые глаза, бессмысленно обвисший рот. Он смотрел так долго, что капитан Джонс начал беспокоиться и поглядывать через плечо на дверь.

– Это не случайность, – тихо промолвил Бантер каким-то странным тоном.

– Не хотите же вы этим сказать, что страдаете падучей? – спросил капитан Джонс. – Как тогда назвать ваше поведение, если вы с такой болезнью поступили на клипер старшим помощником?

Бантер ответил зловещим взглядом. Шкипер стал переминаться с ноги на ногу.

– Но почему же вы упали?

Бантер слегка приподнялся и, Глядя прямо в глаза капитану Джонсу, очень внятно прошептал:

– Вы – были – правы!

Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Капитан Джонс не мог от него добиться больше ни слова, и, когда в каюту вошел стюард, шкипер удалился.

Но в ту же ночь капитан Джонс, никем не замеченный, осторожно приоткрыл дверь и вошел в каюту своего помощника. Он не мог больше ждать. С трудом сдерживаемое любопытство и возбуждение, сквозившие во всей его противной крадущейся фигурке, не ускользнули от старшего помощника, который лежал без сна, очень осунувшийся и ко всему безучастный.

– Вы пришли позлорадствовать, как я полагаю, – сказал Бантер, не пошевельнувшись, но вместе с тем решаюсь на явный выпад.

– Господи помилуй! – воскликнул капитан Джонс, вздрогнув и скроив серьезную мину. – Что это вы говорите!

– Ладно, злорадствуйте! Вам с вашими духами удалось одержать верх над живым человеком.

Бантер, лежа неподвижно, произнес эти слова тихим голосом и без всякого выражения.

– Вы хотите сказать, – благоговейным шепотом осведомился капитан Джонс, – что в ту ночь вы испытали нечто сверхъестественное? Значит, вы видели привидение на борту моего судна?

Омерзение, стыд, отвращение можно было бы прочитать в лице бедного Бантера, если бы большая часть его головы не была скрыта под ватой и бинтами. Его черные брови, которые на фоне всех этих белых повязок казались еще более зловещими, сошлись на переносице, когда он с трудом выговорил:

– Да, видел.

В его глазах было такое отчаяние, что оно вызвало бы жалость у любого другого человека, но только не у капитана Джонса. Капитан Джонс торжествовал, он был вне себя от восторга. Но в то же время он был немножко испуган. Он смотрел на этого поверженного насмешника и даже не подозревал о его глубоком, унизительном отчаянии. Он вообще был не способен сочувствовать страданиям своих ближних. К тому же сейчас ему не терпелось узнать, что же произошло. Уставившись своими наивными глазами на забинтованную голову, он спросил, слегка дрожа:

– И оно… оно сбило вас с ног?

– Послушайте! Разве я похож на человека, которого может сбить с ног привидение? – возразил Бантер, немного повысив голос. – Помните, что вы мне сказали как-то ночью? Люди почище меня… Ха! Вам придется долго искать помощника на свое судно, прежде чем вы найдете человека почище меня.

Капитан Джонс торжественно указал пальцем на постель Бантера.

– Вы пришли в ужас, – сказал он. – Вот в чем тут дело. Вы пришли в ужас. Ведь рулевой тоже испугался, хотя он ничего не видел. Он почувствовал сверхъестественное. Вы наказаны за свое неверие, мистер Бантер! Вы пришли в ужас.

– Допустим, что так, – сказал Бантер. – А знаете ли вы, чтб я видел? Способны ли вы представить себе привидение, которое может явиться такому человеку, как я? Неужели вы думаете, что это был галантный послеобеденный гость или какой-нибудь благовоспитанный призрак из тех, что посещают вашего профессора Крэнкса и того журналиста, о которых вы вечно толкуете? Нет, я не могу вам сказать, что это было за привидение. У каждого человека свои призраки. Вы бы не поняли…

Бантер остановился задохнувшись, а капитан Джонс заметил тоном глубокого удовлетворения:

– Я всегда думал, что вы человек, который готов ко всему – как говорится, и к потехе и к убийству. Ну-ну! И все-таки вы ужаснулись!!

– Я отступил на шаг, – отрывисто сказал Бантер, – Больше я ничего не помню.

– Рулевой сказал мне, что вы отпрянули, как будто вас кто-то ударил.

– Это было что-то вроде нравственного удара, – пояснил Бантер. – Вам не понять, капитан Джонс. Это постичь трудно. Вы прожили другую жизнь, чем я. Разве вы не удовлетворены тем, что видите меня обращенным?

– И вы больше ничего не можете мне сказать? – жадно спросил капитан Джонс.

– Нет, не могу. И не хочу. Это было бы совершенно бесполезно. Через такое испытание надо пройти. Допустим, я наказан. Ну что ж, я принимаю наказание, но говорить о нем не желаю.

– Прекрасно, – сказал капитан Джонс. – Вы не желаете. Но, имейте в виду, я могу вывести из этого свои заключения.

– Выводите, что хотите, но будьте осторожны в выборе слов, сэр. Меня вы не испугаете. Ведь вы не привидение.

– Еще одно слово! Имеется ли какая-нибудь связь между случившимся и тем, что вы сказали в ту ночь, когда мы в последний раз говорили с вами о спиритизме?

У Бантера был усталый и озадаченный вид.

– А что я сказал?

– Вы сказали, будто я не знаю, на что способен такой человек, как вы.

– Да, да. Хватит.

– Прекрасно. В таком случае я укрепился в своем мнении.

Скажу только, что не желал бы я очутиться на вашем месте, хотя я что угодно дал бы за честь вступить в общение с миром духов. Да, сэр, но только не таким манером.

Бедняга Бантер жалобно простонал:

– Я как будто лет на двадцать постарел.

Капитан Джонс тихо удалился. Он был счастлив видеть, как этот высокомерный грубиян повержен во прах душеспасительной деятельностью привидений. Все случившееся было для него источником удовлетворения и гордости. Он даже почувствовал что-то похожее на расположение к своему старшему помощнику. Правда, во время последующих бесед Бантер был очень кроток и почтителен. Казалось, он тянется к своему капитану за духовной поддержкой. Он часто посылал за ним, говоря: «Мне так неспокойно», – и капитан Джонс часами терпеливо просиживал в его маленькой, душной каюте, гордясь тем, что его позвали.

А мистер Бантер все еще был болен и в течение многих дней не вылезал из своей койки. Он стал убежденным спиритом – не восторженным – это вряд ли можно было ожидать от него, – но суровым и непоколебимым. Нельзя сказать, чтобы он относился к бесплотным обитателям нашей планеты так же дружелюбно, как капитан Джонс. Но он был теперь стойким, хотя и угрюмым приверженцем спиритизма.

Однажды после полудня, когда судно находилось уже в северной части Бенгальского залива, стюард постучал в дверь капитанской каюты и, не открывая ее, сказал:

– Старший помощник спрашивает, не можете ли вы уделить ему минутку, сэр. Кажется, он в большом расстройстве.

Капитан Джонс моментально соскочил с дивана.

– Хорошо. Скажите ему, что я иду.

Он подумал: «Неужели ему опять явился дух – да еще среди бела дня!» Он упивался этой надеждой. Однако дело обстояло иначе. И все же Бантер, которого он застал обмякшим в кресле – вот уже несколько дней, как он мог вставать, но еще не выходил на палубу – бедняга Бантер, очевидно, хотел сообщить ему что-то потрясающее. Он закрыл лицо руками. Ноги он вытянул и понурился.

– Ну, что у вас нового? – проворчал капитан Джонс довольно добродушно, ибо, сказать по правде, ему всегда было приятно видеть Бантера, как он выражался, укрощенным.