Текст книги "Один под парусами вокруг света (с иллюстрациями)"
Автор книги: Джошуа Слокам
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
ГЛАВА 6
Отплытие из Рио-де-Жанейро. “Спрей” садится на мель на прибрежных песках Уругвая. На волосок от гибели. Мальчик находит шлюп. Поврежденный “Спрей” продолжает плавание. Любезность британского консула в Малъ-донадо. Дружеский прием в Монтевидео. Экскурсия» Буэнос-Айрес. Укорачивание мачты, и бушприта
28 ноября «Спрей» отплыл из Рио-де-Жанейро и сразу попал в шторм, натворивший много бед на побережье и нанесший серьезный ущерб судоходству. «Спрею» явно повезло, так как он держался далеко от берега.
Продвигаясь вперед, я заметил, что отдельные небольшие суда в дневное время обгоняли «Спрей», но зато ночью они неминуемо оставались позади, а «Спрей» в отличие от других судов шел ночью так же уверенно, как и днем. В один прекрасный день после отплытия из Рио-де-Жанейро «Спрей» встретил пароход «Саут Уэйлс», и его капитан сообщил, что, насколько можно точно определиться при помощи хронометра, мы находимся на 48° западной долготы. По моим расчетам, базировавшимся на показаниях жестяных часов, мы находились там же. Я чувствовал себя вполне уверенно, применяя примитивные методы навигационных исчислений, но все же несколько удивлялся собственному умению определиться так же точно, как и с применением судового хронометра.
5 декабря я увидел на горизонте баркентину, и на протяжении нескольких суток мы шли параллельными курсами. В этих местах течение устремляется к северу, и пришлось держаться ближе к берегу, с которым «Спрей» вскоре свел слишком близкое знакомство. Здесь я должен признать свою ошибку. Я чересчур близко подошел к берегу. Словом, на рассвете 11 декабря «Спрей» с полного хода врезался в береговую отмель. Видимо, меня ввели в заблуждение освещенные луной песчаные холмы на берегу, и теперь мне оставалось только сожалеть, что я доверился их обманчивому виду. Это было очень досадно, но вскоре я убедился в том, что опасность не так уж велика.
Море было спокойным, но все же волны сильно били о берег. Мне пришлось приготовить к спуску плоскодонную шлюпку, чтобы погрузить в нее небольшой якорь и канат, но время для снятия с мели было неподходящим: вода шла на убыль, а «Спрею» и так не хватало под килем доброго фута воды для того, чтобы быть на плаву. Завести якорь оказалось нелегким делом, так как вес якоря и каната был непосильным для моей плоскодонки и она была бы немедленно захлестнута прибоем. Пришлось разрезать канат и пытаться перевести груз по частям. К якорю я прикрепил около 40 саженей каната и привязал буек; все это я успешно погрузил в плоскодонку и даже перевез за линию прибоя, но плоскодонка отчаянно текла, и когда я доплыл до места, где надо было бросить якорь, плоскодонка начала тонуть. У меня не было времени для размышлений, и я понимал, что если меня постигнет неудача, то весь замысел рухнет. Оставив весла, я вскочил и швырнул якорь вперед как раз в тот момент, когда плоскодонка опрокинулась. Я успел ухватиться за верхний край борта шлюпки, и тут вспомнил, что не умею плавать.
Тут я вспомнил, что не умею плавать
Пытаясь перевернуть плоскодонку, я проявил слишком много рвения, и она продолжала плыть кверху дном, а я по-прежнему цеплялся за край борта. Когда ко мне на минуту вернулось хладнокровие, я сообразил, что, хотя ветер дует в направлении берега, течение несет меня в море и что тут надо предпринять нечто решительное. Трижды я пытался перевернуть плоскодонку и трижды меня тянуло на дно. Когда я почти примирился с безысходностью положения, я решил попробовать в последний раз, чтобы никто из людей, пророчивших мне гибель, не мог бы сказать: «А ведь мы ему предсказывали…»
Не знаю, велика или мала была опасность, которой я подвергался, но моя сообразительность была четкой, как редко бывает в жизни. На четвертый раз мне удалось перевернуть плоскодонку, влезть в нее, поймать одно весло и направиться к берегу. Я промок насквозь и вдоволь наглотался соленой воды. Теперь я опасался только за судьбу моего очутившегося на мели судна. Все мои мысли сосредоточились на том, как добиться, чтобы «Спрей» вновь был на плаву. Довольно просто было завезти вторую часть каната и скрепить ее с первой, к концу которой был привязан мною буек. Еще проще было довести конец до «Спрея», и меня обрадовало, что во всех встретившихся трудностях здравый смысл или добрый гений не покидали меня. Канат оказался достаточно длинным, чтобы достичь «Спрея» и даже сделать один виток на брашпиле. Якорь был завезен на правильное расстояние, и мне оставалось лишь выбрать трос в тугую и дожидаться очередного прилива.
Проделав работу, утомительную даже для гораздо более сильного физически человека, я был счастлив, когда улегся на песок. Солнце поднялось достаточно высоко и щедро грело землю. Вскоре я обнаружил, что мое положение вовсе не столь хорошее, так как, находясь на диком берегу и в чужой стране, я не могу быть уверенным в целости моего имущества. Недолго пролежав на берегу, я услышал топот лошадиных копыт по каменистому берегу. Когда наездник достиг песчаного холма, за которым я укрывался от ветра, топот коня стих. Осторожно приподнявшись, я увидел сидевшего на лошади мальчугана, самого изумленного из всех мальчишек здешнего побережья. Он нашел судно! «Оно должно стать моим! – подумал мальчик. – Ведь я первый его увидел…»
И верно, оно стояло перед ним на суше, выкрашенное в белый цвет. Мальчик объехал вокруг судна и, не обнаружив владельца, припряг лошадь к ватерштагу и решил отвезти «Спрей» к себе домой. Но это было непосильным для одной лошади; несколько иначе обстояло дело с моей плоскодонкой, которую мальчик отвез на некоторое расстояние и спрятал в зарослях высокой травы. Насколько я мог предположить, мальчик решил пригнать несколько лошадей, чтобы увезти свою ценную добычу, но не успел он двинуться в направлении своего поселка, который находился в миле-другой отсюда, как, к его великому неудовольствию и разочарованию, я обнаружил свое присутствие.
– Buenos dias, muchacho*, – сказал я.
* Добрый день, мальчуган! (исп.).
Он что-то буркнул в ответ и внимательно осмотрел меня с головы до пят. Затем он разразился таким количеством вопросов, какое не в состоянии задать сразу шестеро янки. Прежде всего он хотел знать, откуда я плыву и сколько времени здесь нахожусь. Затем он спросил, что я делаю на берегу в столь ранний час.
– Все очень просто… Явился я с луны, плыву целый месяц и прибыл сюда, чтобы погрузить на судно и увезти с собой здешних мальчиков.
Обоюдное изумление
Подобное признание могло бы мне дорого обойтись, если бы я не был начеку. Покуда я разговаривал, это дитя полей держало наготове аркан, чтобы взамен собственного путешествия на луну, накинуть мне петлю на шею и утащить к себе домой через поля Уругвая.
Место, где я очутился на мели, называлось Кастильо-Чикос и находилось в семи милях к югу от границы Уругвая и Бразилии, а потому местные жители понимали по-испански. Чтобы умиротворить моего раннего гостя, я сказал, что на борту «Спрея» у меня есть галеты, которые я дам ему в обмен на молоко и масло. Когда он услыхал мое предложение, широкая улыбка осветила его лицо, на котором проявился огромный интерес. Видимо, даже в Уругвае морские галеты открывают путь к сердцу мальчика 'и делают из него друга. Мальчик помчал домой и вскоре вернулся, привезя масло, молоко и яйца. Вместе с ним из окрестных ранчо явились стар и млад; среди пришедших был немецкий колонист, оказавший мне существенную помощь. Вскоре прибыл солдат береговой стражи из находившегося в нескольких милях отсюда форта Тереса; как объяснил стражник, он прибыл, чтобы «охранять имущество от диких обитателей прерий». Я воспользовался случаем и посоветовал ему получше присматривать за жителями его деревни, а защиту от «диких жителей прерий» я готов взять на себя. При этом я указал на внешность «купца», укравшего из каюты револьвер и другие вещи, которые я с трудом у него отнял. Этот, тип не был коренным уругвайцем. Здесь, как и в некоторых других странах, посещенных мною, местное население менее всех портило репутацию собственной страны.
Днем пришло распоряжение капитана порта из Монтевидео, в котором береговой страже было ведено оказывать «Спрею» всяческое содействие. Впрочем, распоряжение было излишним, так как береговая стража была приведена в такое состояние, что могла бы оказать помощь даже потерпевшему крушение пароходу, на борту которого находилось не менее тысячи иммигрантов. Тот же посыльный привез известие от капитана порта, что сюда будет выслан буксирный пароход, который отведет «Спрей» в Монтевидео. Капитан твердо сдержал обещание, и на следующий день прибыл мощный буксир. Но, не вдаваясь в подробности, скажу, что к этому времени с помощью немецкого колониста, одного солдата и одного итальянца, которого здесь называли «миланский ангел», я уже снял «Спрей» с мели и отплыл, воспользовавшись попутным ветром. Это происшествие со «Спреем» закончилось тем, что судно потеряло пятку ахтерштевня, часть фальшкиля и получило несколько других повреждений, которые, впрочем, были быстро исправлены, когда «Спрей» был поставлен в док.
На следующий день я стал на. якорь в Мальдонадо. Английский консул, сопровождаемый дочерью и еще одной юной леди, прибыл на борт «Спрея», привезя с собой корзинку свежих яиц, клубнику, несколько бутылок молока и большой каравай свежего хлеба. Подход к берегу был отличным, а прием куда более гостеприимным, чем тот, который я встретил в Мальдонадо, когда приплыл сюда с охваченным ужасом экипажем моего разбившегося барка «Аквиднек».
Воды бухты Мальдонадо кишат разнообразнейшей рыбой и морскими котиками, располагающимися на лежбищах у близлежащих островов. Морское течение, идущее вдоль здешних берегов, подвергается воздействию господствующих ветров, а перед возникновением юго-западных штормов приливная волна усиливается. При северо-восточном ветре приливная волна ослабляется. Как раз теперь вода убыла из-за северо-восточного ветра, и скалы, облепленные устрицами, стояли обнаженными невдалеке от берега. Повсюду виднелись различные ракообразные, небольшие по размеру, но отличные на вкус. Я собрал довольно много устриц и моллюсков, а какой-то местный житель, расположившись на отдельно стоящей скале, насаживал моллюсков в качестве приманки и ловил великолепных морских окуней. Не могу не упомянуть о племяннике этого рыболова – семилетнем мальчугане, которого я признал самым отчаянным ругателем среди всех мальчишек, встреченных мною на протяжении моего путешествия. Он поносил дядюшку всеми существующими на белом свете ругательствами только за то, что дядюшка не помог ему переправиться через узенький пролив. Пока племянник использовал все грамматические формы для ругательств, существующих на испанском языке, дядя продолжал удить рыбу, обмениваясь при каждой удаче аналогичными любезностями с племянником. Использовав весь свой богатый запас ругательств, мальчишка побежал в поле, откуда вернулся с большой охапкой цветов, которую вручил мне с улыбкой настоящего ангелочка. Посмотрев на цветы, я вспомнил, что несколько лет назад видел такие же на берегах реки, находившейся значительно южнее. Я спросил юного пирата, почему он мне их подарил.
– Не знаю… – ответил он. – Мне просто так захотелось.
Каковы бы ни были причины, побудившие вольного сына пампасов проявить столь дружественный знак внимания, они, видимо, были достаточно сильными.
Вскоре после этого «Спрей» отплыл в Монтевидео, куда прибыл на следующий день и где был встречен таким количеством приветственных пароходных гудков, что я был крайне смущен и предпочел бы прибыть незамеченным. Проделанная мною часть путешествия, возможно, показалась уругвайцам подвигом, достойным соответствующего признания. Предстоящие трудности были так велики, что всякие похвалы казались мне несвоевременными. Едва «Спрей» успел отдать якорь в Монтевидео, как я получил известие от представителей «Ройял Мейл Стимшип Компани» господ Хемфри, что они поставят в док и отремонтируют «Спрей» совершенно бесплатно. Кроме того, они прислали мне двадцать фунтов стерлингов и были готовы оказать еще ряд услуг.
В Монтевидео конопатчики самым тщательным образом обеспечили полную водонепроницаемость «Спрея», а плотники исправили киль и отремонтировали плоскодонку, раскрасив столь великолепно, что ее трудно было отличить от бабочки.
Рождественские праздники 1895 года застали «Спрей» полностью оснащенным и даже снабженным новой печкой, сделанной из металлической бочки. В нижней части бочки были проделаны отверстия, обеспечивающие отличную тягу. Вытяжная труба возвышалась над крышей полубака; это была не печь, а вечно голодное существо, готовое пожирать даже свежесрубленное дерево. В холодные и сырые дни плавания вдоль берегов Огненной Земли она сослужила мне большую службу. Печная дверца была укреплена на медных петлях, которые один подмастерье с похвальной гордостью надраил до такого блеска, что они горели словно медный нактоуз на пароходах компании «P&O»*.
* Р&О – «Пенинсулар энд Ориент лайн» – заглавные буквы названия пароходной пассажирской компании.
Теперь «Спрей» был готов к выходу в море, но перед отправлением в плавание, вместо того чтобы тут же двинуться в путь, мы 29 декабря совершили прогулку по реке. Мой давнишний друг капитан Хоуард, прославившийся от залива Кейп-Код до Ла-Платы, отправился со мной в Буэнос-Айрес, куда «Спрей» прибыл на следующее утро. Сильный ветер и попутное течение позволили «Спрею» побить свои собственные рекорды. Я был очень рад, что моряк с таким опытом, как капитан Хоуард, смог убедиться в замечательной способности «Спрея» идти по заданному курсу без помощи стоящего у штурвала живого существа. Капитан Хоуард сидел у нактоуза и следил за компасом, в то время как «Спрей» держал курс так уверенно, будто картушка прикреплена намертво. Она не отклонялась даже на четверть румба, и мой старый приятель, который много лет плавал на собственном лоцманском шлюпе, удивился искусству, с которым «Спрей» использовал ветер, наполнявший его паруса.
– Пусть меня выбросит на мель Чико-Банко, если я когда-либо видел нечто подобное! – воскликнул он.
Вероятнее всего, он никогда не предоставлял своему судну возможность проявить соответствующие способности.
В этом районе я обнаружил умение «Спрея» отлично идти в мелководье при сильном течений, не говоря уже о других неблагоприятных влияниях. Капитан Хоуард, конечно, учитывал все эти обстоятельства.
Находясь столько лет вдали от родных мест, капитан Хоуард не позабыл искусства приготовления тушеной рыбы и доказал свое умение, приготовив из захваченных с собой морских ершей кушанье, достойное королевского стола. Когда это вкуснейшее блюдо было готово, мы поставили котелок между двумя ящиками и, угощая друг друга, развлекались беседой, покуда «Спрей» шел своим курсом. Хоуард рассказал мне небылицы о людоедах Огненной Земли, а я о рулевом с «Пинты», который вел мое судно во время шторма на Азорских островах, и высказал уверенность в том, что и в сегодняшнюю непогоду таинственный рулевой стоит у штурвального колеса. Я не собираюсь обвинять Хоуарда в суеверии – никто из нас не суеверен, но когда я заговорил о совместном возвращении в Монтевидео, он только покачал головой и отправился обратно на пароходе.
В Буэнос-Айресе я не был много лет. Тот район, где я когда-то причаливал, теперь превращен в отличные доки; огромные средства затрачены на переустройство гавани. Лондонские банкиры могут дать вам об этом подробную справку.
Капитан порта предоставил «Спрею» отличное место для причала, поздравил меня с благополучным прибытием и сказал, что в случае необходимости я могу обращаться к нему. с любыми просьбами. Во всех этих проявлениях дружбы ощущалась подлинная искренность. В Буэнос-Айресе к моему судну отнеслись с полным вниманием, и никто с меня не взыскивал портовых и корабельных сборов, а местный яхт-клуб приветствовал «Спрей» самым дружеским образом.
В городе я не обнаружил столь сильных изменений, как в порту, и скоро почувствовал себя как дома. В Монтевидео я взял письмо от сэра Эдуарда Хэйрбай к владельцу газеты «Стандард» мистеру Малхоллу, и в ответ мне было сказано, что я могу рассчитывать на самый теплый прием и сердечность. Мистер Малхолл подъехал к докам в коляске, запряженной гарцующими лошадьми, и как только «Спрей» встал у причала, он предложил мне ехать к нему домой, где для меня приготовили комнату. Это был первый день 1896 года. Подробности путешествия «Спрея» публиковались на страницах газеты «Стандард».
Мистер Малхолл любезно прокатил меня по городу, показывая все происшедшие изменения, и мы тщательно разыскивали известные мне с давних времен достопримечательности. Нам удалось обнаружить человека, который во времена моего первого посещения этого примечательного города торговал лимонадом на городской площади. Он продолжал заниматься тем же делом, беря по два цента за стакан; видимо, торговля была достаточно прибыльной. Его торговый инвентарь и запас сырья состояли из ванны, находившейся рядом с водоразборной колонкой, небольшого количества коричневатого сахара и шести лимонов, плававших в подслащенной воде. Время от времени вода подбавлялась из колонки, но лимоны были обречены на вечное плавание. И все удовольствие – два цента за стакан!…
Менее успешными были поиски человека, когда-то торговавшего одновременно гробами и виски. Наступление цивилизации сокрушило его. Лишь имя сохранилось в памяти. Он был истинно предприимчивым человеком! Я вспоминаю ряды бочек с виски, выстроившиеся вдоль прилавка, и тонкую перегородку, отделявшую многочисленные и на всякий рост гробы, стоявшие в другой части магазина. Такое сочетание оправдывалось тем, что, по мере того как осушалась бочка виски, по крайней мере один гроб находил применение. Помимо дешевого виски и других спиртных напитков, здесь продавался «сидр», изготовлявшийся из подгнившего винограда малаги. Размах предпринимателя был изумителен, и он не чуждался торговать минеральными водами, небезупречными в смысле всяких заразных бактерий. Этот человек умел потрафить любым желаниям, вкусам и условиям своих потребителей.
В городе благополучно продолжал проживать один милейший человек, который написал на стене своей лавки следующее доступное грамотеям сообщение:
«Этот безнравственный мир должен быть разрушен кометой! По этой причине владелец магазина распродает все за бесценок и тем спасает себя от катастрофы». Мистер Мал-холл объехал вокруг, чтобы, я мог посмотреть на ужасную комету, хвост которой был изображен на стенах трепетавшего от страха здания магазина.
В Буэнос-Айресе я вытащил мачту «Спрея» и укоротил ее на семь футов. Точно так же я укоротил бушприт на пять футов и даже после, этого продолжал считать, что он слишком вынесен вперед. Сколько раз впоследствии, беря рифы у кливера, я сожалел, что не уменьшил его еще на фут!
ГЛАВА 7
Отплытие из Буэнос-Айреса. Взрыв чувств в устье Ла-Платы. Настигнутый, огромной волной. Шторм при входе в Магелланов пролив. Капитан Замблих дарит на счастье мешок обойных гвоздей. Невдалеке от мыса Фроуард. Гонимый индейцами в бухте Фортескью. Промах при выстреле в Черного Педро. Я беру запас воды и дров в бухте Трех Островов. Жизнь животных
26 января 1896 года, оснащенный и снабженный всем необходимым, «Спрей» отплыл из Буэнос-Айреса. В час отплытия погода была почти безветренной, поверхность огромного устья реки напоминала серебряный диск, и я был очень рад воспользоваться портовым буксиром, чтобы достичь выхода из порта. Вскоре налетел шторм, вспенил поверхность, и серебряный диск превратился во взбаламученное море. Погода на Ла-Плате – вероломная штука, и тот, кто здесь плавает, должен быть начеку и всегда ожидать шквалов. Еще до наступления темноты я отдал якорь в месте, наиболее защищенном от ветра, но всю ночь бушевали волны. На следующее утро я отправился в дальнейший путь и при встречном ветре с зарифленными парусами поплыл вниз по реке. К вечеру я очутился на том месте, где прошлый раз капитан Хоуард присоединился ко мне, когда я плыл вверх по реке. Теперь я наметил курс таким образом, чтобы иметь по одну сторону мыс Индио, а по другую – банку Инглес.
Много лет я не плавал южнее этих мест. Никак не хочу утверждать, что идя прямо к мысу Горн, я рассчитывал на легкий путь, но сейчас, управляя парусами и снастями, я стремился только вперед и вперед. Становясь на якорь в безлюдных местах, я ощущал чувство страха, а во время последней стоянки на однообразной и мутной реке, решил больше нигде не останавливаться вплоть до Магелланова пролива.
К 28 января «Спрей» оставил позади себя мыс Индио, банку Инглес и прочие опасные места устья Ла-Платы. Воспользовавшись попутным ветром и подняв все паруса, я взял курс на Магелланов пролив, это подлинное чудовище Юга, и предал забвению достоинства нашего умеренного Севера.
Мое судно вполне благополучно миновало залив Баия-Бланка, затем залив Сан-Матиас и залив Сан-Хорхе. Избегая приливных течений, которые здесь одинаково опасны для больших и малых судов, я обходил мысы на расстоянии не менее 50 миль, так как район опасный для плавания здесь далеко вдается в открытое море. Но, избежав одних опасностей, «Спрей» встретился с другими. Однажды, плывя под зарифленными парусами далеко от берегов Патагонии, «Спрей» принял на себя удар огромной волны, поднятой ревущим штормом. Я едва успел убрать паруса и взяться за дирик-фал, как увидел перед собой гребень мощной волны, поднявшейся выше мачты. Целая гора обрушилась на мое судно, затрепетавшее под тяжестью хлынувшей воды. Но «Спрей» тут же выпрямился и понесся по волнам, следовавшим за первым валом. На протяжении целой минуты я не мог рассмотреть даже кусочка корпуса «Спрея». Может быть, это продолжалось менее минуты, но даже и в такое краткое мгновение я успел вспомнить о прошедшей жизни. Но не только прошлое, как электрическая искра, мелькнуло предо мною, я подумал и о будущих планах, выполнение которых потребует от меня много времени. Я решил, что если «Спрей» выдержит и эту опасность, то все силы посвящу тому, чтобы построить большое судно таких же обводов. Прочие, гораздо более легко исполнимые обещания я дал не без душевного сопротивления.
Последнее происшествие, так меня напугавшее, было еще одним испытанием мореходных качеств «Спрея» и вселило в меня уверенность в преодолении опасностей, которыми мне грозил коварный мыс Горн.
С того дня как меня захлестнула огромная волна и до подхода к мысу Кабо-Вирхенес* не произошло ничего, что могло бы заставить мой пульс биться сильнее. Более того, погода сделалась отличной, море успокоилось и жизнь стала безмятежной. Частенько передо мной возникали миражи: сидевшие на воде альбатросы казались мне большими судами, два морских котика, спавших на поверхности воды, представлялись большими китами, и временами я был готов поклясться, что видневшаяся вдали полоса тумана является гористым берегом. Потом калейдоскоп изменился, и мне почудилось, что я подплыл к земле, населенной пигмеями.
* Мыс девственниц (исп.).
11 февраля «Спрей» обогнул Кабо-Вирхенес и вошел в суровый и мрачный Магелланов пролив, где во всю мощь дул северо-восточный ветер и гнал к берегу белоснежную пену. Такое море очень опасно для плохо оснащенных кораблей. Когда «Спрей» приблизился к входу в пролив, я заметил две полосы течения: одна из них шла вплотную к берегу, а другая подальше. Между этими полосами течения, подгоняемый попутным волнением, я повел «Спрей» с зарифленными парусами сквозь гребни волн, а сильное течение из-за мыса шло нам навстречу. «Спрей» преодолел все затруднения и вскоре очутился с подветренной стороны Кабо-Вирхенес, с каждой минутой приближаясь к спокойной воде. Длинные водоросли, облепившие подводные скалы, зловеще шевелились под килем «Спрея», а обломки большого парохода на берегу дополняли мрачную картину.
Мне не так легко удалось миновать это место, так как «девственницы» взимают дань со всех и потребовали ее даже со «Спрея», когда он проходил мимо. Порывистые шквалы дождя, налетавшие с северо-запада, чередовались с северовосточными ураганами. Я зарифил все паруса и уселся в каюте, чтобы сомкнуть усталые глаза. Все окружающее было настолько тревожным, что даже в воздухе, которым я дышал, чувствовалось предупреждение об опасностях. Вдруг мне почудилось, что кто-то предупреждающе крикнул: «Эй, на «Спрее»!» Я выскочил на палубу, удивляясь, кто бы это смог настолько хорошо знать «Спрей», чтобы окликнуть его по имени. Ночь была одной из самых темных, и только на юго-западе виднелась белая дуга – самый страшный признак приближавшегося от мыса Горн шторма. Я успел быстро убрать паруса и крепко асе закрепить. И тут ураган, словно пушечный выстрел, ударил по судну. Есть о чем вспомнить, когда подумаешь о том, что представляли собой первые полчаса налетевшего шквала. Он ревел не переставая на протяжении тридцати часов. На «Спрее» пришлось оставить только трижды зарифленный грот и фока-стаксель. С этой небольшой парусностью «Спрей» удерживался на месте и не был выброшен ветром из пролива. В моменты, когда ураган достигал максимума, я убирал все паруса. Это приходилось делать довольно часто.
Когда ураган стих, ему на смену пришел легкий ветер, и «Спрей» благополучно прошел пролив, а 14 февраля 1896 года стал на якорь в Пунта-Аренас.
Пунта-Аренас – чилийская угольная станция – насчитывает около двух тысяч жителей разных национальностей, но преобладают чилийцы. Колонисты, поселившиеся в этой тоскливой местности, отлично преуспевают, занимаясь овцеводством, золотоискательством и охотой. С появлением в этих краях недобросовестных пришлых торговцев жизнь патагонцев и огнеземельцев стала нестерпимой. Торговые отношения в основном сводились к продаже «огненной воды». Даже если бы здесь существовали законы, запрещающие продажу этой отравы туземцам, то все равно их никто не соблюдал бы. Приятнейшие патагонцы после встречи с белыми людьми становятся настолько пьяными, что не могут даже вспомнить, кто и когда украл у них пушнину.
Я нашел только одного желающего отправиться вместе со мной
Пунта-Аренас был еще свободным портом, но здание таможни уже строилось, после чего предполагалось взыскивание портовых и таможенных сборов. Город охранялся военной полицией и еще какими-то бдительными личностями, таскавшими с собой ружья. Но когда дело доходило до наказания, они, на мой взгляд, как правило, убивали невиновных. Незадолго до моего прибытия здешний губернатор, находясь в самом отличном настроении, приказал местным головорезам совершить набег на индейское поселение и уничтожить всех и вся в отместку за то, что в каком-то другом месте недавно было совершено нападение на экипаж шхуны.
Пунта-Аренас было местом крайне склонным к новостям, и там выходили две газеты, кажется даже ежедневно.
Капитан порта – чилийский военный моряк – рекомендовал мне нанять людей, чтобы сражаться с индейцами, когда я отправлюсь далее на запад, и советовал обождать прибытия чилийского военного судна, которое. поведет меня на буксире. Переговорив в городе с кем можно, я нашел только одного желающего отправиться вместе со мной, да и то он соглашался при условии, если я найду еще одного компаньона и собаку. Не найдя второго волонтера и не желая иметь собаку, я прекратил переговоры и ограничился тем, что зарядил мои ружья. Тут мне на помощь пришел капитан Педро Замблих, австриец по национальности, – человек с огромным опытом. Он дал мне мешок обойных гвоздей, которые были ценнее любой охраны и всех собак Огненной Земли. Сначала я возражал, так как не понимал смысла применения гвоздей на моем судне, но Замблих только улыбался и настаивал на том, что гвозди – лучшая защита.
– Вы должны пользоваться ими с осторожностью, – говорил. он. – Главное, не наступите на них сами…
Получив этот намек относительно применения гвоздей, я собрался в путь, рассчитывая, что в ночные часы сумею уберечь палубу судна, не прибегая к излишней охране.
Замблих проявил большой интерес к моей экспедиции и, помимо гвоздей, доставил на борт «Спрея» несколько мешков с галетами и большое количество копченой оленины. До сих пор я питался обычными, легко ломающимися морскими галетами, но Замблих сказал, что они недостаточно питательны по сравнению с теми, которые доставил он, хотя его галеты были так тверды, что разбить их можно было только сильным ударом молотка. Со своего шлюпа Замблих подарил мне компас, который был значительно лучше моего, и даже предложил собственный грот, если я соглашусь на этот дар. В заключение этот великодушный человек принес мне пузырек с золотым песком и сказал, что золото может пригодиться в плавании, хотя я чувствовал, что добьюсь успеха и без этого ощутительного для моего друга расхода. Как выяснилось впоследствии, подаренные Замблихом обойные гвозди оказались более ценными, чем золото.
Когда капитан порта понял, что я твердо реадил продолжать свое плавание в одиночестве, он не стал чинить препятствий, но посоветовал во всех случаях, когда местные лодки попытаются меня окружить, стрелять метко и заблаговременно, но стараться без нужды никого не убивать. С последним соображением я чистосердечно согласился. Ограничившись этими советами, капитан порта выдал мне бесплатно разрешение покинуть стоянку, и в тот же день, 19 февраля 1896 года, я вышел в море. Не скрою, что не без волнений я отправился в путешествие, в котором должен был пережить неведомые мне до сих пор приключения при встречах с жителями Огненной Земли.
Попутный ветер доставил меня за один день из Пунта-Аренас до бухты Сан-Николае, где, как мне говорили, я должен был встретить дикарей. Не видя на берегу каких-либо признаков жизни, я отдал якорь на глубине восьми морских сажен и простоял всю ночь под прикрытием высокой горы.
Здесь я приобрел первый опыт в борьбе с внезапными сильными ветрами, которые свирепствуют в проливе, вплоть до выхода в Тихий океан. Это были концентрированные удары ветра, которым Борей награждал вершины окрестных гор. Прямой удар здешнего ветра способен опрокинуть судно, даже если на нем убраны паруса. Такие порывы ветра возникают и прекращаются очень быстро и очень часто.
20 февраля – день моего рождения, и он застал меня в полном одиночестве, если не считать летавших поодаль птиц. В этот день я миновал мыс Фроуард – самую южную точку американского материка – и все время плыл вперед и вперед. Ветер благоприятствовал «Спрею», и он благополучно продвинулся по курсу на 30 миль, покуда не очутился в бухте Фортескью, где повсюду замелькали сигнальные огни туземцев.
