Текст книги "Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания."
Автор книги: Джошуа Фоер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Вроде бы.
(А вы?)
– А теперь представь Клаудию Шиффер, плавающую в этой коробке зернистого творога. Я хочу, чтобы ты представил ее голой, с каплями молока на теле. Представляешь? Главное, не упускай ни одной детали.
«Риторика для Геренния» советует читателям создавать для дворца памяти образы смешные, непристойные и причудливые – чем более невероятные, тем лучше. «Когда в обыденной жизни мы сталкиваемся с вещами обычными и банальными, мы часто забываем их, потому что разум не увидел ничего нового или интересного. Но если мы увидим или услышим что-то выдающееся, постыдное, необычное, значительное, невероятное или смешное, это, скорее всего, мы запомним надолго».
Чем ярче образ, тем вернее он прилипнет к месту. Талантливый мнемоник, понял я, обладает способностью создавать такого рода образы на лету, рисовать в голове сцены настолько необычные и отличные от всего виденного прежде, что их просто невозможно забыть. И делать это очень быстро. Вот почему Тони Бьюзен твердит всем, кто соглашается его слушать, что чемпионат мира по запоминанию – это не столько тестирование памяти, сколько проверка воображения [3].
В формировании образов очень помогает наше пошлое мышление. Эволюция так запрограммировала наш мозг, что его преимущественно увлекают две вещи: шутки и секс. Особенно шутки о сексе (помните, чем Риа Перлман и Мануте Бол занимались на первой странице этой книги?). Это подтверждают даже труды о памяти, написанные в относительно целомудренные времена. Петр из Равенны, автор самого известного в XV в. учебника по запоминанию, сначала просит прощения у всех благопристойных и религиозных людей, а затем раскрывает «секрет, о котором я (из скромности) долгое время умалчивал. Если вы желаете запоминать быстрее, разместите на местах во дворце памяти изображения прекрасных девственниц: память необычно возбуждается образами женщин» [4].
Но, как я выяснил, лично меня совсем не вдохновила Клаудия Шиффер, плавающая в коробке зернистого творога. Нос и щеки жгло от ледяного ветра.
– Э-э, Эд... может, мы перенесем наш урок куда-нибудь в помещение? – спросил я. – Туг неподалеку есть Starbucks.
– Нет-нет. Холодный воздух полезен для мозга, – ответил он. – А теперь внимание! Мы только что вошли в твой дом. Я хочу, чтобы ты мысленно повернулся налево. В какую комнату мы теперь попадем? – спросил он.
– В гостиную. В ней стоит рояль.
– Отлично. Наш третий предмет – лосось, копченный на торфе. Давай представим где-нибудь под струнами рояля много дымящегося торфа. А на крышке инструмента —• лосося, выловленного возле Гебридских островов. У-у-у! Чувствуешь запах? – он принюхался к холодному воздуху.
И снова я не знал, что такое лосось, копченный на торфе, но предполагал, что это некая разновидность копченой лососины, так что ее я и представил.
– Вкусно пахнет, – с закрытыми глазами произнес я.
(Если у вас дома нет рояля, просто положите копченного на торфе лосося куда-нибудь слева от входа.)
Следующим предметом в списке значились шесть бутылок белого вина, которые мы решили положить на запятнанный белый диван рядом с роялем.
«Теперь было бы хорошо очеловечить эти бутылки, – предложил Эд. – Живые объекты запоминаются лучше, чем неживые». Этот совет, как и многие другие, взялся из «Риторики для Геренния». Автор советует создавать образы «удивительной красоты или крайнего уродства», заставлять их двигаться и украшать их таким образом, чтобы сделать более неординарными. Можно «обезобразить их – запятнать кровью, запачкать грязью или заляпать красной краской» или же «прибавить что-нибудь смешное к нашим объектам».
– Можно представить, как марки вина обсуждают между собой, кто из них лучше, – предложил Эд,
– Типа мистер Мерло говорит...
– Мерло, Джош, это не белое вино, – с изумленным смешком прерывал меня Эд. – Давай лучше вообразим, как шардоне бубнит оскорбления в адрес почвы, на которой произрастает совиньон блан, а рядом гевюрцтраминер 29 29
Технический сорт винограда. Используется для производства белых вин (нем. Gewiirztraminer').
[Закрыть]хихикает над расходами на производство рислинга.,. типа такого,
Я подумал, что это достаточно веселая картина, чтобы задержаться в памяти. Но почему? Что делает шесть очеловеченных высокомерных бутылок более запоминающимися, чем слова «шесть бутылок вина»? Ну, во-первых, визуальное представление настолько абсурдной ситуации требует намного больше усилий, чем простое прочтение слов. Затратив столько умственных усилий, я сформировал между нейронами более стойкие связи, которые будут сохранять это воспоминание. Еще важнее то, что говорящие бутылки хорошо запоминаются благодаря своей необычности. Обычных бутылок белого вина я уже навидался достаточно, а вот говорящей не видел ни одной. Если бы я просто пытался запомнить слова «шесть бутылок вина», это воспоминание вскоре смешалось бы с воспоминаниями о других бутылках вина.
Взвесьте: сколько завтраков, съеденных на прошлой неделе, вы помните? Помните, что вы ели сегодня? Надеюсь, да. Вчера? Думаю, вам пришлось слегка напрячься. А позавчера? Неделю назад? И дело не в том, что воспоминание о завтраке, съеденном на прошлой неделе, испарилось. С правильными подсказками – вопросами о том, где вы ели или с кем, – вы, скорее всего, вспомните, что лежало на тарелке. То, чем вы однажды позавтракали на прошлой неделе, трудно вспомнить по другой причине: ваш мозг сложил тот завтрак со всеми остальными, которые вы съели как просто завтраки. Когда мы пытаемся вспомнить что-то из категории, включающей в себе множество таких «завтраков» или «вин», слишком многие воспоминания подворачиваются под руку. Воспоминание о блюдах, съеденных на завтрак в прошлую среду, необязательно пропало, просто вам не хватает нужного крючка, чтобы выудить его из моря воспоминаний о других приемах пищи. Но говорящее вино уникально. У этого воспоминания не будет конкурентов.
– Дальше у нас идут три пары носков, – продолжил Эд, – Может, где-нибудь поблизости есть лампа, где их можно развесить?
– Да, рядом с диваном есть лампа, – сказал я.
(Если вы все еще с нами, разместите шесть бутылок вина и три пары носков где-нибудь в первой комнате вашего дама.)
– Великолепно, Так, теперь у меня есть два способа, чтобы сделать носки привлекающими внимание. Первый – сделать их старыми и вонючими. Второй – сделать их хлопковыми носками такой невероятной расцветки, о которой ты всегда мечтал. Давай на последнем и остановимся. Итак, представь себе носки, болтающиеся на лампе. И, поскольку никогда не мешает добавить к происходящему немного мистики, вообрази внутри этих носков маленькое привиденьице, грациозно вытягивающее и растягивающее их. Правда, попробуй это нарисовать себе. Представь прохладное прикосновение мягких хлопковых носков к своему лбу.
Таким образом мы с Эдом мысленно прошлись по дому моего детства, разбрасывая по дороге образы. В столовой я представил себе трех женщин, крутящих хулахупы стоя на столе. На кухне – мужчину, ныряющего в раковину с трубкой аквалангиста, и машину для изготовления сухого льда, выплевывающую клубы дыма на столик. (Успеваете?)Из кухни я перешел в маленькую комнатку. Следующим в списке стояло «написать e-mail Софии».
Я открыл глаза, ожидая от Эда помощи, и увидел, как он слюнявит край бумаги, чтобы скрутить новую сигарету.
– Как должно выглядеть «написать e-mail Софии»? – спросил я.
– М-м-м, это сложно, – сказал он, откладывая сигарету. – Видишь ли, e-mail сам по себе не особенно запоминающаяся вещь. Чем абстрактнее слово, тем хуже оно запоминается. Нужно как-нибудь конкретизировать этот e-mail у нас действовал не e-mail, a she-mail 30 30
пShe-male(англ.) – транссексуал.
[Закрыть], Можешь себе такое представить? А теперь нужно связать she-mail с Софией. Что первое приходит в голову при слове «София»?
– Столица Болгарии, – ответил я.
– У тебя отличное образование, Джош, Браво! Но, увы, это плохо запоминается. Давай лучше возьмем Софи Лорен. И пусть she-mail держит ее у себя на коленях, пока печатает на компьютере. Представил? Заинтересовала тебя эта картинка? Великолепно.
Теперь скорость создания образов возросла. Я вышел из комнатки и представил хорошенькую женщину в обтягивающем комбинезоне телесного цвета, мурчащую в коридоре. Я поместил Пола Ньюмана в ближайшей нише и лося на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвал. Я спустился по ступенькам в гараж, где оставил образ Эда, сидевшего в матерчатом кресле кинорежиссера и выкрикивавшего указания в огромный рупор. Затем я представил, как нажимаю кнопку, открывающую дверь гаража, и выхожу на задний двор, где обмотанный ремнями верхолаз пытается с помощью веревок взобраться на огромный дуб. И последний образ, барометр, я поместил рядом с забором.
– Чтобы запомнить, что это БАР-ометр, вообрази столбик термометра в свиных шкварках и прочих барных закусках, – очень кстати предложил Эд.
Завершив обход дома, я открыл глаза. «Отлично! – сказал Эд, медленно и серьезно аплодируя. – А теперь, я уверен, ты обнаружишь, что процесс
ГЛАВА 6
КАК ВЫУЧИТЬ СТИХОТВОРЕНИЕ
Мое первое задание – начать коллекционировать архитектуру. Ведь прежде чем приступить к серьезным тренировкам, нужно иметь в своем распоряжении множество дворцов памяти.
Я гулял по своему району, заходил в гости к друзьям, на детскую площадку, на стадион «Ориол Парк» в Кэмден-Ярдз в Балтиморе, в восточное крыло Национальной галереи искусства. Переместился назад во времени – в старшую и начальную школу, в дом на Рино-роуд, где мы с семьей жили, пока мне не исполнилось четыре. Я сосредотачивал внимание на обоях и расположении мебели. Пытался почувствовать пол под ногами. Вспоминал события, которые произошли в этих местах и вызвали тогда сильные эмоции. А потом разделял каждое из этих зданий на локи, которым предстояло стать хранилищем моих воспоминаний. Основной моей целью, как объяснил Эд, было изучить эти дома вдоль и поперек – иметь целую серию таких ярких и конкретных ассоциаций с каждым уголком каждой комнаты, чтобы, когда придет время запоминать новую информацию, я смог быстро пробежаться по моим дворцам, сея образы с такой же скоростью, с какой они будут рождаться в моем воображении. Чем лучше я буду знать здание и чем в большей степени чувствовать себя там как дома, тем глубже в нем укоренятся образы и тем легче они будут в последствии воссоздаваться. Эд решил, что для начала тренировок вспоминания этих вещей невероятно интуитивен. Видишь ли, чаще всего воспоминания откладываются в семантических сетях, то есть в паутине ассоциаций, случайным образом. Но ты сейчас уложил множество воспоминаний в контролируемой последовательности. Благодаря особенностям пространственной памяти тебе надо лишь снова пройти путь по дворцу памяти, и в каждом месте, где ты оставлял воспоминания, они будут возвращаться к тебе. А тебе нужно лишь перевести эти вещи обратно в то, чем они были изначально».
Я снова закрыл глаза и представил себя в начале подъездной дорожки, ведущей к дому родителей. Огромная банка маринованного чеснока была именно там, где я ее оставил. Я подошел к двери. Клаудия Шиффер, сидя в коробке зернистого творога, соблазнительно водила по телу губкой. Я открыл дверь и повернул налево. Вдохнул запах рыбы, все так же лежавшей на рояле над поднимающимся торфяным дымком. Я ощутил во рту ее вкус. Услышал тонкие голоски переговаривающихся бутылок вина на диване и ощутил мягкое прикосновение к моему лбу трех пар роскошных хлопковых носков, свисавших с лампы. Я поверить не мог, что все действительно работает! Я назвал первые пять предметов из списка дел Эда, чтобы убедиться.
– Маринованный чеснок! Зернистый творог! Лосось, копченный на торфе! Шесть бутылок вина! Три пары носков!
– Здорово! – прокричал Эд навстречу холодному ветру. – Здорово! Мы наблюдаем рождение будущего члена KL7!
Ну я-то, конечно, понимал, что это было вовсе не так здорово, особенно на фоне тех впечатляющих трюков, которые я видел за день до того. Но все же я бьи доволен достигнутым. Я продолжил свой путь по дому, подбирая хлебные крошки в виде экзотических образов, оставленных мной здесь прежде.
– Три хулахупа на обеденном столе! Трубка аквалангиста в раковине! Устройство для изготовления сухого льда на столике! – к моему удивлению и удовлетворению все 15 изображений нашлись именно там, где я их оставлял. Но сохранятся ли они надолго? Например, смогу ли я вспомнить весь список дел Эда через неделю?
– Если не увлекаться вечеринками и бутылками пива размером с собственную голову, ты скоро обнаружишь, что эти образы будут храниться в твоей памяти намного дольше, чем можно было бы предположить, – пообещал
ЭЙНШТЕЙН ГУЛЯЕТ ПО ЛУНЕ
Эд. – А если ты вернешься в свой дворец памяти чуть позже сегодня вечером и снова завтра днем, а потом еще через неделю, этот список запомнится действительно надолго. И проделав такое с 15 словами, ты сможешь проделать то же самое с 1500, если найдешь для них достаточно вместительный дворец памяти. А разобравшись со случайными словами, мы сможем перейти к по-настоящему интересным вещам, например, игральным картам или «Бытию и времени» Хайдеггера,
мне нужно около дюжины дворцов памяти. У него самого их было несколько сотен ■– целый мегаполис складов в уме.
Сейчас настало время выложить все карты на стол и рассказать об условиях, в которых я существовал в то время, когда началось мое увлечение – тогда несерьезное – тренировками памяти. Я недавно закончил колледж, пытался сделать карьеру журналиста и жил в родительском доме в Вашингтоне, где прошло мое детство. Спал я в своей детской комнате, где над окном висели два флажка с символикой Baltimore Orioles, а на полке стояла книга стихов Шела Силверстейна 31 31
Шелдон Элан «Шел» Силверстейн (1930-1999) – известный детский писатель, художник, поэт, музыкант, сценарист.
[Закрыть]. Работал я в подвале, в неком подобии кабинета, за столом, который я впихнул между папиным Nordic Track 32 32
Название тренажера – беговой дорожки,
[Закрыть]" и горой коробок, набитых старыми семейными фотографиями.
Стены моего кабинета были сплошь залеплены клейкими бумажками-«напоминалками» и длинными списками того, что требовало моего времени и усилий: имена людей, которым надо было перезвонить, идеи для статей, которые следовало обдумать, рутинные личные и профессиональные дела, ожидающие, когда я них возьмусь. Вдохновленный успехом в Центральном парке, я оторвал бумажки с записями наиболее срочных дел, перекодировал их в образы и разместил во дворце памяти, сконструированном на основе ранчо моей бабушки. «Отогнать машину на техосмотр» превратилось в образ инспектора Гаджета 33 33
Герой одноименного комедийно-детективного мультсериала (США).
[Закрыть], ходившего кругами вокруг старого Buick на подъездной дорожке. «'Найти книгу об африканских вождях» трансформировалось в зулуса Чаку 34 34
Чака (ок. 1787-1828) – выдающийся зулусский правитель, заложил основы государственности у зулусов,
[Закрыть], барабанящего копьем в бабушкину дверь. «Забронировать билет в Финикс» привело к тому, что бабушкина гостиная превратилась в пустыню и каньоны и на античном буфете феникс восставал из пепла.
Все это было, конечно, хорошо и даже забавно, но и ужасно утомительно. Усвоив таким образом всего около десяти «напоминалок», я обнаружил, что физически устал и мой мысленный взор будто бы налит кровью.
Все оказалось куда труднее, чем думалось поначалу. И не так эффективно. К тому же я даже не представлял, что делать с некоторыми вещами. Как превратить телефонные номера в образы? Что делать с письмами? Я рухнул в кресло. Вся моя ладонь была обклеена «напоминалками». Откинувшись на спинку кресла, я поднял взгляд на стену, где между оставшимися наклейками появилось несколько новых квадратиков грязно-белого цвета, и задумался, есть ли во всем этом смысл. По правде говоря, стикеры на стене отлично работали. Несомненно, искусству запоминания можно было найти более достойное применение.
Я встал и взял с книжной полки Нортоновскую антологию современной поэзии. Это был 1800-страничный кирпич, который я как-то купил в букинистическом магазине и с тех пор открывал всего пару раз. Я подумал: уж если древнее искусство запоминания и может для чего-либо пригодиться, то, конечно, для выучивания стихотворений. Ведь Симонид не стал героем античного мира потому, что изобрел хитроумный способ запоминать списки дел. Его открытие было призвано служить облагораживанию жизни. А что способно облагородить лучше, чем заучивание стихов?
Эд, как я уже выяснил, постоянно что-то запоминал. Он давным-давно выучил (со скоростью 2000 строк в час, поведал он мне} почти весь «Потерянный рай» и теперь потихоньку продирался через Шекспира. «Моя жизненная философия такова: герой должен быть способен выдержать десять лет в одиночной камере без того, чтобы это ему слишком уж опостылело, – говорил Эд. – Если за час можно выучить стихотворение, декламация которого занимает десять минут, и этот десятиминутный стих достаточно информативен, чтобы дать пищу для размышления на полный день, то получается, из часа запоминания можно выжать где-то по целому нескучному дню – если, конечно, когда-либо придется сидеть в одиночке».
Такое мировоззрение многим обязано античным и средневековым текстам о памяти, которые Эд так непреклонно пытался навязать мне. Авторы тех времен рассматривали хорошую память не как инструмент, позволяющий облегчить доступ к информации, а как средство укрепить мораль и стать более цельным человеком. Тренированная память была ключом к развитию «суждений, гражданственности и благочестия» [1J. То, что запоминал человек, помогало формировать его личность. Чтобы стать гроссмейстером в шахматах, нужно запомнить множество старых игр, а чтобы стать гроссмейстером в жизни, необходимо запомнить множество старых текстов. В трудных ситуациях где искать совета как не в глубинах собственной памяти? Простое чтение не является изучением – с этим фактом я сталкивался всякий раз, когда пытался вспомнить содержание книги, которую только что отложил. Чтобы по-настоящему изучитьтекст, нужно его запомнить. Как сказал Ян Лейкен, голландский поэт начала XVIII в.: «И кипа в сотню книг не будет столь ценна [2], как та одна, что сердцем создана».
Античный и средневековый способы чтения разительно отличались от того, как мы читаем в наши дни. Человек не просто запоминал текст, он раздумывал над прочитанным – жевал и пережевывал его как жвачку – ив процессе становился так близко с ним знаком, что текст превращался в часть его самого. Как писал Петрарка в письме к другу: «Я съел утром то, что буду переваривать вечером. То, что я поглотил мальчиком, я переварю взрослым. Я тщательнейшим образом впитал эти письмена, вживив их не только в мою память, но и в сам костный мозг». Говорили, что Августин настолько пропитался псалмами, что они наряду с латынью оказали решающее влияние на его авторский стиль [3].
Я представил, что будет, еслия научусь запоминать, как Симонид. Заманчивая перспектива! Я смогу запоминать сонм стихотворений. Смогу проглотить самое лучшее стихотворение и по-настоящему впитать его в себя. Я представил, как стану одним из тех удивительных (и порой невыносимых) индивидов, всегда располагающих подходящей цитатой, которую можно ввернуть в разговор. Вообразил себя ходячим хранилищем стихов.
Я решил сделать запоминание частью своих ежедневных дел. Как чистку зубов зубной нитью. Только я действительно собирался это делать. Каждое утро, проснувшись и выпив кофе, но еще до того, как прочитать утреннюю газету, залезть в душ и переодеться, я садился за стол и проводил 10-15 минут, работая над стихотворением.
Основная проблема заключалась в том, что это дело было совершенно не для меня. Когда я садился и пытался разместить во дворце памяти стихотворение Льюиса Кэрролла «Бармаглот» – 28 строк совершенно бессмысленных слов,—я не мог додуматься, как превратить «варкалось» и «хливкие шорьки» в образы. В конечном итоге я просто механически заучил стихотворение, что я ни в коем случае не должен был делать. Затем я взялся за Т. С. Элиота и «Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока», стихотворение, которым я всегда восхищался и из которого уже знал некоторые отрывки. «Дамы входят в зал, а потом выходят, рассуждая о Микеланджело». Как я мог это забыть? Или, что вернее, как я мог это запомнить? Должен ли я был поместить образы женщин, которые то входят, то выходят и попутно болтают о Микеланджело, в ванную своего дядюшки? И как это должно было выглядеть? Или мне нужно было создать все по отдельности – образ женщин, образ входящего, образ выходящего и еще образ Микеланджело? Я совершенно запутался. И это отнимало целую уйму времени. Все эти техники, которые казались такими многообещающими поначалу, когда я с немеющими пальцами примостился рядом с Эдом на камне в Центральном парке, работали не так хорошо в подвале дома моих родителей. Дело обстояло так, словно я примерил в магазине новую пару кроссовок, а когда надел их дома, стер ноги до волдырей. Я явно что-то упустил.
Я обратился к недавно приобретенной «Риторике для Геренния» и открыл раздел, где речь шла о запоминании слов. Я надеялся найти там хоть какие-нибудь подсказки, понять, почему у меня ничего не получается, но единственное, что могла предложить мне двухтысячелетняя книга, – сочувствие. Запоминать произведения поэзии и прозы очень сложно, охотно признает автор. Но в этом и есть смысл. Он объясняет, что запоминание текстов полезно именно тем, что оно дается с трудом, а не играючи. «Я полагаю, что те, кто хочет совершать простые вещи без проблем и упорного труда, должны сначала поднатореть в вещах трудных», – пишет он.
В ходе первых бестолковых попыток освоить техники запоминания я еще не полностью осознавал масштаб предприятия, в которое ввязался. Я по-прежнему считал это безобидным экспериментом. Мне только хотелось проверить, действительно ли я в состоянии улучшить свою память, и если да, то насколько. Я, очевидно, не воспринял всерьез предложение Тони Бьюзена поучаствовать в чемпионате Соединенных Штатов по запоминанию. В конце концов, есть более трех дюжин интеллектуальных спортсменов, которые каждый год усердно готовятся к этим соревнованиям, проходящим в марте в Нью-Йорке. Разве можно было подумать, что журналист, периодически забывающий номер собственной страховки, может соперничать с умнейшими людьми Америки? Но, как я вскоре узнаю, американцы в кругу интеллектуальных спортсменов мира – как ямайцы в бобслее: самые последние. Может быть, самые расслабленные и самые стильные, но на международной арене мы все равно в самом хвосте по технике и подготовке.
Да, американские мнемоники способны запомнить за час сотни случайно взятых чисел, но рекорды Соединенных Штатов бледнеют перед европейскими достижениями. Никто в Северной Америке не принимает искусство запоминания настолько серьезно, чтобы перестать пить за три месяца до чемпионата мира, как это делал восьмикратный чемпион мира Доминик О’Брайен. Практически никто не придерживается строгого режима физических тренировок, который рекомендует Бьюзен. (Одним из первых советов, данных мне, было привести себя в форму.) Никто не поглощает стаканами рыбий жир и не принимает пищевую добавку «Омега-3». Единственным американцем, когда-либо принятым в общество KL7, был четырехкратный чемпион страны Скотт Хэгвуд. И хотя Америка проводит чемпионаты по запоминанию столь же давно, как и другие страны, победитель американского чемпионата лишь однажды вошел в пятерку лучших на чемпионате мира – в 1999 г.
То, что Америка не воспитала ни одного победителя мирового первенства мнемоников, возможно, связано с нашим менталитетом. Мы не так сильно зацикливаемся на деталях, как немцы, не так педантичны, как британцы, и не настолько же целеустремленны, как малайцы. Или же, как трезво предположил один европеец, у американцев такая слабая память потому, что мы заняты мыслями о будущем, тогда как людей по ту сторону Атлантики больше волнует прошлое. Но так или иначе, если я хотел узнать больше об искусстве запоминания – и если хотел учиться у лучших в мире, – мне нужно было отправиться в Европу.
Потратив несколько недель на мучительные попытки заполнить мои дворцы памяти поэзией, я решил, что пора уже обратиться за помощью, чтобы выйти на новый уровень. Прадед всех региональных чемпионатов, чемпионат мира по запоминанию, должен бьи состояться в английском Оксфорде в конце лета. Я решил, что просто обязан туда попасть, и уговорил журнал Discoverотправить меня в Великобританию с заданием написать статью об этих соревнованиях. Я позвонил Эду и спросил, могу ли у него остановиться, Оксфорд был его территорией: здесь он вырос, учился в колледже, а теперь жил вместе с родителями в загородном доме – каменном строении XVII в., называемом Милл Фарм.
Я приехал в Милл Фарм (или Милф, как его периодически называл Эд) летним солнечным деньком за несколько суток до начала чемпионата мира по запоминанию. Эд встретил меня и помог отнести мои чемоданы к нему в спальню – ту самую, где он вырос. На полу в комнате была разбросана одежда, а на полках стояло собрание альманахов по крикету за 90 лет. Эд провел меня в самое старое крыло дома, перестроенный четырехсотлетний каменный амбар, присоединенный к кухне. В углу стояло пианино, а с потолка свисали разноцветные полоски ткани, так никогда и не убранные после вечеринки, которая состоялась годы назад. В конце помещения стоял длинный деревянный стол с разложенными на нем восемью колодами игральных карт.
«Тут я и практикуюсь, – сказал Эд и указал на выступ в верхней части стены амбара. – Образы двоичных чисел струятся с этих ступенек вниз, сюда, через всю комнату. Это именно то место, где должен тренироваться чемпион, правда?»
Незадолго до обеда зашел поздороваться друга детства Эда Тимми. Когда мы с Эдом спустились вниз, Тимми сидел за столом и беседовал с родителями Эда Тин и Родом, пока его младшая сестра Фиби нарезала на кухне выращенные в саду овощи. Тимми руководил компанией по разработке онлайн-приложений. Он приехал на BMW, бьи одет в свеженькую тенниску, а его кожу покрывал легкий загар.
Тин представила меня и с кривоватым смешком объяснила, что Эд – мой тренер по развитию памяти. Тимми, казалось, не мог поверить, что Эд до сих пор увлекается запоминанием. Ведь со времен его сумасшедшей поездки в Куала-Лумпур прошло уже порядочно времени.
– Эдвард, ты не боишься, что твой новый ученик тебя превзойдет? – поинтересовалась Тин больше для того, чтобы подколоть сына,
– Думаю, тут не о чем волноваться, – сказал я.
– Это бьи бы тяжелый удар для нашей системы образования, – с гордостью произнес Эд.
– Может, ты мог бы устроить Эда на приличную работу в офисе? – спросил Род у Тимми.
Эд рассмеялся.
– Да-да, я мог бы вести курсы по тренировке памяти для твоих сотрудников.
– Ты мог бы заняться программированием, – предложила Тин.
– Я не умею программировать,
– Отец бы тебя научил.
Род сколотил небольшое состояние в 1990-х гг., разрабатывая компьютерные программы, и, рано выйдя на пенсию, теперь наслаждается жизнью, полной праздности и эксцентричных увлечений. Он занимается садоводством, разводит пчел и хочет отрезать Милл Фарм от общей электросети, использовав свои права на протекающий рядом с домом ручей и установив там гидрогенератор. Тин – преподаватель в местной школе для детей с замедленным развитием, страстная поклонница чтения и теннисистка. Она спокойно относится к странностям Эда, но надеется, что сын однажды образумится и перенаправит свои таланты в более узконаправленное и, возможно, социально полезное русло.
– Что насчет юриспруденции, Эдвард? – спросила она.
– Я считаю юриспруденцию переливанием из пустого в порожнее – то есть совершенно бесполезной тратой жизни, – ответил Эд. – Быть хорошим адвокатом значит способствовать торжеству несправедливости, – Эд наклонился ко мне. – В 18 я был довольно-таки многообещающим молодым человеком.
Это высказывание побудило Фиби вступить в разговор:
– Скорее уж в 13.
Когда Эд отошел в ванную комнату, я поинтересовался у Рода, разочаровался ли бы он, стань его сын следующим Тони Бьюзеном – фантастически богатым авторитетом в вопросах самоусовершенствования. Род задумался на пару секунд и потер подбородок. «Думаю, я бы все же предпочел, чтобы он стал адвокатом».
На следующее утро в экзаменационном зале Оксфордского университета, где собрались лучшие мнемоники мира, Эд растянулся на кожаном диване в ярко-желтой кепке и футболке с жирной надписью «Эд надирает задницы – 220», красующейся поперек груди над термоаппликацией в виде фотографий его самого – эдакий грозный мультяшный персонаж, проводящий удар карате, – и женской попки в стрингах. (Отбиваясь от издевательских шуток, Эд объяснил, что эти три слова, «Эд надирает задницы», – не что иное, как мнемонические подсказки, которые помогает ему запомнить число 220.) Он курил (необходимость физических тренировок никогда не принималась им всерьез) и тепло приветствовал каждого прибывавшего конкурсанта. Эд сообщил, что со времени нашей последней встречи он прервал работу над своей диссертацией в Париже и взял бессрочный академический отпуск, чтобы заняться «другими проектами». Кроме того, реализацию их с Лукасом больших планов по созданию Оксфордской мыслительной академии придется отложить, потому что вскоре после чемпионата Соединенных Штатов Лукас сильно обжег легкие, когда трюк с глотанием огня пошел не так, как надо.
Чемпионаты по запоминанию проходят в обстановке патологически острой личной конкуренции, и Эд объяснил, что тщеславная надпись на футболке – часть «кампании по показному устрашению» с целью «улучшить качество того, как оппоненты, в особенности немцы, задирают друг друга». С той же целью он появился на чемпионате с одностраничным информационным листком, экземпляры которого раздавал представителям прессы и коллегам. В этом листке он рассказал (в третьем лице) о себе: «дерзкий и яркий, готовый ко всему (особенно вчера)», а также о режиме своих тренировок: «ранний подъем, йога, прыжки со скакалкой, суперпища (включая чернику и рыбий жир), четырехчасовые тренировки, два бокала вина каждый день (из винограда, выращенного на богатой калием почве Лангедок-Руссильона в Южной Франции), полчаса расслабления каждый вечер на закате и ведение онлайн-дневника». В примечаниях было указано, что его «уникальные способности» включают в себя осознанные сновидения и тантрический секс. Там же Эд упомянул Тони Бьюзена («чемпион по бальным танцам и мой наставник в период становления») и изложил свое видение будущего соревнований по запоминанию: он «надеется, что запоминание войдет в список олимпийских дисциплин до 2020 г.», когда он «планирует выйти на пенсию и прожить остатки жизни в синестезии и старческой немощи». Его планы после соревнования: «совершить революцию в западном образовании».
Рядом с Эдом на диване расположился легендарный чемпион мира по запоминанию Бен Придмор – человек, которого до того момента я знал только по рассказам и сведениям из Google. (Например, я слышал, что он может запоминать игральные карты с той скоростью, которая требуется для того, чтобы их переворачивать.) Бен был одет в старенькую, с растянутым воротом, футболку «от Доктора Сьюза», украшенную надписью «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, синяя рыбка»* 7. В руках он теребил австралийскую шляпу Гробовщика 35 35
Имеется в виду американский профессиональный рестлер Марк Уильям Кэлауэй, известный под именем Гробовщик.
[Закрыть]– черный широкополый головной убор из кожи буйвола, который носил, не снимая, последние шесть лет. «Это моя фишка, – мягко пояснил он. – Часть моей души».
