Текст книги "Королева пустыни"
Автор книги: Джорджина Хауэлл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
На Хардинга Гертруда произвела глубокое впечатление. Упрямая девчонка, обществом которой он наслаждался в Бухаресте, прямо выкладывающая, что у нее на уме, стала искусным дипломатом, способным в одно и то же время пропагандировать некоторую точку зрения и воспринимать вихрь контраргументов. Его приятно удивили ее деловитость и владение ситуацией, которую она изучала всего полтора месяца. Хардинг чувствовал, что ее работа для Британии далеко еще не окончена. Сейчас он составил план, которому предстояло изменить ее жизнь – и уж точно изменить облик Ближнего Востока. Он предложил Гертруде поехать в текущую горячую точку войны, в Басру на реке Шатт-эль-Араб, на стыке Месопотамии, Кувейта, Аравии и Персии. Ей придется стать связующим звеном между разведками Каира и Дели и при этом приготовить детальный доклад по месопотамским племенам и их взаимосвязям. В наиболее трудный момент месопотамского наступления она должна будет сделать все, чтобы убедить местных арабов помочь Британии.
Хардинг предупредил, что это очень неудобная работа для женщины, тем более не имеющей официального положения. Гертруда будет работать из военного штаба генерала сэра Перси Лейка. Политическим агентом при нем был сэр Перси Кокс, наиболее выдающийся официальный эксперт Британии по Ближнему Востоку, находящийся на службе индийского правительства. Если и когда Багдад будет взят (Хардингу не требовалось делать для Гертруды эту оговорку), Кокс туда переедет и организует администрацию. Гертруда знала сэра Перси и леди Кокс по паре встреч у общих друзей, сэра Ричмонда и леди Ритчи. Кокс был резидентом в зоне Персидского залива, когда на каникулах в Лондоне как-то обедал с Гертрудой и очень отговаривал ее от опасной экспедиции в Хаиль, особенно из каких-нибудь портов Залива, находящихся под его юрисдикцией. Будет ли Кокс негодовать по поводу того, что она совершила свой прославленный поход в Хаиль через четыре года, но с северо-запада? Она писала родителям: «В. К. очень хочет, чтобы я осталась в Басре и помогала там развед. департаменту, но все зависит от того, каковы взгляды тамошних работников и будет ли от меня какая-то польза. Видимо, важно, как я смогу себя поставить – как мы часто говорим: все, что можно сделать для человека, – это дать ему возможность самому устроиться. В.К. в этом смысле щедр».
Предстояло, как всегда, заметное противодействие со стороны разведчиков и военных появлению среди них женщины на равных правах. Как сказал Хогарт в каирском офисе, когда его спросили, как с ней обращаться и к каким делам допускать: «Она сама разберется». Хардинг предупреждал ее о вероятных трудностях в Басре, указывая, что ей самой решать, может ли она сделать эту работу для себя постоянной. Потом он написал Коксу, советуя ему принимать Гертруду всерьез. Слова, которые он выбрал, могли бы быть внесены в анналы шовинизма и вызвали бы у Гертруды ироническую улыбку, если бы она их знала. «Замечательно умная женщина, – сообщал он, – с мозгами мужчины». А в мемуарах писал о ней так: «Я ее предупредил, что сэру Перси не понравится ее присутствие, поскольку она женщина, но ее такт и знания позволяют ей себя утвердить. Как я предвидел, в Басре была серьезная ей оппозиция, но, как известно, она своим умением, своим очевидным здравым смыслом и тактом ее преодолела».
Когда Гертруду иногда называют неженственной – и ничто не может быть дальше от истины, – не следует забывать, что она имела дело с исключительно мужскими политическими и военными кругами. Вынужденные соревноваться на своей территории с женщиной, которая слишком часто оказывалась права, некоторые из старых хрычей, с которыми ей приходилось работать, бурчали по поводу ее малой сексуальности. Часто это были те же самые патриоты и колониалисты, которые, как генерал-лейтенант сэр Джордж Макманн, генерал-инспектор путей сообщения в Месопотамии, в частных разговорах называли арабов «халатами». Макманн сперва был к Гертруде дружелюбен, потом критичен. Он вообще так мало разбирался в людях, что блестящего и хитроумного Т. Э. Лоуренса называл человеком «простого пустынного ума», неспособного словом «араб» обозначить что-нибудь более сложное, чем «патриархальные племена пустыни, шейха во всем его тираническом разврате, его чистокровных лошадей, его груженых верблюдов… и прочее в этом роде». С точки зрения Макманна, Лоуренс не постигал «трудные ситуации», возникающие в Дамаске и в Багдаде, а Гертруда – «обмылок человека, говорят, что женщина», которой придают важности больше, чем следовало бы. Гертруда, в свою очередь, нисколько не интересовалась, кто там гей или не гей, эксцентричен или руководствуется странными побуждениями, имеет шестьдесят четыре жены, почитает дьявола, – она просто из каждой личной встречи извлекала все возможное и шла дальше. Она не унижалась до описания этих мелких предрассудков в письмах домой – потому что всегда было что-то поинтереснее, – но иногда роняла мимолетное замечание, позволявшее догадываться, как ей надоело иметь дело с такой мизогинией и утверждать себя снова и снова. «Здесь нелегко – когда-нибудь расскажу, – писала она Хью. – Я думаю, что преодолела большинство трудностей, и растущая сердечность моих коллег – источник беспримесной радости».
Таким образом, Гертруда приехала в разведывательный отдел Ставки в Басре без звания, работы или жалованья, не зная, оставит ли ее при себе департамент, в который она прибыла, или тут же отошлет прочь. Городу – безобразному нагромождению глинобитных домов и пальмовых рощ, прочерченному оросительными каналами, – предстояло развернуться в огромную армейскую базу практически за одну ночь. Все комнаты и офисы были набиты военными, и в атмосфере висело напряжение надвигающегося дела. Сэр Перси Кокс отбыл на несколько дней, но леди Кокс оказалась гостеприимной и поместила Гертруду в запасной спальне, пока гостья не подыщет себе дом. Но кабинета для нее не нашлось. Гертруда должна была работать в жилой комнате полковника Бича, начальника военной разведки. В рабочие часы это пространство приходилось делить с симпатичным помощником Бича Кэмпбеллом Томпсоном, который также когда-то работал с Хогартом и Лоуренсом в Каркемише.
Она стала читать выданные ей папки, давая задания арабскому юноше Михаилу, назначенному к ней слугой, и на время подчинилась, хотя и подняв брови, правилам: ее почта цензурируется, она ограничена в том, куда ходить и что делать, и при посещении арабов в их домах с ней должен находиться офицер или компаньонка. Гертруда старалась создавать леди Кокс как можно меньше трудностей, обедая в офицерской столовой и заняв комнату в Ставке. Такая жизнь очень отличалась от жизни в Бюро, и Гертруде уже хотелось вернуться в Каир, где, как она знала, ее ждут. Дни шли монотонно: «Желала бы я знать, сколько еще мне оставаться в тех или иных местах и что делать дальше. Я уже начинаю себя спрашивать, что на самом деле здесь делаю, – писала она. – В конце недели я оглядываюсь и думаю, что, наверно, это можно выразить одним полезным словом… И если я уйду, это ничего не изменит, и если останусь, это тоже не будет важно».
Сэр Перси вернулся, и Гертруде больше не пришлось скучать. Он тут же поздравил ее, несколько наслаждаясь иронией ситуации, с успешной экспедицией в Хаиль и сообщил, что больше не будет ее недооценивать. Это был высокий мужчина, с серебристыми волосами и орлиным носом, пятидесяти одного года от роду, на четыре года старше Гертруды. Он был весьма уважаем, изысканно вежлив, убедителен и цивилизован. И разделял беспокойство Каира по поводу того, что Бюро пестует арабское восстание. В этом регионе он служил агентом правительства Индии почти десять лет. Какова бы ни была его непосредственная реакция на прибытие Гертруды на военную базу в этих обстоятельствах, он был слишком разумным человеком, чтобы проявлять свои предубеждения. Помня о письме Хардинга, он решил бросить Гертруду в воду на глубоком месте и 9 марта назначил для нее обед с четырьмя генералами, ответственными за военные действия в Месопотамии. Считалось, что Гертруда работает на военную разведку. Если у нее «мужские мозги», мог сказать он леди Кокс за утренним кофе, так пусть объяснится с ними и убедит генералов в своей полезности и профессионализме.
Это было испытание, почти что проба на роль. Местная команда была предубеждена против сующих свой нос в их дела бездельников, которые иногда тут появлялись без всякого видимого смысла. Сейчас ожидалось, что они найдут ей работу. Генералы Лейк, Коупер Мани и Оффли Шоу из индийских экспедиционных сил предпочли бы и дальше ее игнорировать. Когда их попросили развлечь ее за обедом в офицерской столовой, они были готовы оценить ее как женщину и как кандидата на должность. Эта маленькая женщина, понимали они, знаменитый путешественник. Генералы видели, как качается ее шляпа, когда она идет на работу или с работы – в чем бы эта работа ни заключалась. Они знали, что она дружит с этим женоподобным и недисциплинированным позорищем офицерского звания, Лоуренсом. Они, откидываясь в креслах, хохотали над собственными шуточками по поводу старых дев. Арабское восстание! Будто эти халаты могут представлять военную угрозу! Подразумевалось, что они будут вести себя покровительственно, галантно, слегка посмеиваться над ее взглядами и продолжать ее в упор не видеть.
Эта задача мобилизовала все силы Гертруды. Она оказалась в своей стихии. Быстро вошла – все встали, потом сели и не успели собраться с мыслями, как она заговорила. И сумев, как обычно, найти правильный тон. Она говорила на их военном языке, рассматривала факты стратегически, держалась уверенно, а главное – знала свое дело. Лекцию Гертруда расцвечивала юмором и господствовала за столом. Потом она слушала, проявляла дальновидность, как бы между прочим упомянула несколько имен, чуть-чуть польстила генералам и обрисовала несколько критически важных административных и тактических отличий индийских мусульман от бедуинов Ближнего Востока. Генералы были поражены и слегка покорены. Они послали за сигарами, а Гертруда вставила сигарету в мундштук. До военных начинало доходить, почему эту женщину послали в Каир и в Дели, а потом по личному желанию вице-короля – в Басру.
Гертруда решила не затягивать обед. У нее, как она заметила, полно работы. Тепло улыбаясь, она чистосердечно поблагодарила за внимание и вышла, оставив едва уловимый аромат лаванды в прокуренной комнате. После обеденного перерыва она снова пошла на работу.
Подходя к своему «офису», она едва не оцепенела от неожиданного ужаса, увидев, что все ее папки выносят из дома и грузят в повозку. Озадаченный капитан Томпсон стоял на крыльце, пытаясь протестовать. Слуги объяснили, что выполняют приказ из Ставки. Гертруда рванулась в бой. Они с Томпсоном вместе двинулись в Главный штаб выяснять, почему их отстранили. Их встретил штабной офицер, сама любезность, и провел через весь дом на просторную деревянную веранду, выходящую на реку и затененную стенкой листьев и цветов. Рядом с этим широким пространством, где стояли плетеные стулья и журнальные столики, располагалась просторная прохладная комната с парой больших столов, над которыми жужжали вентиляторы. Полки вдоль стен уже были заполнены книгами, которые отобрали Гертруда с Томпсоном. Мимо проходили слуги, нагруженные папками, бумагами и книгами. Это был новый офис для Гертруды. Она написала домой:
«Сегодня я обедала со всеми генералами… и меня тут же пересадили со всеми картами и книгами на прекрасную веранду с прохладной комнатой, где я теперь весь день работаю. Мой компаньон в этом деле – капитан Кэмпбелл Томпсон… очень приятный и обязательный, и радуется вместе со мной смене помещения».
Она прошла испытание и была принята. И готова была стать офицером индийского военного штаба на жалованье.
Генералы решили, что Гертруда им нравится, и вскоре она стала фаворитом у всех военных. В душной жаре середины лета, когда пришли наводнения и вся страна оказалась под водой, генералы Коупер и Макманн – ставший в 1919 году главнокомандующим в Месопотамии – взяли Гертруду с собой на несколько дней на речной пароход, идущий к северу по Шатт-эль-Араб – посетить край болотных арабов. На палубе парохода были подобия кают, сооруженные из деревянных ширм; Гертруда взяла с собой служанку и свою походную мебель. Якорь бросили в озере Хор-эль-Хаммар, где сливаются воды Тигра и Евфрата. Гертруду заворожили водные просторы и непривычная архитектурная красота камышовых плавучих жилищ и мадхифов, деревенских центров, – впечатляющие сооружения пятидесяти футов в длину и пятнадцати в ширину. Это была древняя, рожденная на воде культура, которой будет одержим Уилфрид Тесайджер в ранние пятидесятые и которую впоследствии уничтожит Саддам Хусейн. Гертруда писала Чиролу 12 июня:
«К югу виден высокий край пустыни и огромная гряда холмов, которая есть Ур Халдейский… Деревни не стационарные, они перемещаются по мере подъема и спада воды. Многие построены на плавучих основаниях – камышовых матах, с плавающими скотными дворами, где стоят коровы – вполне довольные, что их заякорили за пальмы, следует думать… Над каждой камышовой деревней возвышается глиняная башня форта шейха, как приземистые церковные колокольни в краю затопляемых болот. Свет и цвет здесь совершенно невероятные – никогда не видела пейзажа такой чуждой красоты… Меня выжгло до углей».
Выяснилось, что Насирия, только что взятая британцами, превратилась в остров длиной в три мили. Там Гертруда встретила генерала Брукинга – «пылкого маленького человечка с разбитым сердцем, четыре месяца назад потерявшего во Франции единственного сына», – и некоего майора Гамильтона, оказавшегося двоюродным братом Стэнли. Как бы ни была очаровательна эта интерлюдия, Гертруду продолжали волновать некоторые вещи. Как только местная телеграфная линия оказывалась перерезанной, вспыльчивый маленький генерал без разбора наказывал друзей и врагов. В письме к Чиролу она продолжает:
«Нет нужды говорить, что это называется штрафными санкциями. Ущерб, который можно причинить обстрелом с воды, практически ничтожен, и за ним всегда следуют репрессии, которые все больше и больше людей втягивают в беду – и постоянно расширяют круг волнений и враждебности. Вот что я думаю, и я набралась дерзости ему это сказать. “Политикой занимаетесь”, – сказал он, фыркнул и слегка подмигнул. Я согласилась, что да, всю жизнь занимаюсь именно политикой».
По возвращении в Басру нашлись и другие проблемы. Тяжелый труд требовал большего количества людей, и военные их мобилизовывали, не думая о родственниках и оставляя семьи без мужчин, способных заниматься земледелием и кормить семью. Гертруда решила об их трудностях написать Хардингу. Дело было не только в том, что эти факты тревожили ее совесть, но и в вопросе, как будущая администрация Месопотамии завоюет доверие и помощь арабов после такого пренебрежения человечностью?
«Мне многое не нравится, и первое и главное – это тяжесть работы. Существует очень тонкая – иногда она мне кажется невидимой – граница между тем, что делаем мы тут и что немцы делали в Бельгии. Я бы предпочла импортировать рабочую силу для целей войны, нежели мобилизовывать ее здесь, как ни против я импорта индийцев. Это нелегко, Домнул, вы просто не знаете, какая у меня тут трудная работа».
До сих пор месопотамская кампания шла с безоговорочным успехом, но теперь серьезно забуксовала. После того как ведомые британцами силы под командованием генерала Никсона выбили турок из Насирии, генерал-майор Чарльз Таунсенд и шестая дивизия в количестве около десяти тысяч человек выдвинулись захватить город-крепость Эль-Кут. Они хотели перегруппироваться и подождать подкрепление, но Никсон – получая, в свою очередь, приказы из Индии – велел наступать. С флотилии речных пароходов они бросились в битву при Ктесифоне, чьи массивные арки, много раз снятые Гертрудой, почти были видны из Багдада. Там окопалось двадцатитысячное турецкое войско и ждало. Наступление захлебнулось, и цифра потерь оказалось так велика, что Таунсенд и его люди вынуждены были поспешно отступать к Эль-Куту. Это случилось в начале декабря. Окруженные турками, невезучие остатки шестой дивизии были обречены на самую долгую в британской истории осаду. Неделю за неделей, месяц за месяцем, вопреки трем серьезным попыткам снятия осады, солдаты и горожане были заперты за стенами, и вскоре им пришлось есть кошек и собак, потом крыс. «В Эль-Куте ничего не происходит и не похоже, что будет происходить – положение отчаянное, и только небо знает, чем все это закончится», – писала Гертруда в апреле.
В середине апреля в Басру приехали Лоуренс и Обри Герберт по каким-то загадочным делам от каирского бюро разведки. Они пошли прямо в офис Гертруды и расположились на веранде, чтобы выслушать рассказ хозяйки о положении дел. Из-за их непонятного поручения и невоенного вида в офицерской столовой их бойкотировали. Лоуренс и Герберт были уполномочены предложить два миллиона фунтов стерлингов, чтобы откупиться от турок и освободить гарнизон Эль-Кута. В самом крайнем случае они собирались обсудить обмен ранеными и воззвать к милосердию по отношению к арабскому населению Эль-Кута. Занятие унизительное, но это было последней попыткой предотвратить ужасную катастрофу для англичан. Лоуренс впоследствии описывал яростные возражения британцев в Басре против его поручения и упоминал, как два генерала хватали его за грудки, объясняя, насколько позорным будет этот поступок. Лоуренс и Герберт сидели за столом с Гертрудой и разговаривали с ней. Для нее было огромным облегчением снова общаться с этими быстро соображающими, талантливыми людьми из Каира: она не могла не сравнивать их с тупыми старыми генералами, которые обычно составляли ей компанию за обедом. «Эта неделя была очень оживлена появлением мистера Лоуренса, посланного в качестве офицера связи из Египта. Мы вели серьезные разговоры и строили обширные планы для мирового правительства. Завтра он уплывает вверх по реке, туда, где сейчас бушуют бои».
На самом деле было уже поздно, и попытка подкупа встретила унизительный отказ от турецкого военачальника Халиль-паши. 29 апреля, после 147 дней осады, турки все-таки вошли в Эль-Кут и взяли британцев в плен. Четыре тысячи британских солдат, истощенные голодом, впоследствии умерли от тяжкого труда и вынужденных переходов. Арабские горожане, также беспомощные жертвы ситуации, подверглись жестокому обращению со стороны победителей – исход, который понятным образом настроил многие слои арабского общества против альянса с британцами. Лоуренс и Герберт вернулись в Басру. Теперь они в еще большей степени стали персонами нон грата, но Лоуренс задержался здесь на несколько дней, чтобы пообщаться с Гертрудой. Полный беспокойства по поводу неудач в Месопотамии Хью написал ей, что в Англии говорят, как руководство в Басре и Дели «прет не глядя». Она ответила довольно страстно, но продемонстрировав при этом очень широкий взгляд и объективность, неожиданную для опытного государственного деятеля, каким уже наполовину стала:
«…Мы с разбегу влетели в это дело с обычным нашим пренебрежением к политическому планированию в целом. Мы рассматривали Месопотамию как отдельную территорию, а не часть Аравии, политически неотделимую от огромного и имеющего далекие последствия арабского вопроса, а он поворачивается разными гранями, если его рассматривать под разными углами, но все же всегда и во всем является единой неделимой сущностью. Координация политики по отношению к арабам и организация правления в Аравии должны быть выполнены как домашнее задание… нет никого, кто делал бы это, нет даже никого, кто хотя бы подумал об этом, и нашим людям в Египте приходится, имея сильную оппозицию в Индии и Лондоне, строить некоторую широкую схему, которая, как я убеждена, в результате ляжет в основу наших отношений с арабами… Ладно, хватит о политике. Но когда говорят насчет того, что мы тут “прем не глядя”, я не могу оставаться спокойной. Прем не глядя! Да, прем, через кровь и непролитые слезы».
Гертруда закончила работу по сбору информации о племенах со стороны Месопотамии. Сэр Перси Кокс, с которым у нее установилось взаимное уважение, писал:
«Военные власти решили, что эта конкретная служба, для которой мисс Белл была командирована в Басру, закончена, насколько это возможно, и, найдя, что женщину несколько затруднительно устроить на постоянной основе в военный штаб действующей армии, предложили ей служить у меня как у главного политического комиссара. Она эту службу приняла с радостью».
Гертруда дважды утвердила себя в его глазах – экспедиция в Хаиль и обед с генералами, – и теперь сэр Кокс начал считать ее незаменимой. Она была не только неутомима, но и экономила ему много времени, отсматривая и развлекая многочисленных гостей-шейхов со всей Месопотамии. Она отфильтровывала не имеющих веса, а остальных отсылала в офис Кокса с короткой запиской, где указывалось название племени, откуда гость приехал и чего хочет. Перси Кокс дал ей официальный ранг помощника политкомиссара и звание восточного секретаря. Гертруда написала об этом Чиролу между прочим, но совершенно очевидно, что ей это было приятно.
«Мне просто в голову не пришло вам сообщать, что я теперь П. П. К. (помощник политического комиссара), потому что это совершенно не важно… Сэр Перси дал мне это звание, поскольку иметь официальное положение гораздо удобнее, хотя я думаю, что в тот момент у него был другой главный мотив: получить куда более сильный рычаг воздействия на меня! Нельзя было бы ничем не выделяться, не имея определенной должности. А так я офицер И.Э.К. Д (Индийский экспедиционный корпус Д), имею право на жилье, питание и уход в случае болезни. Я официально прикреплена… и знаете, у меня приличное жалованье – 300 рупий в месяц, что куда больше, чем я когда-либо рассчитывала заработать в своей жизни».
Гертруда работала не только на Кокса, но и на его трудоголика-заместителя, сперва капитана, а потом подполковника сэра Арнольда Уилсона, рыцаря-командора ордена Индийской империи, одного из самых замечательных и эксцентричных строителей империи на Ближнем Востоке. Массивного телосложения, с густыми черными усами, он культивировал стиль жизни спартанского самоотвержения. В путешествиях он предпочитал спать на земле без палатки или постели и ежедневно читал Библию. Он делал верховые переходы по сотне миль в день, а если приходил к реке, то предпочитал пересекать ее вплавь, а не по мосту. В одной поездке в Англию он сэкономил плату за проезд, нанявшись на пароход кочегаром, и кидал уголь в топку по шестнадцать часов в день. Выйдя в Марселе, он купил себе велосипед и проехал на нем последние девятьсот миль до фамильного дома в Ворчестере. Сперва они с Гертрудой отлично поладили. Она писала: «Совершенно замечательная личность, 34 года, блестящие способности, соединение умственной и физической мощи, что бывает редко. Я просто предана ему – он лучший из своих коллег, и его ждет поразительная карьера. Мне кажется, я никогда не видела человека такой экстраординарной силы».
Но его империалистические догматические взгляды не могли рано или поздно не встать между ними.
В начале 1916 года военное министерство наконец взяло на себя управление операциями в Месопотамии и вывело на сцену войска, авиацию, артиллерию и транспорт. Это случилось слишком поздно, чтобы предотвратить агонию Эль-Кута, но произвело впечатление на очередного важного гостя в Басре, приехавшего в ноябре эмира и хакима Южного Неджда, Абдул-Азиза Ибн Сауда. Его посещение казалось почти королевским визитом, и он осмотрел современный научный центр военного дела, которым стала Басра. Если и существовал на свете арабский лидер, с которым Гертруда хотела бы познакомиться, но не получалось, – то это был именно он, харизматичный и замечательный воин, наследственный имам, судья, правитель и губернатор в одном лице. Он был непререкаемым лидером фундаменталистской секты ваххабитов, ставящей своей целью обращение к изначальному исламу Пророка под строгим руководством законов шариата. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, рашидиды изгнали племя саудитов и захватили Риад, его столицу. В двадцать два года Ибн Сауд во главе восьмидесяти верховых воинов на верблюдах, предоставленных ему шейхом Кувейта, союзником против рашидидов, подъехал ночью к Риаду, всего с восемью отобранными соратниками перелез через стену дворца, заколол спящих рашидидов и, лишь порозовело небо на рассвете, распахнул ворота города.
Следующие десять лет Ибн Сауд посвятил постепенному отвоевыванию территорий своих отцов. В 1913 году он захватил турецкую провинцию Хаса, ранее подчинявшуюся Риаду, обратил в бегство османский гарнизон и утвердился на берегах Персидского залива. Ибн Сауд стал другом британского политического агента в Кувейте, капитана Вильяма Шекспира, который неоднократно пытался убедить британское правительство в растущей значимости этого князя пустыни. Вскоре после объявления Первой мировой войны Шекспир поехал в Неджд и отправился на север с черными шатрами Ибн Сауда, идущего мстить за последнее нападение рашидидов, поддержанное турками. В этой битве Шекспир погиб, хотя и был некомбатантом. Вскоре после этого Ибн Сауд познакомился с сэром Перси Коксом, в то время главным политическим агентом в зоне Персидского залива, и заключил с Британией формальное соглашение, в котором также приняли участие шейхи городов Кувейта и Мухаммара.
В течение нескольких часов 27 ноября 1916 года будущий основатель Саудовской Аравии был принят Коксом и Гертрудой, потом торжественно проехал по Басре, где ему показали самое последнее наступательное оружие. Держась величественно и с достоинством, он теребил четки и смотрел, как срабатывает мощная взрывчатка в импровизированных окопах и как стреляют зенитки. Говоря редко и мало, он проехал впервые в жизни по железной дороге и на скоростном автомобиле был отвезен в ближний город Шейбу инспектировать британскую пехоту и индийскую кавалерию. Он наблюдал за артиллерийской батареей в действии, смотрел на летящий в небе самолет. В базовом госпитале Гертруда сунула руку под рентгеновский аппарат, Ибн Сауд последовал ее примеру и увидел рисунок костей своей руки. Гертруда дала его портрет в статье для «Арабского бюллетеня» Лоуренса – газеты секретной информации для правительственных учреждений Британии, издаваемой в Каире.
«Ибн Сауду едва исполнилось сорок лет, хотя выглядит он старше. У него запоминающая внешность: блестящие глаза, заплетенные в косы волосы, рост выше шести футов и осанка человека, привыкшего повелевать. Хотя он сложен массивнее, чем типичный арабский шейх, черты лица характерны для арабов знатного рода: резкий орлиный профиль, хорошо сформированные ноздри, выступающие губы и длинный узкий подбородок, подчеркнутый остроконечной бородкой. У него изящные руки с тонкими пальцами – черта почти универсальная для племен чистой арабской крови. Несмотря на высокий рост и ширину плеч, он производит впечатление, достаточно частое для народов пустыни, некоторой неопределенной усталости, не индивидуальной, а расовой вековой усталости древнего изолированного народа, живущего с тяжелым напряжением всех своих сил… Его рассчитанные движения, медленная приятная улыбка и задумчивый взгляд из-под тяжелых век, хотя и придают ему достоинства и обаяния, не согласуются с западным представлением об энергичной личности. Но, судя по рассказам, его физическая выносливость необычайна даже для привычной к трудностям Аравии. Среди людей, выросших в верблюжьем седле, у него репутация неутомимого всадника, с которым мало кто может соперничать… Всем известна его отвага, и с качествами солдата в нем сочетается мудрость государственного мужа, которая в племенах ценится еще больше».
Впечатление, которое Гертруда произвела на Ибн Сауда, было более неоднозначным. Кокс уже говорил с ним о ее предвоенной экспедиции в Хаиль, но никогда раньше Ибн Сауд не видел европейской женщины. Про него знали, что он был женат и потом разведен примерно шестьдесят пять раз, передавая женщин после пары ночей своим шейхам и соратникам. И необходимость видеться с этой нагло открытолицей женщиной на каких-то равных основаниях стала для него оскорблением его мужского достоинства, и он был просто ошеломлен, видя, как важные люди отступают, пропуская ее вперед. Более того, Гертруда не только приветствовала Ибн Сауда в самых дружеских выражениях, но еще и была назначена его сопровождающим и гидом. Кокс писал в дипломатическом тоне:
«…Тот феноменальный факт, что представительница прекрасного пола занимает официальное положение в Британском экспедиционном корпусе, не укладывался в его бедуинские понятия. И все же, когда надо было, он встретился с мисс Белл с полной искренностью и совершенно хладнокровно, будто всю жизнь общался с европейскими дамами».
В то время Ибн Сауд действительно мог вести себя вполне дипломатично, но впоследствии не стеснялся в выражении чувств. Политический комиссар Гарри Сент-Джон Филби, другом Гертруды к моменту написания письма не являвшийся, отмечал, что «многие из делегации Неджда корчились от хохота, когда он изображал ее пронзительный голос с женскими интонациями: “Абдул-Азиз [Ибн Сауд]! Посмотрите вот на это, что вы об этом думаете?” – и тому подобное». Наверное, Ибн Сауд единственный из арабских шейхов ее передразнивал. Дело, видимо, в том, что он был единственным из влиятельных шейхов, с которыми она виделась в обстановке западной, а не бедуинской. Если бы Гертруда явилась в его шатер в пустыне в вечернем платье, преподнесла бы ему бинокль и пистолеты, ела бы с ним на ковре и на его родном языке бегло и свободно стала бы обсуждать культуру, поэзию и политику пустыни, то наверняка произвела бы на него не меньшее впечатление, чем на Яхья-Бега, Мухаммада Абу-Тайи, Фахад-Бега и прочих.
Визит закончился. Гертруда продолжала работать в жутких погодных условиях, не зная, что предпочтительнее: зима, когда все дороги превращаются в грязь и через канавы перебрасываются доски, или лето, когда для уроженки Йоркшира жара нестерпима. «Ночью я проснулась и обнаружила, что температура все так же выше 100°[30]30
По Фаренгейту, примерно 38° по Цельсию.
[Закрыть] и я лежу в луже. Утром моя шелковая ночная рубашка идет вместе со мной в ванную, там я ее выжимаю, и можно о ней больше не думать… вода для ванны, набранная из бака на крыше, никогда не бывает холоднее 100°, но пар от нее не идет: воздух горячее», – писала она родителям. От постоянной стирки одежда рассыпалась. Вставать приходилось в полшестого или в шесть утра, чтобы ее чинить – в Англии этим всегда занималась ее горничная Мари. Отчаянные просьбы об одежде иногда приносили свои плоды:
