Текст книги "Рихард Штраус. Последний романтик"

Автор книги: Джордж Марек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Точно так же Рихарду не понравился «Лоэнгрин». Он писал Тюллю: «Интродукция начинается жужжанием скрипок в высоком диапазоне ля-мажор. Слушать можно, но звучит слащаво до тошноты, как и вся опера. Хорошо только либретто». [24]24
  Письмо от 22 февраля 1879 года.


[Закрыть]Созвучия «Тристана», вначале оригинальные на слух, «приедаются так же, как если бы ты долго питался одними омарами под майонезом». [25]25
  Письмо отцу от 1 февраля 1884 года.


[Закрыть]И с авторитетностью неопытности Штраус предсказывает: «Можешь быть уверен, через десять лет ни одна душа не будет знать, кто такой Рихард Вагнер».

Однако очень скоро ему предстояло узнать, кто такой Вагнер. Вернее сказать, что представляет собой его музыка. Однажды, когда Рихард вместе с другим студентом просматривал партитуру «Тристана», проигрывая ее, в комнату прямо в халате вошел Франц. «Ненавистные звуки» оборвались. Но не надолго. Разве мог Штраус устоять перед чарами «музыки, которая была больше, чем музыка» и которой была пронизана в то время вся музыкальная жизнь не только Германии, но и всего мира?

Парадокс становления творческой личности Рихарда Штрауса заключается в следующем. Он обрел самостоятельность только после того, как отошел от классических канонов, от школы отца, после того, как из ненавистника Вагнера превратился в пожизненного поклонника этого мудреца Байрёйта, только после того, как окунулся в опасные струи тетралогии.

Через год после первого посещения Байрёйта Рихард, теперь уже девятнадцатилетний юноша, отправился знакомиться с миром, или, по крайней мере, с Германией, чтобы набраться свежих впечатлений, сравнить музыкальную жизнь других городов с музыкальной жизнью города, в котором музыка хотя и была на высоте, но не была столичной. Путешествие должно было помочь ему установить полезные для карьеры контакты, что было немаловажно. Мы располагаем серией писем Рихарда Штрауса отцу, равно как и ответными письмами Франца с наставлениями сыну. Рихард делился своими впечатлениями от посещения театров и оперы, от услышанной музыки, от увиденных картин. В декабре 1883 года (13 февраля которого в Венеции скончался Вагнер) Рихард направился в Берлин, сделав остановки в Лейпциге и Дрездене. В Дрездене он был потрясен знаменитой картинной галереей и особенно «Сикстинской мадонной» Рафаэля, которую сравнил с «пианиссимо эпизода до-мажор в начале увертюры «Освящение дома». [26]26
  Письмо отцу от 12 декабря 1883 года.


[Закрыть]Берлин, как вскоре обнаружил Рихард, очень отличался от Мюнхена. В этом городе пили чаще вино, чем пиво, а состоятельные граждане ели омаров, а не сосиски. Самым распространенным в прусском обществе жестом было щелканье каблуками и быстрый резкий поклон от талии. Язык был точным и лаконичным, а диалект – совсем не похож на приятно-небрежный и неразборчивый баварский выговор, который Штраус слышал в детстве.

Берлинцы смотрели свысока на всех остальных немцев, считая себя своего рода личной охраной его величества кайзера. Но на каждого, кто носил военную форму, они взирали с почтением. Прусский офицер был в их доме хозяином. Под стать великолепию мундиров были и женские туалеты. Все соответствовало убеждению, что Берлин – будущий центр мира, перекресток, куда сходятся дороги всей Европы. Но немцы не были бы немцами, если бы за блестящим фасадом не стояло что-то существенное. Интеллектуальная жизнь Берлина шла и развивалась бок о бок с политической. Ум ценился не меньше мускулов. Ученые носили очки с такой же гордостью, как военные – монокли.

Блеск и веселье Берлина хвастливо выставлялись напоказ. Все шло хорошо в прусском доме, по крайней мере за окнами, выходящими на улицу. Правда, из подвала время от времени доносился ропот, но пока он не вызывал беспокойства. Бисмарк по-прежнему правил рейхом, а кайзер, уже постаревший, был его несомненным главнокомандующим. Однако против Бисмарка, против агрессивной политики Вильгельма I уже раздавались протестующие голоса. В 1878 году после покушения на кайзера, совершенного социалистом, в парламент был внесен жесткий закон против социалистов. Он был тогда отклонен. Но последовали новые беспорядки, и в ответ – новые репрессивные меры. Были запрещены либеральные клубы и газеты, приняты новые ограничительные законы. Ожесточенные дебаты ни к чему не привели. Гонения на свободу вызвали рост эмиграции. С 1875-го по 1884 год эмиграция из Германии (особенно из Пруссии) возросла в пять раз. Но все это не имело большого значения, и за патриотическим хором диссонанс не очень был слышен.

Первая зима, проведенная в Берлине, была для Штрауса благоприятной. Он был молод, привлекателен, даже красив, с большими голубыми глазами, спокойно созерцающими мир. Белый лоб оттеняла копна темных вьющихся волос. Несмотря на высокий рост и худобу, держался он прямо. Имя отца открыло перед ним двери берлинского артистического общества, и молодого человека приглашали повсюду. Его поселили «в прекрасной комнате… в самой оживленной и живописной части красивого города (где сходятся по крайней мере шесть линий конок)», [27]27
  Письмо отцу от 26 декабря 1883 года.


[Закрыть]хотя поселили его в школе для девочек, и время от времени от работы его отвлекало хихиканье школьных девиц. Рихарда приглашали не только в дома, но и на светские мероприятия. Он посещал балы, музыкальные вечера, маскарады и вечеринки с шарадами. Как и следовало ожидать, увлекался он и молодыми женщинами. Они отличались непривычной для него прозаичностью, умели не только танцевать, но и поговорить о Спинозе, а некоторые – выразить свое мнение по вопросу, существует ли Бог. Рихарда охотно принимали и потому, что он умел играть в карты. Уже в этом возрасте он считался хорошим игроком в тарок. Позднее любимой его игрой стал скат. [28]28
  Штраус всю жизнь был азартным картежником и постоянно искал себе достойных партнеров для игры в скат. Во время гастролей часто играл в покер, но редко с большими ставками. Однако бридж, который вытеснил скат и стал излюбленной игрой в Германии, он так и не освоил. Штраус любил выигрывать. И как подозревает в своих воспоминаниях Пятигорский, Штраус часто приглашал его играть в скат не только потому, что он хорошо играл на виолончели, но и потому, что он плохо играл в карты.


[Закрыть]

Отец Рихарда был доволен успехами сына. «Я рад, что ты вращаешься в хорошем обществе. Это очень полезно для приобретения жизненного опыта… Старайся никого не оскорблять. Ты слишком импульсивен в своих высказываниях. Будь посдержаннее». [29]29
  Письмо от 10 января 1884 года.


[Закрыть]

В профессиональном отношении Рихард был, как сказал бы физик Гильберт, как «молодая заряженная частица». Он метался от одного музыкального проекта к другому, заводил дружбу то с виолончелистом, то с пианистом, то с каким-нибудь критиком или журналистом. Исполнив на каком-нибудь светском рауте свою сонату для виолончели – то есть партию фортепиано, – нескромно хвастался потом, что она была встречена восторженно. Получив рекомендацию у одного благожелателя, обращался к другому. Познакомился с такими людьми, как Йозеф Иоахим Рафф, Карл Клиндворт (пианист и ученик Листа, переложивший для фортепиано «Кольцо»), свел «полезное знакомство» с известным импресарио и организатором концертов Германом Вульфом, с Филиппом Спиттом, биографом Баха, и дирижером Эрнстом фон Шухом, под управлением которого в дальнейшем пройдут премьеры нескольких опер Штрауса. Рихард слушал великого пианиста Эжена д'Альбера. Ходил на концерты и в оперу по бесплатным билетам, посещал театры, когда позволяли средства, выделяемые ему родителями, которые он расходовал экономно.

Короче говоря, Штраусу было двадцать лет, но он точно знал, чего хочет. Каждый его шаг, каждый поступок и каждый известный человек, с которым он знакомился, служили его цели – стать преуспевающим композитором. О дирижерской карьере он пока не задумывался.

Следует упомянуть три юношеских произведения Штрауса, поскольку каждое из них сыграло важную роль в его ранней творческой жизни.

Его первое полное оркестровое сочинение – «Праздничный марш» представляет собой по меньшей мере настоящий подвиг мужества, учитывая, что написано оно в 1876 году двенадцатилетним мальчиком. Это первое опубликованное произведение, и теперь оно помечено Опусом 1. «Марш» был опубликован только потому, что об этом позаботился дядя Рихарда Георг Пшор, оплатив стоимость издания. И когда юный Штраус обратился к одним из двух лучших музыкальных издателей Германии (другие издатели его не устраивали) Брейткопфу и Хертелю, они опубликовали его сочинение, ничего от этого не теряя. [30]30
  Некоторые биографы утверждают, что Брейткопф и Хертель отказались издавать «Марш». Это явная ошибка. «Марш» был опубликован и до сих пор числится в каталогах Брейткопфа.


[Закрыть]Однако, когда вскоре Штраус предложил им другое произведение, уже без субсидии, ему было отказано. Другой издатель, Франц Шпицвег, родственник художника и близкий друг Бюлова, решил, что у молодого человека есть талант, и принял его работу. Сама история наградила его за такую проницательность: все симфонические поэмы Штрауса были изданы в фирме Шпицвега – небольшом издательстве «Й. Айбл». (В 1904 году фирма объединилась с австрийским издательским домом «Всемирное издание».)

Вторая работа Штрауса – серия из восьми песен (Опус 10) – была написана в возрасте восемнадцати лет. Последняя из них «Allerseelen» («День всех душ») – маленькое чудо сладостно-горького характера, гармонически и мелодически смелое произведение, предвестник будущих прекрасных песен Штрауса.

Третья работа – Серенада для духовых инструментов ми-бемоль (Опус 7). Важность этого произведения в том, что оно обратило на себя внимание Ганса фон Бюлова, человека, которому было суждено сыграть решающую роль в жизни Штрауса.

Учитывая, что карьера Штрауса неотвратимо связана с покровительством Бюлова, что Штраус многим обязан этому человеку и что сам Бюлов – одна из ярчайших личностей в истории музыки, было бы полезно отвлечься от биографии главного героя и набросать портрет человека, которого Штраус называл «зеркалом самых блестящих качеств музыканта-исполнителя».

Глава 3
Бюлов

Самый блестящий после Листа пианист; самый дерзкий дирижер, внесший новый подход в интерпретацию крупнейших музыкальных произведений; художник, превозносимый до небес и заклейменный позором; широко востребованный музыкант, но настолько неудобная личность, что его уход был столь же желанным, как и появление; требовательный к публике и в то же время ищущий ее благосклонности; труженик кипучей энергии, впадающий временами в состояние вялой апатии; друг, готовый на бескорыстную щедрость и в то же время способный ранить беспощадным сарказмом; человек с замашками адмирала, который вечно винил себя в неудачах; пирующий за столом славы, но всегда остающийся голодным; приветствующий новые общественные идеи и в то же время нетерпимый и фанатичный; веселый и печальный; робкий и отважный; самый активный во второй половине XIX века пропагандист музыки. И все это – Ганс Гвидо Фрейгерр фон Бюлов.

К тому времени, как Рихард Штраус с ним познакомился, он успел уже хлебнуть столько славы и страданий, сколько большинству людей хватило бы на целую жизнь. Ему было пятьдесят четыре, и он был известен всему миру. Штраусу было двадцать, и его никто не знал.

Бюлов больше походил на французского государственного деятеля, чем на немецкого музыканта. Можно было легко представить, как он поднимается со своего места в палате депутатов и парализует своих оппонентов ледяными доводами. Держался он элегантно, подчеркнуто прямо. Худощавую невысокую фигуру венчала голова с высоким лбом. Ходил быстрым нервным шагом, выставив вперед заостренную седеющую бородку. Молодой Штраус, который был далеко не робкого десятка, признавался отцу, что ждал встречи с Бюловым со страхом.

Бюлов родился в Дрездене. Обучаться игре на рояле начал в девять лет. Его учителем был Фридрих Вик, тесть Роберта Шумана. Поощряемый родителями, он сделал слабую попытку порвать с музыкой и начать изучать юриспруденцию. Однако она показалась ему скучной, и он еще глубже погрузился в мир звуков, исследуя разные стили и формы. Несмотря на немецкое происхождение, он обладал разносторонними вкусами и был восприимчив к музыке других народов. Бюлов был прогрессивным музыкантом и с энтузиазмом защищал новаторскую музыку Листа и Вагнера. Когда он услышал, как Лист дирижировал «Лоэнгрином» в Веймаре, он окончательно понял, что его жизнью должна стать не юриспруденция, а музыка. Он добился, что его учителем стал Лист. Вскоре он заявил о себе как о преуспевающем пианисте, виртуозе высокого класса и начал разъезжать с концертами по всей Европе.

Бюлов родился в Дрездене, но считал себя прусским дворянином. Он мог, когда это его устраивало, быть настоящим пруссаком и тут же действовать вопреки всем юнкерским принципам. Он непомерно восхищался Бисмарком, видя в лице канцлера спасителя немецкой нации, хотя по политическим склонностям принадлежал к левому крылу. В 1848 году он целиком поддерживал революцию, а позже, в шестидесятых годах, симпатизировал социалистам. Бюлов презирал толпу и все же был на стороне «народа», что бы он ни подразумевал под этим понятием.

В двадцать семь лет Бюлов женился на дочери Листа Козиме. На первый взгляд казалось, что в этом родстве Бюлова привлекала как дочь, так и отец, что он женился на дочери, чтобы быть ближе к отцу. Отчасти это была правда, но далеко не вся. Козиму и Ганса уже давно связывала если не любовь, то глубокая привязанность друг к другу и общность интеллектуальных интересов. Козима, как и Бюлов, всегда стремилась к расширению своих познаний во всех областях искусства. Расходиться их пути начали позже. Козима разочаровалась в Бюлове: она ожидала, что он станет крупным композитором. Но чем ближе она знакомилась с творчеством Вагнера – особенно когда он проигрывал им отрывки из «Мейстерзингеров», – тем отчетливее понимала, что ее честолюбивой мечте никогда не сбыться. По мере того, как Вагнер все больше интересовал ее как художник, крепла и ее любовь к нему как к мужчине, пока не стала смыслом всей ее жизни. Правда и то, что Бюлов испытывал перед Козимой благоговейный страх, что не способствовало равенству между ними. Бюлов писал: «Для первого мужа она оказалась слишком важной женщиной».

Преданность Бюлова Рихарду Вагнеру была почти рабской. Она поглотила все его существо, и ни уход жены к Вагнеру, ни грязные сплетни вокруг их брака не смогли охладить это обожание.

Бюлов ни разу не сказал ни единого осуждающего слова в адрес своего друга, не желая опускаться до положения обманутого мужа. [31]31
  См.: Нъюман Э.Жизнь Рихарда Вагнера. Т. 3, гл. 21. «На основании всех имеющихся в нашем распоряжении свидетельств утверждение, что Бюлов был «обманут», следует считать неверным. Он давно понял, что Вагнера и Козиму свела вместе сама судьба, и из благородных побуждений, чтобы не причинить Вагнеру и его музыкальной карьере в Мюнхене вреда, пошел на то, чтобы они все трое продолжали этот низкий обман».


[Закрыть]Ни тогда, когда узнал, что Козима живет с Вагнером, ни потом, во время бракоразводного процесса, ни после. Вагнер вынудил его уехать, хотя и на время. Но у Бюлова вызвал протест сам факт изгнания, а не человек, который этому способствовал. До последнего, смертного часа Бюлов оставался верен своему идолу.

Почти всю жизнь Бюлов трудился на четырех поприщах. Карьеру пианиста он совмещал с дирижерской деятельностью. На должность главного дирижера Королевской оперы, как мы уже знаем, его пригласил Вагнер. В-третьих, он был педагогом. В-четвертых – композитором, создавшим ряд довольно слабых произведений. Два из них, которые наиболее часто исполнялись в молодые годы Штрауса, это «Нирвана», симфоническая поэма в стиле Листа, и музыка к трагедии Шекспира «Юлий Цезарь». Но потом они были забыты.

Бюлов никогда не знал покоя, возможно, из-за своей многогранной деятельности. За исключением тех периодов, когда он погружался в отчаяние. Но и тогда он постоянно что-то изучал, читал, писал, обсуждал, философствовал, строил планы. Лист как-то жестко заметил: «Однажды в Милане Россини сказал мне, что в его натуре слишком много всего намешано. Это относится и к тебе. В тебе есть задатки для дюжины профессий: ты музыкант, пианист, дирижер, композитор, писатель, редактор, дипломат и т. д. Но нельзя делать все сразу. И надо иметь чувство юмора». [32]32
  Цит. по кн.: Дю Мулен-Экарт Р.Ганс фон Бюлов.


[Закрыть]

Чувства юмора у него, возможно, и не было, но остроумием он обладал отменным. Это видно по его письмам (он вел переписку со многими известными людьми своего времени), представляющим собой непринужденные послания, написанные в свободном импрессионистском стиле с цитатами на немецком, английском, итальянском, латинском, греческом, а иногда и на польском и русском языках. Он часто изливал свое раздражение остротами, но мог разразиться ими и ради какой-нибудь донкихотской цели. Как Сирано: «Он воюет с вымышленными вельможами, вымышленными святыми, вымышленными героями, вымышленными художниками. Короче – со всеми!»

Высказывание Бюлова, что есть два типа дирижеров – с партитурой в голове и с головой в партитуре, стало расхожей эпиграммой. Что касается интерпретации, то совет его был как прост, так и бесполезен для дирижеров ниже его уровня. «Если вы хорошо знаете партитуру, – говорил он, – то интерпретация получается сама собой». Однажды он обратился к даме, которая сидела в первом ряду, обмахиваясь веером: «Мадам, если вам так необходимо махать веером, делайте это в такт музыке». О посредственном пианисте он говорил: «Его техника позволяет ему преодолевать каждое легкое место с величайшим трудом». В своей уборной он повесил портрет примы-балерины. Как он объяснял, балет его не интересовал, но он обожал эту даму, так как она была единственной женщиной в опере, которая никогда не пела. В Вене к нему как-то подошел случайный знакомый и, смущаясь, сказал: «Держу пари, герр фон Бюлов, вы меня не помните». Бюлов взглянул на него и ответил: «Вы выиграли пари». Однажды он потряс свою ученицу, которая плохо играла, сказав, что ее надо вымести из классной комнаты не метлой, а палкой от метлы. Даже его похвала была, по выражению Брамса, как соль в глазах – вызывала жгучую резь. [33]33
  Афоризм о трех Б – Бах, Бетховен, Брамс – приписывают тоже Бюлову. Еще одна острота непереводима, но говорящих по-немецки она может позабавить. Он сказал о сочинении, которому была присуждена награда: «Je preiser gekrönt, desto durcher fällt es». И еще одна: «Kunst» kommt von «können». Wenn es von «wollen» käme hiesse es «Wulst».


[Закрыть]

Он бичевал все вокруг, не заботясь о собственной безопасности. Поистине Бюлов обладал гениальной способностью вызывать к себе неприязнь, то поступком, то словом нанося оскорбления. В начале его работы в Мюнхене возник спор, можно ли расширить оркестровую яму. Бюлову сказали, что для этого придется убрать два ряда кресел. «Зато в аудитории будет меньше ублюдков», [34]34
  Это вольный перевод. На самом деле он употребил слово «Schweinehunde», что для баварца является грубым ругательством. Позже Бюлов пытался оправдаться, сказав, что употребил это слово в северогерманском значении. В Пруссии это слово не является таким оскорблением. Однако никто не поверил в эту пиквикскую уловку.


[Закрыть]– ответил он. Замечание было немедленно подхвачено прессой.

Бюлов особенно не любил директора Берлинской оперы Георга Гюльсена. На концерте в Берлине, в программу которого он включил марш из оперы Мейербера «Пророк», он заявил, что собирается продемонстрировать, как следует исполнять этот марш и как он не исполняется в «цирке Гюльсена». Оскорбление вызвало очередной скандал.

Каков он был перед публикой? Когда бывал в ударе – вдохновлял ее, создавая атмосферу величайшего наслаждения. Он управлял аудиторией так же, как оркестром. Каждый из присутствующих чувствовал, что перед ним «стоит железный человек непреклонной воли и то, что он предлагает ему, – это высочайшее из возможных искусств». Бюлов обладал даром, присущим всем великим музыкантам, – вдохнуть в музыку жизнь, взволновать ею слушателя. На его концертах публика кричала и плакала. И горе тому, кто опаздывал! Бюлов оборачивался и испепелял его взглядом. Он требовал и добивался абсолютной тишины и не начинал концерт, если слышался хоть малейший шорох. Однажды, когда несколько молодых особ продолжали болтать, Бюлов обернулся и, окинув их грозным взглядом, произнес: «Леди, помните, вы не гуси, спасающие Рим». Большие требования он предъявлял и к терпению слушателей. Так, в первом отделении концерта он мог продирижировать Девятой симфонией, потом объявлялся перерыв, а во втором отделении снова исполнялась Девятая симфония Бетховена! Бывало, что он включал в программу одного концерта сразу три симфонии Бетховена. А как пианист исполнял все пять последних его сонат. Но по настроению мог предложить и «популярную программу», весь вечер исполняя самые любимые публикой произведения.

Бюлов любил обращаться к аудитории с небольшими речами, часто очень милыми и любезными. Ему нравилось поучать. Но порой он говорил и нелепости. Однажды, рассказывая о Бетховене, он стал утверждать, что его музыка посвящена Бисмарку, и в конечном счете приравнял его к Бетховену! Иногда же он просто грубо разглагольствовал перед публикой. В таких случаях, по свидетельству Ами Фай, ученицы Листа, «его лицо словно говорило: «Да кто вы все такие! Плевать я хотел, что вы думаете о моей игре!» [35]35
  Цит. по кн.: Шонберг Г.Великие пианисты.


[Закрыть]Американский критик Джеймс Ханекер слышал в Филадельфии его исполнение Концерта си-бемоль-минор Чайковского, который в предыдущем, 1875, году он впервые исполнил в Бостоне. «Присутствие дирижера, – писал Ханекер, – казалось лишним, поскольку Бюлов сам подавал все указания из-за рояля, при этом отчетливо поносил дирижера, оркестр, произведение и собственную жизнь». [36]36
  Там же.


[Закрыть]Возможно, это было проявлением неуверенности в себе. «Если недовольство собой – самая характерная черта гения, – писал он, – то я могу притязать на гениальность».

После скандала в Мюнхене, когда стала известна связь Вагнера с Козимой, он был в отчаянии, не зная, куда податься, как продолжать свою деятельность в стране, где пресса выставляла его на смех не только как обманутого мужа, но и, согласно расхожей фразе, как «фаворита королевского фаворита». Бюлов впал в отчаяние и писал своему другу Бехштейну: [37]37
  Владелец фирмы роялей марки «Бехштейн», один из старейших друзей Бюлова.


[Закрыть]«Господи! Как я сейчас одинок! Хоть бы все закончилось! Как было бы хорошо, если бы какая-нибудь добрая душа сжалилась надо мной и прислала бы мне в подарок синильной кислоты! Но найдется ли в Берлине такой аптекарь? Я бы завещал ему всю свою библиотеку и все свое имущество». [38]38
  Письмо от 5 августа 1869 года.


[Закрыть]Как видно, он был склонен драматизировать жалость к самому себе. Не намекал ли он на «верного аптекаря» Ромео?

Однако Бюлов не погиб. Слишком сильна в нем была жажда жизни, слишком могуче желание работать, слишком ненасытна любовь к музыке! Пробыв некоторое время в Базеле, он поселился во Флоренции, имел там большой успех как пианист, обзавелся интеллигентными доброжелательными друзьями и подругой в лице молодой итальянской девушки. Однако этот до мозга костей немец не мог навсегда оторваться от своей отчизны. Он уехал в Америку, где много гастролировал как пианист и дирижер (1875–1876), дав не менее ста тридцати девяти концертов. Но два года спустя вернулся в Германию. Работал по приглашению в разных городах – в Баден-Бадене, недолго в Мюнхене, Амстердаме, Лондоне, Санкт-Петербурге, пока в начале 1880 года не согласился принять пост придворного музыкального директора (Hof Musik-Intendant) в Мейнингене.

Мейнингену удалось удержать его на пять лет, период необычайно долгий для такого непоседливого человека. С оркестром этого города он совершал чудеса. При поддержке любящего музыку герцога Мейнингена Георга II Бюлов довел оркестр до неслыханного совершенства, которого еще долго никому не удавалось достичь. Он превратил Мейнинген не только в «город Бетховена» (его собственное выражение), но и прославил его первым исполнением нескольких новых произведений Брамса. Бюлов заставлял оркестрантов выучивать исполняемое произведение наизусть. Вряд ли кто-либо еще добивался от них такого подвига. В Мейнингене он обрел и личное счастье, насколько это было возможно для этого исстрадавшегося человека. Он женился во второй раз, в 1882 году, на актрисе, обаятельной, красивой женщине. Звали ее Мари Шанцер.

Несмотря на огромный объем работы в Мейнингене, она не могла насытить его жажды деятельности. Вначале он планировал продолжить фортепианные гастроли, чтобы собрать средства для Бейрёйта. Его благотворительные концерты в Бейрёйте уже собрали значительную сумму – 25 000 марок. Поставив себе цель довести эту сумму до 40 000 марок, Бюлов дополнил ее из собственных сбережений. [39]39
  Деньги были отвергнуты Вагнером.


[Закрыть]После этого Бюлов пересмотрел свои планы. Не только потому, что не мог надолго покинуть Мейнинген, но и потому, что подписал петицию, которую составил ярый антисемит, некий доктор Бернард Ферстер (впоследствии он стал мужем Елизаветы Ницше). В петиции, направляемой в рейхстаг, содержалось требование объявить немецких евреев гражданами второго сорта. [40]40
  У Вагнера хватило здравого смысла не подписывать петицию, возможно, потому, что в то время его связывали деловые отношения с Германом Леви, Анджелом Нойманом и Йозефом Рубинштейном.


[Закрыть]Бюлов понял, что как концертирующему пианисту ему следует ожидать сокращения «вдвое своей аудитории», поскольку посещающая концерты публика «состояла в большинстве своем из евреев, а не из немцев». [41]41
  Из письма Гансу фон Вольцогену от 10 сентября 1880 года.


[Закрыть]

Штраус познакомился с Бюловым, когда тот был в зените своей дирижерской славы в Мейнингене. Встреча состоялась в Берлине, куда Бюлов привез оркестр на гастроли. В программу концерта он включил «Серенаду» молодого Штрауса. Этим самым он продемонстрировал, что умеет преодолевать личные предубеждения, а также менять свои музыкальные оценки. Вряд ли он захотел бы оказать услугу сыну человека, которого вспоминал с неприязнью. Его первое впечатление от музыки Рихарда Штрауса было неблагоприятным.

Когда Шпицвег спросил Бюлова, как он расценивает некоторые фортепианные пьесы Штрауса, тот ответил: «Фортепианные пьесы Рихарда Штрауса мне совершенно не нравятся – они незрелы и написаны наспех. Не нахожу в них юношеской фантазии. Лахнер (мюнхенский дирижер, но очень посредственный композитор) в сравнении с ним – Шопен. На мой взгляд, мы имеем дело не с гением, а в лучшем случае с талантом, который идет по десять центов за дюжину (60 aufs Schok)». [42]42
  Записка от 22 октября 1881 года.


[Закрыть]Тем не менее, познакомившись с новой работой молодого человека, Бюлов изменил свое мнение. Штраус написал домой: «Бюлов исполнит мою серенаду!!!!» Четыре восклицательных знака свидетельствуют, что новость, которую он сообщал, была из ряда вон выходящей.

В ожидании, когда состоится исполнение его сочинения, Штраус однажды утром развернул газету и с изумлением прочитал, что другой, неизвестный дирижер, некий Бенжамин Билз, объявляет о премьере его «Серенады». Штраус был вне себя. Он ничего об этом не знал. Он немедленно пошел к своему импресарио Вольфу. Тот заверил Штрауса, что тоже ничего не знает и не давал Билзу рукописи. Штраус в ярости отправился на концерт. Предотвратить его он не мог. «Исполнение было очень плохим, слишком замедленным, в оркестре не было слаженности». [43]43
  Письмо отцу от 19 февраля 1884 года.


[Закрыть]И все же произведение имело какой-то успех – но Штраусу это не доставило удовольствия. Он опасался, что Бюлов, услышав об этом, отменит в гневе свое исполнение.

Но, как оказалось, Бюлов «Серенаду» из программы не исключил. Концерт был перенесен на другой день, и дирижировал не Бюлов, а помощник дирижера Мейнингенского оркестра Франц Маннштед. Бюлов сидел в зале и выражал свое одобрение громкими аплодисментами. После концерта Штраус поблагодарил его и спросил, не мог бы он теперь показать ему новую увертюру и симфонию. Бюлов отклонил просьбу. У него не было времени. Нужно было готовиться к гастролям. Свою реакцию Штраус выразил так: «Если бы на моем месте был Брамс, Бюлов в три часа ночи выпил бы чашку черного кофе и принялся бы изучать партитуру». [44]44
  Письмо отцу от 29 февраля 1884 года


[Закрыть]Но возможно, в будущем, как надеялся Штраус, Бюлов и для него это сделает. Тем не менее он был, наверное, доволен достигнутым, потому что услышал не только свое сочинение в исполнении великолепного оркестра, но и добрые слова от Бюлова в адрес своего отца. К удивлению Рихарда, Бюлов помнил Франца как «прекрасного музыканта, чей инструмент обладал красивейшим звучанием. У него прекрасная фразировка и художественное чутье. Я многому у него научился. Напишите ему об этом». [45]45
  Там же.


[Закрыть]

Встреча закончилась тем, что Бюлов заказал Штраусу написать сочинение специально для Мейнингенского оркестра. Штраус немедленно принялся за работу, и к лету у него была готова Сюита для ансамбля духовых инструментов си-бемоль-мажор (Соч. 4). Бюлов предложил изменить последовательность четырех частей сочинения, но в конечном итоге остался доволен. Он предложил также после репетиций в Мейнингене исполнить произведение в Мюнхене, куда на гастроли собирался оркестр. Более того, пожелал, чтобы на утреннем концерте перед приглашенной публикой молодой композитор сам встал за дирижерский пульт. Штраус охотно согласился, хотя еще никогда не держал в руках дирижерскую палочку. Спросил только, когда он сможет провести репетицию, и получил ошеломляющий ответ, что на гастролях у оркестра на репетиции времени нет. Отказаться от предложения Бюлова было немыслимо, и Штраусу ничего не оставалось, как только попытаться управлять оркестром или, по крайней мере, делать вид, что он им управляет. Это событие несколько поубавило у Штрауса самомнения, хотя бы ненадолго. Но худшее было еще впереди. Когда перед концертом Штраус зашел к Бюлову в отель, он сразу понял, что тот был в сквернейшем настроении. Пока они поднимались по лестнице концертного зала «Одеон», он поносил Мюнхен, уверяя, что у него еще не зажили раны, которые Мюнхен нанес ему и Вагнеру; ругал Перфаля, а «Одеон» назвал помесью церкви и биржи. Короче говоря, как вспоминал Штраус, «он был крайне неприятен, каким умел быть только он, когда злился».

Штраус дирижировал в полусознательном состоянии. Единственное, что он потом помнил, что не совершил все-таки грубейших ошибок. Бюлов не захотел слушать, как дебютировал за дирижерским пультом его молодой протеже. Куря одну сигарету за другой, он яростно вышагивал по Зеленой комнате. Когда Штраус вернулся, его отец, глубоко растроганный, вошел в комнату через противоположную дверь, намереваясь поблагодарить Бюлова. При виде Франца Бюлов взорвался. «Он набросился на моего отца как разъяренный лев. «Не за что меня благодарить, – кричал он, – я не забыл, что вы со мной сделали в этом проклятом городе. А то, что сделал сегодня я, это не ради вас, а ради таланта вашего сына». Отец, не сказав ни слова, вышел из музыкальной комнаты, которую давно покинули все остальные, видя, как разбушевался Бюлов». [46]46
  Штраус Р.Воспоминания о Гансе фон Бюлове.


[Закрыть]

Хотя Бюлов был самым знаменитым сторонником Штрауса, другие тоже признавали его расцветающий талант. Серенада для духовых инструментов, которая способствовала знакомству Штрауса и Бюлова, была исполнена приблизительно за год до берлинского концерта дирижером Францем Вюльнером, далеко не безызвестным дирижером. То здесь, то там, при раздробленности музыкальной жизни Германии, творчество Штрауса начинало привлекать внимание музыкантов. Он не мог остаться незамеченным, поскольку его сочинения появлялись одно за другим – Увертюра до-минор, Соната для фортепиано си-минор, Соната для виолончели фа, Концерт для скрипки ре-минор, Концерт для валторны ми-бемоль. Все они были в традиционном стиле, написаны профессионально, но, в сущности, не оригинальны и не убедительны. Для того чтобы создать нечто самобытное, Штраусу надо было преодолеть влияние своего классического образования, хотя и давшего ему профессиональные навыки. Удивительно, какое огромное количество нотной бумаги Штраус исписал для своих ранних творений. Шпицвег издавал их одно за другим. Правда, издателя одолевали сомнения, и он жаловался Бюлову, что терпит убытки. «Не отказывайтесь от него, – советовал Бюлов. – Через пять лет вы будете на нем зарабатывать». Это было точное предсказание: через пять лет состоялась премьера «Дон Жуана».

Но как обстояло дело с симфонией? (Раннюю попытку Штрауса вряд ли можно принимать во внимание.) Чтобы называться композитором, немецкий автор музыкальных произведений был обязан иметь на своем счету симфонию. Штраус взялся за дело всерьез, и через три месяца у него была готова Симфония фа-минор, которую он сам ставил намного выше своего первого, теперь отвергнутого детища. Хотя в полном смысле ее нельзя было даже назвать симфонией. В ней было довольно привлекательное скерцо, но очень слабый финал. В целом получилась взболтанная смесь из Мендельсона и Шумана, в которую было добавлено несколько капель горечи в виде современных гармоник.