355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джордж Фрейзер » Флэш по-королевски » Текст книги (страница 1)
Флэш по-королевски
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 17:02

Текст книги "Флэш по-королевски"


Автор книги: Джордж Фрейзер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ФЛЭШ ПО-КОРОЛЕВСКИ
Из «Записок Флэшмена»
(1842–1843 и 1847–1948)
Обработка и публикация
Джорджа Макдоналда Фрейзера

Посвящается Кейт, в очередной раз, а также: Роналду Колмену, Дугласу Фэрбенксу-мл., Эрролу Флинну, Бэзилу Рэтбоуну, Луису Хейворду, Тайрону Пауэру, и прочим из их компании


Пояснительная записка

Второй пакет «Записок Флэшмена» – этого обширного собрания рукописей, обнаруженного на распродаже в Лестершире в 1965 году, – продолжает рассказ о карьере автора, Гарри Флэшмена, с момента, где обрывается первый их фрагмент, то есть с осени 1842 года. Первый пакет содержит описание изгнания Флэшмена из школы Рагби в 1839 году (что нашло отражение в книге Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна») и последовавшие за этим событием этапы военной карьеры героя в Англии, Индии и Афганистане. Второй пакет охватывает два отдельных периода: по нескольку месяцев из 1842–1843 и 1847–1848 годов. Интригующая лакуна длиной в четыре года будет освещена, как можно догадаться из замечаний автора, в какой-то другой части его мемуаров.

Настоящая часть записок имеет важное историческое значение, так как описывает встречи Флэшмена с некоторыми персонами, получившими всемирную известность – в том числе с одним выдающимся государственным деятелем, чей образ и поступки переживают ныне существенную переоценку в трудах историков. Рукопись также представляет и определенный литературный интерес, поскольку без всякого сомнения наличествует связь между немецкими приключениями Флэшмена и одним из наиболее популярнейших романов викторианской эпохи.

Так же как в случае с первым пакетом (переданным мне мистером Пэджетом Моррисоном, владельцем «Записок Флэшмена») я ограничился лишь исправлением легких орфографических погрешностей автора. Там, где Флэшмен касается исторических фактов, он удивительно точен, особенно если учесть, что мемуары написаны им, когда ему было уже за восемьдесят. Места, где автор, как кажется, допускает мелкие неточности, оставлены мною в тексте без изменения (например, он называет боксера Ника Уорда «чемпионом» в 1842 году, хотя на деле Уорд утратил этот титул в предыдущем году), тем не менее я добавил в соответствующих местах необходимые замечания.

Как большинство мемуаристов, Флэшмен бывает небрежен, когда речь идет о точных датах; случаи, когда их оказалось возможным установить, оговорены мною в комментариях.

Дж. М. Ф.



I

Будь я хоть наполовину тем героем, за которого меня все держали, или хотя бы сносным солдатом, Ли выиграл бы битву при Геттисберге, и, скорее всего, захватил Вашингтон. Это совсем другая история, которую я поведаю в свое время, если старость и бренди не успеют меня прикончить раньше. Упоминаю про этот факт исключительно лишь для того, чтобы показать, как ничтожные мелочи определяют ход великих событий.

Ученые мужи, конечно, с этим не согласятся. «Политика, – скажут они, – и хитроумные схемы государственных деятелей – вот что решает судьбы наций; мнения интеллектуалов, сочинения философов – они управляют человечеством». Ну, возможно, они вносят некий вклад, но по моему опыту, ход истории часто зависит от того, что кто-то маялся животом или не выспался. Иногда это может быть напившийся в стельку моряк или вильнувшая задом аристократическая шлюха.

И потому, заявляя, что мое хамское обращение с одним иностранным подданным изменило ход европейской истории, я недалек от истины. Если бы хоть на миг я мог представить, каким важным станет этот человек, я был бы вежлив с ним как паинька – да-да, я – «здрасьте-пожалуйста, чего изволите, сэр», и так далее. Но будучи молодым и глупым, я принял его за одного из тех, кому мне позволено хамить безнаказанно, как то: слугам, проституткам, старьевщикам и иностранцам – и потому дал волю своему поганому языку. В конечном итоге это едва не стоило мне головы, уж не говоря о перекраивании карты мира.

Случилось это в сорок втором году, когда я едва вышел из юношеского возраста, но был уже знаменит. Я сыграл выдающуюся роль в фиаско, известном как Первая Афганская война, [1]1
  Первая Афганская война 1839–1842 гг. – Здесь и далее примеч. переводчика.


[Закрыть]
за что оказался увенчан лаврами героя, награжден королевой и сделался кумиром всего Лондона. О том, что всю кампанию я провел в состоянии самого постыдного ужаса – врал, обманывал, блефовал и спасал свою шкуру бегством при первой возможности – никто, кроме меня, не догадывался. Если кто-то и подозревал, то помалкивал. Уже тогда не считалось хорошим тоном поливать грязью имя отважного Гарри Флэшмена.

Если вы читали первую часть моих мемуаров, вам все уже известно. Я упоминаю об этом здесь на тот случай, если пакеты окажутся разрознены; поэтому вам стоит знать: перед вами правдивая история о лишенном чести трусе, испытывающем извращенную гордость от того, что он сумел сделать карьеру в тот славный прекрасный век, хотя и был наделен множеством пороков и совершенно лишен добродетелей – впрочем, возможно, именно благодаря этому.

Да, таким я был в сорок втором: высокий, стройный; любимчик лондонского общества, предмет обожания в Конной гвардии (хотя я был всего лишь капитаном); обладатель красавицы-жены. Я был по видимости богат, вращался в лучших компаниях, мамаши кудахтали надо мной, а мужчины уважали как великолепного beau säbreur. [2]2
  Рубака, фехтовальщик (фр.).


[Закрыть]
Мир лежал предо мной словно устрица, и мне надо было быть совсем дураком, чтобы не вскрыть его своей шпагой.

О да, то были золотые деньки. Идеальное время быть героем наступает тогда, когда война окончена и остальные парни мертвы, да упокоит Господь их души, а вам остается пожинать лавры.

Даже то, что Элспет наставляет мне рога, не слишком омрачало мою радость. Глядя на ее ангельское личико, белокурые локоны и выражение идиотской наивности, вы никогда бы не подумали, что перед вами самая распутная шлюха, когда-либо рожденная женщиной. Но я не сомневался, что за месяц с момента моего возвращения домой, мои рога подросли по меньшей мере вдвое. Поначалу я злился и вынашивал месть, но у нее же водились деньги, знаете ли – благодаря треклятому шотландскому денежному мешку, ее папаше, – и вздумай я разыгрывать из себя ревнивого супруга, то мигом оказался бы на Квир-стрит [3]3
  Выражение «оказаться на Квир-стрит» означает «остаться без гроша». Такой улицы в Лондоне на самом деле не существовало, это было нарицательное наименование для кварталов бедноты и должников.


[Закрыть]
без крыши над головой. Так что я помалкивал, и платил ей той же монетой, развлекаясь со шлюхами в свое удовольствие. Странная сложилась ситуация: мы оба знали, что к чему (по крайней мере я полагал, что ей все известно, но с такой дурой, как она ни в чем нельзя быть уверенным), но изображали из себя счастливую семейную пару. Причем время от времени кувыркались в постели и получали от этого удовольствие.

Но реальная жизнь текла своим чередом – оставляя в стороне респектабельное общество, я стремительно вливался в нее: бездельничал, играл, пил и распутствовал по всему городу. Эпоха отчаянных сорвиголов близилась к концу: на троне сидела королева, чьи ледяные бледные ручки – так же как и лапы ее твердозадого муженька – уже протянулись к жизненной артерии нации, с ханжеским смирением перекрывая кислород добрым старым порядкам. Начиналось то, что теперь зовут викторианской эрой. Здесь ценилась респектабельность; на смену бриджам пожаловали брюки, исчезли декольте, а взгляды полагалось стыдливо опускать долу; политики стали трезветь, торговля и промышленность входили в моду, аромат ладана вытеснял перегар бренди. Эпоха повес, дельцов и денди уступала место эре педантов, проповедников и зануд.

Но мне хотя бы выпала возможность присутствовать при кончине той эпохи, и я от души вносил свой вклад. Еще можно было проиграться в пух и прах в Ганновер-сквер, нализаться в стельку в «Сайдер-Селларс» или «Лестер-филдс», подцепить шлюху на Пикадилли, стянуть у полицейского ремень или шлем в Уайтхолле, а на обратном пути бить стекла и орать пьяные песни. Пока случалось, что в карты спускали целое состояние; происходили дуэли (правда, я держался подальше от этого: единственная моя дуэль, в которой мне благодаря обману удалось стяжать громкую славу, имела место за несколько лет до того, и у меня не было желания повторять этот опыт). Жизнь еще била ключом, если хотите знать. Больше такого уже не было; говорят, что в наши дни молодой король Эдвард делает все от него зависящее, чтобы понизить моральный градус нации, но я сомневаюсь, что ему достанет стиля: парень выглядит как мясник.

Как-то вечером мой приятель Спидикат – он учился со мной в Рагби, и с момента, как я сделал первый шаг к славе, так и увивался вокруг меня – намекнул, что нам стоит заглянуть в одно новое местечко в Сент-Джеймсе: полагаю, речь на самом деле шла о Майнор-клаб. [I*] [4]4
  [I*] – Комментарии Фрейзера к тексту, отмеченному римскими цифрами, см. в конце книги.


[Закрыть]
«Мы можем для начала попытать счастья за игорным столом, потом наверху, со шлюхами, – заявляет он, – а потом отправиться в Креморн, поглядеть на фейерверк и увенчать ночные похождения доброй порцией ветчины, пунша, а может, и еще несколькими девчонками». Звучало заманчиво, и, выудив несколько монет у Элспет, которая собиралась на Стоур-стрит, послушать как некий мистер Уилсон поет шотландские песни (о, Боже!), мы со Спиди направились в Сент-Джеймс. [II*]

Все пошло наперекосяк с самого начала. По дороге в клуб Спиди пришла мысль залезть в один из этих новых омнибусов: он намеревался повздорить с кондуктором по поводу оплаты и вывести его из себя – кондукторы омнибусов слыли известными сквернословами, и Спиди решил, что получится жутко весело, если довести кондуктора до белого каления и понервировать пассажиров. [III*] Но кондуктор оказался Спиди не по зубам: он просто вышвырнул нас вон, не произнеся ничего более красочного, чем «черт вас побери», предоставив пассажирам вдоволь потешиться на наш счет, что не добавило нам ни очков, ни хорошего настроения.

Да и клуб оказался форменным притоном – цены аховые, даже на арак и чируты, а стол для фараона кривой, как линия русской пехоты, и такой же неприступный. Это всегда так: чем приличнее публика, тем грязнее игра. Мне приходилось играть в наполеон на австралийских приисках, ставя на кон золотой песок; держать банк при игре в двадцать одно на торговом корабле в южных морях; блефовать в покер на извозчичьем дворе в Додж-сити, выложив на попону револьверы – но нигде и никогда не встречал я такого жулья, какое каждый вечер собирается в лондонском клубе.

Мы спустили несколько гиней, после чего Спиди говорит:

– Это все не слишком весело. Я знаю игру получше.

Я кивнул, и мы, подцепив в игровом зале пару девиц, потащили их наверх, чтобы сыграть в мушку на раздевание. Я положил глаз на ту, что поменьше – маленькую рыжую чертовку с ямочками на щеках. «Если я не распакую ее за дюжину партий, – сказал я себе, – то, значит, я утратил свой талант передергивать». Но то ли мы выпили лишнего, поскольку закупили изрядное количество арака, хоть и такого дорогого, то ли шлюшки тоже мухлевали, но в итоге я оказался раздет до исподнего, в то время как маленькая бестия сняла с себя только башмачки и перчатки.

Она покатывалась со смеху, и я начал выходить из себя, но тут на нижнем этаже поднялся невообразимый шум. Послышался топот, крики, свистки, стук и лай собак.

– Сматываемся! – раздался чей-то вопль. – Это ищейки!

– Господи! – вскричал Спиди, хватая бриджи. – Это рейд! Надо валить отсюда, Флэш!

Шлюхи в панике завизжали, но я выругался и, оттолкнув их, схватил свои вещи. Не так-то просто одеваться, когда ищейки висят у тебя на хвосте, но мне хватило ума понять, что нам не уйти далеко, если мы не будем в полной экипировке – попробуйте-ка прогуляться по Сент-Джеймсу вечером, держа штаны под мышкой!

– Бежим! – кричит Спиди. – Они сейчас придут!

– А нам что делать? – заскулила рыжая потаскуха.

– Делайте, что сочтете нужным, – говорю я, влезая в башмаки. – Приятной вам ночи, леди.

И мы со Спиди выскользнули в коридор.

Везде царил хаос. Создавалось впечатление, что в игровом зале идет всеобщая потасовка: треск ломающейся мебели, визг проституток, чей-то рык: «Именем королевы!» Спускаясь, мы видели выглядывающих из дверей комнат перепуганных шлюх и мужчин разной степени раздетости, мельтешащих в поисках дороги к бегству. Один жирный подонок, совершенно голый, молотил в дверь, истошно крича: «Люси, спрячь меня!»

Но он зря старался, и бросив, на него прощальный взгляд, я заметил, как толстяк пытается укрыться за софой.

В наши дни люди даже не представляют, как дьявольски суровы были законы сороковых по отношению к игорным притонам. Полицейские постоянно устраивали рейды на них, а владельцы держали сторожевых собак и дозорных на случай облавы. В большинстве заведений имелись также специальные потайные места для игорного снаряжения. Так что карты, кости и столы исчезали в один миг, и поскольку у полицейских не было права проводить обыск, то при отсутствии доказательств, что здесь шла игра, их действия трактовались как незаконное вторжение и взлом. [IV*]

Очевидно, им удалось-таки накрыть «Майнор-клаб» на горячем, и, если нам не удастся по-быстрому сделать ноги, нас ждет полицейский участок и скандал в газетах. Внизу заверещал свисток, шлюхи завизжали и попрятались за дверьми, послышался топот поднимающихся по лестнице ног.

– Давай сюда, – говорю я Спиди, и мы ринулись в другом направлении. Там оказалась верхняя площадка. На ней никого не было, и мы скорчились под перилами, выжидая, что будет. В двери внизу уже колотили. Кто-то подбежал к нам. Это был миловидный пухлый юноша в розовом сюртучке.

– Ах, боже мой! – простонал он, растерянно оглядываясь. – Что скажет матушка? Где же спрятаться?

– Давай сюда, – говорю я ему, быстро пораскинув мозгами, и показываю на закрытую дверь.

– Да благословит вас Господь, – говорит он. – А как же вы?

– Мы задержим их. Ну давай же, болван.

Он исчез внутри. Я подмигнул Спиди, стянул у него с груди шейный платок и бросил его у закрытой двери. Потом мы на цыпочках прокрались в комнату на другой стороне площадки и спрятались за дверью, которую я предусмотрительно оставил распахнутой настежь. Судя по отсутствию активности и толстому слою пыли, этот этаж явно был заброшен.

Тут появились ищейки. Увидев платок, они издали радостный клич и выволокли розового юнца наружу. Как я и рассчитывал, нашу комнату они не тронули, здраво рассудив, что никто не станет прятаться за открытой дверью. Мы стояли не шелохнувшись, пока полисмены топтались на лестничной площадке, выкрикивая команды и веля розовому юноше прикусить язык. Затем вся гурьба спустилась вниз. Там, судя по всему, полицейские строили своих пленников, причем в весьма грубых выражениях. Не так часто им удавалось провести успешную облаву, и теперь у них появился шанс отыграться сполна.

– Святой Георг, ну и хитер ты, Флэши, – прошептал Спиди. – Полагаю, мы спасены.

– Побегал бы ты с мое от этих проклятых афганцев, – отвечаю я, – тоже выучил бы все, что полагается знать о прятках.

Но в глубине души я тоже был доволен, что мой трюк сработал. Мы нашли слуховое окно, и на нашу удачу поблизости располагалась достаточно покатая крыша соседнего, оказавшегося пустым, дома. Мы влезли на его чердак, спустились два пролета по лестнице и через заднее окно выбрались в переулок. Пока все шло прекрасно, но Спиди пришла в голову мысль, что здорово было бы обойти дом и с безопасного расстоянию полюбоваться на то, как легавые уводят своих пленников. Я согласился, что будет весело, и мы, приведя себя в порядок, прогулочным шагом направились к концу улицы.

Что и говорить, у дверей «Майнор-клаб» собралась целая толпа желающих поглазеть на представление. Бобби в своих высоких шапках и ремнях оцепили подъезд, откуда арестованных препровождали в крытые кареты. Мужчины либо шли молча, понурив головы, либо поносили полицейских на чем свет стоит; шлюхи по большей части плакали, хотя некоторые пытались брыкаться и царапаться.

Будь мы поумней, то держались бы на расстоянии, но стало темнеть, и мы подошли поближе. Мы пробрались к краю толпы, и надо же было случиться, что как раз в этот момент вывели того юнца в розовом сюртуке, хнычущего и бледного. Спиди рассмешил его несчастный вид, и повернувшись ко мне, он пропел:

– Слушай, Флэши, что же скажет мама?

Юнец, видно, услышал; он обернулся и заметил нас. Взвизгнув, эта презренная шавка указала на нас:

– Они тоже были там! Эти двое – они тоже прятались!

Если бы мы не дрогнули, никто бы ничего не доказал, но инстинкт бегства укоренился во мне слишком глубоко: не успели бобби повернуться к нам, я уже мчался как заяц. Увидев, что мы бежим, они бросились в погоню. У нас получилась неплохая фора, но недостаточная, чтобы успеть скрыться из глаз, нырнув за угол или в подворотню; Сент-Джеймс – чертовски плохой район, чтобы бегать от полиции: улицы слишком широкие, и нет укромных переулков.

Поначалу нас разделяло ярдов пятьдесят, но потом они начали приближаться – особенно двое, размахивающие дубинками и приказывающие нам остановиться. Я почувствовал, что начинаю хромать. Мускулы сломанной при Джелалабаде ноги еще не совсем восстановились, каждый шаг отдавался болью в бедре.

Спиди это заметил и замедлил бег.

– Эгей, Флэш! Ты что, отбегался?

– Нога, – говорю я. – Больше не выдержу.

Он бросил взгляд за спину. Вопреки плохой характеристике, которую дает ему Хьюз в «Школьных годах Тома Брауна», Спидикат был храбрым, как терьер, и готовым в любой миг ввязаться в драку – совсем не то, что я. [V*]

– Понятно, – говорит он. – Тогда к дьяволу все. Давай остановимся и покончим с ними. Их только двое… хотя нет, проклятье, там позади еще. Покажем всем, на что мы способны, старина.

– Без толку, – прохрипел я. – Я не в состоянии драться.

– Предоставь это мне, – кричит он. – Я задержу их, пока ты не скроешься. Да не стой тут, парень: разве ты не понимаешь, что не к лицу герою Афганистана оказаться в кутузке? Жуткий скандал. Не беспокойся обо мне. Ну, идите сюда, ублюдки в синих мундирах!

Он развернулся посреди дороги, обзывая их и приглашая подойти ближе.

Я не колебался. Если найдется такой осел, что готов принести себя в жертву ради Флэши, – значит сам виноват, пусть получает по полной. Оглянувшись, я увидел, как он остановил одного из бобби ударом прямой левой и сцепился со вторым. Потом я свернул за угол, ковыляя со всей скоростью, которую позволяла больная нога. Я добежал до конца улицы, пересек площадь; бобби еще не показались. Обогнул разбитый в центре садик, и тут нога буквально подломилась.

Привалившись к изгороди, я отдыхал, судорожно хватая воздух. Издалека до меня долетал боевой клич, который все еще издавал Спиди. Где-то неподалеку послышался топот. Оглядевшись в поисках убежища, я увидел пару экипажей, стоящих у дома, выходящего на огороженный садик. До них было недалеко, а оба возницы сидели в первом из экипажей, обсуждая лошадей. Меня они не видели; если мне удастся доковылять до второго и забраться внутрь, ищейки останутся с носом.

Хромать бесшумно не так и просто, но мне удалось незамеченным добраться до экипажа, открыть дверь и укрыться в нем. Я скорчился, чтобы меня не было видно и, затаив дыхание, стал прислушиваться к звукам погони. Несколько минут все было тихо. «Потеряли след», – подумал я, и тут услышал новый звук. От двери одного из домов донеслись женский и мужской голоса. Раздался смех, пожелания доброй ночи, цоканье шагов по мостовой и скрип подножки. У меня перехватило дыхание, а сердце бешено забилось; дверь экипажа распахнулась, стало светло, и я осознал, что смотрю в глаза одной из самых красивых девушек, которых мне доводилось встречать.

Нет, самой красивой. Когда я оглядываюсь назад и вспоминаю женщин, которых знавал: блондинок и брюнеток, худеньких и полных, смуглых и белолицых – их сотни, сотни… – я не могу найти ни одной, что могла бы сравниться с ней. Одну ногу она поставила на подножку, руки, придерживающие юбку из алого сатина, были отведены назад, открывая взору белоснежную грудь, на которой сверкало колье из бриллиантов, соперничающих своей роскошью с ниткой жемчуга в ее иссиня-черных волосах. Большие темные глаза уставились на меня, а губы, не слишком большие, но полные и алые, приоткрылись в удивленном вздохе.

– Господи боже! Мужчина! Какого черта вы тут делаете, сэр?

Должен вам признаться, такого рода приветствие не часто можно было услышать из уст леди в дни молодой королевы Виктории. Любая другая завизжала бы и рухнула в обморок. Подумав, я решил, что в данной ситуации лучше всего сказать правду.

– Я прячусь.

– Это-то я вижу, – говорит она. В голосе ее слышались нотки приятного ирландского акцента. – Но от кого? И почему в моем экипаже, не потрудитесь ли объяснить?

Я не успел ответить, поскольку из-под ее локтя появилось лицо мужчины. При виде меня он выругался по-иностранному и подался вперед, словно желая защитить даму.

– Умоляю, я не причиню вреда, – торопливо заверил я. – За мной гнались… полиция… нет, нет, я не преступник, честное слово. Я находился в клубе, когда туда нагрянула облава.

Мужчина по-прежнему не сводил с меня глаз, зато женщина приоткрыла ротик в очаровательной улыбке, и рассмеялась, откинув голову. Я улыбнулся самой заискивающей улыбкой, какую смог изобразить, но мое обаяние произвело на ее спутника не больший эффект, чем если бы я был Квазимодо.

– Убирайся отсюда немедленно! – отрезал он ледяным тоном. – Немедленно. Слышишь?

Я сразу же почувствовал к нему крайнее нерасположение. И не только из-за его манер или выражений, но еще и из-за внешнего вида. Он был высок, примерно с меня ростом, узок в бедрах и широк в плечах, и при этом чертовски привлекателен. У него были серые глаза и одно из тех четко очерченных лиц в обрамлении русых волос, при виде которого вспоминаешь про моральный облик скандинавских богов – в любом случае, он был слишком правильным, чтобы находиться в компании с такой жгучей красоткой.

Я попытался было что-то сказать, но он снова рявкнул на меня. И тут на помощь мне пришла женщина.

– Ах, оставь его, Отто, – говорит она. – Разве ты не видишь, что это джентльмен?

Я собирался сердечно поблагодарить ее, как вдруг на мостовой послышались тяжелые шаги и мрачный голос спросил, не видели ли здесь джентльмена, пробегающего через площадь. Ищейки снова напали на след, и на этот раз загнали меня в угол.

Но не успел я даже рта раскрыть или пошевелиться, как леди уселась в экипаж и прошептала:

– Вставай с пола! Ну же, болван!

Я подчинился, несмотря на боль в ноге, и плюхнулся рядом с ней на сиденье. Тут ее компаньон, лопни его глаза, и говорит:

– Вот тот человек, констебль. Арестуйте его.

Сержант просунул голову в дверь, оглядел нас и в сомнении спрашивает русоволосого:

– Этот джентльмен, сэр?

– Конечно, кто же еще?

– Ну… – бобби пришел в замешательство, видя, что я сижу важный, как король. – Вы уверены, сэр?

Блондин издал еще одно чужеземное проклятие, и сказал сержанту, что уверен, обозвав его дураком.

– Ах, Отто, прекрати, – говорит вдруг леди. – Сержант, это и вправду слишком жестоко с его стороны. Он разыгрывает вас. Этот джентльмен с нами.

– Розанна! – блондин вышел из себя. – Что ты задумала? Сержант, я…

– Не валяй дурака, Отто, – говорю я, входя в роль, и вспыхиваю от радости, чувствуя как леди сжала мою ладонь. – Залезай к нам и поедем домой. Я устал.

Иностранец одарил меня разъяренным взором; между ним и сержантом разразилась ожесточенная перебранка, доставлявшая леди Розанне невероятное удовольствие. Подошли кучер и другой констебль. Тут сержант, весь спор хмуро косившийся на меня, снова просовывает голову в экипаж и говорит:

– Постойте-ка. Я вроде как вас знаю. Вы не капитан Флэшмен, а?

Я кивнул. Он выругался и стукнул кулаком по двери.

– Герой Джулуулабада! – заорал полисмен.

Я скромно улыбнулся мисс Розанне, глядевшей на меня удивленными глазами.

– Защитник форта Пайпера! – продолжает констебль.

– Ну да, да, – говорю я. – Все в порядке, сержант.

– Гектор Афганистана! – не успокаивался полисмен, явно не чуравшийся прессы. – Проклятье! Вот это да!

Он весь расцвел в улыбке, что совсем не понравилось моему обвинителю, который злобно требовал моего ареста.

– Он беглец, – настаивал Отто. – Он забрался в наш экипаж без разрешения.

– Да заберись он без разрешения хоть в Букингемский дворец, я бы пальцем не шевельнул, – говорит сержант, поворачиваясь ко мне. – Капрал Вебстер, сэр, Третий гвардейский полк. Был под началом майора Макдоналда при Угумоне, [5]5
  Речь идет о сражении при Ватерлоо в 1815 году. Ферма Угумон стала местом решающей схватки между англичанами и французами.


[Закрыть]
сэр.

– Для меня честь познакомиться с вами, сержант, – говорю я, пожимая ему руку.

– Это для меня честь, сэр, ей-богу. Но довольно, пора покончить с этим. – Он повернулся к блондину. – Вы ведь не англичанин, а?

– Я прусский офицер, – говорит Отто, – и я требую…

– А капитан Флэшмен – английский офицер, так что вы не можете ничего требовать, – говорит сержант. – И все, не стоит нарываться. – Он козырнул и подмигнул мне. – Доброй вам ночи, сэр. И вам, мэм.

Мне показалось, немца хватит апоплексический удар, таким разъяренным он выглядел, и настроение его вовсе не улучшилось, когда раздался безжалостный смех Розанны. Он с минуту стоял, глядя на нее и кусая губы, потом она овладела собой и говорит:

– Ну, хватит, Отто, залезай в экипаж. Ох, не могу… – она расхохоталась снова.

– Я счастлив, что повеселил тебя, – говорит он. – Ты выставила меня дураком, ты только этим и занимаешься сегодня вечером. – Вид у него был чертовски злой. – Ну, хорошо, мадам, не исключено, что вы еще пожалеете об этом.

– Не надо дуться, Отто, это всего лишь шутка. Залезай и…

– Я бы предпочел лучшую компанию, – продолжает он. – Я имею в виду настоящих леди. – И, отсалютовав шляпой, он отошел от двери экипажа.

– Ну так черт с тобой! – крикнула она, внезапно приходя в ярость. – Кучер, гони!

И надо же тут мне было раскрыть рот! Перегнувшись через нее, я крикнул:

– И как ты смеешь так обращаться с леди, ты, грязный иностранный пес!

Уверен, промолчи я тогда, немец бы про меня забыл, поскольку весь его гнев сосредоточился на ней. Но теперь Отто обратил свои ледяные глаза в мою сторону и принялся сверлить меня ими. На мгновение я почувствовал страх – в лице этого человека читалась смертельная угроза.

– Я тебя запомню, – пообещал он.

К своему изумлению я заметил в его глазах отблеск любопытства. Немец подошел на шаг ближе. Любопытство исчезло. Отто запоминал меня, и одновременно ненавидел.

– Я тебя запомню, – снова сказал он.

Экипаж тронулся, оставив Отто стоять у обочины.

Несмотря на мгновенный приступ страха, который он пробудил во мне, плевать я хотел на его угрозы: опасность миновала, я овладел собой, а все мое внимание поглощала несравненной красоты загадка, сидевшая рядом. У меня появилась возможность оценить ее профиль: широкая бровь, волосы цвета воронова крыла, маленький, но при том слегка изогнутый нос, пышные губки сердечком, твердый аккуратный подбородок, и дерзко выпирающие из-под алого сатина белые груди.

Аромат ее духов, бросаемые искоса взгляды и звуки хрипловатого, чувственного голоса – все влекло к ней. Любой скажет вам: оставьте Гарри Флэшмена наедине с такой женщиной, и неизбежно происходит одно из двух – либо звучат вопли и пощечины, либо леди капитулирует. Иногда и то и другое одновременно. Я с первого взгляда понял, что в данном случае воплей и пощечин не будет, и оказался прав. Когда я поцеловал ее, прошло не более секунды, чем ее губы раскрылись в ответ. Я тут же намекнул на свою больную ногу, заметив, что нежные женские прикосновения способны умерить боль в мышцах. Она с игривой улыбкой согласилась, а свободной рукой с удивительным искусством отражала все мои домогательства до тех пор, пока мы не добрались до ее дома, находившегося где-то в Челси.

К этому моменту я находился уже на такой стадии возбуждения, что едва мог удержать руки в покое, пока она отпускала служанку и провожала меня в салон, весело щебеча о том и о сем и действуя со спокойствием опытной шлюхи. Едва закрылась дверь, я положил этому конец, стиснув ее груди и препроводив даму на кушетку. Ее реакция была неописуемой: она обхватила меня руками и ногами, вонзив мне в спину свои ноготки. Ее яростный способ заниматься любовью вызывал почти что ужас: мне приходилось встречать страстных женщин, и немало, но мисс Розанна скорее напоминала дикое животное.

Второй раз, уже ночью, получился еще более горячим, чем первый. Теперь мы оказались в постели, и на мне не было одежды, способной защитить от укусов и царапин; я протестовал, но это было все равно что говорить с сумасшедшей. Она даже начала колотить меня чем-то тяжелым и твердым – видимо, расческой – и к моменту, когда ее стоны и дерганье прекратились, мне показалось, что я совокуплялся с мотком колючей проволоки. [VI*] Я был избит, исцарапан, изранен и искусан с головы до пят.

В промежутках же она была совершенно другой: веселой, остроумной, и мало кто мог бы сравниться с ее очаровательным голосом и манерами. Выяснилось, что я имею дело с Мэри Элизабет Розанной Джеймс – вот так, не меньше, – женой одного офицера, так кстати отсутствующего в городе по делам гарнизонной службы. Подобно мне, она лишь недавно вернулась из Индии, где он служил. Жизнь в Лондоне казалась ей смертельной тоской – все ее знакомые скучные снобы, нет и намека на тот размах, к которому она привыкла. Ей хотелось попасть обратно в Индию или хотя бы чем-нибудь поразвлечься. Вот почему мое появление в экипаже было воспринято столь благосклонно: ей пришлось коротать невыносимо унылый вечер среди друзей мужа в сопровождении немца Отто, которого она нашла редкостным занудой.

– Одного взгляда на человека, который делает вид, что в нем есть… ну, искорка, что ли, – для меня было достаточно, – говорит она. – Дорогой, я бы не выдала тебя полиции, будь ты хоть убийцей. А еще это был шанс сбить спесь с этого прусского осла: можешь ты представить, что у человека, имеющего столь шикарную внешность, в жилах течет ледяной уксус?

– Кто он такой?

– Отто? А, один из немецких офицеров, совершающих турне по загранице. Иногда мне кажется, что в нем сидит какой-то бес, только хорошо прячется: Отто ведет себя так безупречно, потому что, как и все иностранцы, желает произвести на англичан впечатление. Сегодня, в надежде вдохнуть хоть искорку жизни в это собрание педантов, я предложила им продемонстрировать испанский танец – так тебе бы показалось, что я ляпнула нечто неприличное. Они даже не сказали: «Ах, дорогая!». Просто склонили головы на бок, как делают эти английский дамы, желая показать, что им дурно.

И она наклонила головку, изогнувшись на кровати, словно нагая нимфа.

– Но в глазах Отто я заметила блеск, хоть и на мгновение. Сдается мне, что со своими немецкими девицами у себя в Шенхаузене, или как он там называется, парень вовсе не так застенчив.

Я подумал, что для Отто это слишком, что и высказал.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю