Текст книги "Даниэль Деронда"

Автор книги: Джордж Элиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

IV

Не только дочери м-с Мейрик, но и Деронда, при всей серьезности его образования, при неожиданном появлении Миры должны были признать, что они совсем незнакомы с современным еврейством и еврейской историей. Деронда считал, что еврейская религия совершенно мертвая, и ее могут изучать только одни специалисты. Но на примере Миры он видел, что эта религия заставляет еще биться сердца людей, и во время путешествия по Европе с сэром Гюго он с любопытством стал заглядывать в синагоги и интересоваться старинными книгами о евреях.

Раз Деронда зашел в синагогу во Франкфурте и случайно сел на одной скамейке со стариком, который сразу обратил на себя его внимание своей замечательной фигурой. Обыкновенная еврейская одежда и талес, то есть, белое покрывало с голубой бахромой, надеваемое во время богослужения, были на нем поношенные; но большая седая борода и круглая поярковая шляпа обрамляли прекрасный профиль, похожий на итальянский и еврейский. Он тоже с любопытством посмотрел на Деронда. Когда служба кончилась, Даниэль встал, молча поклонился своему соседу и хотел выйти из синагоги, как почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку. Он обернулся и увидел перед собой соседа, который сказал:

– Извините, молодой человек… Позвольте узнать ваше имя… Кто ваш отец… ваша мать?

– Я англичанин, – резко ответил Деронда.

Старик подозрительно взглянул на него, приподнял шляпу и молча отошел. Деронда понимал, что ответил он резко, – но что же было ему делать? Не мог же он сказать совершенно постороннему человеку, что не знает, кто были его отец и мать. Наконец, самый вопрос старика был слишком фамильярен и. вероятно, вызван был случайным сходством с кем-нибудь другим.

Вскоре после посещения франкфуртской синагоги Деронда возвратился в Англию и нашел Миру совершенно изменившейся. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выражение лица представляли приятную противоположность с тем видом, в каком он увидел ее впервые. Он провел у Мейрик весь вечер.

По просьбе Мэб, Мира спела одну из арий Бетховена. Голос у нее был не сильный, но очень приятный. Внимательно прослушав ее пение, Деронда сказал:

– Кажется, музыка никогда не доставляла мне такого удовольствия.

– Вам нравится мое пение? Как я рада! – воскликнула Мира со счастливой улыбкой. – Я, по-видимому, могу зарабатывать им, давая уроки. М-с Мейрик нашла мне двух учениц, и оне платят мне по золотому за урок.

– Я знаю несколько дам, которые доставят вам много уроков, – сказал Деронда. – Вы не откажетесь петь в обществе?

– Нет, я непременно хочу зарабатывать деньги… Вероятно, я найду ее в бедности, – я говорю о своей матери. Ей пригодится.

В продолжение всего вечера, о чем бы ни заходил разговор, Мира всегда припоминала свою мать, – видно было, что она очень ее любит. Деронда твердо решил разыскать ее мать и брата, хотя не находил нужным спешить.

Однако, он начал часто посещать отдаленные кварталы Лондона, населенные преимущественно небогатыми евреями, заходил в синагоги во время службы, заглядывал в лавки, рассматривал с любопытством еврейские лица. Раз в маленьком переулке Деронда увидал на окне скромной лавочки закладчика красивые серебряные застежки, вероятно, от старинного католического молитвенника, и, вспомнив, что леди Малинджер любила подобное предметы старины, остановился, чтобы их подробнее рассмотреть. В ту же минуту на пороге лавки полился молодой человек, лет тридцати, очевидно, еврей, и приветливо сказал:

– Здравствуйте, сэр!

Боясь приставаний с его стороны, Деронда, ответив на его приветствие, перешел на другую сторону улицы, откуда ясно была видна вывеска лавки: «Эздра Коган. Меняют и чинят часы и золотые вещи».

Имя Эздры Коган могло, конечно, стоять на сотне лавок, но Деронда прежде всего поразило, что еврей-лавочник вполне подходит к возрасту брата Миры.

Через несколько дней он снова нашел эту лавку, но еще не знал, – как ему поступить, если бы, несмотря на все ожидания, Эздра Коган оказался братом Миры. Поэтому он шел медленно и останавливался почти перед каждой лавкой. В окне лавки старых книг Деронда обратил внимание на давно отыскиваемую им биографию польского еврее Соломона Меймана и вошел в лавку.

В узкой, темной лавке Деронда увидал человека, поразившего его с первого взгляда. Он сидел за конторкой и читал газету; одежда на нем была поношенная, а цвет лица у него был до того желтый, пергаментный, что трудно было определить его года. При входе Деронда он положил газету и взглянул на него; в голове молодого человека мелькнула мысль, что такие лица, вероятно, были у еврейских пророков во времена вавилонского плена. Это был настоящий еврейский тип, с пламенным, энергичным выражением лица, на котором были видны следы физических страданий и отвлеченной мысли. Черты лица, резко очерченные, лоб не высокий, но широкий и окаймленный курчавыми, черными волосами.

– Что стоит эта книга? – спросил Деронда.

– На ней нет никакой пометки, а г. Рам обедает, – ответил еврей. – Я же только караулю лавку без него. Но позвольте вас спросить – вы, значит, интересуетесь еврейской историей?

– Да, интересуюсь, – ответил Деронда.

В ту же минуту старик вскочил, схватил руку Деронлы и взволнованно спросил:

– Вы, может быть, нашей национальности?

– Нет, – покраснев, отвечал Деронда.

В ту же минуту еврей отдернул свою руку, и его возбужденное лицо приняло равнодушное, грустное выражение.

– Я думаю, г. Рам согласится взять полгинеи, сэр, – холодно сказал он.

Эта неожиданная перемена в еврее очень поразила молодого человека. Он купил книгу и пошел в лавку Эздры Когана, резко отличавшегося своим лоснящимся, толстым лицом от только что встреченного им еврея, кроме Когана, в лавке была его мать, – энергичная женщина, лет за пятьдесят. В ней ничего не было отвратительного, грубого, и Деронда с дрожью в сердце сознавал, что она могла быть матерью Миры, – к тому же, и брови у обеих имели одинаковое очертание. В лавку вошли еще жена Эздры с маленькими детьми – мальчиком лет шести, девочкой лет четырех и грудным ребенком. Деронда, рассматривая застежки, в то же время присматривался к хозяевам лавки. Он ласково шутил с детишками, чем приобрел расположение всей семьи.

– Эго у вас единственные внуки? – осторожно спросил Деронда старуху.

– Да, это единственный мой сын, – ответила та, с любовью смотря на Когана.

– А у вас нет дочери?

Лицо старухи сразу изменилось. Она закусила губу, опустила глаза и, отвернувшись от Деронда, стала рассматривать висевшие за ней индейские платки. Коган, смотря на Деронда, приложил палец к губам и заговорил о другом. Любопытство Даниэля было сильно возбуждено, – он хотел поближе познакомиться с семьей, разузнать, что ему было нужно, а потому придумал новый предлог еще раз зайти сюда.

Деронда сказал Когану, что хочет заложить бриллиантовое кольцо, и они условились, что Деронда зайдет к Когану вечером.

Вечером он снова пришел к Когану, уже в комнату. Самого Эздры не было дома. Комната и все домашние поразили Деронда торжественностью, так как это был канун субботы. Большая комната освещалась красивой бронзовой люстрой с семью рожками, в которых горело масло. Среди комнаты стоял большой стол, покрытый снежно-белой скатертью. На столе стояли большое синее блюдо и два старинных серебряных подсвечника, а перед ними лежала толстая книга.

Старуха-бабушка была в темно-желтом платье, с толстой золотой цепочкой вместо ожерелья. На молодой г-же Коган был блестящий костюм, красный с черным, на шее длинная нитка фальшивых жемчугов; младший ребенок спал в колыбели, покрытый пунцовым одеялом; девочка сияла в желто-янтарном платье, а мальчик с гордостью выставил свои красные чулки и черную плисовую куртку. Деронда был оказан самый радушный прием.

Вскоре пришел Эздра. Он, не снимая своей шляпы и не обращая никакого внимания на гостя, остановился посреди комнаты и, простирая руки над головами обоих детей, благословил их. Потом его жена вынула из колыбели малютку и также поднесла ему под благословение. Только после этого он обратился к Деронда и заговорил с ним о закладе. Покончив с делом, Коган пригласил Деронда разделить с ними трапезу, и Деронда с удовольствием согласился. После этого все встали вокруг стола, на котором находилось только одно блюдо, покрытое салфеткой. Г-жа Коган поставила перед мужем фаянсовую чашку с водой для омовения рук. Он надел шляпу и громко воскликнул: – Мардохей!

В ту же минуту из соседней комнаты раздался голос: «Сейчас!», и Деронда с любопытством посмотрел на отворенную дверь. К величайшему своему удивлению, он увидал на пороге того еврее, которого утром встретил в книжной лавке. Мардохей также с удивлением взглянул на Деронда, молча сел на противоположном конце стола и холодно поклонился гостю…

За ужином Деронда все время думал об интересовавшем его вопросе, думал и о Мардохее. На последнем не было праздничной одежды, но вместо утреннего, поношенного, черного сюртучка на нем было светлое, коричневое пальто, сильно севшее от стирки; эта новая одежда еще сильнее подчеркивала его энергичное лицо, окаймленное темными волосами. Деронда заметил, что Мардохею давали самые плохие куски, как обыкновенно поступают с бедными родственниками по старинному обычаю…

Коган искусно поддерживал общий разговор, но из него Деронда не мог узнать ничего интересного для себя.

– А вы, вероятно, всю жизнь занимались науками? – обратился он к Мардохею.

– Да, я изучал кое-что, – ответил он спокойно.

– Вы занимаетесь книжной торговлей?

– Нет, я только заменяю книгопродавца Рама во время обеда, – произнес Мардохей, смотря на Даниэля с прежним интересом.

Приглядываясь к нему, Деронда убедился, что Мардохей составляет полную противоположность Когану. Когда после ужина Мардохей ушел в другую комнату, Деронда, обращаясь к Когану, сказал:

– Это, кажется, замечательный человек.

Но тот пожал плечами и ударил себя пальцем по лбу, ясно указывая, что Мардохей, по его понятиям, не в здравом уме.

– Он ваш родственник?

– Нет, – ответил Коган, – я его держу из милости. Он прежде работал на меня, но потом захворал и до того ослабел, что я его призрел. Он – большая мне помеха, но его присутствие приносит благословение нашему дому, и он учит сына. Кроме того, он чинит часы и золотые вещи.

Деронда едва мог удержаться от улыбки при этой смеси доброты и желания оправдать ее расчетом. Деронда ушел, не добившись никакого результата, но хотел придти через месяц для выкупа кольца. Он твердо решил тогда поближе познакомиться с Мардохеем, который его сильно заинтересовал и от которого он мог узнать все подробности о Коганах, между прочим, и причину, – почему нельзя было спрашивать у старшей г-жи Коган, – была ли у нее дочь.

Деронда на некоторое время должен был уехать в поместье сэра Гюго. Когда он возвратился в Лондон, у него на квартире жил Ган Мейрик, который вернулся из Рима и которого Деронда уговорил раньше поселиться у него, так как у м-с Мейрик было тесно.

Зайдя к м-с Мейрик, Деронда увидел, что Мира казалась веселее прежнего и в перый раз при нем смеялась, рассказывая, как Ган представлял различные пародии, не меняя костюма.

– До приезда Гана мы не думали, что Мира умеет смеяться, – заметила м-с Мейрик.

– Какое счастье, что сын и брат возвратился в этот дом, – произнесла Мира: – с каким удовольствием я слушаю всегда, как они вспоминают все вместе о прошлом. Небесное счастье иметь мать и брата; я этого никогда не испытала.

– И я также, – невольно добавил Деронда.

– Как жаль, – продолжала Мира; – мне бы хотелось, чтобы вы в жизни видели одно доброе.

Последние слова она произнесла с жаром, устремив глаза на Даниэля.

V

Мардохей был большой мечтатель. Уже давно замечая, как его физические силы все более слабеют, и чувствуя умственное одиночество, он пламенно желал найти юное существо, которому мог бы передать все сокровища своего ума, найти душу, настолько близкую, чтобы она продолжала работу его жизни.

Постоянно изучая людей с одной неизменной целью, он, наконец, ясно определил, чего искал; он пришел к тому убеждению, что желанный человек должен представлять полную противоположность ему. Такой еврей, образованный, хорошо развитой, энергичный, должен вместе с тем отличаться красотой, силой, здоровьем, быть изящным человеком, привыкшим к светскому обществу, красноречивым и не нуждающимся в деньгах. Он на себе должен доказать, что блеск и величие доступны евреям, а не оплакивать судьбу своего народа среди нищеты и физического бессилия. Составив в своем уме идеал отыскиваемого человека, Мардохей часто бродил по картинным галереям, английским и заграничным, но редко встречал на картинах юное, красивое. величественное лицо, способное на геройские подвиги. Однако, он не унывал и верил, что мечты его осуществятся.

За последнее время жажда воплотить свою идеальную жизнь в другом существе становилась все пламеннее по мере того, как я с нее выяснялась фигура физической смерти. В таком настроении он впервые увидал Деронда в книжной лавке. Лицо и вся фигура молодого человека поразили его необыкновенным сходством с идеалом, который он носил в сердце. Тем большее отчаяние почувствовал он, когда Деронда сказал, что он не еврей.

Но когда он увидал Деронда в тот же день за столом у Коганов, то нееврейское происхождение Деронда потеряло для Мардохее всякое значение, и первое впечатление воскресло с новой силой. Теперь он постоянно видел Деронда, во сне и наяву, в лучезарном свете рождающегося дня.

Мардохей знал, что незнакомец придет для выкупа своего перстня, и ждал его с нетерпением.

Между тем, и Деронда неотступно думал о нем. Раз он в лодке отправился в Сити, в книжную лавку Рама, где надеялся увидеть Мардохее. Думая о семействе Коганов, о которых он хотел собрать сведения у этого чахоточного еврея, он мало-помалу задумался об этой странной личности.

Занятый подобными мыслями, Деронда греб изо всей силы и вскоре подплыл к мосту, где он хотел выйти. Было четыре часа, и серенький день медленно умирал среди пурпурного блеска заходящего солнца. Деронда утомился от тяжелой гребли и, передав весла яличнику, надел пальто и, случайно подняв голову, неожиданно увидал Мардохее, пристально смотревшего на него с моста. Мардохей уже давно заметил приближавшуюся лодку и не сводил с нее глаз с каким-то нервным предчувствием… Деронда замахал ему рукой, и Мардохей торжественно снял шляпу…

Деронда вышел на берег и подошел к Мардохею.

– Я к вам, в книжную лавку, – сказал Деронда, здороваясь.

– И я ожидал вас, – отвечал Мардохей торжественно. – О, я жду вас здесь уже пять лет.

Впалые глаза Мардохее с глубокой любовью смотрели на Деронда, который быль глубоко тронут этой нежностью, хотя невольно вспомнил намек Когана на сумасшествие Мардохее.

– Я буду очень рад, если могу быть вам полезен, – искренно ответил он.

– Пойдемте в книжную лавку, – продолжал Мардохей, – мне уже пора: Рам скоро уйдет и оставит нас одних.

Через десять минут они были уже в маленькой, освещенной газом, книжной лавке.

– Вы не знаете, что привело вас сюда и соединило нас, – сказал Мардохей; – но вы видите, что жизнь моя быстро склоняется к закату, что свет меркнет. Вы пришли вовремя.

– Я рад этому, – с чувством ответил Деронда.

– Все это видимые причины, – почему я в вас нуждаюсь, – продолжал Мардохей, – но тайные причины относятся к давнему времени моей юности, когда я учился в другой стране. Тогда мои идеи и были ниспосланы мне свыше, и я почувствовал, что в сердце моем бьется сердце всего еврейского народа. Я учился в Гамбурге и Гетингене, изучал судьбы моего народа и знакомился со всеми отраслями науки. Я был молод, свободен и не знал бедности, потому что с детства научился ремеслу. Я пламенно стремился собрать еврейский народ в одно место, найти для него свой центр. Но все, к кому я ни обращался, отворачивались, от меня; я обращался к влиятельным, знатным и богатым евреем, – но никто меня не хотел слушать. Я говорил, что наши высшие наставники совращают нас с истинного пути, а мне отвечали: «Не вам их учить!» Правда, я тогда был уже беден, удручен семейными заботами и являлся к богатым в нищенской одежде, со связкой еврейских рукописей.

– Я доставлю вам средства для напечатания вашего труда, – сказал Деронда.

– Этого мало, – поспешно ответил Мардохей: – вы должны быть не только моей правой рукой, но моей второй душой, второй жизнью. Вы должны иметь мою веру, мои надежды…

Мардохей положил руки на плечо Деронда, и лицо его сияло торжеством.

– Разве вы забыли, – тихо отвечал Деронда, – что я не принадлежу к вашей расе?

– Не может быть, – отвечал Мардохей шепотом, – вы не знаете вашего происхождения.

– Почему вам это известно? – с испугом спросил Деронда.

– Я знаю, знаю! – нетерпеливо воскрикнул Мардохей. – Почему вы отрицаете, что вы еврей?

Он не подозревал, что затрагивает самую чувствительную струну в сердце Деронда, который очень мучился от незнания своего происхождения. После минутного колебания Деронда дрожащим голосом отвечал:

– Я никогда не видел своих отца и матери и не знаю, – кто они, но думаю, что они англичане.

– Все откроется, все узнается, – торжественно произнес Мардохей.

В это время вернулся книготорговец Рам, и они пошли к лавке Когана. Дорогой они уговорились для беседы пойти в небольшой клуб, где собирались знакомые Мардохее. Приходя к лавке Когана, Деронда вдруг вспомнил о цели своего посещения Мардохея и спросил:

– Скажите, – почему с матерью Когана нельзя говорить о ее дочери?

– Я знаю, почему, – ответил Мардохей, – но я живу у них, и все, что слышу, останется тайной.

Деронда покраснел от этого непривычного для него упрека, решил не ходить к Коганам и простился с Мардохеем, обещая в субботу или в понедельник зайти за ним.

Свидание с Мардохеем произвело на Деронда сильное впечатление. Он видел, что уже начинает подпадать под влияние этого странного еврея, начинает проникаться его идеями и даже готов заняться осуществлением его мечты.

В «небольшом клубе, куда дня через четыре Мардохей привел Деронда, было человек десять таких же бедных, как Мардохей, евреев-ремесленников. Они здесь собирались для обсуждения разных научных вопросов и, главным образом, для философских споров. В этот вечер как-то само собой они заговорили о еврейском вопросе, и Мардохей говорил особенно горячо, убежденно, при чем видно было, что он говорит, главном образом, для Деронда, – доказывал возможность осуществления его мысли – создания нового еврейского государства.

Когда собрание разошлось, и Мардохей остался в клубе один с Деронда, он после некоторого молчания заговорил:

– По нашему учению души умерших воплощаются в новые тела для большего совершенствования; выйдя из пришедшего в ветхость тела, душа может соединиться с другой, сродственной ей, душой и продолжать вместе с ней свою земную задачу. Когда моя душа освободится от этого изнуренного тела, она присоединится к вашей душе и совершит предназначенное ей дело. Вы будете продолжать мою жизнь с той минуты, когда она внезапно оборвется. Я вижу себя в один памятный день моей жизни. Утреннее солнце заливало лучезарным светом набережную Триеста; греческий корабль, на котором я отправлялся в Бейрут в качестве приказчика одного купца, должен был выйти в море через час. Я был тогда молод, здоров. Я сказал себе: «Пойду на Восток, посмотрю там землю и народ, чтобы лучше потом проводить в жизнь свою мысль». Стоя на берегу, я ждал своего товарища, как вдруг он подошел ко мне и сказал: «Эздра, вот письмо тебе».

– Эздра? – воскликнул Деронда вне себя от изумления.

– Да, Эздра, – отвечал Мардохей, совсем уйдя в свои воспоминания; – я ожидал письма от матери, с которой был постоянно в переписке. Я распечатал конверт, и первые слова возвратили меня с небес на землю: «Эздра, сын мой!..»

Мардохей остановился, и Деронда, затаив дыхание, ожидал продолжения его рассказа. Странная, невероятная мысль блеснула в его голове.

– У моей матери было много детей, – продолжал Мардохей, – но все они умерли, кроме меня, старшего, и младшей дочери, составлявшей всю ее надежду. – «Эздра, сын мой, – писала она, – он украл ее и увез; они никогда не возвратятся». Моя судьба была подобна судьбе Израиля. За грех отца душа моя подверглась испытанию, и я должен был отказаться от своего большего дела. Существо, давшее мне жизнь, находилось в одиночестве, в нищете, в несчастий. Я отвернулся от блестящего, теплого юга и пошел на север. Время было холодное, в пути я переносил всевозможные лишения, чтобы сохранить матери последние мои деньги. Под конец пути я провел одну ночь под открытым небом, на снегу, и с того времени началась моя медленная смерть. Явившись к матери, я должен был работать. Кредиторы отца все у нее отобрали, и здоровье ее было совсем расстроено горем о пропавшем ребенке. Часто по ночам я слышал, как она плакала, и, встав, молился вместе с нею, чтоб милосердное небо спасло Миру от зла.

– Миру?… – повторил Деронда, желая убедиться, что слух его не обманывал, – вы сказали: – Миру?

– Да, так звали мою маленькую сестру.

– Вы никогда не имели известий о ней? – спросил Деронда, как можно спокойнее.

– Никогда, и до сих пор не знаю, – услышана ли наша молитва, и спасена ли Мира от зла. После четырех лет страданий моя мать умерла, и я остался один среди горя и болезни. Но что об этом говорить? Теперь это прошло, – прибавил Мардохей, смотря на Деронда с радостью. – Мое дело будет закончено другим, и гораздо лучше.

С этими словами он судорожно сжал руку Деронда, сердце которого сильно билось. Неожиданное открытие, что Мардохей – брат Миры, придало его отношениям к чахоточному еврею новую нежность. Но он молчал, боясь сказать Мардохею при его возбужденном состоянии, что его сестра жива и достойна его.

Деронда теперь обдумывал, – как устроить их жизнь. Мира, конечно, захочет жить вместе с братом, и потому вдвойне надо позаботиться о доставлении ему всех удобств, особенно необходимых в его болезненном положении.