Текст книги "Константин Великий. Первый христианский император"

Автор книги: Джордж Бейкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Борьба продолжалась. Накануне Пасхи эдикт о запрещении церкви был обнародован в Сирии, к июню его текст был известен во всех провинциях, принадлежащих Максимиану, Констанций получил возможность изучить документ, реальное применение которого видел его сын в Никомедии… Вскоре после этого появился второй эдикт, предписывающий арестовать всех христианских священников. Скоро тюрьмы оказались переполнены. Доносы, аресты, пытки и террор стали неотъемлемой частью повседневной жизни. Во многом эти меры принесли свои плоды; однако покорность сотен обычных людей с лихвой искупалась упорством немногих мучеников.

Среди них были люди, готовые, в порыве христианского рвения, принять мученическую смерть, но ни на йоту не отступить от своей веры; те, кто рассчитывал спасти таким образом свою загубленную душу, и те, кто предпочитал мученичество обычной рутине, все они были готовы страдать – и вовсе не молча. Гибель святых сопровождалась яростными протестами и потоками страстной риторики.

Тот факт, что среди приверженцев христианской веры нашлось так много мужчин и женщин, готовых умереть за нее, объясняется достаточно просто. Христианство было самым интересным явлением того времени. Оно было одной из немногих тем, на которую можно было рассуждать с абсолютной свободой и бесконечно долго. Вообще говоря, люди жаждут сильных чувств. Обычный средний римлянин, стремившийся к эмоциональной встряске, посещал стадион и театр, как мы ходим на скачки или в кино. И тот же римлянин равнодушно следил за выхолощенными обрядами официального язычества, с их искусственным весельем, стандартными эмоциями и мишурным блеском. В храмах даже не раздавали подарков. Христианство предлагало нечто другое и гораздо более интересное – подлинные сильные чувства, кипящую страсть, ужасную опасность; настоящие мучения и героев, горящих на костре за свою веру. Религия, которая может предложить людям такие сенсационные развлечения, наверняка обретет массу последователей. Можно еще добавить, что церковь бесплатно раздавала хлеб и рыбу, когда они у нее были; когда ни хлеба, ни рыбы не оказывалось, она обещала справедливый суд и вечную жизнь.

303 год был годом виценалий, двадцатилетнего юбилея Диоклетиана. В Риме это событие праздновалось с большим размахом. Оно дало Иовию и Геркулию возможность встретиться и обсудить вопрос о церкви. Максимиан всецело поддерживал политику Галерия. Каким образом Диоклетиан истолковал этот факт, неизвестно; однако он заставил Максимиана поклясться, что тот откажется от императорской власти одновременно с ним.

Среди обсуждаемых вопросов был, видимо, и вопрос о позиции Констанция, который уже в те времена проводил собственную политику молчаливой поддержки христианства. Пристрастия Галерия были давно и хорошо известны. Он всячески насаждал культ божественных близнецов, покровителей римлян. Для его соперника самым естественным было искать поддержки у сторонников другой веры – именно это и сделал Констанций. Епископы считали его своим другом, хотя никто никогда не смог бы подтвердить это мнение какими-либо высказываниями цезаря.

Христианство распространялось и приобретало вес в первую очередь в городах. Его идеи, прозвучавшие впервые в суматохе средиземноморских торговых центров, набирали силу в тех городах, где пытливый дух греков оказывал на римлян самое большое влияние. Христианство никогда не было религией крестьянства, хотя в нем присутствовали отдельные элементы, которые со временем сделали его привлекательным и для сельского населения. Но на данном этапе новая религия вербовала себе сторонников из среды ремесленников и торговцев, которые знали цену деньгам и разбирались в законах финансовой жизни.

Не следует забывать известную пословицу, что рыбак рыбака видит издалека. В определенном смысле законы и заповеди христианства были лишь нормами жизни цивилизованного общества, подкрепленными изощренной теологией, за которой стоял авторитет бессмертного и милостивого бога. Ни один государственный деятель, взглянувший на законы христианства под этим углом зрения, не стал бы преследовать людей, разделявших подобные идеи.

В соответствии с древней традицией, во время празднования виценалий открывались двери всех тюрем. Убийцы и грабители, выйдя на свободу, сразу начали славить Диоклетиана и Максимиана. Епископов, священников и других опасных преступников, принадлежащих христианству, прежде чем отпустить на свободу, подвергали допросу. Их освобождали только на определенных условиях. Сначала они должны были принести жертву господину и Цезарю Августу. Местных правителей уведомили, что если потребуется применить «убеждение», чтобы христианин выполнил это требование, то он вправе это сделать. Это был так называемый «третий эдикт».

Таким образом, борьба еще более обострилась. Более слабые духом были освобождены из тюрем, в то время как те, кто был готов страдать до конца, столкнулись со всевозможными видами шантажа и угроз, с помощью которых их вынуждали отказаться от своей веры. Иногда попытки местных властей проявить милосердие выливались в прискорбные эпизоды, когда протестующих христиан волокли в суд, объявляли принесшими требуемую законом жертву и (не всегда вежливо) выдворяли из зала. Самых упорных отправляли (часто в плачевном состоянии) назад в тюрьму, где они яростно молились до следующего раза… И пока существовали такие люди, правительство не могло считать себя победившим.

За 13 дней до официального окончания торжеств Диоклетиан, будто влекомый дьяволом, внезапно покинул Рим и направился домой. Еще не доехав до Равенны, он простудился; и, хотя его приближенные, как могли, старались облегчить для него путешествие, в Никодемию Диоклетиан прибыл полностью больным и разбитым. Христиане не преминули указать, что удача отвернулась от Диоклетиана, когда он начал преследование христиан.

Когда же он подписал третий эдикт, его звезда закатилась.

Диоклетиан не появлялся на публике до 1 марта, а когда вернулся, был очень слаб, словно сам Бог указал на него обвиняющим перстом, и создавалось впечатление, что он больше не вернется к активной жизни.

Диоклетиан всегда считал началом своего правления день смерти Кара в 283 году. Через десять лет он назначил цезарей. Если считать от этой даты, двадцать лет истекли в 303 году, и 17 сентября 304 года двадцатая годовщина избрания Диоклетиана должна была отмечаться в Халкедонии. Срок пришел, но Диоклетиан не сложил своих полномочий и, казалось, не собирался этого делать. В начале года произошло событие, из-за которого он меньше, чем когда-либо, хотел выпустить бразды правления из своих рук. Этим событием было оглашение четвертого эдикта, выпущенного, когда он еще не оправился от болезни. Согласно этому эдикту, политика властей коренным образом пересматривалась и последователям христианства теперь грозила смертная казнь. Реально автором этого эдикта был Максимиан.

Теперь Диоклетиану пришлось признать, что Галерий медленно, но верно добился неограниченной свободы действий и реальной власти. Попытка обуздать его провалилась. Иовий чувствовал, что надвигается катастрофа.

Галерий прибыл в Никомедию. Он уже заручился обещанием Максимиана уйти в отставку вместе с Диоклетианом и теперь явился к августу. После долгих и бесплодных разговоров Галерий угрозами вынудил Диоклетиана, больного и находившегося в политической изоляции, сложить с себя полномочия. Появление Галерия в Никомедии фактически означало переворот. Он не просто заставил Диоклетиана отречься от власти, но добился назначения своих протеже на освободившиеся посты цезарей.

Его триумф казался полным. Констанций, которого все происходящее касалось самым непосредственным образом, был далеко и почему-то хранил молчание.

После отставки Диоклетиана и Максимиана Констанций и Галерий получили титул августа. Согласно первоначальному плану, новыми цезарями должны были стать Максенций, сын Максимиана, и Константин, сын Констанция. Галерий утверждал, что не сможет работать с Максенцием, а о кандидатуре Константина не желал даже слышать. Он хотел видеть рядом с собой людей, на которых бы он мог полностью полагаться в проведении своей политики. На удивленный вопрос Иовия, кого он же предлагает назначить цезарями, он назвал одного из своих полководцев – Севера и своего племянника Максимина Дазу. Галерий упорствовал, и Диоклетиан в конце концов согласился, заявив, что он снимает с себя всякую ответственность.

У него, собственно, и не было выбора: он знал, что его схема тетрархии не предусматривала никакого механизма, позволявшего разрешать споры о престолонаследии.

Такое решение означало смертный приговор христианской церкви.

Не дожидаясь 17 сентября, Диоклетиан 1 мая 305 года отрекся от власти. Церемония проводилась с соблюдением всех формальностей. Диоклетиан выступил перед собранием военных со своей последней речью.

Он сослался на плохое здоровье и необходимость отдохнуть от забот и заявил, что передает власть людям, которые лучше справятся с работой… Для его аудитории личности новых августов и цезарей не должны были быть неожиданностью. Все заранее знали, что имена назовет прежний правитель. Поэтому, когда он назвал имена Севера и Максимина Дазу как новых цезарей, слушатели поначалу онемели от изумления. Некоторые предполагали, что Константин – который был близок к Диоклетиану, – должно быть, принял имя Максимин при назначении цезарем… Когда Галерий оттолкнул Константина и представил собравшимся абсолютно незнакомого им человека, все были поражены. Однако никаких протестов не последовало. Дискуссии тогда не были в порядке вещей. Надо заметить, что этот шаг представлял больше опасности для Галерия, чем для Константина, поскольку неразумно ввергать в изумление массу людей, которые не могут высказать своего мнения.

Облачив Максимина в свое императорское одеяние, Диоклетиан сошел с помоста, став снова просто Диоклом, и отправился в Салону, в свою родную Далмацию. Часто воздух родины благотворно сказывается на здоровье людей; и Иовию суждено было прожить еще много лет, наслаждаясь мирной жизнью простого человека.

Одновременно в Милане Максимиан, также официально сообщив о своем уходе в отставку, удалился в свое поместье в Лукании, оставив Севера заниматься делами.

Глава 4
Начало пути. Йорк

Пока в Никомедии происходили все эти события, Констанций хранил молчание. В данный момент он не мог бросить вызов Галерию, и непонятно было, хватит ли у него сил когда-нибудь это сделать. Его здоровье было уже не то, что раньше… Галерий на это и рассчитывал. Пока что он вышел из игры абсолютным победителем. Старый Констанций, по его расчетам, должен был скоро умереть. Константин находился при дворе в Никомедии и не мог причинить ему вреда. Со смертью Констанция Галерий получал всю полноту власти. Казалось, час его торжества близок. Могла ли какая-то сила помешать ему?

Констанций прежде всего решил освободить Константина. Слезное письмо, которое он послал в Никомедию, умоляя дать ему возможность насладиться перед смертью обществом своего сына, вызвало у Зверя лишь презрительную усмешку. Глупо ожидать, что он отпустит Константина живым из Никомедии. Даже и в существующей ситуации он представлял определенную угрозу. Что ж, с Константином в любой момент мог произойти один из тех несчастных случаев, которые почему-то иногда приключаются с неудобными людьми. Чаще всего это бывали «несчастные случаи» на охоте. Вся будущая история Европы висела на волоске в дни, последовавшие за отречением Диоклетиана.

Поскольку между двумя августами до сих пор не было открытого противостояния, Галерий не мог просто отказать Констанцию. Требовалось соблюсти видимость приличий… Поздно вечером Галерий выразил свое согласие на отъезд Константина и отдал подобающие распоряжения. Затем он отправился спать, решив, что утром вопрос решится сам собой. Константин не мог уехать, не сообщив об этом императору. Именно тогда император мог бы под каким-либо предлогом переменить свое решение или же послать человека вперед с соответствующим приказом… Он еще не выбрал, какой из этих двух вариантов предпочтительнее.

Следующим утром он так и не пришел к определенному решению. Намеренно пробыв в покоях до полудня, он затем послал за Константином.

Мы никогда не узнаем, что Галерий собирался сказать Константину, поскольку его люди сообщили ему, что Константин покинул дворец еще накануне вечером, поскольку получил на это разрешение, и теперь уже 15-й час находился в пути… Ярость Галерия можно понять. Он отдал приказ настичь беглеца, однако в ответ услышал, что почтовых лошадей на дорогах не осталось. Зверь буквально рыдал от бессильного гнева. И у него была на это веская причина.

Вероятно, большинство людей, спасшихся от Галерия, постарались бы ехать как можно быстрее. Константин вошел в историю, наравне с Диком Терпином, как знаменитый беглец: он начал путь за Босфором, пересек пролив, добрался до Дуная, прошел через альпийские перевалы и закончил свое путешествие на равнинах Шампани и Пикардии. Говорят, по пути он подрезал сухожилия всем почтовым лошадям [17]17
  Так утверждает Зосим. Это утверждение вызвало много возражений (Гиббон.Т. 1. С. 398), однако вряд ли человек, перед которым стоял вопрос, жить ему или умереть, стал бы переживать из-за нескольких лошадей. Без свежих запасных лошадей не имело смысла отправлять погоню, и Константин мог не опасаться, что его опередит вестовой с приказом об аресте.


[Закрыть], вероятно, выхода у него не было – он не должен был останавливаться ни перед чем, если хотел спастись. Однако погоня, судя по всему, отстала прежде, чем он достиг Адрианополя, а после этого он уже был у себя дома. Как только он пересек иллирийскую границу, он оказался в землях, где слово его отца являлось законом, и там он мог немного отдышаться. 1600 с лишним миль – не пустяк даже для самого выносливого всадника. Константин прибыл в Булонь как раз тогда, когда его отец готовился отплыть в Британию, и, по свидетельству всех источников, Констанций приветствовал своего красивого, но утомленного путешествием сына с большой радостью.

Констанций выиграл первый раунд. Заложник благополучно ускользнул из лап Зверя и теперь находился в безопасности среди верных и преданных людей. Но игра продолжалась.

Констанций и Константин прожили вместе около года. Хотя мы не можем точно назвать дату, когда Константин присоединился к отцу, мы можем с полным основанием предположить, что это произошло через месяц или два после отречения Диоклетиана. Июнь и июль лучше всего подходили для плавания в Британию. Констанций был уже немолод, а восточные ветры, которые дуют в Британии до начала июня, не слишком приятны для мореплавателя в возрасте. Вряд ли он прибыл в Британию позднее июля, поскольку известно, что в середине лета он навестил Каледонию. Очевидно, осенью он обосновался в Кайр-Эбрауке, который римляне на свой манер называли Эборак, а англичане впоследствии превратили это название в Йорк. Там он провел зиму.

Окрестности Йорка, вероятно, и поныне мало отличаются от тех земель, которые видел Констанций. Эта область идеально подходит для земледелия, так что с незапамятных времен пахотные земли простирались от Хамбера если не до Тиса, то уж до Каттерика наверняка.

Путник, пересекающий долину (не важно, верхом, как во времена Константина, или на поезде), может оценить масштабы этой территории, ограниченной на востоке Гэмблтонскими холмами, а на западе – скалистыми уступами, поднимающимися постепенно к самой высокой точке – скале Хоув, с которой сбегает вниз множество рек. Обширная долина Йорка, орошаемая реками Уз и Деруэнт, всегда играла важную роль в жизни Британии. В более поздние времена там располагалось англосаксонское королевство Дейра, викингское Йоркское королевство, откуда и пошла новая династия английских монархов. Однако в те древние времена этими землями владели бриганты, кельтское племя, населявшее всю территорию от Северного до Ирландского моря и до римской стены. Название бриганты происходило от имени правившей ими династии. Что касается самих людей, то они, по всей вероятности, внешне мало отличались от тех, кто живут в этих местах сейчас.

Изуриум (Олдсборо) был изначально главным поселением бригантов. Римляне возвели свою крепость примерно в 15 милях к юго-востоку от него; именно там, под защитой крепостных стен, вырос Эборак. Выгоды его положения позволяли городу оставаться важным хозяйственным и административным центром во все периоды британской истории. Возможностей для развития земледелия здесь было не меньше, чем в других частях страны. К северу и к западу от Йорка располагались свинцовые рудники Уолсингема и долины Суэйла и угольные шахты долины Тайна. К югу лежал эстуарий Хамбера, в который впадали не только Деруэнт и Уз и их притоки Суэйл и Ар, но также Уорф, Эйр, Дон и Трент. Эти водные пути охватывали половину богатейшей центральной части Британии и являлись основой для развития торговли. Таким образом Эборак контролировал восточные морские ворота Британии, а также торговые пути на север, юг и запад. Этот регион имел тесные торговые связи с долиной Рейна. Когда первые римские властители Британии строили северную систему дорог, они распланировали ее таким образом, чтобы войска из Эборака могли без труда добраться к любому городу Центральной Британии [18]18
  В этом отношении он был двойником Лондона. До конца неясно, как возник Лондон. Его положение на пересечении дорог является серьезным доводом в пользу того, что его основали римляне. Значение Лондона определяется внешними факторами, которые существовали задолго до появления в этих местах римлян и продолжали существовать потом. Эборак был военной крепостью в том смысле, в каком Лондон никогда не был ею, и в дни Констанция основные военные силы римлян по-прежнему концентрировались на севере. Идея Гиббона о том, что население Каледонии и Ирландии было сплошь «дикарями», является забавной иллюстрацией того, как меняются взгляды. Карлайл и Честер едва ли строились для защиты от дикарей.


[Закрыть]. Военные дороги соединяли с пограничной крепостью Карлайл на границе с Каледонией и Честером на кимрийской границе, где красный Лугубалий взирал на равнины Солуэй, а керамзитовый Дэв стерег холмы Молд. Это был стратегический треугольник, державший всю Центральную Британию.

Судя по размерам древнего римского кладбища, Эборак был большим городом. Крепостная стена – от которой до сих пор сохранилась одна башня – окружала только территорию цитадели, занимавшей очень небольшую площадь в сравнении с городом, распространившимся и за реку, и вдоль военных дорог… Стены средневекового Честера были построены на стенах римского Дэва из более мягкого и поэтому более дешевого камня. Однако стены средневекового Йорка окружали гораздо большую территорию, чем стены римского Эборака. Южная и восточная стены римского города полностью разрушились, но северная и западная были восстановлены и стали частью стены средневекового города… Вполне возможно, что в Средневековье старая римская стена была продлена, чтобы таким образом включить в себя территорию прежде не защищенного римского города. Тот факт, что от этого города не осталось никаких следов, не вызовет удивления, если вспомнить, что и здания внутри римской стены не сохранились, да и едва ли следы прошлого могли сохраниться за тысячелетнюю историю процветающего города. Если мы будем считать средневековую стену Йорка границей римского города, мы, по крайней мере, поймем, почему кладбища располагаются за стеной. Такова была римская традиция, как в Риме, так и в Йорке.

Эборак был колонией – то есть самостоятельным городом с тем типом городского управления, который изначально практиковался в поселениях римских граждан. В дни правления Констанция это слово обрело гораздо более широкий смысл. Оно все еще означало сообщество римских граждан, но среди этих граждан очень редко встречались уроженцы Рима или хотя бы их потомки. Это могли быть выходцы из любого уголка Европы, то есть граждане Римской империи; тот факт, что римский гражданин родился в Британии, Сирии или Марокко, влиял на его политический статус даже меньше, чем влияет на статус американца то обстоятельство, что он родился в Мэне или в Монтане. Одна провинция была не лучше и не хуже другой.

Городское сообщество было организовано по старому римскому образцу. Горожане делились на две категории: состоятельные люди, удовлетворявшие определенному имущественному цензу, и плебс – крестьяне, ремесленники, торговцы и прочие. За горожанами, занимавшимися неквалифицированным трудом, шли рабы, которые находились уже вне сообщества.

Представители высшего (сенаторского) слоя, декурионы, или олдермены, как мы сказали бы сегодня, имели право занимать административные должности. Нельзя сказать, что имущественный ценз был очень высок. В дни Констанция кандидату на место среди самых достойных членов общества было достаточно иметь 17 акров земли или около 800 фунтов дохода (четыре тысячи американских долларов). Конечно, он не смог бы вращаться в тех же кругах, что и землевладельцы из Испании или Италии, чей ежегодный доход доходил до 100 тысяч; однако для того, чтобы сколотить состояние, требуется время, а в Италии и Испании начали этим заниматься очень давно. Однако, по крайней мере, их статус позволял им общаться на равных друг с другом; можно не сомневаться, что самые прибыльные дела всегда оказывались в руках декурионов, дуумвиров, возглавлявших городское управление и некогда занимавших важные посты «почетных граждан».

Высокому статусу соответствовали и серьезные обязанности. Представители городских властей из собственного кармана выкладывали средства на общественные нужды. Их сограждане не ожидали от них глубоких познаний в экономике. Пока существовала римская цивилизация, общественное мнение благоволило местным патриотам, чья гордость за родной город заставляла их развязывать свои кошельки ради блага других. Когда эти богатые люди перевелись, исчезли с лица земли и независимые римские города.

Хотя декурионы Эборака и, кстати, других британских городов, вероятно, оставили для грядущих поколений записи о своих именах и деяниях, чтобы потомки могли вспоминать о них с благодарностью, никакие сведения такого рода до нас не дошли. Однако мы немного знаем, по крайней мере, об одном уважаемом горожанине Йорка. Его звали Марк Верекунд Диоген; это был не землевладелец, не сенатор, не бритт, а, видимо, галльский ремесленник, работавший с золотом и имевший титул августального севира, – члены этого почетного титула поддерживали культ императора в городах-колониях и по статусу уступали только декурионам. В качестве торгового города Эборак не мог сравниться с Александрией или Антиохией. Тем не менее его торговля вполне процветала, и торговые люди, приезжавшие в город из других областей империи, если и не обретали баснословные богатства, то, во всяком случае, не бедствовали. Изысканные изделия из цветного стекла, которые мы до сих пор можем видеть в музее Йорка, попали сюда из Южной Галлии, а галльские ремесленники учились у карфагенских мастеров, в свою очередь позаимствовавших свое искусство у жителей Тира и Сидона. Несомненно, кто-то доставлял творения галльских умельцев в Эборак. То же самое можно сказать и о керамике. Светло-коричневая, великолепно расписанная и закаленная посуда отличалась высочайшим качеством. Многие художники предпочли бы ее (по цвету, форме и качеству) современному китайскому фарфору. Она также была привезена из Галлии, соответственно в Эбораке появлялись купцы, которые ее продавали.

Однако имеются и другие факты, на основании которых мы можем понять, насколько значимым и разнообразным было иноземное влияние в Эбораке. Один из галльских торговцев, вероятно, оставил нам жертвенник бога Арциакона, до сих пор представляющий загадку для археологов. Трудно сказать, что это было за божество, но во всяком случае оно занимало не последнее место среди божеств, которым поклонялись в данной местности. Некоторые полагают, что Арциакон покровительствовал жителям Артиаки, области в верхнем течении Сены; а оттуда недалеко и до Лангра, где Констанций расселил алеманнов. Однако в Эбораке почитались и другие божества, куда более экзотические, чем этот незамысловатый бог Арциакон из Артиаки. Возле железнодорожного вокзала Йорка раскопали храм египетского бога Сераписа. Недалеко от него обнаружили небольшую золотую пластину, на которой были выгравированы гностические письмена – без сомнения скрывающие под покровом тайны некоторые элементарные нравственные нормы, которыми непосвященные никогда не заинтересовались бы, не будь они представлены как некое эзотерическое знание… Кем бы ни был владелец этой вещи, он явно был не просто обывателем и из земель куда более отдаленных, чем Артиака.

В Йорке наверняка существовал храм Митры. В этом можно не сомневаться, если вспомнить, что это был город-крепость. Судя по времени, азиатский культ Митры был распространен среди военных в большей степени, чем в каком-либо другом слое общества. [19]19
  Митраизм заимствовал основные свои идеи от древней персидской религии, впоследствии преобразованной Заратустрой (Молултон.Ранняя религиозная поэзия Персии. 1911). Далее станет ясно, почему митраизм был религией солдат. Не исключено, что сам Констанций посещал «пещеру» митраистов в Йорке.


[Закрыть]

Отличие митраизма от официальных культов, таких, как культ августа, достойным последователем которого был Верекунд Диоген, заключалось в том, что митраизм представляет собой живую и последовательную религию, хранившую дух подлинного братства и имевшую собственную систему символов. Это был одновременно своеобразный клуб, и благотворительное общество, и церковь со своей моралью и вдохновляющими на подвиг идеалами. Вероятно, эта религия в большей степени отвечала чаяниям солдат, чем более мягкий культ Сераписа. Изображения Митры – юноши во фригийском колпаке – до сих пор предстают нам на монументах и гробницах. Посвященные ему храмы назывались «пещерами», в память о событиях его жизни; а кровавая купель, в которую погружался неофит во время обряда инициации, не предназначалась для старых дам и невротиков. Однако стойкий человек вставал из нее (по крайней мере, так считалось) обновленным, очищенным, достигшим совершенства и познания тайн.

Ужасы кровавой купели митраизма не должны создать у нас искаженного представления о характере людей, живших в римском Йорке. Они по большей части были столь же респектабельны, набожны и сентиментальны, как и сегодняшние жители Йорка. Наверняка их жилища украшал портрет августа. Возможно, эти портреты завез в Йорк в большом количестве Верекунд Диоген или один из его собратьев. От жилых построек Эборака не осталось ничего. То, что пощадили пикты и гойделлы, уничтожило неумолимое время… Вероятно, Йорк, как и любой другой город Британии, отличался от европейских городов меньшей плотностью застройки. Видимо, тогда уже проявились любовь к садам и стремление иметь перед своим домом хоть небольшой палисадничек, свойственные нынешним англичанам.

Сегодня мы назвали бы этот город городом садов. И хотя Йорк был в большей степени деловым центром с менее планомерной застройкой, вероятно, между ними имелось нечто общее. Большая часть застройки являла собой виллы, а не сплошные ряды стоящих вплотную домов, разделенные узкими улицами. Мы можем представить в общих чертах британский вариант виллы по руинам загородных домов, разбросанных по всей стране. В римской Британии возник своеобразный архитектурный стиль в строительстве, который соответствовал ее климату: очаровательные, воздушные постройки с красными черепичными крышами, более напоминающие современную американскую архитектуру, чем английскую более позднего периода. В домах были мозаичные полы, ванны и отопление. Стены штукатурили или красили, как и в Риме… Особую прелесть этим виллам придавали открытые пристройки, похожие на распростертые крылья орла. Нечто подобное могло появиться только в условиях «pax Romana». После них в Британии появились и просуществовали более тысячи лет темные, мрачные дома-крепости, в которых не осталось и следа старого римского духа.

Многие штрихи свидетельствуют о том, что Йорк времен Констанция мог не стыдиться грядущих веков. Только в последние десятилетия европейская цивилизация достигла того уровня материального благосостояния и культуры, который Эборак мог продемонстрировать в те давние дни: планомерная застройка, учитывавшая интересы горожан – купцов, чиновников и простых людей, центральное отопление, магазины, общественные здания, дороги, и, возможно, слишком послушные, слишком респектабельные жители с их абстрактным человеколюбием и наивной беспомощностью.

Гости с северо-западных границ, возможно, стояли и с любопытством следили за погребальной процессией, а затем разглядывали на кладбище надгробные камни, которые мы теперь видим в музее, с их обыденными и трогательными надписями, рассказывающими нам, помимо всего прочего, о том, что человеческие привязанности, потери и горе были в те времена, как и сейчас, неизбежны и необъяснимы. Когда мы смотрим на эти камни, становится ясно, что в римском Эбораке люди задавали себе те же вопросы, которые тревожат человечество и сейчас. Мир – в Йорке и в любом другом месте – с нетерпением ждал ответов.

Если мы хотим получше узнать, что представлял собой горожанин Йорка того времени, можно бросить взгляд на мемориальный камень Юлии Велва – правда, на нем не указано, была ли она замужней дамой или нет. На изображении на почетном месте возлежит сама Юлия – немного увядшая, но ведь, конечно, в свои пятьдесят она была уже не так молода, как когда-то. У ее изголовья сидит человек, на чьи деньги был воздвигнут камень, ее наследник – Аврелий Меркуриал… Нет, это вовсе не грубый выходец из Богемии, не оборванец с границ. Обратите внимание на его аккуратно подстриженные бакенбарды, ухоженную бороду, идеальную стрижку. Его тога выписана тщательно (видимо, по его личному указанию и под его личным наблюдением) – она собрана изящными, скромными складками, как у любого хорошо одетого и благовоспитанного жителя Йорка его возраста… Это абсолютно цивилизованный, приличный, элегантный и неглупый человек; судя по его виду, он знаком с работами Марка Аврелия и понимает, что внешние события не должны волновать истинного философа – или, во всяком случае, истинный философ не должен волноваться по их поводу… Он бы принял нас со всей возможной учтивостью, про себя отметив, что наши тоги надеты не совсем правильно.

Такими были люди, задававшие тон в торговых делах Йорка и рейнских земель. Без сомнения, Аврелий Меркуриал, не ленясь, лично занимался своим поместьем, которое первоначально принадлежало Юлии, а потом перешло в его собственность. Возможно, он, как и Юлия, был бриттом по происхождению и вел свой род от бригантов, которые с незапамятных времен владели землями Верхней Британии.

Не исключено, что он был почетным горожанином Йорка, – но точно мы этого не знаем. Возможно, он был дуумвиром и председательствовал на заседаниях эборакского сената, как Камилл и Цицерон председательствовали на заседаниях сената в Риме. Почти наверняка он был одним из декурионов.

Так это или нет, мы не знаем, но, судя по виду Аврелия Меркуриала с его аккуратной стрижкой и модной одеждой, он был не просто обывателем.

Материальное благополучие, чувство защищенности, образование и общественный порядок – вот силы, формирующие подобных людей. Они похожи на прекрасные цветы, выращиваемые в теплице. Они могли появиться и выжить благодаря легионерам. В Галлии, в Испании и особенно в Иллирии современники Аврелия страдали от упадка торговли и краха денежного обращения. Самому Аврелию пока везло больше. Как же выглядела вторая половина римского мира – военные?

Не надо далеко уходить от Йорка, чтобы найти свидетельства жизни военных, которые проходили через город или селились в нем. Среди каменных скульптур, хранящихся в музее, есть одна, которая знаменита не столько какими-то конкретными достоинствами, сколько тем, что она дает наглядное представление о характерах людей той эпохи, – это «Спящий солдат». Некоторые его особенности напоминают о древних религиях Малой Азии, которые берут свое начало в империи хеттов. Это фигура скорбящего Аттиса в хеттской шляпе, превращенной во фригийский колпак; однако не слишком умелый каменотес с широкой душой, который высек из камня эту фигуру, вероятно, мало что знал об Аттисе и вообще ничего не знал о фригийцах и хеттах. Поэтому он создал фигуру римского солдата, в тунике и плаще, с меховым капюшоном. Он опирался локтем на свой щит, подперев подбородок рукой. Точно так же тогда и позже стояли римские солдаты, глядя с башен Эборака на долину Йорка… Он стоит, навеки запечатленный в камне, – человек, подобных которому немало найдется и среди нас: крупный, может быть, слегка полноватый мужчина с прямым носом, тонкими губами и глазами навыкате. Его современные потомки чаще всего краснощекие, с крупными лицами… Это дружелюбный, спокойный, уравновешенный человек, не очень чувствительный; физически он силен, но довольно медлителен и тяжел на подъем; он легко подчиняется установленным правилам, общителен, но ничего особенного нам сообщить не может. Люди такого типа часто встречаются на полях для гольфа, где они играют и беседуют друг с другом ровно, без лишних эмоций. Никто не горел желанием встречаться в бою с целым легионом таких людей, приготовившихся к битве, под присмотром офицеров, под командой военачальников. Однако они сильны только вместе, по одиночке же ничего собой не представляют.