Текст книги "Мальчик А"

Автор книги: Джонатан Тригелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Он читает название газеты, набранное красным шрифтом: «Новости со всего света». Потом – заголовок передовицы: «Эксклюзивное фото малолетнего убийцы». У Джека все плывет перед глазами. Он не узнает себя на фотографии. Не может сосредоточиться. Только теперь до него доходит, что он сидит, задержав дыхание. Нет, это не он. На фотографии. Первый вдох – самый глубокий. Как будто Джек вырвался из-под воды на поверхность. Совсем не похож, совсем. Еще один вдох. Это не он. Прилив бурной радости. Там, на фотографии, кто-то другой. Джек не знает его. Никогда не встречал. Он сидит, улыбается с облегчением. Совсем не похож. Хотя нет. Все-таки что-то знакомое есть.

В статье, сопровождающей фотографию, написано: «Этот снимок – сгенерированное на компьютере изображение человека, от которого лучше держаться подальше. С помощью новейших графических технологий наши ученые состарили лицо ребенка, которого все называли „самым гадким мальчишкой Британии“, чтобы наши читатели знали, как он выглядит сейчас. Может быть судьи, впавшие в старческий маразм, и мягкотелые либералы из министерства внутренних дел и считают, что он уже не представляет опасности. Но „Новости со всего света“ убеждены, что родители, которые любят своих детей, имеют право знать, кто живет рядом с ними».

Новейшие графические технологии показали свою полную несостоятельность. Может быть, эти ученые что-то и понимают, но только в продажах печатной продукции. Лицо, которое они сотворили, – это какая-то карикатура. Даже не человек, а какое-то злобное, ухмыляющееся, испорченное существо. Может быть, они работали по фотографии, сделанной предвзятым фотографом, который нарочно снимал его так, чтобы показать, какой он противный. Хотя, может быть, все дело в Джеке, в его характере. Или, может быть, тут виновато плохое питание, или дурная наследственность, или плохое влияние окружения. Он был некрасивым ребенком. С лицом, как будто расплющенным и собранным в кучку. В нем действительно что-то было от злобного гнома. Годы были к нему благосклонны, чего не скажешь о жизни в целом. Сами черты лица не изменились, изменилось лишь расстояние между ними, так что лицо обрело нормальные пропорции. Волосы цвета прелой соломы с возрастом посветлели и стали почти золотыми. Кривые, крупные передние зубы потерялись где-то в пути между «тогда» и «сейчас», и теперь на их месте стоят аккуратные ровные протезы. Глаза остались такими же голубыми, как два дельфина, но если раньше у левого была привычка нырять в одиночку, то теперь он плывет вровень с братом. Джек, может быть, и не красавец, но уже где-то близко. Он больше не мелкий уродец. Он, безусловно, не тот человек, фоторобот которого поместили в газете. Джек возвращает газету Крису.

– Не. Не знаю. Не видел.

– Так по чему ты сильнее всего скучал? Ну, в тюрьме?

– Не знаю. Есть столько всего… Но уж точно не по денер-кебабу.

После смены Крис подвозит Джека домой. Не до самого дома, а к перекрестку. Джек машет вслед отъезжающему микроавтобусу. Сегодня вечером они с Терри встречаются в пабе. Джеку нужно поговорить. Сегодня столько всего случилось. И Джек не уверен, что сможет завтра пойти на гулянку вместе со всеми. Ему как-то тревожно. Надо поговорить с Терри. Терри подскажет, что делать.

У них на улице есть ломбард. Обычно Джек ходит по другой стороне, но сегодня вечером что-то заставило его перейти дорогу и заглянуть в витрину, забранную решеткой. Не витрина, а прямо сундук с убогими сокровищами бедняка в ожидании какого-нибудь обнищавшего, вконец опустившегося пирата, который придет и запустит свои загребущие руки в эти горы награбленного добра. Золото и серебро: перепутанные ожерелья и серьги с драгоценными камнями сомнительного происхождения; разнообразные ножевые изделия; обручальные кольца – для тех, кто не верит в приметы; золотые цепочки, толстые, тонкие – всякие; выложенные в ряд часы, распрямленные браслеты которых напоминают змеиных детенышей, греющихся на солнышке; медальоны, кулоны, подвески – все в одной куче, распятия, святые Кристоферы, чертенята из Линкольна [6]6
  Два чертенка (точнее, импа; импы – imps – это такие волшебные существа типа мелких зловредных эльфов, не столько злючие, сколько вреднючие и проказливые), которые еще в 14 веке по наущению Сатаны учинили погром в Линкрльнском соборе, в городе Линкольне в графстве Линкольншир. Когда в собор явился ангел, чтобы разобраться с расшалившимися чертенятами, один из них, который понаглес, принялся кидаться в ангела камнями, а второй спрятался. Рассерженный ангел превратил первого чертенка в камень. Этот окаменевший чертенок до сих пор сидит на стене собора. Теперь он стал символом города Линкольна.


[Закрыть]и якоря; целый поднос сувенирных перстней; и в самом центре, посреди этих обломков нужды, тщеславия и неплатежеспособности, восседает ухмыляющийся Тоби, ужасно довольный собой. [7]7
  Toby Jug – керамический кувшин в виде сидящего человека, как правило, толстого, с большим пивным пузом, который держит в одной руке кружку с пивом, а в другой – трубку. Традиционно он одет в костюм 18 века: длиннополый сюртук и треуголку.


[Закрыть]

Джек уже собирается уходить, но тут его взгляд привлекает одна интересная штука. В самом дальнем углу, на пурпурной плюшевой подушечке, которая настолько поблекла и вытерлась, что само слово «пурпурный» звучит в данном случае, как насмешка, лежит опасная бритва.

Настоящая опасная бритва. Конкретная вещь. Она открыта, лезвие располагается под прямым углом к ручке. Джеку это напоминает столярный угольник из тюремной мастерской. Рукоятка из светлого дерева, с медным ободком. Наверное, старинная, – думает Джек. Сейчас такие уже не делают. Или все-таки делают? С виду она совсем новая. Лезвие, отполированное до зеркального блеска, сверкает в тусклом электрическом свете. Уж никак не орудие Суини Тодда. [8]8
  Суини Тодд – Sweeny Todd – маньяк и серийный убийца, цирюльник, вымышленный персонаж, герой многих «ужастиков». Впервые он появился в английской литературе еще в 19 веке.


[Закрыть]Скорее, самурайский клинок. На крошечной бирке стоит цена: J 15. Джек всегда относился к вещам спокойно: есть – хорошо, нет – и ладно. Но тут его прямо пробило. Он сразу понял, что эта бритва ему нужна. Просто необходима. Завтра дают зарплату и если бритва долежит до завтра, он ее купит.

Перед тем, как идти на встречу, Джек принимает душ; грязь утекает в сливное отверстие вместе с выпавшими волосками и чешуйками отшелушившейся кожи. Через несколько дней эти крошечные частички Джека доберутся до Ла-Манша. Тем летом они собирались на море, в Блэкпул. Тем летом, когда все случилось. Джек так ждал этой поездки. Он никогда еще не был на море, но знал, что ему там понравится. Он вообще любит воду. И все-таки Джек не задерживается иод душем. Он до сих пор чувствует себя беззащитным, когда стоит голый в душе.

– Главное, чтобы люди знали, чего ожидать, – говорит Терри. – Возьмем для примера, ну, скажем, «Тревелодж». А еще лучше «Макдоналдс». Кормят там очень посредственно, но ты всегда знаешь, что ты берешь. Собираясь в «Макдоналдс»– ты заранее предвкушаешь, что возьмешь то-то и то-то, а предвкушение – уже половина удовольствия. Большинство людей моего поколения ненавидят эти Феркин-пабы. [9]9
  Феркин-пабы – сеть пивных баров от «Firkin Brewery». В некоторых заведениях до сих пор еще варят собственное, «домашнее» пиво. Феркин – это старинная английская мера вместимости жидкости, равная 36,6 – 40,9 литрам. Каждый бар имеет свое собственное, отличное от других название, но все они строятся по единому принципу: «Что-то и феркин», – и поэтому легко узнаваемы.


[Закрыть]А мне они нравятся.

Бар, в котором они сидят, называется «Плоды и феркин». «Плоды», надо думать, это «плоды воображения», потому что здесь якобы выпивали-закусывали многие известные писатели. Интересно, думает Джек, а в Стоили есть свой «феркин»? Скажем «Махач и феркин» или, может, «Пшелнах и феркин».

Джек уже привыкает к вкусу лагера. Раз-два в неделю они с Терри ходят куда-нибудь выпить-перекусить. Без всяких роскошеств. В какую-нибудь пиццерию или в бар типа этого «феркина». Терри – госслужащий, а на зарплату госслужащего не особенно-то пошикуешь. И особенно, если ты разведен с женой, и несколько раз переезжал с места на место, и твой сын учится в универе. Джек улыбается про себя. Уже на следующей неделе он сможет сам угостить Терри. Терри столько для него сделал, и Джеку хочется хоть чем-то его отблагодарить.

– Ну, чего? Выбрал, что будешь? – говорит Терри.

Они решают взять по лазанье, и Терри идет к барной стойке, чтобы сделать заказ. Джек пьет пиво и украдкой разглядывает людей в баре. В углу два парня и девушка играют в бильярд. Девушка симпатичная, не зажатая, веселая. Пропуская удар, она громко смеется, и общается с обоими париями на равных, в смысле, не отдает предпочтения кому-то одному, так что вообще не поймешь, кто из них – ее парень. Может быть, оба. А, может, ни тот, ни другой.

Возвращается Терри. С еще двумя пинтами пива.

– Ну, чтобы два раза не бегать.

Похоже, Терри действительно нравится ходить с Джеком по барам: угощать его всякими вкусностями, поить пивом, просто сидеть и общаться. Говорит, что с родным сыном так не получилось. Кстати, первое в жизни пиво Джек выпил буквально пару недель назад. Эту первую пинту купил ему Терри. Терри жил в другом городе, когда его сын начал ходить по барам. В Лондоне, рядом с Фелтхемом.

– Так что, Терри, что ты мне посоветуешь? Идти или нет? Завтра вечером, я имею в виду.

– Конечно, иди. Скорее всего, тебе будет не очень уютно, в смысле, будешь смущаться и все такое, но тебе надо уже заводить друзей. Нельзя же вечно шататься по барам с пожилым дядюшкой. Пусть даже дядюшке это в радость. – Терри похлопывает Джека по руке. – Только ты там особенно не напивайся. Эти ребята с твоей работы, они привыкли бухать каждые выходные, начиная с шестнадцати лет. Так что ты не старайся пить вровень с ними. И, если получится, перемежай алкоголь с чем-нибудь безалкогольным. Тебе нельзя терять голову.

– Ты так говоришь… и вправду, точно как дядюшка.

– Потому что я за тебя беспокоюсь, Джек. И вправду, как дядюшка. Но тебе надо начинать жить. Нельзя все время только работать. Знаешь эту пословицу, что от работы и кони дохнут. Прошлое – это прошлое, Джек. А будущее – это будущее. У тебя есть право на счастье.

– Я уже счастлив, Терри. Как никогда в жизни.

– И ты подумай: тебе еще столько всего предстоит узнать. И секс в том числе. – Терри смеется, а потом вдруг смущается и умолкает.

– Но пока что я собираюсь заняться лазаньей, – говорит Джек.

Они прощаются на углу, на повороте на улицу Джека. Терри ловит такси, и дальше Джек идет один. Его обгоняет красный «Гольф». Проносится мимо. Слишком быстро для узенького пространства между двумя рядами припаркованных машин. Опрометчиво быстро, на самом деле. Джек уже видел эту машину, несколько раз. Обычно она стоит у дома в дальнем конце улицы. Он тихонько ругается себе под нос. Был бы здесь Крис, он бы точно взбесился. Крис ненавидит плохих водителей.

Уже у самого дома, буквально у двери, Джек оборачивается и оглядывает всю улицу. Что-то его беспокоит. Как будто за ним наблюдают. Темно, почти ничего не видно. Но Джека не покидает неприятное ощущение, что там, в темноте, кто-то есть. И этот кто-то за ним следит. Это именно ощущение – Джек никого не увидел, – но его все равно пробирает озноб. Ему показалось, или что-то действительно шевельнулось там, вдалеке, отступая поглубже в тень? Джек не на шутку встревожен; но когда он заходит в дом, Келли смотрит «Братьев Блюз», и он тоже садится смотреть, и они с Келли смеются, и он забывает о своих страхах.

Он идет спать раньше Келли. Заходит в ванную почистить зубы, отматывает немного туалетной бумаги и забирает ее с собой, в комнату Ложиться в постель, выключает свет. Представляет себе Мишель. Представляет себе все то, что ему хочется сделать с ней, для нее. На самом деле, он толком не знает, как это делается – но оно все равно очень заманчиво и соблазнительно. Фантазии Джека незапятнанны опытом и подробностями. Он утверждает права на Мишель быстрыми, судорожными движениями руки. И она действительно принадлежит ему, только ему. Пусть даже всего на мгновение. Они вместе, вдвоем. На этом необитаемом острове грез.

Ее лицо стоит у него перед глазами, даже когда восстанавливается дыхание. Он вытирает с ладони капли белесой росы и засыпает.

А дома у Терри никто не спит. Терри сидит в кухне один, но скрип половиц в комнате наверху не дает ему успокоиться ни на секунду. Свет не горит, но света уличного фонаря за окном хватает, чтобы разглядеть стол. Отбивная с картошкой так и осталась нетронутой. Мясо подернуто пленкой застывшего белого жира, зеленый горошек успел посереть. Тут же стоит и вторая тарелка. Еда на ней выглядит так, будто с ней больше баловались, чем ели. Терри как будто воочию видит, как сын сидел здесь, за столом, ждал его возвращения, рассеянно ковырялся в тарелке, гоняя вилкой остывающие кусочки. Может быть, напевал сам себе: «С днем рождения». Нет, все-таки Терри – неисправимый романтик: какие там песенки?! Зеб сидел и ругался.

Зеб не спит и, стало быть, знает, что отец уже дома. Но они сидят в разных комнатах. Ни тому, ни другому не хочется затевать неизбежный конфликт. Терри хуже, чем Зебу. Ведь он действительно виноват. Как можно было забыть про день рождения сына? Мальчик живет у него всего-то три дня.

– Зеб, привет, – говорит Терри, когда сын наконец входит в кухню. – Прости меня. С днем рождения. – Он готов к вспышке ярости, к гневной тираде с топаньем ногами, но в глазах сына – только усталость.

– Что на этот раз, папа? Какой великий крестовый поход?

– Прости, Зеб, я просто забыл. Никаких крестовых походов. Просто один из моих подопечных. Мы всегда с ним встречаемся по четвергам.

– Подопечных… Какой-нибудь очередной урод, малолетний преступник, который тебе дороже родного сына?

– Зеб, все не так…

Но сын уже вышел, оставив Терри сидеть над остывшей тарелкой, наедине с горьким чувством вины.

D как в Dungeon
Где темно и тоскливо

А ни на миг не покидало тревожное ощущение, что что-то не так. Дурное предчувствие: что-то случится, что-то очень плохое. Вроде бы он никого не обидел, ничего не сломал; но она никак не отпускала, эта удушливая убежденность, что грядет что-то страшное.

А потом кто-то вмазал ему по роже.

Это было почти как родиться заново. Когда тебя вырвали против воли из блаженного забытья, а потом дали по морде. Как в самый первый раз, это было честное вступление.

– Они убили его, – простонал голос в ухо А. – Они его, пах, убили.

Правый глаз не открывался вообще. Он кое-как приоткрыл левый, тоже изрядно заплывший, и оглядел комнату. Она была сумрачно серой, как заскорузлый кошмар. Он лежал на нарах, на нижней койке. Все тело болело и ныло.

– Посадили его в одну камеру с этим мудацким расистом. Он говорил, что убьет его. И убил, – произнес кто-то, двигая огромной коричневой челюстью, которая закрыла А весь обзор. – Я обещался за ним присмотреть. Я, нах, дал слово. Обещал его маме и его девушке, что с ним ничего не случится. А он умер. Умер. Этот мудила предупреждал, что убьет его. И убил. С тем же успехом они могли бы и сами его прикончить.

А прошептал:

– Кто?

Говорить было трудно, он не привык разговаривать с выбитыми зубами. Стоило лишь закрыть рот, и распухщие губы тут же приклеивались друг к другу свертывающейся кровью и расходились с тугим, влажным чмоком каждый раз, когда он разлеплял их, чтобы вдохнуть. Дышать приходилось ртом; через расплющенный нос воздух не проходил.

– Кто? Надзиратели ебучие, вот кто. Эти козлы недоделанные. Посадили его в одну камеру с этим белым, мудацким расистом. Моего брата, двоюродного. Моего лучшего друга, нах. Они, бля, знали, что так и будет, этот мудила-скинхед говорил, что убьет его. За шесть часов до того, как он должен был выйти.

У А сжалось горло, дышать стало еще труднее.

– Заткнись, приятель. Заткнись и дай мне подумать.

Говоривший ударил А кулаком прямо в горло. А перевернулся на бок, свернулся калачиком и захрипел, хватая ртом воздух. Сгусток крови из носа попал ему в горло, и А едва не подавился. Он чувствовал, как глаза вылезают из орбит. Как у кролика, думал он. Как у тех кроликов, которых пес приносил домой. В голове все плыло. Может быть, он умирает. Будь он кроликом, он бы умер гораздо раньше. Они умирают от разрыва сердца, когда понимают, что смерти не избежать. Им не приходится мучиться и терпеть боль. Бог заботится о смиренных и кротких. Бог, который постановил, что они будут добычей для хищников.

– Даже не знаю, что делать, малыш, – сказал ему хищник. – Вот я смотрю на тебя и вижу, что ты вроде бы неплохой парень. В смысле, не хуже, чем все мы, которые здесь. Я ничего против тебя не имею, дружище. У меня нет к тебе ненависти. Но я их предупреждал. Я сказал им, что я это сделаю. Я им сказал: не сажайте со мной белого парня, потому что я сделаю с ним то же самое, что тот мудак сделал с ним. С моим братом. Убью, нах. Просто убью. Вот буквально вчера и сказал, а они все равно посадили тебя сюда. Точно, как он говорил им, что лучше не надо, а они все равно подсадили к нему моего брата. Они убили его, а теперь им интересно, что я буду делать. Обзывают меня мальчишкой. А я уже не мальчишка. Я им сразу сказал, что я сделаю. Я их предупредил. – Он был в синей борстальской [10]10
  Борстал – в Великобритании «юношеская» тюрьма, карательно-исправительное учреждение для несовершеннолетних преступников в возрасте от 16 лет до 21 года.


[Закрыть]футболке с отодранными рукавами. У него были огромные руки, не раздутые, как у качка, а просто крепкие от природы – словно два мощных дерева в буграх твердых мышц и в оплетке из темных вен.

А тоже уже не мальчишка. Он не слабак и не трус. Но этот парень, он явно в другой весовой категории. Мастифф; а А по сравнению с ним – джек рассел терьер. Драться с ним бесполезно. С тем же успехом можно было бы попытаться вышибить дверь. Но он пытался. Он перепробовал все. Кричал, звал на помощь. Умолял о пощаде. Так что, похоже, теперь оставалось только одно: истекать кровью и тихо стонать.

– Как тебя звать? – спросил парень. У него был глухой, раскатистый голос. Но не злой. Почти ласковый. – Не хочу убивать человека, даже не зная, как его зовут.

А сказал ему, назвал свое настоящее имя. Страх сменился тупым смирением перед неизбежным. Так осужденный на смерть, уже стоя под виселицей, проникается мыслью, что спасения не будет. Что уже слишком поздно.

Парень обхватил А за плечи и помог ему сесть. Прижал к себе, словно желая утешить. А чувствовал, как щетина этого парня колет ему щеку. Холодные, соленые слезы его врага обжигали разбитые губы. Сам А не плакал, у него уже не было слез. В голове образовалась какая-то странная пустота. Он немного смущался и испытывал чуть ли не облегчение.

– Ты уж прости меня, – тихо проговорил парень, как будто вся его ярость разом испарилась. – Я ведь действительно не со зла. Ты лично тут ни при чем. Но по-другому нельзя. Понимаешь, я им сказал, что я сделаю то, что сделаю. Я им сказал, нах. Я это не для себя. Просто я обещал его маме, и я обещал его девушке. Я дал им слово, что с ним ничего не случится. Он загремел сюда из-за меня, и я обещал за ним присмотреть.

Он схватил А за горло. Близость смерти подняла новую волну страха. А принялся биться и извиваться. Он кричал, и хрипел, и пытался отодрать от себя эти руки, которые давили ему на шею. Но они были сильные, слишком сильные.

Он уже чувствовал, что слабеет. Дверь распахнулась, и внутрь ворвался ослепительный свет. Это что, смерть? Вместе со светом вошли три фигуры. А знал, что это либо ангелы, либо черти, но пока еще не разобрался, кто именно. Этот путь начинается для всех одинаково. Или нет? На горло больше ничто не давило. Он рассмеялся; они пришли за его мучителем, не за ним. Они оттащили мучителя прочь. Они избивали его дубинками. Ангелы-хранители. Дьявол заботится о своих. Он опять рассмеялся.

– Добро пожаловать в Фелтхем, – сказал кто-то из ангелов.

Е как в Elephant
Белый слон

Джек не может включить сушилку. Похоже, машина сломалась. Белье достиралось, но дверца не открывается. Все вещи Джека томятся внутри, как сломанные зубы во рту, переполненном вязкой слюной. На самом деле, белье даже и не отжалось. Вода слилась только наполовину. Надо было стирать все с вечера, еще вчера. Когда Келли была дома.

Он давит на кнопку «сушка». Рука заметно дрожит. Его буквально колотит с досады. Сегодня такой знаменательный вечер: он в первый раз «выйдет в свет». Сам, без Терри. И вот, он еще даже не вышел из дома, как уже первый облом. Кнопка, естественно, не реагирует. Собственно, Джек и не ждал, что она сработает. Если уж с двадцати раз не нажалась, то не нажмется и с двадцать первого. Огромная круглая пасть машины издевательски скалится, словно смеется над ним. Да, смеется. Потому что машина знает: у Джека только одна выходная рубашка, и эта рубашка сейчас у нее внутри. И она ее не отдаст. Джеку хочется пнуть это зловредное чудо техники, но он понимает, что это ему не поможет. Рубашку надо спасать. Ему выходить через два часа, а рубашка все еще мокрая: застряла в стиралке, которая не открывается.

Он опускается на колени на холодный кафельный пол и вновь изучает все кнопки, надеясь, вопреки всякой логике, что сейчас его осенит гениальная мысль. Но кнопки такие же, какими и были, и он уже перепробовал все, более-менее подходящие. Ему не хочется запускать стирку по новой, иначе придется ждать еще сорок минут.

И тут он видит ее: большую квадратную кнопку, в самом низу. Он давит на нее рукой, и круглая дверца сразу же открывается, как и положено всякой уважающей себя потайной двери, которая только и ждет условленного сигнала, чтобы спасти героя. Джеку не очень понятно, почему эта панелька должна быть внизу. И, тем не менее, вот он: пожалуйста. Круглый переключатель, а над ним черным по белому написано: «Сушка». Он крутит переключатель в направлении, указанном стрелкой, и вдруг замечает, что пахнет дымом. Только теперь Джек вспоминает о рыбных палочках, которые готовятся в гриле. Ладно, надо сперва разобраться с машиной. Полминуты уже ничего не решат. В конце концов, можно будет перекусить бутербродами. Он сдвигает переключатель еще на пол-оборота. Потом – еще. Решает выкрутить на максимум.

Переключатель остается в руке. На его месте зияет дыра. Джек тупо таращится на эту дырку, и тут из нее начинает выливаться вода. Он пытается привернуть переключатель, который на самом деле не переключатель, а навинчивающаяся пробка, на место. Рука срывается, и пробка падает на пол. Джек оборачивается, чтобы ее поднять, и видит, что из гриля уже бьет огонь. Языки пламени оставляют черные подпалины на белой поверхности духовки. На мгновение Джек зависает не в силах решить, с какой из стихий воевать в первую очередь. Огонь принимает решение за него: пламя уже подбирается к обоям. Так и держа в руке пробку, Джек поднимается с колен. Он босиком, а пол залит водой, и поэтому скользкий. Джек выключает газ и швыряет горящий поддончик в раковину. Жир шипит, раскаленные брызги летят на руку, на щеку, но огонь гаснет быстро. Вода больше не хлещет струей из машины, а течет тоненькой струйкой. На полу – настоящее наводнение. Джек завинчивает пробку, старясь затянуть как можно туже.

Он садится па пол, прямо в лужу, привалившись спиной к стиралке, которая по-прежнему смеется над ним, раззявив свой круглый прозрачный рот. Он сидит на залитом водой иолу, держась обожженной рукой за обожженную щеку.

Никогда не сдавайся – вот главное правило. Если ты сдашься, тебя найдут уже окоченевшим. Висящим на скрученной простыне. Или лежащим в луже собственной крови, вытекшей из перерезанных вен. Никогда не сдавайся, не уступай. Но знать, что такой выход есть, это тоже немаловажно. Это знание дает право выбора тем, у кого выбора нет. Дает тебе право решать. И это будет твое решение, только твое. Иногда Джеку казалось, что он не покончил с собой лишь потому, что за ним оставалась свобода выбора.

В сделал свой выбор. Скрутил простыню и повесился. Его последнее преступление. Это действительно преступление, самоубийство. «Felo-de-se», сказал Терри. Преступление против себя. Значит, В не раскаялся даже в конце? Может быть, ему хотелось прочувствовать, в последний раз, свою безбашенную отвязанность? Совершить еще одно, последнее, преступление? В стародавние времена самоубийц хоронили прямо в тюрьме, так что даже смерть не была освобождением.

Был один премьер-министр – Джек проходил его по истории, когда получал аттестат о среднем образовании в тюремной школе в рамках образовательно-гуманитарной программы Управления тюрем Ее Величества, – то ли Каннинг, то ли Каслри, он не помнит. Но помнит, что точно на «К». Он не такой тупой, как думают некоторые. Так вот, этот премьер-министр, которому уже надоело, что его вечно подозревают во всяких гнусностях и вообще всячески презирают, грозился покончить с собой. Те, кто верил в него и считал человеком порядочным, пытались его удержать. За ним постоянно присматривали. Не давали ему никаких острых предметов. Даже бриться самостоятельно не разрешали. Рядом всегда кто-то был. Даже когда он спал, даже когда мылся. Ему не оставили выбора, и, может быть, именно это и подтолкнуло его на отчаянный шаг. Когда дежурный охранник отошел в туалет, этот премьер-министр, который на «К», перерезал себе горло ножом для разрезания бумаги.

Был ли он трусом, этот человек? Считается, что самоубийство – это выход для трусов. Но не торопитесь обвинять его в трусости, сначала попробуйте взвесить в руке нож для разрезания бумаги. Попробуйте перепилить себе горло тупым даже не лезвием, а краешком.

Джек бреется новой бритвой. Держит заточенным краем к себе, гладит лезвие большим пальцем. Острое, очень острое. За ней надо следить, за бритвой. Он прямо чувствует, как ей хочется срезать кожу с его лица. И поэтому ей так приятно бриться. Джек ощущает себя живым – так близко к краю. Когда каждый миг – это выбор. Две взаимоисключающие возможности – и страх поддаться этому настоятельному побуждению полоснуть себя бритвой по горлу. И он, принимая решение не умирать, чувствует себя сильнее.

Он вытирает пол и улыбается про себя, очень довольный, что нашел кнопку «Без складок». Он так и не понял, почему эта кнопка включила отжим. Главное, что включила.

Его выходная белая рубашка машет ему рукавом, вздымающимся под струей теплого воздуха в сушке; все остальное белье лежит мокрой кучей на кухонном столе. Новая порция рыбных палочек тихонько посвистывает в отмытой духовке гриля; а до выхода остается еще целый час.

Он встречается с Крисом и Стивом, который механик, чтобы пропустить пару стаканчиков в другом баре, прежде чем присоединиться ко всей компании. Джек доволен.

Все идет замечательно. С него уже хватит глубоких омутов. Если бы Джек умел плавать, он был бы из тех, кто всегда плещется на мелководье и не заплывает на глубину. Он почти никого не знает из народа, с которым сегодня гуляет, но со Стивом-механиком он более-менее знаком. У них в конторе четыре Стива, так что Стива-механика всегда называют его полным «титулом».

Крис со Стивом-механиком уже сидят в пабе, ждут Джека. Крис присвистывает, изображая восхищенное изумление при виде парадно-выходного прикида Джека. Белая рубашка – подарок Терри. Это была рубашка его сына, но он занялся боди-билдингом, и она стала мала. Это Ральф Лорен; Джек сразу же оценил качество. На груди у «охотника за головами», фаната «Челси», с которым он как-то сидел в одной камере, была точно такая же лошадка-татуировка, точно на том же месте.

Джек идет к стойке, чтобы взять всем по пиву. У стойки толпится народ. Джек заикается, нервно вертит в руках монеты. Наконец бармен его замечает. Минут через пять после того, как прошла его очередь.

– Взял бы поднос, – говорит Стив-механик, сочувственно глядя на то, как неумело справляется Джек с тремя кружками.

– Ничего, главное, что донес. – Крис смеется и улыбается Джеку.

У Криса фантастическая улыбка, вроде как заговорщицкая. «Мы вместе, дружище, – говорит эта улыбка, – вдвоем против целого ебучего мира; и даже если мы проиграем, это не так уж и страшно, потому что мы вместе, и это главное». Девчонкам она тоже нравится. Они ее понимают по-своему. На самом деле, он не такой уж и страшный, Крис. Вполне привлекательный парень. Только зря он намазывает на свои черные густые волосы столько геля. Они кажутся сделанными из пластмассы, как у человечков из конструктора «Lego».

Пиво как-то не помогает расслабиться. Джек весь на взводе. Он почти уговорил свою пинту, в то время как Крис со Стивом-механиком отпили разве что по два глотка. Он знает, что надо сбавлять обороты. «Спирт сохраняет все, кроме секретов», – как говорит Терри. В животе все бурлит, и хотя Джек сидит, он ощущает какую-то странную неустойчивость. Он пытается поучаствовать в разговоре, но Крис со Стивом-механиком обсуждают, с какой фразой лучше всего подкатиться к девчонке. Джек, понятное дело, не силен в этой теме. И поэтому молчит, ощущая свою ущербность.

– Все эти фразы работают только в том случае, если девчонка уже на тебя запала, – говорит Крис. – А если она на тебя запала, ей уже все равно, как ты начнешь разговор. С тем же успехом можно сказать: «Ну что, котик, пойдем в постельку?»

– Я слышал, что проводили исследование и выяснили, что если подкатишься к девушке с предложением поебстись, одна из десяти согласится, – говорит Стив-механик.

– Ну, да. Согласится. Если она так и так на тебя запала. И это доказывает, что все эти волшебные фразочки, чтобы произвести впечатление с первой минуты знакомства, они никому не нужны. В итоге-то все равно доберешься до этой десятой. А первые девять могут оказаться такими коровами, что у тебя на них и не встанет.

– А могут и не оказаться. И если ты к ним подкатишься с правильной фразой, то, может быть, и не придется дожидаться десятой. Может быть, согласится уже вторая. Ну, или третья.

– Тогда как они подсчитали, что это одна из десяти? Если бы соглашалась уже вторая, тогда это была бы каждая вторая. А если каждая десятая, значит, девять давали отлуп, а десятая соглашалась. Иначе это исследование вообще не имело бы смысла. – Крис улыбается, ужасно довольный собой, что он выдал такую блестящую аргументацию. – И потом, где это ты, интересно, слышал про такое исследование? В смысле, кто такое исследование проводит: сколько женщин дают мужикам с первого раза? Уж наверняка не какой-нибудь плешивый профессор в очочках, иначе вышло бы, что ни одна из десяти.

– По радио слышал, – говорит Стив-механик, малость смутившись.

– По такому специальному радио у тебя в голове, – говорит Крис, потрепав Стива-механика по голове, по его шипастому светлому «ежику».

Стив-механик раздраженно кривится, по потом смеется.

– И все-таки, Крис, как ты подкатываешь к девчонке? Что ты ей говоришь?

– Я же сказал, что не верю в волшебные фразы для съема. – Крис отпивает пива и стирает с копчика носа белую кляксу иены. – Но если в теории, я бы выбрал такую: «У тебя, наверное, зеркало в трусиках».

– Потому что я вижу в них свое отражение, – закончил Стив-механик, рыдая от смеха. – А у тебя, Джек, есть «волшебное слово»?

Слова барахтаются в голове: полузабытые сказки о десяти пенсах и похитителях звезд, волшебных буквах и ангелах. Но они упорно не складываются во что-то удобоваримое. Он не на шутку разнервничался и очень надеется, что это не слишком заметно. В конце концов, он решает сказать что-то близкое к правде.

– Вообще-то я ими не пользуюсь. Я просто пытаюсь казаться искренним, проявлять к девушке интерес. – Он умолкает, смутившись, потому что и сам понимает, как это глупо звучит.

Стив-механик удивленно трясет головой. Крис с шумом втягивает в себя воздух.

– Я же тебе говорил, приятель, – Крис обращается к Стиву-механику. – Наш Плут – мужчина коварный. Ты бы видел, как Белый Кит вчера перед ним извивалась. Буквально слюни пускала, только что не облизала его с головы до ног.