Текст книги "Жутко громко и запредельно близко"

Автор книги: Джонатан Сафран Фоер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«В каком смысле я звучу, как папа?» – «Он часто так говорил». – «Типа?» – «Типа то-то и то-то несовместно. Или то-то и то-то гениально. Или само собой». Она засмеялась. «Он все всегда обобщал». – «Что значит «обобщал»?» – «Это значит – объединял вместе. От слова «общий». – «Что плохого в обобщательности?» – «Просто очень часто папа за лесом не различал деревьев». – «За каким лесом?» – «Неважно».

«Мам?» – «Да». – «Мне вообще-то не очень приятно, когда ты говоришь, что я делаю некоторые вещи, совсем как папа». – «Да? Прости. А я часто так говорю?» – «Постоянно». – «Представляю, как это может быть неприятно». – «А бабушка всегда говорит, что я делаю некоторые вещи, совсем как дедушка. Мне от этого не по себе, потому что их нет. И еще мне кажется, что я для вас ничего не значу». – «Вот уж этого ни бабушка, ни я точно не имеем в виду Разве ты не знаешь, как много ты для нас значишь?» – «Ну, знаю». – «Ты все для нас значишь».

Некоторое время она гладила меня по голове, и ее пальцы забирались за ухо, в то место, до которого почти никогда не дотрагиваешься.

Я спросил, можно ли еще раз застегнуть ей платье. Она сказала: «Конечно» и повернулась ко мне спиной. Она сказала: «Мне кажется, будет правильно, если ты все-таки постараешься пойти в школу». Я сказал «Я стараюсь». – «Сходи хотя бы на первый урок». – «Я даже с кровати встать не могу». Ложь № 6. «Доктор Файн сказал, что я должен к себе прислушиваться. Он сказал, что если не хочется, лучше себя не заставлять». Тут я не совсем соврал, но и не совсем справдивил. «Мне бы не хотелось, чтобы это вошло в привычку», – сказала она. «Не войдет», – сказал я. Положив руку на одеяло, она, видимо, кое-что заподозрила, потому что спросила, лежу ли я в постели одетым. Я сказал: «Да, и это потому, что мне холодно». № 7. «Не считая того, что жарко».

Как только она ушла, я собрал все необходимое и спустился вниз. «Сегодня ты выглядишь лучше», – сказал Стэн. Я сказал, что это не его дело. Он сказал: «Тоже мне». Я сказал: «Просто сегодня я чувствую себя хуже».

Я дошел до магазина художественных принадлежностей на Девяносто третьей улице и спросил женщину у входа, могу ли я поговорить с менеджером, потому что папа всегда так делал, когда у него был важный вопрос. «Я могу чем-нибудь помочь?» – спросила она «Мне нужен менеджер», – сказал я. «Понимаю. Я могу чем-нибудь помочь?» – «Вы запредельно красивая», – сказал я, потому что она была толстая, и я решил, что ей это будет особенно приятно услышать, и еще для того, чтобы ей снова понравиться, хоть я и вел себя, как сексист. «Спасибо», – сказала она. Я сказал: «Вы просто звезда экрана». Она покачала головой, типа Ты чё? «Ладно», – сказал я, и показал ей конверт, и объяснил, как я нашел ключ, и как теперь пытаюсь найти замок, который он открывает, и как слово «Black» может что-нибудь означать. Я хотел знать все, что она может рассказать мне про черное, поскольку она наверняка является экспертом по цвету. «Ну, – сказала она, – не знаю, какой из меня эксперт. Но одно могу отметить: немного необычно, что слово «Black» написано красной ручкой». Я спросил, что в этом необычного, потому что у папы всегда была под рукой красная ручка для «Нью-Йорк Таймс». «Иди сюда», – сказала она и подвела меня к витрине с десятью ручками. «Смотри». Она показала мне блокнот, который был рядом с витриной.

«Видишь, – сказала она, – большинство людей пишут название цвета той ручки, которую они пробуют». – «Почему?» – «Откуда я знаю. Небось какая-нибудь психологическая заморочка». – «Психологическая значит умственная?» – «Практически». Я над этим задумался, и мне было озарение, что если бы я захотел попробовать синюю ручку, то, скорее всего, написал бы слово «синий». «Не так-то просто сделать, как твой папа, – написать название одного цвета другим цветом. Не у всех получится». – «Правда?» – «А это еще труднее», – сказала она и написала что-то на следующей странице блокнота, и попросила меня прочесть это вслух. Она была права: прочесть оказалось еще труднее, потому что одна часть меня хотела произнести название цвета, а другая часть меня хотела произнести то, что им было написано. В итоге я не произнес ничего.

Я спросил, что бы это могло значить, по ее мнению. «Ну, – сказала она, – не знаю, значит ли это вообще что-нибудь. Но смотри: когда человек пробует ручку, он, чаще всего, пишет либо название ее цвета, либо свое имя. То, что «Black» написано красным, наводит меня на мысль, что Блэк – это фамилия». – «Возможно, даже женская». – «И я тебе больше скажу». – «Что?» – «Б – у тебя заглавная. А название цветов мы ведь обычно пишем со строчной». – «Бабай!» – «Прошу прощения?» – «Black написал Блэк». – «Что?» – «Black написал Блэк. Я должен найти этого Блэка». Она сказала: «Если я еще чем-нибудь могу помочь – обращайся». – «Я вас люблю». – «Только не тряси так своим тамбурином – ты в магазине».

Она отошла, а я еще немного постоял, стараясь угнаться за работой своего мозга Я пролистал блокнот от конца к началу, раздумывая над тем, как бы поступил на моем месте Стивен Хокинг.

Я вырвал из блокнота последний лист и снова побежал за менеджером. Она помогала кому-то выбирать кисточки, но я решил, что не будет невежливым ее прервать. «Это мой папа, – сказал я, тыча пальцем в его имя. – Томас Шелл!» – «Какое совпадение», – сказала она. Я сказал: «Но только он не покупал художественные принадлежности». – «Может, он купил, а тебе не сказал». – «Может, он просто зашел за ручкой». Я обежал весь магазин, от витрины к витрине, проверяя, не оставил ли свой след и в других отделах. Так я смог бы определить, покупал ли он здесь разные художественные принадлежности или только ручку.

Трудно было поверить в то, что я обнаружил.

Его имя было повсюду. Он перепробовал маркеры, и тюбики с маслом, и цветные карандаши, и мелки, и ручки, и пастели, и акварели. Он даже процарапал свое имя на куске формовочной глины, и я нашел мастихин с желтым на конце, поэтому я точно знал, чем именно он это сделал. Было похоже, что он затевал крупнейший художественный проект в истории. Только я не понял: ведь все это должно было быть больше года назад.

Я опять нашел менеджера. «Вы сказали, что если вы еще можете чем-нибудь помочь, чтобы я обращался». Она сказала: «Сначала я закончу с покупателем, а потом буду в твоем полном распоряжении». Я стоял и ждал, пока она заканчивала с покупателем. Она повернулась ко мне. Я сказал: «Вы сказали, что если вы еще можете чем-нибудь помочь, чтобы я обращался. Мне необходимо просмотреть ведомости продаж». – «Зачем?» – «Чтобы узнать, когда мой папа здесь был и что именно он купил». – «Зачем?» – «Чтобы знать». – «Но зачем?» – «У вас папа не умер, поэтому вы все равно не поймете». Она сказала: «У тебя умер папа?» Я сказал да. И добавил: «Я очень ранимый». Она подошла к одной из касс, которая на самом деле была компьютер, и понажимала пальцем на экран. «Продиктуй по буквам его фамилию». – «Ш.Е.Л.Л». Она еще понажимала, и пошевелила лицом, и сказала: «Ничего». – «Ничего?» – «Либо он ничего не купил, либо расплатился наличными». – «Акшакак, я щас». – «Прошу прощения?» – «Оскар Шелл… Привет, мам… Потому что я в туалете… Потому что он был в кармане… Угу… Угу… Немного, но можно я тебе перезвоню, когда я не в туалете… Типа через полчаса?.. Не по телефону… Наверное… Угу… У-гу. О'кей, мам… Да… Пока».

«Тогда у меня еще вопрос». – «Ты со мной разговариваешь или по телефону?» – «С вами. Эти блокноты у витрин давно там лежат?» – «Я не знаю». – «Он умер больше года назад. Это ведь уже давно, да?» – «Так долго они бы точно не пролежали». – «Вы абсолютно уверены?» – «Не абсолютно, но уверена». – «Процентов на семьдесят пять или больше?» – «Больше». – «На девяносто девять?» – «Меньше». – «На девяносто?» – «Около того». Я на несколько секунд сконцентрировался. – «Это ж до фигищи процентов».

Я побежал домой, и еще полазил в Интернете, и обнаружил, что в Нью-Йорке 472 человека по фамилии Блэк. Адресов было 216, потому что некоторые Блэки, само собой, жили вместе. Я подсчитал, что если каждую субботу заходить к двум, что казалось посильным, плюс праздники, минус репетиции «Гамлета» и другие дела, типа геологических и нумизматических конвенций, то у меня уйдет около трех лет, чтобы обойти всех. Но не могу же я ждать три года. Я написал письмо.

Cher Marcel!

Alló. Я мама Оскара. Я тут пораскинула мозгами и пришла к выводу, что не понимаю, зачем Оскару этот французский, поэтому больше он не будет ходить к вам по воскресеньям, как раньше. Я вам очень благодарна за все, чему вы его научили, особенно за условное время, которое полнейший прикол. Само собой, не звоните мне, когда Оскар не придет на урок, потому что я уже об этом знаю, потому что я так решила. И еще я буду по-прежнему оплачивать его занятия, поскольку вы клевый.

Votre ami dévoée

Mademoiselle Шелл

Это и был мой гениальный план. Находить по выходным людей с фамилией Блэк и выяснять у них все, что они знают про ключ и вазу из папиной кладовки. Через полтора года я буду знать все. Или хотя бы, что нужен новый план.

Конечно, мне хотелось поговорить с мамой уже в ту ночь, когда я решил начать свой поиск, но я не мог. Не потому, что думал, что мне влетит за то, что сую нос, куда не надо, и не потому, что боялся, что она разозлится из-за вазы, и даже не потому, что сам злился на нее за то, что она столько тусуется с Роном, хотя ей следует пополнять резервуар слез. Не могу объяснить, почему, но я был уверен, что она не знает ни про вазу, ни про конверт, ни про ключ. Замок был только наш с папой.

Поэтому, если в те восемь месяцев, что я ходил по Нью-Йорку, она спрашивала, куда я иду и когда вернусь, я отвечал только: «По делам Буду позже». Что было особенно странно, и в чем стоило разобраться – так это почему она никогда ничего не уточняла, типа «По каким делам?» или «Когда позже?», хотя обычно очень за меня волновалась, особенно после смерти папы. (Она мне купила мобильник, чтобы мы всегда могли друг друга найти, и велела ездить на такси, а не на метро. Она даже водила меня в полицейский участок на отпечатки пальцев, что вообще было суперски.) Так почему же она вдруг стала обо мне забывать? Уходя на поиск замка, я становился чуточку легче, потому что приближался к папе. Но и чуточку тяжелее, потому что я чувствовал, как удаляюсь от мамы.

В ту ночь, лежа в кровати, я не переставая думал про ключ и как каждые 2,777 секунды в Нью-Йорке рождается новый замок. Я достал «Всякую всячину, которая со мной приключилась» из зазора между кроватью и стеной и немного ее полистал, надеясь, что это мне поможет заснуть.

Спустя вечность я встал и подошел к шкафу, в котором был спрятан телефон. После наихудшего дня я его оттуда ни разу не вынимал. Это было просто невозможно.

Я часто думаю про те четыре с половиной минуты между тем, когда я пришел домой, и тем, когда позвонил папа. Стэн погладил меня по лицу, чего раньше никогда не делал. Я в последний раз поднялся на лифте. Я открыл дверь в квартиру, поставил на пол сумку и снял ботинки, как будто все зашибись, потому что я ведь не знал, что на самом деле все просто ужас, потому что откуда мне было знать? Я погладил Бакминстера, чтобы показать ему, как я его обожаю. Я подошел к телефону проверить сообщения и прослушал их одно за другим

Сообщение первое: 8:52

Сообщение второе: 9:12

Сообщение третье: 9:31

Сообщение четвертое: 9:46

Сообщение пятое: 10:04

Я подумал о том, чтобы позвонить маме. Я подумал о том, чтобы схватить мою рацию и радировать бабушке. Я отмотал сообщения к началу и прослушал их снова. Я посмотрел на часы. Было 10:22:21. Я подумал о том, чтобы убежать из дома и больше никогда ни с кем не разговаривать. Я подумал о том, чтобы спрятаться под кровать. Я подумал о том, чтобы поехать к башням-близнецам и посмотреть, не смогу ли как-нибудь спасти его сам. И тогда зазвонил телефон. Я посмотрел на часы. Было 10:22:27.

Я знал, что нельзя допустить, чтобы мама услышала эти сообщения, потому что оберегать ее – один из моих наипервейших raisons d'être, поэтому я поступил вот как: я взял деньги из папиного НЗ на комоде и пошел в «Радио шек»[23]23
  Сеть магазинов электроники и электротоваров.


[Закрыть] на Амстердам.[24]24
  Название одной из авеню в Манхэттене.


[Закрыть] Там я увидел по телеку, как падает первая башня. Я купил новый телефон, который был в точности такой же, как наш, и примчался домой, и переписал на него наше приветствие со старого телефона. Я замотал старый телефон шарфом, который бабушка так и не довязала из-за моей несговорчивости, и положил его в целлофановый пакет, а пакет положил в коробку, а коробку – в другую коробку, а ее – к себе в шкаф под кучу барахла, типа набора моих ювелирных инструментов и альбомов с иностранными монетами.

В ту ночь, когда я решил, что поиск замка – мой самый главный raison d'être – raison, перед которым меркнут все другие raisons, – мне было необходимо его услышать.

Я жутко старался не нашуметь, вынимая из тайника телефон. Хоть громкость была почти нулевая, чтобы папин голос не разбудил маму, он все равно заполнил комнату, типа как свет, даже когда он тусклый.

Сообщение второе. 9:12. Это опять я. Ты там? Алло? Прости, если. Здесь немного. Дымно. Я надеялся, что застану. Тебя. Дома. Не знаю, слышал ли ты уже, что произошло. Но. Я. Просто хотел дать знать, что в порядке. Все. Нормально. Когда прослушаешь, позвони бабушке. Скажи ей, что я в порядке. Я скоро еще позвоню. Пожарные, наверное, будут. Здесь вот-вот. Я позвоню.

Я снова завернул телефон в недовязанный шарф и положил его обратно в пакет, а пакет положил обратно в коробку, а коробку – в другую коробку, и все это – в шкаф под кучу барахла.

Я до бесконечности пялился на фальшивые звезды.

Я изобретал.

Я наставил себе синяк.

Я изобретал.

Я встал, подошел к окну и взял рацию. «Бабушка? Бабушка, как слышишь меня? Бабушка? Бабушка?» – «Оскар?» – «Я в порядке. Прием». – «Так поздно. Что случилось? Прием». – «Я тебя разбудил? Прием». – «Нет. Прием». – «Что ты делала? Прием». – «Болтала с жильцом. Прием». – «Он до сих пор не спит? Прием». Мама сказала, чтобы я не задавал бабушке вопросов про жильца, но часто это само собой получалось. «Нет, – сказала бабушка, – он только что ушел. У него были дела по хозяйству. Прием». – «В 4:12 утра? Прием».

Жилец поселился у бабушки сразу после смерти папы, но хоть я и бывал у нее в квартире практически каждый день, я ни разу его не встретил. Он постоянно бегал по хозяйственным делам, или дремал, или принимал душ, даже когда вода не шумела. Мама сказала: «Мне кажется, бабушке очень одиноко, ты не думаешь?» Я ей ответил: «Мне кажется, всем людям одиноко». – «Но у бабушки нет ни мамы, ни таких друзей, как Даниэль и Джейк, ни хотя бы Бакминстера». – «Это правда». – «Может, ей нужен воображаемый друг». – «Но я-то настоящий», – сказал я. «Да, и она любит, когда ты у нее бываешь. Но у тебя ведь есть еще школа, и друзья, и репетиции «Гамлета», и кружки…» – «Пожалуйста, не называй их кружками». – «Я только хотела сказать, что ты не можешь быть с ней постоянно. И еще ей, наверное, хочется, чтобы у нее был друг ее возраста». – «Откуда ты знаешь, что ее воображаемый друг старый?» – «Ты прав, я этого не знаю».

Она сказала: «Каждому человеку нужен друг». – «Это ты про Рона?» – «Нет. Это я про бабушку». – «Хотя, на самом деле, про Рона». – «Нет, Оскар. Не про Рона. И мне не нравится твой тон». – «Обычный тон». – «Не обычный, а инкриминирующий». – «Я даже не знаю, что значит «инкриминирующий», – как это может быть мой тон?» – «Ты хотел, чтобы мне стало стыдно за то, что у меня есть друг». – «Нет, не хотел». Она провела рукой с обручальным кольцом по своим волосам и сказала: «Ты знаешь, я действительно говорила только про бабушку, Оскар, но это правда. Мне тоже нужны друзья. Что в этом плохого?» Я пожал плечами. «Разве ты не думаешь, что и папе хотелось бы, чтобы у меня были друзья?» – «Обычный тон».

Бабушка живет в доме через дорогу. Мы на пятом этаже, а она на третьем, но разница практически незаметна. Иногда она мне пишет записки на окне, которые я читаю в бинокль, а однажды мы с папой потратили весь вечер, проектируя бумажный самолет, который можно было бы запускать из нашей квартиры в ее. Стэн стоял на улице и подбирал наши неудавшиеся попытки. Я помню одну записку, которую она написала вскоре после того, как умер папа: «Не уходи».

Бабушка высунулась в окно и приложила рацию запредельно близко к губам, отчего у нее поплыл голос. «Ты в порядке? Прием?» – «Бабушка? Прием?» – «Да? Прием». – «Почему спички такие короткие? Прием». – «В каком смысле? Прием». – «Всегда кажется, что они сгорят целиком. Под конец все торопятся, а иногда даже обжигают пальцы. Прием». – «Я не специалист, – сказала она, как всегда принижая себя, прежде чем высказать свое мнение, – но я думаю, спички короткие для того, чтобы умещаться в кармане. Прием». – «Ага, – сказал я, балансируя подбородком на руке, а локтем на подоконнике. – Мне тоже так кажется. А что, если сделать карманы поглубже? Прием». – «Я в этом мало что смыслю, но думаю, что людям будет трудно доставать вещи, если сделать их очень глубокими. Прием». – «Точно, – сказал я, меняя руки, потому что одна затекла. – А что если придумать переносной карман? Прием». – «Переносной карман? Прием». – «Ага. Он будет типа как носок, но только с липучкой снаружи, чтобы его можно было ко всему прицепить. Не совсем сумка, потому что он все-таки часть одежды, но и не совсем карман, потому что снаружи, и еще съемный, а в этом куча преимуществ: во-первых, из него легче перекладывать вещи, когда меняешь одежду, а во-вторых, в нем можно носить большие вещи, поскольку карман всегда можно отцепить и достать их даже из глубины. Прием». Она приложила руку к той стороне ночной рубашки, под которой сердце, и сказала: «Звучит на сто долларов. Прием». – «Переносной карман убережет много пальцев от обжигания короткими спичками, – сказал я, – и не даст потрескаться губам из-за короткого «Чапстика».[25]25
  Лечебная защитная помада для губ.


[Закрыть] А кстати, почему шоколадные батончики такие маленькие? У тебя когда-нибудь было, чтобы ты один съела – и больше не захотелось? Прием». – «Мне нельзя шоколад, – сказала она. – Но я тебя прекрасно понимаю. Прием». – «В нем можно будет носить длинные расчески, чтобы их хватало сразу на весь пробор, и большие кармандаши». – «Кармандаши?» – «Карандаши для переносных карманов». – «Да-да». – «Большие кармандаши удобнее держать, когда у тебя пальцы, как мои – толстые, а еще можно было бы натренировать спасательных птиц, чтобы они использовали этот карман, как сранец». – «Я не поняла». – «Если его прицепить к спасательному жилету из птичьего корма».

«Оскар? Прием». – «Я в порядке. Прием». – «Почему ты не спишь, лапонька? Прием». – «В каком смысле? Прием». – «Почему ты не спишь? Прием?» – «Я скучаю по папе. Прием». – «Я тоже. Прием». – «Я очень по нему скучаю. Прием». – «И я. Прием». – «Все время. Прием». – «Все время. Прием». Я не мог ей объяснить, что скучаю по нему больше – больше, чем она, больше, чем все на свете, потому что я не мог рассказать ей про телефон. Эта тайна была дырой в моем сердце, в которую проваливалась любая радость. «Я тебе когда-нибудь рассказывала, как дедушка останавливался и гладил встречных животных, всегда, даже если очень спешил? Прием?» – «Ты мне об этом рассказывала гуголплекс раз. Прием». – «А про то, как у него руки были такие огрубевшие и красные от скульптур, что иногда я ему говорила – в шутку, конечно, что это не он лепит скульптуры, а они его? Прием». – «Про это тоже. Но можешь по новой рассказать, если хочешь. Прием». Она рассказала по новой.

По улице, которая нас разделяла, проехала «Скорая», и я представил того, кто внутри, и что с ним случилось. Как он, типа, сломал лодыжку, выполняя навороченный трюк на скейтборде. Или как умирает от ожогов третьей степени, покрывающих девяносто процентов его тела. А вдруг я его знаю? А вдруг кто-то смотрит на эту «Скорую» и думает, что внутри я?

Что если сделать прибор, распознающий всех, кого ты знаешь? Тогда у едущей по улице «Скорой» на крыше могла бы загораться надпись:

НЕ ВОЛНУЙСЯ! НЕ ВОЛНУЙСЯ!

если прибор того, кто внутри, не распознал приборы тех, кто снаружи. А если распознал, то на «Скорой» могло бы загораться имя того, кто внутри, и либо:

НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО! НИЧЕГО СЕРЬЕЗНОГО!

либо, если это что-то серьезное:

ЭТО СЕРЬЕЗНО! ЭТО СЕРЬЕЗНО!

Еще можно распределить всех, кого ты знаешь, по тому, как сильно их любишь, и если прибор того, кто в «Скорой», распознал прибор того, кого он больше всех любит, или того, кто больше всех любит его, и если у того, кто в «Скорой», по-настоящему тяжелая травма, и он может даже умереть, на «Скорой» могло бы загораться:

ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

Еще может быть так, что кто-нибудь окажется первым номером в списках сразу многих людей, и когда он будет умирать, а «Скорая» – ехать по улицам в больницу, на ней постоянно будет гореть:

ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ПРОЩАЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!

«Бабушка? Прием?» – «Что, лапонька? Прием?» – «Если дедушка был такой хороший, почему он тогда от тебя ушел? Прием». Она сделала полшага назад и пропала из вида. «Он не хотел уходить. Ему просто пришлось. Прием». – «Но почему пришлось? Прием». – «Я не знаю. Прием». – «И ты не сердишься? Прием». – «На него? За то, что он ушел? Прием». – «На себя. За то, что не знаешь, почему. Прием». – «Нет. Прием». – «И не расстраиваешься? Прием». – «Очень расстраиваюсь. Прием». – «Не отключайся», – сказал я, и подбежал к своему походному набору, и схватил дедушкин фотик. Я подошел с ним к окну и щелкнул ее окно. Вспышка осветила улицу, которая нас разделяла.

10. Уолт

9. Аинди

8. Алиша

Бабушка сказала: «Я только надеюсь, что ты никого не будешь любить так же сильно, как я тебя. Прием».

7. Фарлей

6. Минч/Тюбик (поровну)

5. Стэн

Я услышал, как она поцеловала кончики своих пальцев, а потом подула на них.

4. Бакминстер

3. Мама

Я тоже послал ей воздушный поцелуй.

2. Бабушка

«Отбой», – сказал кто-то из нас.

1. Папа

Нам нужны карманы побольше, размышлял я уже в постели, поджидая, когда истекут семь минут, необходимых нормальному человеку, чтобы заснуть. Нам нужны громаднейшие карманы – такие, чтобы в них умещались наши семьи, и наши друзья, и даже люди, которых нет в наших списках, незнакомые, которых мы все равно хотим защитить. Нам нужны карманы для муниципальных округов и целых городов, карманы, способные вместить всю Вселенную.

Восемь минут тридцать две секунды…

Но я знал, что карманы не бывают такими большими. В конце концов все потеряют всех. Нет такого изобретения, чтобы это предотвратить, и поэтому в ту ночь я чувствовал cебя, как та самая последняя черепаха, на которой держались все остальные.

Двадцать одна минута, одиннадцать секунд…

Ну, а ключ я повесил на веревочку рядом с ключом от квартиры и носил, как колье.

Ну, а сам я не мог заснуть еще долго-долго. Бакминстер свернулся рядышком, и я поспрягал немного, чтобы не думать о другом.

Ночью я проснулся только один раз, потому что Бакминстер положил мне лапы на веки. Он, наверное, почувствовал, что мне снятся кошмары.