Текст книги "Перекрестки"

Автор книги: Джонатан Франзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– А вот и Перри. – Фрэнсис Котрелл помахала рукой. – Легок на помине.

Не прошло и двадцати секунд, как они с Фрэнсис уехали незамеченными с парковки Первой реформатской, и, увидев на углу Мейпл-авеню соломенно-желтые локоны своего сына, Расс не сдержался бы и миновал бы знак “Стоп” без остановки, но ровно напротив располагался полицейский участок. Расс затормозил, заставил себя обернуться и посмотреть, куда махала Фрэнсис, чтобы не показалось, будто он в чем-то виноват. На тротуаре стоял всевидящий Перри с полиэтиленовым пакетом в руках. Расс встретился с ним глазами и в следующий миг что есть мочи нажал на газ.

Легок на помине?

– Неординарный ребенок, – сказала Фрэнсис. – Ларри в него просто влюблен.

Они выехали с Мейпл на Пирсиг-авеню: здесь уже можно было смело превысить скорость. Если бы Перри стоял не под знаком “Стоп”, а в любом другом месте, он нипочем не заметил бы, что Фрэнсис – единственная пассажирка Расса. Теперь оставалось только надеяться, что Перри забудет об этом – но вряд ли.

– Можно нескромный вопрос? – сказала Фрэнсис.

Расс чуть отпустил педаль газа.

– М-мм?

– Раз уж ты сегодня целиком в моем распоряжении, значит, все, что я скажу, останется между нами, как на психологической консультации? Пусть мы и не у тебя в кабинете?

– Разумеется, – заверил Расс.

Едва усевшись в машину, Фрэнсис принялась ерзать и подпрыгивать на сиденье. И сейчас почти касалась левой ступней его ноги.

– Я вот что хотела спросить, – проговорила она, – как ты считаешь, в каком возрасте детям можно пробовать марихуану?

– Моим детям?

– Да, и детям вообще. Когда еще рано, а когда уже можно?

– Марихуана – это незаконно. Ни один родитель не захочет, чтобы его ребенок нарушил закон.

Фрэнсис рассмеялась.

– Ты правда такой приличный и старомодный?

Дубленка, которую он надел – дубленка, которую она похвалила, – не была старомодной. Пластинки с блюзом, которые он принес для нее и оставил в своем кабинете, не были старомодными. И мысли его о Фрэнсис приличными не назовешь.

– Не то чтобы я осуждал любое нарушение закона, – уточнил Расс. – В конце концов, закон нарушали и Ганди, и Даниэль Эллсберг[24]24
  Даниэль Эллсберг (род. 1931) – бывший американский военный аналитик, передавший в 1971 г. журналистам секретные документы, благодаря которым стала известна правда о Вьетнамской войне.


[Закрыть]. Я не верю в то, что законы священны. Но я не считаю, что тот, кто нарушает закон, принимая наркотики, преследует сколь-нибудь значимую цель.

– Ух ты! Ну ладно.

Он слышал, что она улыбается, но его уязвила несправедливость ее слов, противопоставление модного и старомодного.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть старомодным, – поправилась она. – По-моему, это даже мило. То есть, насколько я понимаю, ты сам никогда не пробовал травку?

– Э-э, нет. А ты?

– Пока нет.

В голосе ее слышался задор. Расс оторвал взгляд от дороги и увидел, что Фрэнсис наблюдает за его реакцией. Она казалась такой оживленной, такой довольной, точно ей не терпелось начать игру. Он тоже был не прочь поиграть, но только не во флирт. В этом он не силен.

– Ты спрашивала о своем сыне? – уточнил Расс.

– И о моем, и о твоем.

– О моем! То есть о Перри?

– Да.

Его сын? Принимает наркотики? Ну разумеется. Как он раньше не догадался: это же очевидно. Черт бы побрал Мэрион.

– Можно я тебе кое-что расскажу? – спросила Фрэнсис. – Раз уж мы говорим откровенно?

Снег валил так густо, что дороги было толком не разглядеть. Расс, не отрываясь, смотрел вперед, но почувствовал, как Фрэнсис в своей охотничьей кепке подалась к нему.

– Помнишь, я приходила к тебе прошлым летом?

– Помню. Отлично помню.

– Мне тогда было плохо, но я рассказала тебе не все. То есть почти ничего не рассказала. Ты так мило говорил о Бобби, о смерти моего мужа, но я приходила не поэтому. Мне было плохо, потому что я узнала: мужчина, с которым я встречаюсь, встречается с другой.

Растрескавшиеся резиновые дворники “фьюри” дергались по ветровому стеклу. Рассу хотелось задать уточняющий вопрос, убедиться, что “встречаться” значит именно то, что он подумал, но он боялся, что голос его выдаст. День, который начался так прекрасно, обернулся таким кошмаром. Он глупо ошибся в Перри, а во Фрэнсис – и того глупее. Ему ни разу не пришло в голову, что у нее уже мог появиться мужчина. Ведь прошлым летом она вдовела от силы год.

Она отодвинулась на свою часть сиденья.

– С самого начала наш роман казался мне неправдоподобно прекрасным. Моя старая подруга устроила нам свиданье, и мы сразу поладили, сразу нашли общий язык. Филип хирург, бывший военный врач. Служил на той базе, где когда-то служил и Бобби, и это нас объединило, тем более что кардиохирург сродни летчику-истребителю: и то и другое не для слабых духом. У Филипа роскошная квартира в одной из высоток на озере, к северу от центра, вид оттуда невероятный. Я как увидела, сразу подумала: “Ого, подписываюсь”. Теперь-то я понимаю, что поторопилась, но мне просто хотелось скорее наладить жизнь. Мне хотелось, чтобы нас было четверо, а не трое.

Расс попытался представить сценарий, в котором Фрэнсис оказалась дома у кардиохирурга и не вступила с ним в интимную связь.

– Я хотела познакомить его с Ларри и Эми, – продолжала она. – Чтобы мы пообедали и сходили в музей Филда. Я постоянно просила его об этом, и в конце концов как-то вечером он сказал – начистоту так начистоту, – что хочет кое в чем признаться. Оказывается, все это время он встречался с другой. Разумеется, с медсестричкой. Разумеется, моложе меня. Вот что было у меня на уме, когда я пришла к тебе. То есть я тосковала по Бобби, но не из-за того, из-за чего следовало бы. А потому что мне разбили сердце.

От черного выхлопа едущего впереди мусоровоза снег пачкался, не долетая до земли.

– Понятно, – ответил Расс.

– Я тебе не сказала еще кое-что. У нас с Бобби было не все так гладко. Я вышла замуж в двадцать один год. Он был лучшим другом моего брата, он летал на самолетах, которые преодолевают звуковой барьер, он был потрясающе красив, и он достался не кому-то, а мне. Его часто не было дома, но я не возражала: я была женой офицера, в этом есть свои преимущества. Когда родились дети, он служил на авиабазе “Эдвардс”, я поехала бы за ним куда угодно – из армии он ушел не из-за меня. Но Бобби хотел, чтобы дети росли на одном месте, ходили в одну школу, к тому же в “Дженерал дайнемикс” платили намного больше. Мы перебрались в Техас, и он понял, что ошибся. Он скучал по военной службе и винил во всем меня, хотя я тут была ни при чем. С каждым годом он становился все раздражительнее. Все знали, что он кобель, и не то чтобы я давала ему поводы для ревности, но он постоянно меня испытывал. Если я слишком громко смеялась над шуткой соседа, Бобби думал, что я заигрываю с ним, и донимал меня, пока я не признаю, что сосед по сравнению с ним слабак. Если я смотрела новости и говорила, мол, как-то мы плохо воюем, он учинял мне допрос. Разве я не согласна с тем, что Америка – самая сильная страна на свете? С лучшей экономикой? Разве я не считаю, что наш моральный долг – не дать коммунистам увеличить их как-его-бишь? Он всерьез полагал, что столько наших солдат гибнет на войне, потому что демонстрации протеста подрывают их моральный дух. Эти мальчики гибнут из-за меня, ведь я позволила себе усомниться в том, что мы воюем как надо. Ларри хотел стать космонавтом, но он не особо спортивный, не круглый отличник, и Бобби постоянно на него орал. “Разве же космонавты так плетутся до второй базы? Думаешь, Джон Гленн[25]25
  Джон Гершель Гленн-младший (1921–2016) – американский космонавт, изобретатель, политический деятель.


[Закрыть] хоть раз получил четверку за контрольную по алгебре?” Ларри просто мечтательный мальчик, который интересуется космосом, он так гордился отцом, так старался ему угодить, так страдал из-за его недовольства. Ты бывал в кабине F-in!

Рассу бы порадоваться, что она изливает ему душу, но он услышал лишь, что на Фрэнсис обращают внимание летчики-испытатели и кардиохирурги. А он всего-навсего второй священник, у него жена, четверо детей и нет денег. О чем он только думал?

– Удивительное зрелище, – продолжала она, – сколько там всяких приборов. Они внушают тебе ощущение, будто ты тут всем управляешь: именно так Бобби и обращался с нами. Мы нуждались в его одобрении, и он управлял нами, давая понять, что одобрение нужно заслужить. Ларри должен добиться выдающихся успехов в спорте, а я не имею права посмеяться с соседом. По мне, так самое ужасное в этой катастрофе – что он потерял управление самолетом. То-то он, наверное, рассвирепел.

Небо темнело, машины ехали медленно. Интересно, сколько миллионов стоит Г-ш? Как может страна, считающая себя христианской, тратить миллиарды долларов на орудия убийства? На инструментальной панели “фьюри” всего лишь спидометр и три указателя, один из которых сломан. Машине не помешают новые тормоза и зимние шины, но Мэрион выпросила у него двести долларов на рождественские подарки. Ему показалось, это чересчур много, но он вспомнил, что последнее время почти ничего ей не давал, вспомнил о четырех часах наедине с Фрэнсис, которые решил подарить себе на Рождество. Раньше ему казалось, что эти четыре часа пролетят незаметно. Теперь же Расс гадал, сколько еще выдержит рассказов о ее сыне и о мужчине, которого она любит. В горле стоял ком горечи.

– Я много говорила об этом с Китти, – сказала Фрэнсис. – Я, конечно, лифчик жечь не стану, но она дала мне кое-какие книги – по-моему, очень толковые. Нет, Бобби за всю жизнь пальцем меня не тронул. Но он был холодный, холодный, холодный. В каком-то смысле это даже хуже. Я для него была всего лишь женушкой и обязана была все делать, как полагается. Какой уж тут союз равных личностей. Теперь-то я понимаю: все наши соседи считали моего мужа козлом. Разве что дружки-летчики не считали его козлом, потому что сами такие же козлы. Нет, конечно, мне ужасно его жаль: такая страшная смерть. Но порой мне кажется, что без него мне гораздо лучше. Это очень дурно с моей стороны?

– Брак – штука трудная, – откликнулся Расс.

– Но разве так и должно быть? Тебе вот трудно в браке? Ой, извини, зря я спросила.

Будь у Расса выдержка, как у летчика-испытателя или кардиохирурга, он раскрыл бы Фрэнсис душу, признался бы, что несчастен, что брак его держится лишь на привычке, обете и чувстве долга. Сейчас его признание оказалось бы как нельзя кстати. Но все его претензии к Мэрион сводились к тому, что она толстая, унылая, больше его не привлекает и портит ему жизнь. Скажи он такое Фрэнсис, и она сочтет его козлом.

– В общем, – продолжала Фрэнсис, – ты мне очень помог тем, что познакомил меня с Китти и пригласил в ваш кружок. Это именно то, что мне было нужно. Еще я пошла на курсы при Тритон-колледже, мне нравится. В общем, осень выдалась неплохой. А потом…

– Я помню, – перебил Расс. – И хочу еще раз извиниться за тот случай с Ронни. Это я виноват.

– А, да. Спасибо. Тебе не за что извиняться. Но дело не в этом: просто мне опять позвонил Филип. Как гром среди ясного неба. Говорит, что теперь-то он наконец все понял. Он порвал с той медсестричкой, сумею ли я простить его? Я подумала, нет, но он прислал розы и снова позвонил. Пустил в ход обаяние, и вроде бы у нас с ним наладилось. После Дня благодарения и той истории с Ронни я в выходные ездила в город и провела с Филипом весь день и весь вечер.

Снег таял, едва коснувшись земли, но прогноз обещал восемь дюймов. И если Расс и Фрэнсис где-то застрянут, ему придется провести еще несколько часов с подружкой кардиохирурга.

– На этот раз все иначе, – говорила Фрэнсис. – Наверное, отчасти из-за книг, которые я прочитала, а отчасти – отчасти из-за того, что дал мне ты. Я имею в виду кружок при церкви и, наверное, пример того, что бывают другие мужчины. Филип повел меня в “Биньон”, официант вручил мне меню, а он отобрал и заказал за меня. Раньше мне это польстило бы, я подумала бы: за таким как за каменной стеной. Но… потом мы поехали к нему, в ту квартиру с чудесным видом, я смотрела старые семейные фотографии на пианино. Взяла одну в руки и, наверное, потом как-то не так поставила на место, потому что он подошел и отодвинул ее чуть дальше, буквально на дюйм. То есть он шел через всю комнату, чтобы подвинуть фотографию на дюйм. Наверное, он отличный хирург, но я подумала: так-так. Знакомо. Понимаешь, что я имею в виду?

Расс уже не знал, что и думать: то отчаивался, то вновь проникался надеждой.

– Словно я решила заменить Бобби таким же, как Бобби. Наверное, меня тянет к похожим мужчинам – точнее, к такому типу мужчин. Бобби тоже умел быть обаятельным, хотя вел себя как козел, и я злилась на него. И я поняла, что если останусь с Филипом, рожу ему ребенка, а то и двух (наверняка он хочет детей) – тут-то мне и крышка. Он будет все контролировать. Ну, в общем, домой я вернулась к полуночи…

После интимной близости с хирургом? Расс понятия не имел, как нынче принято вести себя на свиданиях.

– … а Ларри сидит один в гостиной, смотрит телевизор. Он уже большой, с ним можно оставить Эми, но тут он был какой-то странный. Наклоняюсь его поцеловать – мамочки! От него пахнет марихуаной и ополаскивателем для рта. То есть он уложил Эми и накурился! Я так и ахнула. Я понимаю, он тяжело переживает смерть Бобби, да и в девятом классе пойти в новую школу – так себе удовольствие, но он хороший парень, и в этом году ему намного легче, спасибо “Перекресткам”. Он по-прежнему сутулится, по-прежнему прячет лицо за волосами, но все-таки потихоньку взрослеет. И как только я поняла, что он накурился, мне стало ужасно стыдно, что я на несколько часов бросила их с Эми одних. Я его упрекнула – как ты можешь так глупо рисковать, ты же отвечаешь за сестру, – но наказывать не стала. Спросила только, где он взял марихуану. А он сидит, лицо волосами завесил, молчит, на меня не смотрит. Я снова спрашиваю: у тебя осталась марихуана? Он молчит, ну я и сорвалась. Пошла в его комнату, потребовала отдать траву, и оказалось, что у него целый пакет! Представляешь? Я, конечно, отобрала, снова спрашиваю, откуда марихуана, и знаешь, что он мне ответил? “Я не наркоман”. Я так разозлилась, что запретила ему месяц смотреть телевизор.

Расс с тревогой догадывался, куда она клонит. Он сразу все понял, еще когда она упомянула Перри.

– В общем, как я говорила, ситуация не из приятных, – заключила Фрэнсис. – Но я решила, ты должен знать.

– То есть ты полагаешь, марихуану Ларри дал мой сын.

– Точно не знаю. Но они много времени проводят вместе, это так мило, и Ларри явно восхищается Перри. Они возвращаются из школы и сразу поднимаются к нему в комнату. Ларри мастерит модели, и когда мальчики наверху, от них пахнет клеем и краской. Я не против, что они мастерят модели. Я даже не против, чтобы они курили марихуану. Ларри говорит, половина ребят в школе пробовала травку, хотя, по-моему, он все же преувеличивает, но в целом, насколько я понимаю, это обычное дело. Но чтобы вот так, целый пакет, да еще большой – на Ларри это не похоже.

Черт бы побрал Мэрион.

Прошлой весной, когда выяснилось, что Перри совершенно отбился от рук, Мэрион бросила Рассу в лицо упрек – он-де зациклился на ветхозаветных заповедях, а о новозаветном прощении, которое сам же и проповедует по воскресеньям, забыл. По словам Мэрион, Перри нужно любить и поддерживать, а не наказывать. Да, он прогулял в общей сложности одиннадцать дней и подделал почерк Расса в записках, объясняющих причину его отсутствия, но Мэрион стояла на своем: проблемы Перри связаны с психологией, а не с нравственностью. Мальчик очень чувствительный, подвержен перепадам настроения, страдает бессонницей. Мэрион умоляла о сострадании, предлагала показать сына психиатру (как будто у них есть на это деньги). Расс же считал, что проблема заключается в самой Мэрион. Она всегда потакала капризам и прихотям Перри: в раннем детстве – его безумолчному нытью и плачу, когда стал постарше – надменному самомнению. Расс сознавал, что все четверо детей в той или иной степени любят Мэрион больше, чем его, потому что она постоянно рядом, постоянно дома, тогда как он служит другим, но Перри привязан к матери очевиднее и сильнее прочих. Расс, пожалуй, завидовал бы их близости, если бы больше любил Перри и если бы Мэрион по-прежнему его возбуждала. Но он предпочел не вмешиваться в их отношения, и вот теперь, из-за потакания Мэрион и его собственного равнодушия, они вынуждены краснеть за Перри перед школьным начальством.

Он безошибочно чуял в Перри нравственный изъян, ему следовало бы догадаться, что сын употребляет наркотики, но Расса сбила с толку болтовня Мэрион о талантливом сверхчувствительном мальчике, который просто не высыпается. Дома Расс потребовал Перри к себе в кабинет, где лежала стопка записок к директору школы, написанных почерком, невероятно похожим на его собственный (надо отдать Перри должное, у него масса талантов): раз Мэрион не справилась, он сам призовет к порядку сына, длинноволосого, как девочка.

– Ты больше не будешь спать днем, – сказал Расс. – Спать нужно ночью, как все люди.

– Пап, я бы с радостью, – ответил Перри, – но я не могу.

– Думаешь, мне каждое утро хочется вставать и идти на службу? Но я все равно встаю и иду. И если ты один раз заставишь себя подняться, к вечеру так устанешь, что спокойно заснешь. И опять вернешься в нормальный режим.

– При всем моем уважении, проще сказать, чем сделать.

– Ты очень способный, жаль, если школа не обеспечивает тебе должную нагрузку. Но ты уже большой мальчик, ты должен приучать себя к порядку. Я же только и вижу, как ты читаешь или что-то мастеришь. Нужно чаще гулять, расходовать силы. Может, тебе записаться в школьную софтбольную команду?

Перри таращился на отца вызывающе и недоверчиво. Расс старался не раздражаться.

– Ты должен делать хоть что-нибудь, – продолжал он. – Я хочу, чтобы с этого лета ты начал работать. Так принято в нашей семье: мы работаем. Я хочу, чтобы ты поставил себе цель зарабатывать пятьдесят долларов в неделю.

– Бекки в десятом классе не работала.

– Бекки была в команде чирлидеров, и сейчас она работает.

– Она ненавидит эту работу.

– Это и есть самодисциплина. Нравится, не нравится, все равно работаешь. Я делаю это вовсе не для того, чтобы тебя наказать. А для твоего блага. Я хочу, чтобы ты завтра же начал искать работу. К лету как раз найдешь.

К отвращению Расса, Перри расплакался.

– По правде говоря, – продолжал Расс, – ты еще очень легко отделался. По-хорошему мне бы следовало запретить тебе вообще всё.

– Ты меня наказываешь.

– Хватит реветь. Ты уже не маленький. Я тебя не наказываю. Если не подыщешь ничего лучше, будешь стричь газоны. Если уж Клем стриг, тебе тем более не зазорно. Походишь весь день за газонокосилкой – ночью уснешь в два счета.

Мэрион пеняла Рассу (как обычно, кротко, но неотвязно), что заставить Перри стричь газоны – значит впустую растратить его таланты, оскорбить его чувствительность, но Расс оказался прав: Перри действительно вернулся к нормальному режиму. Летом он спал с полуночи до полудня, как обычный подросток, а в сентябре по собственной инициативе вступил в “Перекрестки”. Видимо, решил присоединиться к Рику Эмброузу из мести за то, что его заставили стричь газоны, но Расс ни разу не высказал Перри неодобрения, не доставил ему такого удовольствия. По правде говоря, Перри чем дальше, тем больше вызывал у Расса физическое отвращение, ему противно было его подростковое тело. И когда Перри после уроков отправлялся в “Перекрестки”, когда уезжал с ними куда-то на выходные, Расс чувствовал облегчение: не нужно терпеть его оскорбительную телесность.

Теперь же Расс задался вопросом: что если отвращение внушает ему скверный характер Перри, самодовольное наслаждение, с каким тот тайком употребляет наркотики. Это все Мэрион виновата, черт бы ее побрал. И слова не скажи против ее драгоценного сына, а Перри злоупотребляет ее доверием, и вот теперь Фрэнсис, ставшая для Расса источником удовольствия, считает его из-за Перри доверчивым лопухом, чей сын приохотил ее Ларри к наркотикам. Черт бы побрал Мэрион. Он уже представлял, с каким жестоким удовольствием сообщит ей, что Перри наркоман, ткнет ее носом в сыновьи грешки: вот до чего довело твое потакание, – пусть Мэрион поплатится за то, как унизительно Рассу было узнать обо всем от Фрэнсис. И Перри тоже поплатится.

Но что если Перри не останется в долгу? Что если спросит Расса при Мэрион, куда это он ехал с миссис Котрелл и кучей коробок? Расс, помоги ему Бог, за завтраком вынужден был соврать Мэрион – сказал ей, что повезет игрушки и продукты с Китти Рейнолдс.

– Не хочешь здесь свернуть? – спросила Фрэнсис.

Расс резко вывернул через две слякотные полосы на Огден-авеню, так что машину чуть занесло и в багажнике задребезжали игрушки. Сзади загудели.

– Не расстраивайся, – сказала Фрэнсис. – Рик Эмброуз говорит, сейчас с этим сталкиваются многие родители.

Рик Эмброуз знает, чем живет современная молодежь, и держит руку на пульсе улиц.

– Ты говорила с Риком о Ларри? – выдавил Расс.

– Да, но ты не волнуйся, я о Перри не проболталась. То есть проболталась, но только тебе. Не Рику. Мне нужен был совет, как относиться к тому, что пятнадцатилетние курят травку. Рик сказал, что уж чего-чего, а “Перекрестков” мне бояться нечего. У них очень строгие правила в том, что касается выпивки и наркотиков на занятиях. И секса, конечно. Хотя об этом мне точно не нужно беспокоиться. Бедный Ларри, я ни разу не видела, чтобы он хоть посмотрел на девушку. Он влюблен в Перри – в переносном смысле, вообще-то у него нет отклонений. А может, и есть. Если так, хорошо, что Бобби об этом уже не узнает.

Расс силился придумать и сказать ей что-нибудь мудрое, под стать глубоким знаниям Эмброуза о молодежи.

– Когда я вернулась домой и обнаружила, что Ларри под кайфом, – продолжала Фрэнсис, – у меня словно открылись глаза. А потом я свалилась с простудой, и когда наконец выздоровела, во мне будто что-то перевернулось. Я вдруг поняла, что отныне должна жить иначе – больше времени уделять детям, перестать гоняться за мечтой о повторном браке. Мне захотелось закатать рукава и взяться за дело. Больше помогать тебе и Китти в вашей работе, и еще я спросила у Рика, могу ли чем-то помочь “Перекресткам”. Отчасти потому, что теперь я несу двойную ответственность за Ларри и Эми: я должна быть им не только матерью, но и отцом. А отчасти… Тебе никогда не казалось, что ты родился слишком рано?

– Ты имеешь в виду, хотел бы я стать моложе?

– Да кто не хотел бы. Но я о другом – о том, что сейчас происходит. Столько экспериментов, столько сомнений в прежних ценностях. Взять хотя бы то, что теперь девочки могут одеваться, как мальчики – жаль, что у меня этого не было. Жаль, что в моей юности не было “Битлз”. Жаль, что тогда не было принято пожить вместе, а потом уж решать, жениться или нет: в моем случае это было бы просто необходимо. У меня такое ощущение, что я родилась лет на пятнадцать раньше, чем следовало.

– Все это было уже в начале пятидесятых, – заметил Расс. – В Нью-Йорке, в Гринич-Виллидже, когда я там жил, уже было все, о чем ты говоришь, разве что оно было чище, пожалуй.

– В Нью-Йорке, может, и было. Но не в Нью-Проспекте.

– Пожалуй, я не жалею, что родился так рано. – Расс напомнил себе, что не стоит расхваливать Гринич-Виллидж, ведь они с Мэрион прожили там всего два месяца, а до этого два года – в доме для семинаристов на Восточной Сорок девятой. – В так называемой современной молодежной культуре меня раздражает вот что: молодые считают, будто она возникла на пустом месте. Современная молодежь уверена, что это она изобрела политический радикализм, добрачный секс, гражданские права и права женщин. Большинство не читало ни Юджина Дебса, ни Джона Дьюи, ни Маргарет Сэнгер, ни Ричарда Райта[26]26
  Юджин Виктор Дебс (1855–1926) – деятель рабочего и левого движения в США, один из организаторов Социалистической партии Америки. Джон Дьюи (1859–1952) – американский философ и педагог. Маргарет Хиггинс Сэнгер (1879–1966) – американская активистка, основательница “Американской лиги контроля над рождаемостью”. Ричард Натаниэль Райт (1908–1960) – писатель, автор произведений о жизни чернокожего населения Америки.


[Закрыть]. Когда я в шестьдесят третьем был в Бирмингеме[27]27
  В Бирмингеме, штат Алабама, в 1963 г. проходили массовые протесты против расовой сегрегации.


[Закрыть], большинство протестующих были мои ровесники или старше. С тех пор изменилась разве что мода: другая музыка, другие прически. А это все наносное.

– Ты правда считаешь, что больше ничего не изменилось? Да если бы у нас в старших классах была такая группа, как “Перекрестки”, я бы сразу в нее вступила. Если бы в двадцать лет я прочитала Бетти Фридан и Глорию Стайнем[28]28
  Бетти Фридан (1921–2006) и Глория Стайнем (род.1934) – известные американские феминистки.


[Закрыть], вся моя жизнь сложилась бы иначе.

Расс нахмурился. В Эмброузе он чуял угрозу, но уж от Китти Рейнолдс никак не ждал подвоха.

– Я всего лишь хочу сказать, – ответил он, – что антивоенные демонстрации, движение за гражданские права – и, конечно же, феминизм, – выросли из семян, посаженных давным-давно.

– Ладно, приняла к сведению. Можно я скажу тебе одну ужасную вещь?

Она снова передвинулась на сиденье, прижалась спиной к пассажирской двери, касалась ногой его ремня безопасности. Теперь ремень врезался ему в пах.

– Я оставила пакет Ларри себе, – сказала Фрэнсис. – Представляешь? Сперва собиралась смыть траву в унитаз, и Ларри слышал, как льется вода, но я не выкинула марихуану, а спрятала у себя в комнате.

Все, что Расс сейчас наговорил о своей молодости, было чушь и вранье. Ему хотелось бы стать ровесником Фрэнсис.

– Я жду, преподобный Хильдебрандт. Вы скажете мне, что я поступила дурно?

– Пожалуй, с точки зрения закона это опасно.

– Ой, да ладно тебе. Не заявятся же ко мне копы и не вышибут дверь.

– И тем не менее. Что ты намерена с ней делать?

– Ну, я… сам-то как думаешь?

Он кивнул. Как пастырь он чувствовал себя обязанным предостеречь ее от пути беззакония, но не хотел вновь показаться приличным и старомодным.

– В таком случае, – произнес он, – меня смущает, что ты подашь дурной пример Ларри. Ты ведь учишь его, что наркотики – зло…

– Вот поэтому я и спросила, в каком возрасте, по-твоему, их пробовать еще рано. Мне-то уже не рано. Мне тридцать семь, и я пытаюсь начать жизнь сначала. Мне хочется пробовать новое, и вот что я подумала… Может, я приглашу Китти, а ты жену? И мы вчетвером попробуем, чтобы понять, из-за чего весь шум. Раз уж мы запрещаем детям курить траву, так давай хотя бы узнаем, что именно мы запрещаем.

– Мне не нужно прыгать со скалы, чтобы понять, что детям нельзя прыгать со скалы.

– А вдруг нам понравится? Вдруг это поможет нам лучше понять детей? Или, я не знаю, расширить сознание. Если бы ты согласился, я бы не волновалась. Ты же слуга Божий и далеко не трус. Ты не похож на обычного священника.

От ее слов в сердце и чреслах его разлилось тепло: ничего приятнее она сказать не могла. Сгущались ранние сумерки, снег выбеливал металлические поверхности вдоль дороги, слякоть пестрила тротуары. День снова стал лучшим.

– Вряд ли жена согласится, – сказал Расс.

– Ладно. Значит, ты, я и Китти.

Расс подыскивал благовидный предлог, чтобы исключить Китти, но тут Фрэнсис игриво ткнула его ступней в бедро.

– Если, конечно, ты не решишь, что нам не нужна дуэнья.

Прошлым вечером на переднем сиденье Таннерова фургона Бекки открылась в том числе и прелесть губ. Прежде губы причиняли Бекки в основном неудобство – то обветрятся, то неровно сотрется помада, – и если что чувствовали во время игры в бутылочку, то щекотку или боль. И лишь когда ее губы коснулись губ Таннера, таких же точно, как у нее самой, но с собственными непредсказуемыми желаниями, Бекки узнала, что они связаны с каждым нервным окончанием в теле. Усы у Таннера были бархатистые и одновременно колючие, язык сперва робел, потом осмелел, а зубы оказались в неожиданной близости от происходящего. Каждое ощущение поражало ее новизной, каждый угол соприкосновения отличался от предыдущего. Целоваться с Таннером Эвансом на удивление приятнее, чем она представляла. Она могла бы делать это часами, не обращая внимания на неудобную позу (Бекки сидела вполоборота на пассажирском сиденье), если бы их не отвлекли голоса на парковке.

– Это же фургон Таннера, – сказала какая-то девушка.

В несовершенной темноте Таннер отстранился от Бекки и прислушался к девичьим голосам. Оба стихли: видимо, девушки ушли в заднюю комнату “Рощи”.

– Надо сматываться отсюда, – произнес Таннер.

Бекки понимала, почему он не хочет, чтобы его застукали с нею, ведь она сама бросилась ему на шею, но ее этот риск возбуждал. Она обняла Таннера, снова поцеловала. Чуть погодя девичьи голоса раздались снова.

– Таннер? – окликнула девушка, направляясь к фургону. – Лора?

Таннер отпрянул от Бекки, выглянул в окно. Заметив его тревогу, Бекки наклонилась, попыталась завесить лицо волосами, но такого прикрытия оказалось явно недостаточно. Она вытянула руку за спину, нашарила на пассажирском сиденье индейское одеяло и укрылась им с головой. Сквозь пыльную шерсть она слышала, как Таннер опускает стекло.

– А, Салли, привет, – сказал он.

– Вы идете?

Салли Перкинс, лучшая подруга Лоры Добрински.

– Ага, – ответил Таннер. – Сейчас, только другу помогу.

Бекки сквозь шерстяную ткань почувствовала, как Салли Перкинс таращится на нелепую фигуру в одеяле.

– А Лора не с тобой? – спросила Салли.

– Э-э, нет.

– Мы с Марси празднуем ее совершеннолетие, хочешь, присоединяйся.

– Ага, ладно. Здорово.

– Увидимся внутри?

Салли ушла, и Бекки со смехом сдернула одеяло.

– Упс, – сказала она.

Сейчас бы ей и спросить, как обстоят дела у Таннера с Лорой, но он тоже рассмеялся. Бекки решила, что пока с нее довольно и общей тайны, общего прегрешения. Она и так глаз не сомкнет, передумывая и переживая заново непривычные ощущения, ни к чему испытывать его терпение.

– Тебе пора, – сказала она.

– Мне эта Марси Аккерман даже не нравится.

– Ладно тебе. – Бекки наклонилась и чмокнула его в щеку. – А я тебе нравлюсь?

– Да! Как ты думаешь, почему я приехал?

– Тогда увидимся завтра?

– Обязательно. Мы с тобой… – Он осекся. – Хотя завтра вряд ли получится.

– Я до концерта весь день свободна.

– В том-то и дело. Я работаю до четырех, а потом мы будем настраиваться.

Мы — то есть группа. То есть Настоящая Женщина. Чувствительность Бекки, обостренная поцелуем, оказалась бессильна перед разочарованием.

– Мне правда жаль, – продолжал Таннер. – Может, в пятницу?

– В пятницу сочельник. Приедет Клем. Я весь день буду с родными.

– Точно.

– Что ж, как-нибудь увидимся. – Она потянулась к ручке двери. – Может, в церкви, если я еще захочу туда прийти.

– Бекки…

– Ничего страшного. Я все понимаю. Ты завтра действительно занят.

Она открыла дверь, но он схватил ее за плечо.

– Мне в церковь только к половине шестого. До тех пор можем где-нибудь встретиться.

– Это совершенно не обязательно.

– Но я хочу. – В его взгляде читалась мольба. – Я правда хочу.

Довольная властью над Таннером (хотя и неизвестно, насколько та велика), Бекки отказалась от предложения подвезти ее до дома и оставила его с Салли и Марси. Бекки шла домой одна, и то, как она спряталась под одеяло, теперь казалось ей не забавным, а неприятным. Она превратилась в девицу из тех, которые отбивают парней. Бекки не понимала, то ли ей правда стыдно, то ли страшно, что Настоящая Женщина устроит скандал.