Текст книги "Дальний остров"

Автор книги: Джонатан Франзен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В 2006 году, когда местная организация защитников птиц BirdLife Maltaнаняла турка Толгу Темуге, бывшего руководителя кампаний «Гринпис», чтобы он возглавил решительную кампанию против браконьерства, охотникам это напомнило об осаде Мальты турками в 1565 году, и они ответили взрывом ярости. Против «турка» и его «мальтийских прихвостней» резко выступил генеральный секретарь FKNKЛино Фаругиа, и тогда последовали угрозы в адрес сотрудников BirdLifeи серия нападений на ее имущество. Одному активисту выстрелили в лицо; три машины, принадлежавшие добровольцам BirdLife, были подожжены; в лесопосадке, которую охотники терпеть не могут как соперницу единственного леса на главном острове – леса, который они контролируют, где они стреляют птиц, – было вырвано с корнем несколько тысяч молодых деревьев. В августе 2008 года популярный охотничий журнал писал: «Не беспредельно можно растягивать крепкие моральные узы, соединяющие мальтийские семьи, и пренебрегать их ценностями, когда-нибудь латинская кровь вскипит и положит конец трусливому отступлению, предательству родной земли и культуры».

И тем не менее, в противоположность Кипру, общественное мнение на Мальте решительно поддерживает противников охоты. Наряду с банковским делом туризм – важнейшая часть мальтийской экономики, и газеты часто публикуют сердитые письма туристов, воспринимающих стрельбу как угрозу своей безопасности или ставших свидетелями жестокости к пернатым. Да и многим мальтийцам, особенно из среднего класса, не по душе, что свободные территории, которых в стране очень мало, захватывают, ставя около общественных земель запрещающие знаки, разнузданные стрелки. BirdLife Maltaсумела, в отличие от BirdLife Cyprus, привлечь на свою сторону видных граждан, включая владельца отелей «Рэдиссон», и организовала с их участием кампанию в СМИ под девизом «Верни себе СВОЮ загородную местность».

Но Мальта – двухпартийная страна, и, поскольку исход всеобщих выборов здесь, как правило, решают несколько тысяч голосов, ни Лейбористская, ни Националистическая партия не может себе позволить оттолкнуть своих сторонников из числа любителей охоты. Поэтому за исполнением законов об охоте по-прежнему следят не слишком строго: число людей, которым поручено этим заниматься, минимально, многие местные полицейские водят с охотниками дружбу, и даже честные блюстители порядка порой не спешат реагировать на жалюбы. Даже когда нарушителям предъявляют обвинения, мальтийские суды не склонны штрафовать их больше чем на несколько сотен евро.

В этом году правительство, сформированное Националистической партией, вопреки постановлению Европейского суда справедливости, вынесенному прошлой осенью, открыло весенний сезон охоты на перепелов и горлиц. Директива ЕС об охране птиц позволяет странам-участницам «частично отменять» ее положения: разрешать отстрел небольшого числа особей охраняемых видов «в разумных целях», – например, для контроля за небом вблизи аэропортов или для пропитания в сельских сообществах, живущих традиционной жизнью. Мальтийское правительство претендовало на такую частичную отмену ради поддержания «традиции» весенней охоты, которую директива вообще-то запрещает, и суд постановил, что претензия Мальты не удовлетворяет трем из четырех критериев, приведенных в директиве. Эти критерии – строгость соблюдения, малый масштаб отстрела и равенство с другими странами ЕС. Что же касается четвертого критерия – имеется ли «альтернатива», – Мальта представила данные о числе убитых птиц, якобы показывающие, что осенняя охота на перепелов и горлиц – недостаточная альтернатива весенней охоте. Правительство прекрасно знало, что эти данные недостоверны (не кто иной, как генеральный секретарь FKNK, однажды публично признал, что цифры занижены, возможно, раз в десять), но Еврокомиссия придерживается правила: доверять данным, предоставляемым правительствами стран-участниц. Мальта заявила, кроме того, что, поскольку перепел и горлица не входят в число глобально угрожаемых видов (в Азии эти птицы по-прежнему водятся в изобилии), абсолютная защита им не нужна, и юристы комиссии не выдвинули довод, что значение имеет состояние этих видов в странах ЕС, где их численность серьезно уменьшилась. Поэтому суд, отклонив претензию Мальты и запретив весеннюю охоту, вместе с тем признал, что один критерий из четырех выполнен. И тогда правительство заявило дома, что «одержана победа», и в начале апреля разрешило охоту.

Рано утром в первый день охотничьего сезона Толга Темуге – мужчина с конским хвостом, любитель крепкого словца – взял меня с собой патрулировать местность. Большой стрельбы мы не ожидали, потому что FKNK, рассерженная правительственными ограничениями – сезон вместо традиционных шести-восьми недель должен был продлиться всего шесть неполных рабочих дней, и выдать можно было только 2500 лицензий, – объявила сезону бойкот, угрожая «предать позорной огласке» имена всех охотников, обратившихся за лицензиями. «Еврокомиссия потерпела неудачу, – сказал Темуге, когда мы ехали по темному пыльному лабиринту мальтийских дорог. – Европейская охотничья организация и BirdLife Internationalпроделали массу черновой работы, чтобы установить реалистичные охотничьи ограничения, – и тут Мальта вступает в ЕС, и эта страна, самая маленькая в Евросоюзе, угрожает разрушить все великолепное здание директивы об охране птиц. Это плохой прецедент: не исполняя директиву, Мальта подталкивает к этому и другие страны ЕС, особенно средиземноморские».

Когда небо просветлело, мы остановились на узкой дороге, грубо вымощенной известняком, среди огороженных лугов, где золотилось сено, и стали прислушиваться к выстрелам. Слышно было, как лают собаки, как кукарекает петух, как переключают скорость грузовики; где-то неподалеку аппаратура воспроизводила перепелиное кудахтанье. Патрулировать остров отправились сегодня еще шесть групп, организованных Темуге и состоящих в основном из заграничных добровольцев, которых сопровождали несколько наемных охранников-мальтийцев. Взошло солнце, и вдали послышались выстрелы, правда редкие; птиц в то утро, казалось, было совсем мало. Мы проехали через деревню, где раздались два выстрела («Мать их так! – воскликнул Темуге. – Невероятно! В жилой зоне, мать их так!»), и опять оказались в том лабиринте каменных оград, что на Мальте покрывает всю сельскую местность. Новые выстрелы привели нас к небольшому полю, где стояли двое мужчин старше тридцати с ручной рацией. Увидев нас, они сразу же схватились за тяпки и принялись обрабатывать густые посадки фасоли и лука. «Они знают, когда мы близко, – сказал Темуге. – Все знают. Если у людей рация, девять шансов из десяти, что это охотники». Выходить в поле с тяпками и правда было безумно рано; пока мы стояли у того поля, выстрелов слышно не было. Мимо, просияв золотом оперения, промелькнули четыре самца иволги – они напрасно решили лететь на север через Мальту, но им повезло, что мы стояли там, где стояли. На низеньком деревце я увидел самку зяблика – одной из самых распространенных птиц в Европе, но почти уничтоженной на Мальте, где широко практиковалась незаконная ловля зябликов. Темуге, когда я назвал ему эту птицу, сильно взволновался. «Зяблик! – воскликнул он. – Если зяблики опять начнут тут размножаться, это будет самое настоящее чудо». Все равно что кто-нибудь в Северной Америке поразился бы при виде странствующего дрозда.

Мальтийские охотники находятся в слабом положении: они хотят того, что создало бы для Мальты реальные, чреватые наказанием трудности в ЕС, – законного права стрелять в птиц, летящих к местам размножения. У их лидеров из FKNK, получается, нет большого выбора: им приходится принимать бескомпромиссные решения, как, например, о бойкоте этой весной, – решения, рождающие у рядовых членов FKNKложные надежды, которых правительство не оправдывает и которые поэтому неизбежно сменяются разочарованием и ощущением, что «нас предали». В тесном, загроможденном помещении FKNKя встретился с пресс-секретарем организации, нервным, но красноречивым Йозефом Перичи Каласчионе. «Какая бредовая голова могла дофантазироваться до того, что нас удовлетворит весенний сезон, в котором восьмидесяти процентам охотников не удастся получить лицензию? – спросил Перичи Каласчионе. – Мы и так уже два года не имели охотничьего сезона, который был частью нашей традиции, частью нашей жизни. Мы не рассчитывали на такой сезон, какой был три года назад, но все-таки хотели получить приемлемый сезон, который правительство нам четко обещало перед вступлением в ЕС».

Я упомянул о нелегальной стрельбе, и Перичи Каласчионе предложил мне рюмку скотча. Я отказался, и он налил себе одному. «Мы решительные противники нелегальной стрельбы по охраняемым видам, – сказал он. – Мы готовы были посылать наблюдателей, чтобы выявлять нарушителей и лишать их членства. Так было бы, если бы нам предоставили хороший сезон». Перичи Каласчионе признал, что зажигательные заявления генерального секретаря FKNKему не по вкусу, но, когда он попытался объяснить, как много охота значит для него лично, его глубокая удрученность ясно чувствовалась; можно было подумать, как ни странно, что мне изливает свои жалобы энвиронменталист. «Все в тоске, – сказал он с дрожью в голосе. – Стало больше психических срывов, даже самоубийства были среди наших членов: сама наша культура под угрозой».

В какой мере стрельба по-мальтийски – «культура» и «традиция», вопрос спорный. Если весенняя охота, убийство редких птиц и изготовление из них чучел – безусловно давние традиции, то неразборчивая стрельба по всем пернатым, судя по всему, возникла в шестидесятые годы, когда Мальта получила независимость и начала процветать. Мальта, несомненно, являет собой красноречивое опровержение теории, будто рост благосостояния в обществе ведет к лучшему обращению с окружающей средой. Благосостояние на Мальте принесло с собой современное оружие, дополнительные деньги, чтобы платить таксидермистам, машины и более удобные дороги, сделавшие сельскую местность легкодоступной охотникам. Если раньше охота была традицией, передаваемой от отца к сыну, то теперь она стала времяпрепровождением молодых людей, выезжающих на природу буйными группами.

На участке земли, принадлежащем отелю, который рассчитывает соорудить здесь площадку для гольфа, я познакомился с охотником старой закалки, страшно возмущенным поведением соотечественников и попустительством FKNK. Беспорядочная стрельба, сказал он мне, у мальтийцев в крови, и глупо было ждать, что после вступления страны в ЕС охотники вдруг станут другими. («Если тебя проститутка родила, – заметил он, – то монашкой ты не станешь».) Но при этом немалую долю вины он возложил на молодежь; снижение минимального охотничьего возраста с двадцати одного до восемнадцати лет ухудшило положение, сказал он. «А теперь изменили закон о весенней охоте, – продолжил он, – и законопослушные люди выходить не будут, а безответственные стрелки по-прежнему выходят, потому что за соблюдением закона власти следят недостаточно. Я три недели этой весной провел за городом и видел только одну полицейскую машину».

Весна всегда была на Мальте главным охотничьим сезоном, и охотник признался мне, что, если сезон отменят навсегда, он, скорее всего, будет охотиться осенью только до той поры, пока не умрут его две собаки, а потом будет только наблюдать за птицами. «Тут ведь есть и другое, – сказал он. – Где горлицы? Когда я в молодости ходил на охоту с отцом, мы смотрели на небо, и они там тысячами летели. Сейчас разгар сезона, вчера я был в поле весь день и насчитал двенадцать. Я два года не видел козодоя. Каменного дрозда не видел пять лет. Прошлой осенью я каждый день выходил с собаками утром и под вечер искать вальдшнепов, увидел за все время трех и ни одного не подстрелил. И это часть проблемы: людей досада берет. Вальдшнепов нет, так давайте в пустельгу стрелять».

В воскресенье ближе к вечеру из укрытия на высоком месте мы с Толгой Темуге наблюдали в зрительную трубу за двумя мужчинами, которые оглядывали небо и поля с помощью биноклей. «Это точно охотники, – сказал Темуге. – Ружья у них спрятаны, пока не прилетит что-нибудь подходящее». Но прошел час, ничего не прилетело, мужчины взяли грабли и принялись работать в саду, лишь изредка вспоминая о биноклях; так миновал еще час, и они взялись за садовые дела по-настоящему, потому что птиц не было.

Италия – длинный узкий полуостров, и, летя над ней, крылатый мигрант словно прогоняется сквозь строй. В Брешии на севере страны браконьеры ловят за год миллион певчих птиц и продают ресторанам, которые готовят pulenta e osei – поленту с птичками. Леса Сардинии полны проволочных ловушек, в заболоченных местах близ Венеции находит свой конец множество зимующих уток, а в Умбрии, на родине святого Франциска, доля зарегистрированных охотников во всем населении выше, чем в любом другом регионе. Охотники Тосканы должны соблюдать квоты на вальдшнепа, вяхиря и на четыре вида певчих птиц, на которые разрешена охота, включая певчего дрозда и полевого жаворонка; но в рассветном тумане законную дичь трудно отличить от незаконной, да и кто там за чем следит? Южнее, в Кампании, немалую часть которой контролирует каморра (местная мафия), самые привлекательные места для перелетных водоплавающих пернатых и болотных птиц – это поля, затопленные каморрой, куда пускают охотников, беря с них до тысячи евро в день. Оптовики из Брешии пригоняют в Кампанию за певчими птицами, настрелянными мелкими браконьерами, грузовики-рефрижераторы; целые провинции в Кампании покрыты ловушками для семи европейских видов вьюрковых, отличающихся хорошим пением, и на нелегальных тамошних птичьих рынках богатые каморристиплатят за хорошо обученных певунов немалые деньги. Еще южнее, в Калабрии и на Сицилии, размах широко разрекламированной весенней охоты на перелетного ястреба-осоеда уменьшился благодаря активным правоохранительным мерам и наблюдению добровольцев, но в Калабрии по-прежнему как нигде много браконьеров, готовых, если никто не видит, стрелять по всему, что летит.

Согласно одной диковинной старой статье итальянского гражданского кодекса, которую включили в него фашисты, чтобы лучше знакомить людей с огнестрельным оружием, охотники, и только охотники, имеют право, преследуя дичь, заходить на частные территории, кто бы ими ни владел. В восьмидесятые годы по итальянской сельской местности, опустевшей из-за переселения людей в города, рыскало более двух миллионов лицензированных охотников. Бóльшая часть итальянцев-горожан, однако, относится к охоте отрицательно, и в 1992 году парламент страны принял один из самых строгих в Европе законов об охоте, включавший в себя весьма радикальную декларацию о том, что вся дикая фауна Италии принадлежит исключительно государству и поэтому охота возможна лишь по особому разрешению. За два последующих десятилетия численность некоторых самых любимых итальянцами видов крупной фауны, включая волков, впечатляюще выросла, а количество лицензированных охотников упало – их стало менее восьмисот тысяч. Эти две тенденции побудили Франко Орси, сенатора от Лигурии из партии Сильвио Берлускони, предложить законопроект, либерализующий использование птиц-приманок и расширяющий временны́е и пространственные возможности для охоты. Другой закон, «евросоюзовский», цель которого – обеспечить выполнение Италией директивы об охране птиц и тем самым избежать штрафов в сотни миллионов евро, только что был принят парламентом, и как минимум один его пункт охотники могут рассматривать как свою явную победу: окончание сезона охоты на некоторые виды птиц переносится на февраль.

Я встретился с Орси в помещении его партии в Генуе накануне региональных выборов, принесших коалиции Берлускони новые успехи. Красивый мужчина за сорок с мягким взглядом, Орси – страстный охотник, выбирающий маршруты отпускных поездок смотря по тому, чтó он сможет там подстрелить. Его доводы в пользу изменения закона 1992 года таковы: он привел к взрывному росту численности вредных видов; итальянским охотникам надо позволить то же, что позволено французским и испанским; частные землевладельцы способны содержать охотничьи угодья лучше, чем это делает государство; и наконец, охота – социально и духовно полезное занятие. Он показал мне газетную фотографию дикого кабана, бегущего по улице Генуи; описал опасность, которую представляют скворцы для аэропортов и виноградников. Но после того как я согласился, что хорошо бы контролировать численность кабанов и скворцов, он сказал, что охотникам не нравится сезон, который власти выделили для охоты на кабанов.

– И в любом случае я не могу согласиться с тем, что охотиться можно только на дикого кабана, нутрию и скворца, – сказал он. – Этим может заниматься армия.

Я спросил Орси, считает ли он, что надо разрешить такой отстрел каждого вида птиц, при котором будет сохраняться нынешняя численность.

– Фауну можно сравнить с капиталом, который каждый год приносит проценты, – ответил он. – Если я трачу проценты, я сохраняю капитал, и будущему вида и охоты на него ничто не угрожает.

– Но почему не инвестировать часть прироста, чтобы увеличивать капитал? – спросил я.

– Это зависит от вида. Для каждого есть оптимальная плотность, у одних плотность выше оптимальной, у других ниже. Охота должна восстанавливать баланс.

От прежних поездок в Италию у меня осталось впечатление, что численность едва ли не всех видов птиц там ниже оптимальной. Понимая, что Орси, судя по всему, этого мнения не разделяет, я спросил его, какую пользу обществу может приносить охота на безвредных птиц. К моему удивлению, он процитировал книгу «Освобождение животных» Питера Сингера: если бы каждому приходилось самому убивать животных, которых он ест, мы все были бы вегетарианцами.

– В городском обществе люди прервали свои отношения с животными, в которых есть элемент насилия, – сказал Орси. – Когда мне исполнилось четырнадцать, дед заставил меня убить курицу, это была семейная традиция, и теперь всякий раз, как я ем курицу, я вспоминаю, что она была живой птицей. Если вернуться к Питеру Сингеру: сверхпотребление животных в нашем обществе идет рука об руку со сверхпотреблением других ресурсов. Огромные пространства отводятся под расточительные, индустриализованные фермерские хозяйства, потому что мы утратили чувство нашего сельского «я». Не надо думать, что охота – единственный вид человеческого насилия над окружающей средой. В этом смысле охота играет просветительскую роль.

Рассуждения Орси показались мне не лишенными смысла, но итальянским энвиронменталистам, с которыми я говорил, они доказывали лишь, что он умеет разговаривать с журналистами. За общенациональными призывами к либерализации охотничьих законов все ambientalisti [21]21
  Экологи (ит.).


[Закрыть]видят руку крупных итальянских производителей оружия и боеприпасов. Один из них спросил меня: «Когда вам задают вопрос, что выпускают ваши заводы, как выгоднее ответить: ‘Мины, на которых подрываются боснийские дети’ или: ‘Традиционные дробовики для любителей ждать на болоте в рассветный час, когда прилетят утки’?»

Сколько птиц убивают в Италии охотники, понять невозможно. Например, официальные данные по певчим дроздам лежат в интервале от трех до семи миллионов убитых птиц в год, но Фернандо Спина, ведущий специалист итальянского экологического ведомства, считает эти цифры «весьма заниженными»: только самые добросовестные охотники честно отчитываются о размере добычи, местным природоохранным органам не хватает людей, чтобы следить за охотниками, базы данных в провинциях большей частью не компьютеризированы, и местные итальянские охотничьи власти сплошь и рядом игнорируют запросы о данных. Неоспоримо при этом, что Италия – важнейший маршрут для перелетных птиц. Здесь обнаруживались окольцованные птицы из всех стран Европы, из тридцати восьми стран Африки, из шести стран Азии. Обратное движение птиц на север начинается в Италии очень рано, в некоторых случаях уже в конце декабря. Директива ЕС защищает всех птиц во время их перелета на север, допуская охоту лишь в пределах естественной осенней смертности, и поэтому самые ответственные охотники считают, что сезон должен заканчиваться 31 декабря. Новый итальянский закон, однако, растягивает охотничий сезон до февраля. Поскольку раньше других возвращаются с юга, как правило, самые сильные и здоровые особи вида, новый закон ставит под удар именно тех птиц, что имеют наилучшие шансы произвести потомство. Кроме того, новый закон выгоден браконьерам, стреляющим по охраняемым видам: законный и незаконный выстрел звучат одинаково. И без хорошо поставленного учета никто не может сказать, укладывается ли региональный годовой охотничий лимит на тот или иной вид в цифру естественной смертности. «Местные власти устанавливают охотничий лимит произвольно, – говорит Спина. – Он никак не связан с реальной численностью».

Хотя главная причина того, что численность птичьих популяций в Европе резко уменьшается, – сужение среды обитания, охота на итальянский манер ( caccia selvaggia, «дикая охота», как ее называют ее критики) вносит в это уменьшение свою скверную лепту. Когда я спросил Фулько Пратези, который в прошлом ходил на крупного зверя, а потом основал итальянский филиал Всемирного фонда природы и теперь считает охоту «манией», почему итальянские охотники так остервенело убивают птиц, он сослался на слабость его соотечественников к оружию, на их приверженность к «мужественной позе», на удовольствие, которое им приносит нарушение закона, и, как ни странно, на их любовь к пребыванию на природе. «Это как у насильника: он любит женщин, но проявляет свое чувство жестоко и извращенно, – сказал Пратези. – Птичку весом двадцать два грамма убивают тридцатидвухграммовой штуковиной». Итальянцы, добавил он, легче проникаются теплыми чувствами к «зверям-символам», таким, как волк или медведь, и защищают их лучше, чем жители других европейских стран. «Но птицы – они невидимы, – сказал он. – Мы их не видим, мы их не слышим. В Северной Европе, когда появляются перелетные птицы, это видно и слышно, и это трогает людей. Здесь люди живут в больших городах и крупных жилых массивах, а птицы – они где-то там, в поднебесье».

Каждую весну и осень на протяжении большей части истории страны над Италией появлялось невообразимое количество летучих порций белка, и, в отличие от Северной Европы, где люди учились понимать, что хищническое потребление ресурсов ведет к их истощению, в Средиземноморье ресурсы казались безграничными. Браконьер из Реджоди-Калабрии, все еще негодуя на запрет стрелять осоедов, сказал мне: «Мы в Реджо убивали только две с половиной тысячи за весну, а всего пролетало от шестидесяти до ста тысяч. Тоже мне урон!» Понять причину запрета на свое развлечение он мог только в денежных категориях. Он на полном серьезе убеждал меня, что некоторые организации, желая поживиться за счет государства, стали изображать из себя противников браконьерства, что им нужно было противостояние с браконьерами и это-то и привело к принятию антибраконьерских законов. «А теперь эти люди богатеют за государственный счет», – заявил он.

В одной из южных провинций я познакомился с бывшим браконьером Серджо, по-мальчишески проказливым, несмотря на зрелый возраст. Он бросил это занятие, когда был уже далеко не юношей, осознав, что перерос его, и теперь рассказывает забавные истории о своих «грехах молодости». Ночная охота, сказал Серджо, всегда была незаконна, но никакой проблемы не составляла, если твоими товарищами по оружию были приходский священник и бригадир местных карабинеров. Бригадир был особенно полезен: лесники старались держаться от него подальше. Однажды ночью, когда Серджо охотился с ним на пару, фары бригадирского джипа ослепили сипуху. Бригадир сказал Серджо, чтобы он ее застрелил, но Серджо колебался. Тогда бригадир взял лопату, зашел сзади и ударил птицу по голове. А потом бросил ее в багажник джипа.

– Почему? – спросил я Серджо. – Почему он захотел ее убить?

– Потому, что браконьерствовать так браконьерствовать!

После охоты, когда бригадир открыл багажник, сипуха, которая была только оглушена, взлетела и кинулась на него; Серджо изобразил ее, взмахнув руками и сделав смешное яростное лицо.

Для Серджо смысл браконьерства всегда был в том, чтобы съесть добычу. Он научил меня стишку на местном диалекте, который переводится примерно так: «Хочешь птичьего мяса – съешь ворону; ищешь доброе сердце – полюби старуху». «Ворону хоть неделю вари, а она все жесткая, – сказал он. – Но бульон с нее ничего. Я и барсука ел, и лисицу ел – я кого только не ел». Кажется, единственная птица, которую никто из итальянцев не ест, это чайка. Даже осоед, хотя в южных домах по традиции из одного экземпляра делают чучело и ставят на видное место в главной комнате (его местное название – adorno, то есть нарядный), идет как весеннее лакомое блюдо; браконьер из Реджо дал мне рецепт фрикасе из него с сахаром и уксусом.

Те итальянские приверженцы «дикой охоты», что не переросли, в отличие от Серджо, свою страсть и огорчены снижением численности дичи и ужесточением правил, начали ездить на охоту в другие страны Средиземноморья. На морском берегу в Кампании я разговорился с редкозубым, бодрым не по возрасту, весело упорствующим в своем грехе браконьером, который теперь, когда уже нельзя сделать себе укрытие на берегу и бить перелетную птицу сколько душе угодно, довольствуется тем, что предвкушает поездку в Албанию, где до сих пор можно за очень скромную плату стрелять любую птицу в любых количествах и в любое время. Хотя за границу ездят охотники из всех стран, итальянцы, как многие считают, ведут себя за рубежом хуже других. Самые богатые отправляются в Сибирь стрелять вальдшнепов во время весенних демонстрационных полетов или в Египет, где можно, как я слышал, нанять полицейского, чтобы приносил тебе добычу, а самому, пока руки не устанут, бить ибисов и уток глобально угрожаемых видов; в интернете есть фотографии охотников-иностранцев, стоящих у пирамид метровой высоты из птичьих трупов.

Ответственные охотники в Италии терпеть не могут диких; они терпеть не могут Франко Орси. «У нас в Италии идет столкновение культур, борьба двух точек зрения на охоту, – сказал мне Массимо Канале, молодой охотник из Реджо-ди-Калабрии. – Одна сторона, сторона Орси, говорит: „Давайте просто все разрешим“. На другой стороне – люди с чувством ответственности за свою среду обитания. Чтобы охотиться с разбором, мало получить лицензию. Надо учить биологию, физику, баллистику. Если ты избирательно охотишься на кабана и оленя, тебе надо играть определенную роль». Инстинкт хищника Канале обнаружил в себе еще мальчишкой, когда без всякого разбора охотился с дедом, и ему, он считает, повезло: он познакомился с людьми, которые вывели его на другой уровень. «Если я за день ничего не убил, не беда, – сказал он, – но убить – это цель, врать не буду. Мой инстинкт хищника борется с рациональным началом во мне, и мой способ укрощать инстинкт – избирательная охота. Я считаю, только так и можно охотиться в две тысячи десятом году. А Орси этого не знает и не хочет знать».

Два взгляда на охоту – это, грубо говоря, два лица итальянского общества. Есть откровенно криминальная Италия каморры и ее союзников, есть полукриминальная Италия дружков Берлускони, но есть и l’ Italia che lavora – «Италия, которая работает». Теми итальянцами, что борются с браконьерством, движет отвращение к беззаконию в их стране, и для них много значит информация от ответственных охотников – таких, как Канале, – которые сильно огорчаются, если, например, не могут подстрелить ни одного перепела из-за того, что всех птиц приманили браконьеры с помощью нелегальной звуковой аппаратуры. В Салерно, самой законопослушной из провинций Кампании, я вместе с активистами Всемирного фонда природы побывал у искусственного пруда, в то время спущенного, где они недавно застали председателя региональной охотничьей ассоциации за незаконным использованием аудиозаписей для привлечения птиц. Около пруда, среди полей, которым придавала унылый вид белая пластиковая пленка, высилась разваливающаяся гора «эко-шаров» – тюков из термоусаживаемой пленки с неаполитанским мусором, заполонившим собой всю сельскую местность Кампании и ставшим символом итальянского экологического кризиса. «Второй раз за два года мы поймали этого субчика, – сказал руководитель группы активистов. – Он был членом комитета, который регулирует охоту в регионе, и остался председателем, несмотря на обвинение. Есть и другие региональные председатели, которые тем же занимаются, просто их трудней схватить за руку».

Яркий образец Италии, которая работает, – успешная борьба с браконьерской охотой на осоеда в Мессинском проливе. Каждый год с 1985 года национальная лесная полиция отряжала особую группу с вертолетами патрулировать калабрийский берег пролива. Хотя в Калабрии в последнее время положение несколько ухудшилось (в этом году группа была меньше, чем раньше, действовала не так долго, и было убито, по оценкам, четыре сотни птиц – вдвое больше, чем в предыдущие годы), сицилийская сторона, где ведет работу знаменитая активистка Анна Джордано, по-прежнему фактически свободна от браконьерства. Начиная с 1981 года, когда ей было всего пятнадцать, Джордано надзирала над бетонными укрытиями, откуда хищных птиц, низко летевших через горы, которые возвышаются над Мессиной, стреляли тысячами. В отличие от калабрийцев, которые ели осоедов, сицилийцы стреляли потому, что такова была традиция, что хотели посоревноваться друг с другом и раздобыть трофеи. Некоторые из них стреляли по всем хищникам, другим нужен был именно осоед (его называли просто «Птицей») – разве только на глаза попадалось что-нибудь по-настоящему редкое, например беркут. От укрытий Джордано торопилась к ближайшей телефонной будке, вызывала лесную полицию, потом возвращалась к укрытиям. Ее машинам причиняли вред, ей постоянно угрожали, ее поносили, но физически она ни разу не пострадала – вероятно, потому, что была молодой женщиной. (Итальянское слово uccello(птица) на сленге означает также «пенис», что дало повод для грязных шуток на ее счет, но на стене ее офиса я увидел плакат, дающий шутникам отпор их же оружием: «Ваше мужское достоинство? Мертвая птица».) С растущим успехом, особенно после наступления эпохи мобильных телефонов, Джордано побуждала лесную полицию пресекать браконьерство, и слава, которая становилась все больше, привлекла к ней внимание СМИ и множество добровольцев. В последние годы, по сообщениям ее групп, количество выстрелов за сезон выражалось однозначными числами.