Текст книги "Союзная интервенция в Сибири 1918-1919 гг. Записки начальника английского экспедиционного отряда."

Автор книги: Джон Уорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

ЯПОНСКИЕ МЕТОДЫ И ДАЛЬНЕВОСТОЧНАЯ ПОЛИТИКА СОЮЗНИКОВ.

Японцы на основании своих особых соображений, как мы уже видели, решили еще в начале операций, что приморские провинции будут находиться под их специальной охраной. С величайшим подозрением они смотрели на войска и усилия других союзников, в особенности британцев и американцев, предумышленно стараясь своими приказами исключить их из своих совещаний и по возможности удалять их от управления отвоеванными территориями. Так 27-й баталион американской пехоты высадился во Владивостоке за несколько дней перед боем под Духовской; ему было обещано сделать все возможное для своевременной доставки на фронт, чтобы он мог принять участие в сражении ;но японцы, в ведении которых была железная дорога, постарались, чтобы баталион прибыл на день позже; вместо того,, чтобы двинуть американцев вперед, их отцепили в Свиягине, а затем везли день за днем, держа их все время верст на пять позади японского фронта. К тому же японцы никогда не доверяли своим союзникам. Ни один приказ по японской армии никогда не сообщался союзным, командующим, пока операция не была выполнена или доведена до степени, не дающей им возможности принять в ней участие или предложить свою помощь. Японцы никогда не^совещались со своими союзниками и никогда не сообщали им о каком нибудь своем передвижении, пока оно? не совершилось. С чешскими командирами они обращались недостаточно вежливо, а вагоны английских офицеров наводнялись их рядовыми, которые дерзко спрашивали, что нам нужно, в Сибири и когда мы предполагаем отправиться домой; но наивысшее презрение они питали к русскому народу. Этих несчаст

ных людей они сбрасывали с железнодорожных платформ, пуская в ход приклады своих винтовок как против женщин, так и мужчин, обращаясь с ними точь-в-точь, как с племенем покоренных готтентотов. Я не понимал такого поведения со стороны нашего восточного союзника и чувствовал, что это могло быть только безответственным буянством и озорством нескольких солдат и офицеров. Позже оказалось, что это было общей политикой японской армии обращаться с каждым свысока; они превосходно усвоили эти уроки у современных гуннов.

Я приведу два примера, не ярких и не единственных, но о которых без сомнения имеются официальные протоколы. Я стоял в Никольске на платформе, ожидая поезда; кругом была толпа русских; недалеко находился японский часовой. Вдруг он бросился вперед и ударил прикладом своей винтовки в спину русского офицера; последний упал плашмя, катаясь от боли по полу, между тем как японец, скаля зубы, взял ружье «на караул». Хотя кругом стояло не мало народа, ни у одного из русских не хватило духу пристрелить японца; не желая вмешиваться, я ничего не предпринял, но наблюдал, что будет дальше. Десять минут спустя другой японский часовой повторил то же самое, но на этот раз жертвой была хорошо одетая русская дама. Русские были так запуганы, что даже ее друзья побоялись помочь ей. Я подошел, чтобы помочь; японец отстранился, но продолжал смеяться, точно все (это было милой шуткой. К нам подошло несколько английских солдат, и японец заметил, что дело начинает принимать серьезный оборот. Я отправился в японскую-главную квартиру, находившуюся недалеко в вагоне, и донес о происшедшем. Офицер казался удивленным, что я вступился за каких-то русских, которые, как он сказал, могли быть большевиками,-кто их знает,-и осведомился, не испытал ли я какой нибудь неприятности от часового. Я отвечал, что первый же японец, который дотронется в моем присутствии до английского офицера или солдата, будет убит на месте. Это повидимому удивило японского офицера, который указал на то, что они оккупировали Сибирь и имеют право делать все, что им угодно. Я счел необходимым поставить ему на вид, что японцы действуют в союзе с другими державами, включая сюда и Россию; что мы здесь находимся в качестве друзей русского народа, а не завоева

телей. Этого как раз он не мог или не хотел понять. Кончил я тем, что предупредил его: если его часовые не получат приказа вести себя менее дикарски, то будет положен конец их подвигам. Позже я слышал, что разговор помог, но по отношению к японским войскам он мог только слегка смягчить их обращение с беззащитным русским населением.

Но это только образец их поведения по отношению к простому народу. Впрочем, для них есть некоторое извинение: при подходящих условиях они обращаются со всеми одинаково. Еще батальонный командир был не особенно подходящим объектом для их шуток по той простой причине, что был обыкновенно окружен достаточным количеством солдат для внушения себе должного уважения, но генерал без конвоя был всегда желательной мишенью для их милого внимания. Даже глава британской военной миссии не мог надеяться избежать самого оскорбительного обращения. Однажды моя часть занимала для охраны телеграфную сеть, так что я имел возможность лично передать депешу японской главной квартире относительно особого поезда, который ожидался на их станции. Содержание ее было таково: «Особый поезд № … ожидается на ваш участок в такой то час . . .; он везет главу британской военной миссии, генерала … и его штаб из Владивостока в Уфу для важного совещания с генералом …. главнокомандующим русскими и чешскими войсками. Соблаговолите приготовить линию для проезда». Так, вы думаете, японцы соблаговолили «очистить путь для движения»? Они остановили поезд, окружив его отрядом солдат с примкну-тыми штыками. Затем оскорбили главу британской миссии, посадив его вместе со штабом под арест, и тогда приступили к тщательным расследованиям, чтобы выяснить, не были ли это переодетые германские эмиссары. Наглость всего их образа действий была так необычайна, хотя и характерна, что когда штаб генерала передавал мне о случившемся, я в первую минуту не знал, смеяться мне или негодовать.

Я отправился в Сибирь в общем благоприятно настроенный по отношению к этому довольно-таки удивительному народу. Я постарался внушить своим солдатам отдавать честь каждому японскому офицеру и быть как можно вежливее с каждым японским солдатом, что они буквально и выполняли. Скоро я обра

тил внимание на то, что только в редких случаях японский офицер -брал на себя труд отдать ответную честь моим солдатам и еще реже японский солдат приветствовал английского офицера; всего чаще он отвечал презрительной гримасой. Скажу вполне откровенно, что я восхищался преданностью японцев своим воинским обязанностям, но невозможно пройти мимо их упорной дерзости по отношению к тем, кто стремится сохранить с ними мир и дружбу. К сожалению, правда, что они были введены в заблуждение своей уверенностью, что Германия предназначена управлять миром, поверив чему они стали брать пример с этого ужасного образца. Они совершенно открыто бахвалятся, что они «германцы востока». Будем надеяться, что они правильно поймут недавний урок истории.

Во время моего пребывания в Приморской области мне не доводилось ни видеть, ни слышать о каком-нибудь деянии или распоряжении со стороны японской главной квартиры, которые хоть в малейшей степени могли бы содействовать административной реорганизации страны. Наоборот, я видел многое, убедившее меня, что страна Восходящего Солнца была в то время более заинтересована в поддержании беспорядка, как наивернейшего средства для укрепления своих собственных честолюбивых намерений..

УПРАВЛЕНИЕ.

Вскоре после очищения Уссурийского фронта от большевиков, я получил предписание от генерала Отани взять на себя управление железной дорогой и округами по обе стороны ее на 50 верст в глубину, между Спасским и Уссури включительно. Моей обязанностью было оберегать путь и управлять округом, принимая все нужные меры для поддержания свободного движения по путям сообщения. Мне было указано избрать Спасское своим местопребыванием и сделать все приготовления для зимовки там. Согласно с этим, я постарался завязать сношения со старыми русскими властями, военными и гражданскими, где таковые еще оставались, и с новыми там, где они оказывались.

Начали мы также с трудом восстанавливать разрушенную структуру человеческого общества. Уже более года в этих областях не знали другого закона, кроме силы, и много старых грехов и общественных язв требовало ликвидации. Я совершил не мало поездок по окрестным деревням и заимкам в сопровождении небольшого личного конвоя, ставил посреди улицы стол и с помощью приходского священника и старосты местного общества выслушивал и разбирал общественные и частные препирательства, начиная с угроз и оскорблений личности до прав на владение и занятие хутора. Апеллировать было не к кому– бравые Томми, стоявшие за мною со штыками, ставили мои приговоры вне всяких сомнений. Я передал одно или два дела по вопросу о правах собственности законному суду, но стороны, в обоих случаях протестовали против этого, заявляя, что они предпочитают мое немедленное решение. Трех убийц я ,предал-уголовному суду, который я созвал с одним старым русским офицером в качестве председателя, но последний был так напуган

перспективой произнести подсудимым смертный приговор, что я принужден был отослать их в другой округ для осуществления над ними правосудия. Слух об этом судопроизводстве распространился с такою быстротой, что стало весьма затруднительно, если непрямо невозможно, успешной подробно разбирать дела, благодаря с каждым днем все увеличивавшемуся наплыву тяжущихся. Я начал понимать, почему в более цивилизованных обществах судебные процедуры стоят так дорого. Или русский крестьянин– 'страшнейший сутяга, или он ошибочно принял систему доступного суда за здоровый английский спорт, который его весьма забавлял.

Было крайне лестно слышать, что этот народ предпочитал обращаться для улажения своих споров к «английскому полковнику Ворпу», чем в русский суд. Это была самая интересная работа, которую мне пришлось выполнить в этой стране. Самый простейший случай лучше знакомил меня с русскими учреждениями и характером народа, чем годы изучения их по книгам. Я понял разницу между правами крестьянина-арендатора и правами казачьей общины. Закон о лесах уже один требовал специального изучения. Интимная сторона русской семейной жизни обнажалась передо мною сверху до низу со всем ее романтизмом, средневековым укладом и грязной подкладкой насилия и суеверия. Действительно, я так увлекся этой работой, что с величайшим сожалением должен был оставить ее для более важной и значительной деятельности.

Союзные войска в Забайкальи выполнили теперь свою задачу, рассеяв неприятельские силы и достигнув некоторых успехов в деле управления; но если было необходимо укрепить эту работу и придать ей прочное значение, нужно было создать некоторый центр, отличный от союзного командования, вокруг которого она могла бы объединиться и который придал бы ей надлежащее руководство и поддержку.

Сибирское правительство было установлено живыми элементами старого режима и наиболее видными членами партии социалистов-революционеров, но их авторитет не признавался, а распоряжения не всегда свидетельствовали о знании ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ.

Как раз на станции Манчжурия произошел случай, о котором много говорили в это время, давая ему много разных версий. Впрочем он легко объясняется, если знаешь все факты. Ни в Спасском, ни в Никольске невозможно было обеспечить для моих офицеров подходящих-удобств для путешествия, но мне сообщили, что они будут предоставлены нам в Харбине. В сопровождении британского консула в Харбине, я посетил с этою целью начальника железных дорог в Харбине. Он был очень учтив, обещал сделать все, что будет в его силах, но на следующее утро сообщил мне, что не нашлось ни одного подходящего вагона, прибавив, если я смогу найти себе свободный вагон, то могу воспользоваться им. Поиски мои кончились неудачею, о чем я и уведомил его. Он ничем не мог помочь, но сказал, что множество вагонов находится на станции Манчжурия, задержанные полковником Семеновым и японцами, которые не пропускают ни одного вагона через эту станцию, а полковник Семенов собирает большой доход, предоставляя вагоны тем, кто платит ему высокую мзду.

Погода начинала становиться все холоднее, и с каждой милей наши неудобства увеличивались, а между тем единственным удобством для моих офицеров являлись скотские вагоны. После своего официального визита я попросил предоставить мне два вагона. Комендант станции сделал вид, что собирается посоветоваться с русскими и японскими властями, а затем сообщил мне, что нет ни одного подходящего вагона. Я сказал ему, что это неправда. Тогда он согласился предоставить мне вагоны, если я смогу найти незанятые. Он отправился со своим списком к вагонам, на которые я указал,л удостоверившись, что они не заняты, предоставил их в мое распоряжение. Я поставил у вагонов караул и полагал, что инцидент исчерпан, но ничто

Союзная интервенция в Сибири. 4

не решается так скоро на Дальнем Востоке. Я попросил перевести эти вагоны на запасный путь к моему поезду, но, прождав два часа, отправился на станцию узнать, в чем дело; там преспокойно сообщили мне, что им ничего неизвестно относительна вагонов. Комендант, с которым я сговорился, ушел домой,– старый плут назавтра не был дежурным, и ничего другого нельзя было сделать.

Мне было доложено, что причина, почему вагоны не могли быть предоставлены мне, заключалась в том, что железнодорожные власти одной державы дали распоряжение ни в коем случае не отпускать «классных» вагонов для британских офицеров, так как необходимо было, чтобы население вдоль железной дороги, не видело в них представителей первостепенной державы. Англичане, мало путешествовавшие по Дальнему Востоку, едва ли поймут ход мыслей восточного человека. Офицер какой-нибудь державы, путешествующий в скотском вагоне, не только лично лишается уважения со стороны восточной публики, но унижает также знамя той страны, которую представляет, какое бы положение она ни занимала среди других наций. Без сомнения, это очень глупо, но это так. Способы вашего передвижения определяют ваше место в уважении со стороны Востока, потому что последние кидаются в глаза, тогда как верительные грамоты остаются незаметными.

Тогда я решил действовать и, если будет нужно, пойти на все. Я объявил властям, что прекращу движение, пока эти два вагона не будут прицеплены к моему поезду, и начал занимать войсками станцию. До этой минуты я не видал и не слыхал ничего об японцах в связи с этим делом, но теперь они выступили на сцену, и я скора открыл, что это они интриговали против британских офицеров, препятствуя получить им приличные средства передвижения, и спрятали старого коменданта, закрепившего вагоны за мной. Сначала они не знали, какого тона держаться, но попросили, чтобы караул был снят со станции. Моим ответом быйо: «Да, тотчас же, как только эти вагоны будут прицеплены к моему поезду». Они согласились с этим, и мой караул, занимавший станцию двадцать три минуты, был снят.

Я поужинал и собирался двинуться, когда мне сообщили, что японцы поставили стражу у моих вагонов и не позволяют

прицепить их к моему поезду. Я подумал, что это уже перешло всякие границы, но, прежде чем предпринять что-нибудь, решил узнать причину того, что казалось определенным вероломством. Я посетил японского станционного офицера, который сообщил мне, что они только-что узнали о том, что э*и два вагона отставлены в сторону, так как предназначаются для путешествия генерала Фуджи в Харбин. Я отказался поверить, чтобы такое открытие было сделано только теперь, и решил, если будет нужно, завладеть вагонами силою. -

Создалось очень натянутое положение, и был прислан японский штабной офицер.^ Я *послал своего адъютанта, полковника Франка, отыскать отсутствующего коменданта, предназначившего мне вагоны. Японский штабной офицер выразил свое сожаление, что я не могу получить вагонов для своих офицеров, и указал на невозможность расстроить поезд генерала Фуджи предоставлением этих вагонов мне. В эту минуту вошел русский комендант и рассеял все эти оправдания, заявив, что эти два вагона не имеют ничего общего с поездом генерала Фуджи, что они свободны и принадлежат мне. Я решил усилить охрану вагонов до 18 человек на каждый и взять под свою-защиту железнодорожных рабочих, прицеплявших их к моему поезду. Японские солдаты последовали за вагонами до моего поезда, так что мы представляли странную картину: ряд Томми на вагонах с примкнутыми штыками и ряд японцев на перроне, охраняющих те же самые вагоны. Не появилось ни одного офицера для отдачи им приказаний, и они исчезли одйн за другим, пока мои солдаты не остались бесспорными владельцами вагонов.

Мы вернулись к моему вагону и нашли его под охраной китайских солдат. Я осведомился о причине этого и узнал, что в самом начале инцидента меня посетил китайский офицер с письмом для уведомления меня о том, что великая дружба, которую китайцы всегда питали к великой английской нации, не позволяет им быть безучастными свидетелями, чтобы на их друзей нападали во время их переезда через китайскую территорию. Я поблагодарил их за дружбу и указал, что англичане всегда в состоянии сами защитить себя, в какой бы части света им ни пришлось выполнять свой долг, но они не хотели ничего слышать и остались на карауле, пока мой поезд не отошел от станции.

Я не предполагал, что могла возникнуть действительная опасность столкновения между союзными войсками на станции Манчжурия, но налицо была видимость весьма некрасивого инцидента, который мог получить международное значение. Я отстаивал свокк позицию с единственной целью поддержать на должной высоте достоинство британской армии. Другие инциденты; связанные с этой маленькой ссорой по поводу дорожных удобств офицеров и не имеющие с ней ничего общего, заставили меня настаивать на своем.

Во время этих происшествий я заметил, что мой адъютант сердито спорит с двумя японскими офицерами возле платформы с британским флагом, прикрепленным для указания национальности поезда. Японцы так резко указывали на флаг, что я понял, что спор шел об этой оскорбительной эмблеме. Когда японские офицеры отошли, я подозвал полковника Франка к себе и осведомился о причине спора. Он сказал: «Я могу еще понять презрение японцев к России: она ниспровергнута и больна; но мне не совсем ясно, почему они хотят оскорбить свою союзницу-Англию. Японские офицеры, которые только?что ушли, спрашивали, где английский командир получил разрешение повесить английский флаг на своем поезде. Я ответил, что это английский поезд, везущий английский баталион в Омск, и что никакого разрешения не требуется. Японцы на это возразили, что они считают оскорблением для Японии каждый флаг, кроме их собственного, развевающийся в Манчжурии и в Сибири. Я сказал им, что они сошли с ума, и что если бы английский командующий услышал их разговор-оба они говорили по-русски-Ьн потребовал бы удовлетворения. На это они усмехнулись и ущли». Такова была атмосфера, в которой приходилось спорить из-за всякого пустяка, и этим можно объяснить упрямство обеих сторон; во всяком случае, им пришлось считаться с моим решением.

Следующим интересным пунктом было озеро Байкал или, как его более правильно называют русские,-«Байкальское море». Байкал был ареной титанической борьбы между чехословацкими войсками и большевиками, которые, в случае поражения, предполагали совершенно уничтожить железнодорожный путь, взорвав многочисленные туннели вдоль берега озера, на

восстановление которых потребовалось бы по крайней мере два года. Однако, чехи двигались так быстро, что неприятель должен, был сосредоточиться у Байкала для защиты своих собственных путей сообщения. Прежде чем они успели понять, что уже проиграли сражение, удачный чешский выстрел взорвал на воздух склад динамита, станцию, поезда и около трехсот человек команды. Остатки их сил бросились отступать к югу от линии и после долгого преследования затерялись в густых лесах, составляющих главную границу между Сибирью и Монголией; позднее они появились на одном важном железнодорожном пункте вблизи Омска.

Мы остановились на ст. Байкал, чтобы запастись водой и топливом, и осматривали повреждения, произведенные взрывом. Большой железный пароход, перевозивший поезда с одной стороны озера на другую, был почти разрушен, его трубы и верхняя палуба были сметены и скручены, так что невозможно было их исправить. *В этом полуразрушенном ледоколе нашли убежище германские и австрийские военнопленные.* Эти германцы нисколько не сомневались/-как я слышал от наших солдат,-что мы направлялись в Германию на верную смерть. Все до одного они верили, что Германия выиграет войну и уничтожит не только Англию, но и Америку. К Франции они не питали никаких чувств и смотрели на нее, как на уже проглоченный наполовину кусок. Квартирмейстер капитан Баультон спросил одного пленного: «Ну, а представьте себе, что Германия будет побеждена». «Тогда-сказал пленный– я никогда бы не вернуАся в Германию». Мы встречались с тысячами германских пленных, и у всех у них были самые запутанные представления о нас. Они говорили о нас, как об единственных настоящих и злейших врагах своей родины. Но эти же самые люди охотнее всего шли к нам работать, чем к кому-нибудь из других союзников, потому что, по их словам, мы обращались с ними хорошо, относились к ним по-человечески и выслушивали их жалобы. Во всяком случае, это что-нибудь да значит.