Текст книги "Брат Андрей, 'Божий контрабандист'"

Автор книги: Джон Шерилл

Соавторы: Элизабет Шерилл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Несколько дней спустя в другом городе мы посетили христианскую семью. Рядом с домом я увидел играющую в пыли девочку.

"Почему она не в школе?" – спросил я Николу.

Мать девочки рассказала нам ее историю. Дома Марта привыкла перед обедом благодарить Бога в молитве. Когда наступило время школьного завтрака, Марта громко помолилась, как всегда, даже не задумываясь об этом. Учитель впал в ярость. Кто обеспечивает нас этой едой, Бог или люди, назначенные правительством? "Это было глупо, Марта. Ты оказываешь вредное воздействие на других детей".

Но ее привычка настолько глубоко укоренилась в ней, что на следующий день Марта опять вслух поблагодарила Бога за еду, и на этот раз ее исключили из школы.

Но только в Македонии мы увидели настоящий страх людей, посещавших церковь. В этом самом бедном из шести штатов Югославии коммунистическая партия особенно сильна. Наше первое собрание в этой части страны было назначено на десять часов утра. Но когда мы пришли в церковь, там не было ни души.

"Ничего не понимаю, – сказал Никола, вытаскивая письмо, которое мы получили от пастора, – я уверен, что мы пришли точно по адресу".

В одиннадцать часов мы решили, что ждать более не имеет смысла. Мы вышли на улицу, где стояла наша машина. Когда мы уже были готовы уехать, мимо нас прошел один из жителей деревни, который остановился, чтобы пожать мне руку, пожелать нам Божьих благословений и пойти дальше. Я снова собрался открыть дверь машины, когда к нам приблизился другой житель, и вся сцена повторилась. В то утро в течение сорока пяти минут вся деревня случайно прошлась мимо нас, и совершенно случайно они натыкались на автомобиль приезжего проповедника, с которым с радостью здоровались и пожимали ему руки. Даже Никола не мог понять, что происходит и как это объяснить. Через несколько дней у нас была назначена встреча в другой деревне Македонии. Пастор пригласил нас отобедать вместе с ним перед собранием, назначенным на восемь часов. Без пяти минут восемь я сказал, что пора идти в церковь.

"Нет, – ответил он, выглянув в окно, – еще не время".

В 8.15 я еще раз напомнил пастору о времени. "Люди, должно быть, собрались и ждут".

"Нет, еще не время". И опять я заметил, что, прежде чем ответить, он посмотрел в окно.

В 8.30 пастор наконец подошел к окну, всмотрелся в темноту и кивнул головой.

"Теперь можно идти, – сказал он, – видите ли, люди не придут в церковь, пока не стемнеет. Дело не в том, что мы совершаем что-то незаконное. Просто, как бы это сказать, приходится быть осторожными".

И тогда я увидел сцену, которую можно наблюдать по всей Македонии. Из тьмы повсюду появлялись зажженные керосиновые лампы. Крестьяне медленно шли через поля по двое, по трое – не больше, и каждый нес в руках лампу. Затем тянулись городские жители из глиняных домиков вдоль единственной дороги, низко опустив фонари, так что их лица оставались в тени. Они не беспокоились о том, что их легко могут узнать в самом здании церкви; там, по крайней мере, все рисковали одинаково. Лампы повесили на специальные крюки в стенах, и в зале разлился теплый и приятный свет. В тот вечер я говорил о Никодиме, который пришел ко Христу поздно ночью, чтобы задать Спасителю вопросы. Он тоже, сказал я, решил искать Господа под покровом темноты. Но это неважно. Время и место всегда подскажут, как нам сделать первый шаг к Богу. В тот вечер послушать иностранного проповедника пришло более двухсот человек.Восемьдесят пять из них воспользовались этим случаем, чтобы оставить прежний образ жизни и встать на новый путь, несмотря на то что пока этот путь пролегал сквозь тьму.

В другой деревне Македонии у нас произошла серьезная встреча с полицией.

Я сказал Николе, что хочу познакомиться с христианами, живущими не только в крупных городах, но и в маленьких деревушках. Носаки был небольшим населенным пунктом, и попасть туда было практически невозможно.

Мы взяли с собой второго проводника, который указывал дорогу в Македонии и которого Никола почти не знал. Этого чудесного христианина все называли "дядюшка". Теперь дядюшка показал нам две колеи, идущие через поле, и уверил нас, что это дорога в Носаки. Дорога становилось все хуже и хуже, колеи все глубже, пока дно машины не стало задевать мягкую землю. Наконец мы доехали до свежевспаханного поля.

"Вот тебе и дорога, – сказал я. – Далеко еще ехать, дядюшка?"

"А мы уже приехали!" – сказал он, показав на группу деревьев вдалеке.

Мы вылезли из машины и пошли пешком через поле, пока не наткнулись на небольшую кучку глиняных домишек под названием Носаки. Там должна была быть церковь, но мы не увидели ничего, напоминающего храм. Никола расспросил людей и выяснилось, что в деревне на самом деле существовала церковь, но в ней был всего лишь один прихожанин. Это была вдова Анна, которая превратила свой дом в церковь, в которую, впрочем, никто не ходил. Мы отправились к Анне. Она была удивлена, узнав, что к ним в Носаки приехал миссионер.

"Но мне не нужно удивляться, – поправила она сама себя. – Разве я не молилась о помощи?"

Анна показала нам свою церковь. В частных домах было запрещено проводить религиозные собрания, поэтому Анна просто закрыла одну комнату и повесила на ней табличку, на которой было написано "Молитвенный дом". Когда она вывесила эту табличку, деревенские партийцы было удивлены, но никто не возражал. В конце концов, Анна одна упорствовала в этом глупом суеверии и никому не могла причинить вреда.

Но теперь к ним приехал проповедник. Эта новость облетела всю деревню. Почти никто здесь не видел никогда даже жителей других регионов Югославии, не говоря уже об иностранцах. Я не знаю, возможно, это было просто любопытство, но после наступления темноты поля ожили и засветились светлячками, двигавшимися по направлению к дому Анны. Мы начали с разучивания гимна, а затем рассказали присутствующим евангельскую историю, потому что Анна уверяла нас, что молодое поколение не знает Благой вести. Мы пели второй гимн, когда вдруг в дверь громко застучали. Все прекратили петь. Анна открыла дверь, и на пороге возникли два человека в полицейской форме. Они вошли в комнату, и долго стояли, изучая лица собравшихся. Затем прошли к боковой стене, чтобы лучше разглядеть людей. Затем вытащили блокноты и стали записывать имена. Когда с этим было покончено, они задали несколько вопросов Николе и мне и ушли так же быстро, как пришли. После этого настроение в собрании было уже не то. Некоторые крестьяне сразу же ушли домой. Другие оставались на местах, но прежнего энтузиазма не было. Когда я пригласил выйти вперед для покаяния, я удивился, что несколько человек откликнулись на призыв.

"Вы сегодня уже видели, что может означать следование за Христом, – сказал я. – Вы уверены, что хотите стать христианами?"

Да, они не сомневались. Так в тот вечер родилась маленькая церковь, но ей не дали возможности вырасти. Через год Никола написал мне, что правительство уничтожило ее. За помощь нам "дядюшка" был выслан из страны. Теперь он живет в Калифорнии, в США. Молитвенный дом Анны был закрыт.

Что касается самого Николы, его вызвали в суд в Загребе, где он должен был объяснить события того вечера. Судья сделал ему внушение и приговорил к выплате штрафа в размере, эквивалентном пятидесяти долларам. Так что Никола отделался довольно легко. Сам он считает, что только статус студента спас его от более сурового наказания.

Почему правительство выбрало для своих нападок именно эту маленькую церковь, не трогая остальные, было непонятно как для Николы, так и для меня.

Дороги в Югославии были исключительно плохими для езды на машине. Если мы не взбирались по крутым горным тропам, то переправлялись вброд через бурные потоки в долинах.

Но страшнее всего для моего маленького "Фольксвагена" была пыль, которая лежала на неасфальтированных дорогах, как покрывало. Она просачивалась даже сквозь плотно закрытые окна и двери, и я даже думать не хотел о том, что она делает с мотором. Каждое утро в часы отдыха мы с Николой включали в наши молитвы прошения о машине. "Господь, у нас нет ни времени, ни денег, чтобы ремонтировать здесь машину, поэтому, пожалуйста, не дай ей сломаться!"

Отличительной чертой наших поездок по Югославии в 1957 г. были остановки на дорогах. Машины, особенно иностранные, были такой редкостью в те дни, что, когда два водителя проезжали друг мимо друга, они почти всегда останавливались, чтобы перекинуться парой слов о состоянии дорог, о погоде, о ценах на бензин и о мостах. Однажды мы ехали по пыльной горной дороге, когда впереди заметили маленький грузовичок, двигавшийся нам навстречу. Он притормозил у обочины, и мы тоже остановились.

"Привет, – сказал водитель, – думаю, я знаю, кто вы. Вы голландский миссионер, который собирается проповедовать в Терне сегодня вечером".

"Правильно".

"А это чудо-машина?"

"Почему чудо-машина?"

"Я имею в виду, что вы молитесь за нее каждое утро".

Я рассмеялся. Я упомянул о машине на предыдущем собрании, и мое замечание распространилось мгновенно.

"Да, – сказал я, – это та самая машина".

"Можно я посмотрю ее? Я механик".

"Буду очень благодарен".

Я только заправлял свой "Фольксваген" бензином и больше ничего не делал с ним со времени пересечения границы. Механик прошел назад и поднял крышку над мотором. Долгое время он стоял там, что-то разглядывая.

"Брат Андрей, – сказал он наконец, – я только что уверовал. Этот мотор практически не может работать. Посмотрите. Воздушный фильтр. Карбюратор. Зажигание. Нет, извините. Эта машина не может ездить".

"И все же она провезла нас тысячи миль".

Механик только покачал головой. "Брат, – сказал он, – можно я почищу мотор и заменю вам масло? Мне больно смотреть, как дурно вы обращаетесь с этим чудом".

С благодарностью мы последовали за механиком в его деревню в нескольких милях от Терны. Мы въехали за ним в маленький дворик, где было полно свиней и гусей. В тот вечер, пока мы проповедовали, он разобрал мотор, тщательно вычистил его, сменил масло и на следующее утро, когда мы собрались в дорогу, представил нам новенький и сияющий автомобиль. Бог ответил на наши молитвы.

Первого мая 1957 г. мы въехали в Белград. День Первомая – святой день для коммунистов. В городе невозможно было найти место в гостинице или в ресторане.

Мы с Николой остались бы ночевать в машине, если бы не пастор церкви, в которой мы выступали. Он пригласил нас к себе домой. Именно в его церкви произошло событие, которое определило мое служение до сего дня.

Мы с Николой стояли на кафедре, глядя в переполненный зал. Он был настолько забит, что мне негде было поставить фланелеграф, на котором я иллюстрировал евангельскую историю. Посреди проповеди кто-то начал стучать. Оказывается, дверь сняли с петель, чтобы люди, стоявшие в хоровой, могли услышать проповедь. Это были не сельчане с восторженным взглядом, которых я так полюбил, но утонченные, прилично одетые городские жители.

После выступления мы с Николой призвали людей выйти вперед для покаяния. Мы просили, чтобы каждый, кто хочет посвятить свою жизнь Иисусу Христу или отречься от прежних обязательств, поднял руку.

Все руки в зале поднялись.

Конечно же, люди не поняли! Я объяснил еще раз, насколько серьезным является этот шаг. Я очень ясно говорил об условиях ученичества при враждебном правительстве. Затем я еще раз пригласил желающих к алтарю, но на этот раз попросил людей встать.

Встали все присутствующие.

Я удивился. Никогда раньше я не видел такой готовности. Тронутый подобным рвением, я стал говорить о том, что значит быть учеником Христа и вести жизнь, состоящую из ежедневных молитв и изучения Библии, при помощи которых новорожденные дети Христовы возрастают в зрелых воинов в Его рядах.

Я стал делиться планом изучения Библии, который нам дали в миссионерской школе Глазго, когда вдруг заметил, что впервые в этой дружелюбно настроенной аудитории люди перестали смотреть мне в глаза. Они разглядывали свои руки, отворачивались к задним рядам и отводили глаза куда угодно, только бы не видеть меня.

Ничего не понимая, я посмотрел на пастора. Он тоже, казалось, был смущен. Через Николу он сказал мне: "Молитва, да, это мы можем каждый день. Мне нравится то, что вы сказали про молитву. Но чтение Библии, Брат Андрей, у большей части этих людей нет Библий".

Я уставился на него, не веря своим ушам. Я привык к этому в сельских церквях. Но в ученом космополитическом Белграде?

Я повернулся к аудитории. "У кого из вас есть Библии?" – спросил я.

Во всем зале подняли руки семь человек, включая пастора. Я потерял дар речи. Я уже давно раздал все Библии, которые привез с собой.

Что я мог дать этим людям, так сильно стремившимся к учению, так нуждавшимся в водительстве в той нелегкой жизни, которую они избрали в противовес миллионам других людей, идущих иным путем?

Вместе с пастором мы разработали систему использования имеющихся Библий: в нашем расписании изучения Библии групповые занятия сочетались с индивидуальными, с определенным количеством часов для каждого члена церкви. И в тот же день я принял решение, которое крепло с каждым годом. В тот вечер я обещал Богу, что так же часто, как я прикасаюсь к Библии, я буду возить ее Его детям за стеной, которую построили люди. Я не думал о том, как я буду покупать Библии и как буду их провозить. Я только знал, что буду их привозить – сюда, в Югославию, в Чехословакию и во все страны, куда Бог откроет двери, через которые я смогу проскочить.

Глава 11

Третья молитва

По пути домой из Югославии я пытался дать оценку своему путешествию. Я пробыл в этой стране более cеми недель. Я проехал около шести тысяч миль, провел почти сто собраний и установил множество контактов для будущей работы.

Но гораздо важнее было обращение людей, сотен людей. Новые христиане, мужчины, женщины и дети, фактически пребывавшие в Царстве Божьем, находились в то же время в стране, где правительство утверждало, что Бога нет. Какой будет теперь их жизнь? Было тяжело оставлять новых друзей один на один с трудностями и жертвами, о которых я мог только догадываться.

Что касается моей решимости привозить им Библии, в ярком свете майского утра все это выглядело намного сложнее, чем показалось тогда, в Белграде. В 1957 г. через границы коммунистических государств невозможно было провезти какие бы то ни было книги – не говоря уже о книгах религиозного содержания! Каким образом я провезу их? И как стану распространять их внутри страны, не подвергая братьев по вере опасности? Какой стране они нужнее всего? С какой начать? Все эти вопросы одолевали меня, пока миля за милей я ехал по Европе, все ближе к дому.

Нет, поправил я себя. Я ехал не домой. В Витте, конечно, но Витте больше не была моим домом, я неожиданно и ясно осознал это. Вот почему я ехал так медленно, так часто останавливался, чтобы свериться с картой, разговаривая с каждым фермером по пути об урожае.

И вдруг я понял, что, с тех пор как покинул Югославию, я стараюсь оттянуть неизбежный момент, когда опять окажусь в своем одиноком холостяцком жилище. После смерти папы я решил перебраться в его маленькую комнатку над сараем. Эта идея показалась мне очень практичной: теперь у меня был отдельный вход и я мог приходить и уходить, никого не беспокоя. Но в результате мой переезд лишь показал, насколько я одинок.

Более того, я знал, что обречен на одиночество и в дальнейшей своей жизни. Во время остановки в Германии я открыл Библию, где на внутренней стороне обложки записал полученный от Бога суровый ответ на одну мою молитву. Я глотнул кофе и вспомнил ту ночь в Югославии, когда я помолился об этом. В тот вечер я тоже чувствовал себя очень одиноко. "Господь, – сказал я, – через год мне исполнится тридцать. Ты сотворил для мужчины помощницу, но я почему-то не нашел свою. Господь, я хочу попросить Тебя кое о чем. Сегодня я прошу у Тебя жену".

В Библии я пометил эту необычную молитву: "12 апреля 1957 г., Носаки. Молился о жене". После этой записи я оставил место для ответа.

Через пять дней я получил ответ от Господа. Во время отдыха я вдруг понял – с абсолютной уверенностью, – что в Книге Пророка Исаии (54:1) был ответ Бога на мою молитву. Я лихорадочно пролистал страницы Ветхого Завета и прочитал: "у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа". Снова и снова я перечитывал эти слова, пытаясь применить их к себе и радоваться воле Божьей. Возможно, я буду чувствовать себя оставленным, но Он даст мне намного больше детей, духовных детей, чем я мог бы родить в браке с женщиной. Под моим прошением я записал этот ответ. Но сейчас, когда я пил кофе, глядя на поле, усыпанное весенними цветами, я понял, что духовные дети – это не совсем то, о чем я просил. Я хотел иметь живых, реальных, шумных, бегающих и прыгающих детей, с разгоряченными лицами и в деревянных башмаках, которые нужно чинить после драки. Но более всего я хотел иметь жену, живое, любящее существо, которое станет одной со мной плотью. Теперь же я ехал домой, где меня никто не ждал.

А если я попрошу Его еще раз, прямо сейчас? Если я открою Библию наугад, ткну пальцем в какой-нибудь стих и приму его в качестве Его настоящего ответа? Я всегда смеялся над теми, кто таким образом искал водительства. Но стоял чудесный весенний день, когда могло случиться все что угодно, поэтому я закрыл глаза, открыл Библию и ткнул пальцем в страницу. Когда я посмотрел на текст, я с трудом поверил своим глазам. Мой палец указывал на Книгу Пророка Исаии (54:1): "у оставленной гораздо более детей, нежели у имеющей мужа".

Должно быть, сказал я сам себе, я так часто перечитывал этот стих, что книга сама открылась здесь. Но это не помогло. Окончательно смирившись, я записал в конце Библии свой вопрос и повторившийся ответ.

"Господь, мне не нравится Твой ответ, но по крайней мере он ясен".

Мне предстоял долгий путь в Витте, обратно в маленькую комнатку, в мое одиночное заключение.

Возвращение было таким, каким я рисовал его в своем воображении. Я сидел в гостиной допоздна, рассказывая семье о Югославии. Затем, горя нетерпением поскорее увидеть свое жилище, я поднялся наверх. Маленькая комнатка казалась сырой и неуютной. Покрывало на кровати покрылось плесенью, стол был в каком-то белом налете, а новые обои отошли от стен. Но, в конце концов, у нас на побережье всегда было сыро. И раньше это меня мало беспокоило. Почему же сейчас это кажется чуть ли не катастрофой?

Следующие полтора месяца я с головой ушел в работу, выступал, писал статьи, молился о том, чтобы понять, как продолжить дальше мое служение за Железным занавесом. Я съездил к Уэтстрам, чтобы рассказать о том героическом пути, который проделал их маленький "Фольксваген". Написал серию новых статей для журнала "Kracht Van Omhoog". Навестил Карла де Графа и молитвенную группу в Амерсфорте. В общем, я все время был занят. Настолько занят, что постоянно говорил себе, что не буду замечать своего одиночества.

В июле я сдался.

"Господь, – сказал я однажды утром, садясь на маленькую складную железную кровать в своей комнате над сараем, – я помолюсь еще раз о той холостяцкой жизни, которую Ты запланировал для меня. Да, я знаю о тех детях, которых Ты обещал оставленному, но, Господь, Ты также обещал дать одинокому дом!" Я быстро нашел стих из 67 псалма, словно желая напомнить Богу об этом: "Бог одиноких вводит в дом". Господь, я благодарю Тебя за эту комнатку над сараем. Ничего, что она темная, сырая и затхлая, я очень благодарен Тебе за нее. Но, дорогой Господь, на самом деле это не дом. Не настоящий дом. Дом – это жена и дети, живые, реальные".

"Господь, Павел трижды молился о том, чтобы Ты удалил от него жало в плоти. Но Ты отказал ему. Я уже дважды молился о жене. И сейчас я хочу помолиться в третий раз. Может быть, Ты и в третий раз откажешь, Господь, и, если Ты откажешь, я больше никогда не возвращусь к этому вопросу. Я запишу эту молитву здесь, в Библии". Я открыл ее на внутренней стороне задней обложки и сделал последнюю запись: "Молился о жене в третий раз Витте, 7 июля 1957 года". Затем я захлопнул Библию. "Некоторые люди действительно созданы для одинокой жизни. Но не я, Господи, пожалуйста. Не я".

И только в сентябре произошло событие, которое я мог интерпретировать как ответ. Во время молитвы передо мной вдруг возникло лицо. Длинные светлые волосы. Улыбка, которая может заставить солнышко выйти из-за туч. Глаза, цвет которых постоянно меняется.

Корри.

Корри ван Дам.

Мысль о ней пришла так внезапно, настолько независимо от того, о чем я думал в тот момент, что мое сердце дрогнуло от догадки, что это Бог и что Он дает мне ответ, который превосходит мои самые смелые ожидания.

Но каким образом это может произойти? Мы были друзьями и членами одной команды, но я никогда не думал, что за Корри можно ухаживать. Ведь она была сущим ребенком. Фактически подростком.

Но это былоs подожди-ка, сколько же лет прошло? Четыре года, с тех пор как я ушел с фабрики и уехал в Англию, а она пошла учиться на медсестру. Но ведь она, должно быть, выросла. Она, конечно же, окончила свои курсы и уже вышла замуж. Из девчушки, только что снявшей школьный фартук, она превратилась во взрослую девушку, которая – если еще не замужем – в этот самый момент выбирает суженого из толпы энергичных и восторженных поклонников.

Через час я уже был в Алкмаре и ехал по улице, на которой жили родители Корри. Мы часто приезжали сюда после молодежных собраний. Миссис ван Дам подавала нам кофе с пирожными, а мистер ван Дам окутывал потолок дымом из своей огромной пеньковой трубки.

Я не знал точно, что сделаю, когда подъеду к их дому. Наверное, просто посмотрю на него. Чтобы убедиться, что он стоит на месте. А может, постучусь в дверь. "Миссис ван Дам, не дадите ли вы мне адрес Корри?"

А вдруг дверь откроет сама Корри? "Привет, Корри, ты уже вышла замуж? Если нет, выходи за меня".

Я подъехал к дому, так и не решив, что делать. И сразу же увидел, что в нем никто не живет. Окна были закрыты ставнями, а сад зарос сорняками. Я проглотил комок в горле и поехал на фабрику.

Нет, мистер Рингерс не слышал, куда переехали ван Дамы. Корри? Она проходила практику в больнице св. Елизаветы в Харлеме. Может быть, она по-прежнему работает там, он ничего не знает об этом. Нет. Если она и вышла замуж, он об этом не слышал. Его глаза искрились, когда он отвечал на мои вопросы.

"Счастлив тот мужчина, Анди, кто женится на этой молодой леди!"

Просто удивительно, как много срочных дел отыскалось для меня в Харлеме. Нужно было обойти библейские магазины, ответить на приглашения церквей, которые я неизвинительным образом игнорировал, посетить знакомых – в таком удивительном городе!

Прямо с бензозаправочной станции я позвонил в больницу св. Елизаветы и затаил дыхание, когда регистраторша искала информацию о Корри. "Да, прозвучал ответ, – она учится на последнем курсе. Мисс ван Дам, – мой вздох облегчения заставил ее прерваться на секунду, – в этом году мисс ван Дам живет в частном доме, а не в общежитии при больнице".

Она дала мне адрес и сказала, что квартира Корри находится на верхнем этаже частного дома в самом чудесном районе города: хозяйкой была богатая старая женщина, как объяснила регистраторша, которая предоставила Корри квартиру в обмен на ее услуги медсестры. После недолгих поисков я нашел эту улицу и быстро вычислил окна Корри под самой крышей. Весь дом выглядел как миниатюрный замок: в комнате Корри имелся балкон, над которым возвышалась крошечная остроугольная башенка.

Я припарковал машину и предался мечтам. Она была принцессой в башне, а я рыцарем в доспехах. Она была Джульеттой; и когда она появится на балконе, я выйду вперед.

Но она не появилась ни на балконе, ни на улице. Прошел день. Стало темно, но в комнатах Корри свет не зажигался. Отбросив романтические намерения, я подошел к дверям и постучал. Вышла служанка. Мисс ван Дам? Да, она жила здесь. Но сейчас вместе со своей семьей она живет в Алкмаре.

"В Алкмаре?" Я забыл обо всех своих фантазиях. "Но в их доме в Алкмаре никто не живет! Окна закрыты ставнями, сад запущен, а..."

Привлеченная звуком моего взволнованного голоса, позади горничной возникла седовласая женщина. Она мягко сказала мне, что отец Корри серьезно болен и она уехала, чтобы ухаживать за ним. Семья же переселилась из прежнего дома в другую квартиру, где не нужно было подниматься по ступенькам. Она дала мне адрес.

Следующие несколько дней я мучился, выполнБя намеченные дела в Харлеме. Как я был рад, что раньше всегда уделял несколько минут общению с мистером ван Дамом. Что может быть более естественным, чем визит к больному?

Итак, через несколько дней я стоял у квартиры семьи ван Дамов в Алкмаре и стучался в дверь.

Мне открыла Корри.

Свет позади нее сделал ее белокурые волосы золотыми. "Я пришел навестить твоего отца", – сказал я робко.

Это объяснение не убедило бы и трехлетнего малыша. Но Корри торжественно препроводила меня к отцу. Мистер ван Дам был действительно тяжело болен, это было видно сразу. Но он был очень рад посетителю. Поэтому я просидел у его постели около часа, рассказывая о своих путешествиях за Железный занавес и надеждах на будущее, а Корри тем временем то входила, то выходила с бутылочками и подносами, и я старался не провожать ее глазами. На ней был надет белый медицинский халатик, и она казалась еще более неземной и недосягаемой, чем в моих мечтах.

Так началось мое удивительное, почти неуловимое ухаживание. Дважды в неделю я приезжал навестить мистера ван Дама, дважды в неделю мы с Корри тихо и приглушенно беседовали у дверей. Я чувствовал, что чаще появляться в этом доме, где лежал больной, было бы бестактно.

Я не раз представлял себе, как сделаю предложение Корри, и это всегда звучало так ужасно, что я заранее был уверен в бессмысленности этой затеи. Пожалуйста, выходи за меня замуж. Большую часть времени меня не будет дома, и я не смогу дать тебе адрес, куда писать, и пройдут целые месяцы, прежде чем ты получишь от меня весточку, и, хотя мы оба будем служить одному делу, я никогда не смогу рассказать тебе ни о местах, ни о людях, с которыми буду работать. И если я однажды не вернусь, ты, возможно, никогда не узнаешь, что со мной произошло. Прибавь к этому отсутствие стабильных доходов и комнату над сараем. Нет, Корри достаточно умна и слишком красива, чтобы согласиться на такую жизнь.

20 октября мне пришло письмо из венгерского консульства. В ответ на заявление, поданное спустя неделю после венгерского восстания, мне сообщали, что я могу получить визу.

И вдруг я понял, как именно предложу Корри стать моей женой. Я сделаю ей предложение сегодня, прямо сейчас, но не позволю дать ответ до моего возвращения из Венгрии. Таким образом, в случае если она будет думать о моем предложении, у нее появится возможность попробовать на практике то, с чем ей придется столкнуться сразу после свадьбы – с разлукой, секретами, неопределенностью. Убедись сам, Анди, сказал я себе, насколько все это бесполезно.

Теперь, когда у меня был план, мое сердце преисполнилось надеждой. Я вскочил в машину и покрыл расстояние до Алкмара за рекордно короткий срок. Я громко заколотил в дверь, забыв, что в доме лежит больной человек. Мне долго не открывали, и я уже собрался было постучать еще раз, как вдруг появилась Корри. Один взгляд на ее лицо – и я все понял.

"Отец?"

Она кивнула. "Полчаса назад". Ей было трудно говорить. "Там сейчас врачи".

Так я уехал обратно в Витте с невысказанным предложением, которое жгло меня изнутри. Я не видел Корри в течение трех недель, за исключением похорон. Все это время я потратил на закупку венгерских Библий, которых в Голландии было не так уж много. Я складывал их в машину вместе с брошюрами на венгерском языке.

Наконец, однажды лунной ночью я пригласил Корри на прогулку. Мы ехали по широкой дамбе до тех пор, пока фары машины не высветили дорогу поуже, которая уводила направо. Я свернул, и мы остановились. Луна отражалась в канале у наших ног. Сцена была прекрасной.

Но я все сказал неправильно. "Корри, – начал я, – я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, но не говори "нет", пока я не объясню, насколько тяжело тебе будет. Тяжело будет нам обоим". Затем я описал работу, к которой, как я верил, меня призвал Бог. Я сказал, что следующий месяц станет практическим примером жизни, ожидающей ее в случае, если она решится на этот шаг. "Ты совершишь глупость, Корри, – закончил я печальным голосом, – но я так хочу, чтобы ты стала моей женой!"

Огромные глаза Корри стали еще больше, когда я закончил монолог. Она открыла было рот, чтобы сказать что-то, но я положил ей на уста ладонь. Когда я высадил ее у дома, она обещала мне, что даст ответ после моего возвращения из Венгрии.

Насколько же это путешествие в Европу отличалось от всех предыдущих! Я думал, что разлука многое покажет Корри, но я не подозревал, как много я сам узнаю из этой поездки. Мили, раньше быстро таявшие под моими колесами, теперь, казалось, тянулись бесконечно и уводили меня все дальше от Корри.

Пересечение границы тоже оказалось труднее, чем обычно. Не знаю, почему я так боялся Венгрии. Оттого ли, что страшился не вернуться в Алкмар, или потому, что наслушался ужасов в лагере беженцев.

Однако Бог еще раз "сделал зрячие глаза слепыми", и я наконец очутился в сельской местности Венгрии. Дорога, по которой я ехал, вилась рядом с Дунаем. Он действительно был прекрасным, как поется в песне, хотя его цвет вместо голубого был молочно-коричневым. Я почувствовал голод и решил остановиться у реки на обед. Съехав с дороги, я остановился на лужайке у самой воды и вытащил все необходимое для пикника. Чтобы достать свою походную плитку, мне пришлось вынуть несколько коробок с брошюрами, которых на границе не заметили.

Как только я открыл банку с горошком и морковью, послышался рев мотора. Я поднял голову. Прямо ко мне по воде на большой скорости мчался катер, поднимая высокую волну. На носу стоял солдат с автоматом наперевес. В самую последнюю секунду катер развернулся и аккуратно причалил у самой кромки воды. Теперь я рассмотрел, что в лодке сидели еще два солдата. Человек, стоявший первым, выскочил на берег, а за ним и второй.

"Господь, – сказал я очень тихо, – помоги мне преодолеть страх".

Первый солдат держал меня под прицелом, а другой побежал к машине. Я продолжал разогревать горох с морковью, когда услышал, как хлопнула дверца машины.

Я начал говорить по-голландски, прекрасно осознавая, что этот язык они не понимают.

"Ну, что ж, господа, – говорил я, помешивая обед, – приятно видеть вас в такой чудесный день".