Текст книги "Прогулки по Флоренции"
Автор книги: Джон Рёскин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Целомудрие, закутанное в покрывало, заключено в башне, которую охраняют ангелы.
Послушание несет ярмо на плечах и держит книгу в руке.
Такой же квадрифолий с изображениями св. Франциска и трех его ангелов был создан Джотто, но гораздо более тщательно, на крестовом своде нижней церкви в Ассизи, и нам очень интересно решить, который из этих двух потолков расписан раньше.
В вашем путеводителе Мюррея сказано, что все фрески этой капеллы были выполнены между 1296 и 1304 годами. Но на них среди других лиц изображен и св. Людовик Тулузский, который до 1317 года еще не был причислен к лику святых, – следовательно, это мнение не выдерживает критики. И поскольку первый камень церкви был заложен только в 1294 году, когда Джотто был восемнадцатилетним юношей{6}6
[Факты биографии Джотто, не всегда достоверные, в том числе и год его рождения (1274), Рёскин берет у Вазари. В действительности дата рождения Джотто точно не известна; годы его жизни – 1267/1277–1337.]
[Закрыть], то маловероятно, что два года спустя церковь была уже готова для живописи или что Джотто уже подготовил свою схему практического богословия.
Далее. Арнольфо, строитель основной части церкви, умер в 1310 году. И, приняв во внимание, что Людовик Тулузский был признан святым лишь семь лет спустя и, следовательно, фрески около окна написаны уже после Арнольфо, мы задаемся другим вопросом: мог ли вообще Арнольфо оставить капеллы и всю церковь в том виде, в каком они существуют в настоящее время?
9. По поводу этого я сделаю маленькое отступление, пользуясь тем, что ваш интерес возбужден, а затем уже постараюсь удовлетворить ваше любопытство. Я попрошу вас ненадолго покинуть маленькую капеллу и пройти по центральному нефу, пока вы не подойдете к двум надгробным плитам в его западном конце. Теперь оглянитесь вокруг, чтобы получить общее впечатление о церкви Santa Croce.
Вы, впрочем, можете, не давая себе труда оглядываться, найти у Мюррея полезное указание, что эта церковь «состоит из обширного центрального и боковых нефов, разделенных семью остроконечными арками». И если вы, в условиях обычной туристической спешки, будете рады узнать так много, не давая себе труда смотреть, возможно, вам придет в голову, что для полного вашего комфорта центральному и двум боковым нефам необходимы стены с обоих концов и крыша сверху. Очень вероятно, что, входя и церковь, вы будете поражены странным расположением витражей на восточной стороне; менее вероятно, что, возвращаясь по среднему нефу, вы заметите маленькое круглое окошко в его западном конце, но один шанс из тысячи, что после того, как вас протащат по всем нефам и капеллам гробница за гробницей, вам покажется совершенно излишним смотреть еще и на потолок, хотя вы теперь уже спокойно это делаете. Однако, и не глядя наверх, вы ощутите его воздействие. Вы вернетесь домой с общим впечатлением, что Santa Croce – самая безобразная церковь из всех виденных вами. Действительно, это так и есть, но хотите знать почему?
10. Изящество и красота готического здания обусловлены прежде всего двумя характерными чертами: изогнутостью сводов и соотношением и изысканностью деталей. В церкви же Santa Croce совсем нет сводов – кровля ее напоминает амбар. Все окна имеют одинаковую форму и состоят из одной или двух обыкновенных остроконечных арок с круглым отверстием наверху между ними.
Простота потолка подчеркивается тем, что боковые нефы представляют собой непрерывный ряд сараев, расположенных за каждой боковой аркой. В боковых нефах церкви Campo Santo в Пизе ровный, плоский потолок позволяет взгляду проследить за его очертаниями; здесь же сплошное переплетение балок и стропил создает впечатление скорее ряда стойл в конюшне, а не нефа. И наконец, во всех готических храмах общая перспектива торжественно завершается вдали высокой апсидой; здесь же центральный неф перерезан поперек десятью капеллами, а апсида – это лишь высокое углубление в середине, так что, строго говоря, церковь имеет форму не креста, а буквы Т.
Неужели этот грубый, лишенный изящества план принадлежит знаменитому Арнольфо?
Да, это чистейшая готика Арнольфо, она отнюдь не красива, но тем не менее несомненно заслуживает нашего внимания. В другой раз мы отметим ее особенности; теперь же остановимся лишь на этой дохристианской форме буквы Т, которую образуют капеллы.
11. Я напомню вам в связи с этим, что первые христианские церкви в катакомбах имели форму обыкновенного креста и представляли собой квадратное помещение с невысокой, перекрытой сводом нишей с каждой стороны. Позднее византийские церкви строились в форме равностороннего креста, который, как известно, служил символом славы и победы в геральдических и других орнаментах или же обозначал присутствие света и божественного духа{7}7
По этому вопросу см.: Art-Teaching of the Primitive Church. J. Tyrwhitt. 1874. [Tyrwhitt R. St. Art-Teaching of the Primitive Church. London, 1874.]
[Закрыть].
Но францисканцы и доминиканцы видели в кресте символ испытания, а не торжества{8}8
У меня никогда не хватало времени на изучение архитектуры христианской церкви в первые века ее существования, и я не знаю точно, от каких других причин зависел выбор формы базилики и кем они воздвигались. У францисканцев, например, большое значение имел символизм, а для доминиканцев большую роль играли благоприятные условия и обстановка для проповеди, но во всех случаях и повсюду переход от закрытой тесной трибуны к светлым апсидам указывает на перемену в христианских чувствах и воззрениях; прежде церковь считали местом общественного суда и поучения, потом стали видеть в ней место для частной молитвы и общего прославления Бога. Следующая выдержка приведена мною из прекрасной истории Вестминстерского аббатства, написанной его настоятелем: «Своим внешним видом Вестминстерское аббатство более всего напоминает церковь Santa Croce во Флоренции. В нем так же, как и там, современное назначение здания не имелось в виду в первоначальном плане, а явилось результатом различных причин. Как и в церкви одного из двух величайших в мире братств, величина его среднего нефа не соответствует размерам хор. Францисканцы были связаны обетом бедности, и их простое богослужение предписывало отсутствие всяких случайных украшений. Популярность францисканского братства, особенно одного монастыря, освященного посещением самого св. Франциска, не только способствовала проведению в нем главных общественных торжеств, но и привлекала множество посетителей, дававших подаяния монахам, которые поощряли благодаря этому их связь с церковью. В гробницах, покрытых знаменами и гербами благородных фамилий Флоренции, похоронены многие из знаменитейших людей пятнадцатого века не в знак своего высокого положения, а как члены или друзья этого братства. Таким образом, в склепе Буонаротти был положен Микеланджело, в склепе Вивиани – наставник одного из членов их семьи Галилео. И церковь эта мало-помалу была признана усыпальницей итальянского гения».
[Закрыть]. Их наследством должны были стать раны их Господина. Посему они прежде всего стремились создать образ креста своей церкви, а именно образ настоящего орудия смерти. И они достигли цели, избрав форму буквы Т, форму виселицы, а не символа мира.
Кроме того, их церкви были предназначены для пользы, а не для самовосхваления и восхваления своего города. Им необходимо было место для проповеди, молитвы, жертвоприношения, погребения; они не стремились показать, какие высокие башни они умеют строить или как широко могут раздвинуть своды. Прочные стены и кровлю амбара – вот что требовали францисканцы от своего Арнольфо. И он дал им это, прочно и разумно соорудив церковь; двускатная крыша стала новым знамением силы, так прославляемой в те времена.
12. Этот суровый настрой продолжался недолго. У самого Арнольфо были другие стремления и задачи, так же у Чимабуэ и Джотто, более же всего – у Природы и Неба. Нечто иное было возвещено учением Христа помимо того, что Он был замучен до смерти. Тем не менее обратите внимание, как много было бы величия в этой строгой форме, будь она восстановлена в ее суровой простоте. Перед вами не старая церковь, невыразительная сама по себе. Это старая церковь, искаженная Вазари, Микеланджело и современной Флоренцией. Взгляните на огромные гробницы справа и слева от вас, стоящие по сторонам боковых нефов, с их остроконечными и округлыми завершениями и их жалкой, безвкусной скульптурой, которая стремится достичь величественности своими размерами и торжественности своей вычурностью. Уберите мысленно все украшения, представьте себе это обширное помещение с массивными колоннами, не выкрашенными желтой краской, как теперь, а цвета натурального камня, с грубым, простым деревянным потолком, и народ, молящийся под ним, сильный, выносливый и целомудренный, как утесы и оливковые леса. Такова была Santa Croce Арнольфо. Но недолго сохранялось его произведение в первоначальном виде.
Уже в капеллах, в одной из которых находится и наш св. Людовик, встречаем мы все признаки перемены нравов. Кровля их уже не в виде навеса, а имеет настоящие готические своды; упомянутый кодекс францисканских законов изображен на одном из них.
Весьма вероятно, что эти капеллы относятся к более позднему времени, даже если судить по их каменной кладке. Что же касается росписей, то нет сомнения, что они принадлежат эпохе, когда история св. Франциска превратилась в трогательное предание, которое с восхищением пересказывали и воспроизводили повсюду.
Обратите внимание на высокое углубление, заменяющее собой апсиду в центре, – сколько в нем благородства и как мягко сливаются цветные тени со светом, проникающим в эти простые по форме окна! Вы здесь не для того, чтобы изумляться рисунку каменной кладки, которым удивили бы вас французские и английские архитекторы, словно говорит вам Арнольфо. «Вы пришли сюда, под мои суровые своды, чтобы читать и думать; бессмертные руки будут писать на них». Посему мы скоро вернемся в этот ряд рукописных капелл, но прежде взгляните на два саркофага, около которых вы стоите. Крайний из двух с западной стороны представляет собой один из прекраснейших в мире образцов скульптуры четырнадцатого века и заключает в себе те составляющие совершенства, поняв которые вы научитесь понимать и более сложные произведения, с коими вам придется иметь дело в будущем.
13. Он изображает старика в высоком головном уборе с глубокими, мягкими складками, какие носили ученые и светские люди Флоренции между 1300 и 1500 годами; он лежит мертвый, и руки его сложены на книге, находящейся у него на груди. У ног его мы читаем надпись: «Temporibus hie suis phylosophye atq. medicine culmen fuit Galileus de Galileis olim Bonajutis qui etiam summo in magistratu miro quodam modo rempublicam dilexit, cujus sancte memorie bene acte vite pie benedictus f lius hunc tumulum patri sibi suisq. posteris edidit»[2]2
«Здесь в свое время высочайшим знатоком философии и медицины был Галилео Галилей, некогда называвшийся Бонажути, который, будучи также облечен властью, чрезвычайно почитал республику, а сын его, удостоившись доброй памяти и прославленный святостью, деятельной жизнью и благочестием, соорудил себе и своим потомкам эту гробницу» (лат.).
[Закрыть].
Господин Мюррей пишет, что изображения, выполненные «в низком рельефе (увы, теперь он действительно низкий – большая часть стерлась, и на камнях сохранились лишь наиболее глубокие линии, – но прежде это был очень четкий рельеф), какими выложен пол в Santa Croce и из которых то, что рядом с вами, наиболее типично, «интересны своим костюмом», однако «кроме Джона Кеттерика, епископа Св. Давида, очень немногие имена представляют интерес в стенах Флоренции». Но поскольку вы теперь в ее стенах, то, может быть, удостоите проявить некоторый интерес к этому предку или родственнику того Галилео, которого Флоренция чтила на расстоянии, не допуская при жизни в свои стены{9}9
«За воротами города узник семь лет, Лишь в камне туда он впущен» («Италия» С. Роджерса).
[Закрыть].
Я не убежден, что вполне точно передаю оборот «cujus sancte memorie bene acte» приведенной выше надписи, но основное ее содержание таково: «Этот Галилео из рода Галилеев был в свое время главой философии и медицины; будучи членом высшего магистрата, он был горячо предан республике; сын его, благословенный в память его благочестивой жизни, воздвигнул сию гробницу для своего отца, для себя и для потомства».
Надпись эта не имеет даты, но каменная плита того же стиля, хотя более поздней и худшей работы, находящаяся позади, ближе к западной двери, помечена числом, я забыл теперь каким именно, первых лет пятнадцатого века.
Флоренция тогда по-прежнему процветала, и вы можете видеть из этой эпитафии, в чем заключалось ее могущество. Вы видите, что философия изучалась в ней с наряду с полезными знаниями как необходимый их элемент, что ее представители руководили общественными делами, что, будучи членами магистрата, они любили государство, не заискивая перед ним и не расхищая его богатства, что дети чтили своих отцов и им передавалось славное имя отца как самое благословенное наследство. Вспомните слова: «vite pie benedictus f lius»[3]3
«Сын его, прославленный благочестием» (лат.).
[Закрыть] и сравните их с «nos nequiores»[4]4
«Мы еще негоднее» (лат.). [Фрагмент фразы из «Carinum» Горация, ставшей крылатым выражением («поколение отцов, что хуже дедовского, породило нас, еще негоднее»).]
[Закрыть] времени упадка всех государств, находившихся тогда преимущественно на территории теперешних Флоренции, Франции и Англии.
14. И этого достаточно для имени местного значения. Теперь о том, что касается всеобщего художественного значения данного надгробия.
Высшее торжество великого искусства заключается в том, что, какая бы ничтожная часть его ни уцелела от всеразрушающего времени, это немногое всегда будет прекрасно. Пока вы можете видеть хоть что-нибудь, вы видите почти все – так ясно запечатлевается душа художника его рукой.
А в данном случае перед вами произведение, которое по счастливой случайности избегло реставрации. Никто не заботился о нем, и, если бы Флоренция ко всей своей древней живописи и скульптуре относилась так же небрежно и обратила бы все в надгробные камни и холсты, она поступила бы менее безжалостно, чем теперь. По крайней мере, все то немногое, что уцелело, было бы настоящим.
И если вы вглядитесь внимательно, то увидите, что сохранилось совсем не так уж мало. Это полустертое лицо – все еще прекрасный портрет старика, хотя оно высечено как бы наудачу немногими смелыми ударами мастерского резца. И эта мягкая ткань его головного убора безупречна в своем несложном рисунке, тонкость ее исполнения не поддается описанию.
Здесь мы имеем возможность просто, но достоверно определить вашу способность понимать флорентийскую скульптуру или живопись. Если вы видите, что линии этого головного убора одновременно правильны и прекрасны, что выбор складок превосходен по изяществу их орнаментального рисунка и что их мягкость и легкость совершенны, хотя они и обозначены лишь несколькими темными штрихами, тогда вы можете понять рисунок Джотто и Боттичелли, скульптуру Донателло и Луки делла Роббиа. Но если вы ничего не видите в этой скульптуре, вы ничего не поймете и в их произведениях. Там, где они пытаются имитировать тело или шелк или проделывают какой-нибудь современный пошлый трюк с мрамором (что нередко случается с ними), – словом, все французское, американское или присущее кокни в их произведениях доступно вам, но того, что свойственно собственно флорентийскому искусству и что бессмертно своей красотой, вы не увидите никогда, так же как и красоту этого старика в шапке флорентийского гражданина.
15. Однако в этой скульптуре есть нечто большее, чем просто портрет и превосходное изображение ткани. Старик лежит на вышитом ковре; защищенные более высоким рельефом, многие его тончайшие линии уцелели, особенно хорошо сохранились прекрасно выполненные бахрома и кисти. И если вы станете на колени и посмотрите внимательно на кисти подушки, на которой лежит голова, и на то, как они вкомпонованы в углы камня, вы узнаете – или можете узнать – на одном этом примере, что есть подлинная декоративная скульптура, какой она должна быть и была, начиная со времен Древней Греции и заканчивая Италией.
«Прекрасно выполненная бахрома! А вы только что бранили скульпторов, которые проделывают трюки с мрамором!» Да, и во всех европейских музеях вы не найдете лучшего образца работы человека, никогда не фокусничавшего с мрамором, чем эта гробница. Постарайтесь понять разницу – это в высшей степени важно для дальнейшего изучения скульптуры.
Я сказал, что старый Галилео лежит на вышитом ковре. Не думаю, что вы сами догадались бы об этом, если бы я не сказал. Надо признаться, что ковер этот не особенно похож на ковер.
Если бы это был современный скульптурный трюк, подойдя к гробнице, вы бы воскликнули: «Боже мой! как изумительно сделан этот ковер, совсем не похоже, что он из камня; так и хочется взять и вытрясти из него пыль!»
Когда вам приходят в голову такие мысли при виде скульптурного изображения драпировки, будьте уверены, что это скульптура невысокого качества. Вы даром потеряете время и испортите свой вкус, глядя на нее. Нет ничего легче, чем имитировать ткань в мраморе. Вы всегда можете повесить ее перед собой и скопировать: мрамор тончайшим образом передаст все складки. Но это будет не ваяние, а механическое производство.
С тех пор как существует искусство и пока оно не перестанет существовать, ни один великий скульптор никогда не пытался и не будет пытаться обмануть зрителя точным воспроизведением ткани. У него нет ни времени, ни желания делать это. Его каменщик может исполнить такую работу, если будет нужно. Тот, кто способен изваять тело или лицо, никогда не станет тщательно отделывать второстепенные детали; он лишь быстро и небрежно коснется их резцом или же так строго и серьезно подойдет к выбору линий, что мы сразу признаем работу творца, а не имитатора.
16. Но если, как в данном случае, художник хочет противопоставить простоте главного сюжета богатство фона и смягчить строгость линий лабиринтом орнамента, он изобразит ковер с бахромой, или дерево, или розовый куст с листьями и шипами и передаст их природное разнообразие; но целью его при этом всегда будет сама форма узора, а не подражание, хотя он и уловит естественный характер данных форм с несравненно большей точностью и проницательностью, чем обыкновенный имитатор. Посмотрите на кисти подушки и на то, как гармонично они сочетаются с бахромой, – вы нигде не найдете более изысканной декоративной скульптуры. Затем взгляните на такие же кисти у саркофага в западной части церкви – вы увидите грубое подражание ученика, хотя и принадлежащего к хорошей школе. (Обратите внимание на складки ткани на ногах фигуры; они вырезаны будто бы с целью выставить напоказ затейливую кайму одежды, хотя также отличаются изяществом.) Затем, возвращаясь в капеллу Джотто, поверните налево; возле северной двери бокового нефа вы увидите знаменитую гробницу Марсуппини работы Дезидерио да Сеттиньяно. Она прекрасна в своем роде, но ее драпировка исполнена стремления обмануть вас и продемонстрировать, как искусно и тонко скульптор смог изваять ее. Все складки посредственны и банальны. Наклонитесь, и вы увидите под ногами другую надгробную плиту, относящуюся к той же блестящей эпохе; глядя на нее, вы поймете разницу между истинным и ложным искусством, если только вы способны ее понимать. И если вам действительно и искренне нравятся эти надгробные плиты и вы считаете их красивыми, то вас будут так же восхищать и произведения Джотто, в чью капеллу мы вернемся завтра, – не сегодня, потому что солнце, вероятно, уже ушло из нее, а сейчас, познакомившись со всеми скульптурами, лежащими на полу, было бы лучше пересечь центральный и боковые нефы еще и еще раз, чтобы составить представление об этом священном поле из камня. В северном трансепте вы увидите прекрасного рыцаря; это самая искусная работа среди всех этих гробниц, за исключением разве одной, находящейся на той же стороне южного нефа, там, где он переходит в южный трансепт. Обратите внимание на очертания готических ниш над ними и на то, что осталось от арабесков на их щитах. По рыцарской концепции они гораздо красивее и тоньше, чем св. Георгий Донателло, представляющий собой лишь пример крайнего натурализма, начало которому было положено этими старыми надгробиями. Если вы пойдете сегодня вечером в монастырь Certosa di Val d’Ema, то увидите там сохранившуюся в целости могильную плиту работы самого Донателло{10}10
[Имеется в виду каменное надгробие кардинала Анджело Аччауоли (1349–1408), работы Донателло и Франческо да Сангалло.]
[Закрыть]; она очень красива, но все же не так совершенна, как эти и более ранние плиты, к которым она восходит. И вы увидите также гаснущий свет и сумрак монастырской жизни; и если останетесь там до тех пор, пока светляки не загорятся во мраке, а потом, вернувшись домой, ляжете спать, вы будете гораздо лучше подготовлены к завтрашней утренней прогулке – конечно, при вашем желании совершить ее со мной, – чем если пойдете в гости, чтобы вести сентиментальные разговоры об Италии и слушать последние новости из Лондона и Нью-Йорка.
Второе утро. Золотые врата
17. Сегодня как можно раньше и, во всяком случае, прежде, чем делать что-либо другое, пойдем в приходскую церковь Джотто – Santa Maria Novella. Если, выйдя из дворца Строцци, вы повернете направо по «улице Прекрасных дам»[5]5
Via delle Belle Donne (ит.).
[Закрыть], то скоро увидите ее.
Но главное, не останавливайтесь по дороге и не разговаривайте ни с вашим знакомым, ни с церковным сторожем, ни с каким-нибудь встречным. Пройдите прямо через церковь в ее апсиду (пока вы идете, глаза ваши могут отдохнуть на ярких оконных стеклах, но только не споткнитесь о ступеньку на полдороге), поднимите занавес и зайдите за большой мраморный алтарь, попросив тех, кто следует за вами, замолчать или уйти прочь.
Скорее всего, вы уже знаете, что вас с двух сторон окружают фрески Гирландайо. Вы слышали, что они прекрасны, и если вы имеете какое-то понятие о живописи, то увидите, что лица на них действительно очень хороши. И тем не менее вы не испытываете истинного наслаждения, глядя на эти фрески, не правда ли?
Причина заключается в том, что они недостаточно изящны для вас, если у вас утонченный вкус, если же ваши требования непритязательны – они недостаточно грубы для вас. Но если у вас действительно тонкий вкус, я бы хотел, чтобы вы посвятили сегодня несколько минут внимательному рассмотрению двух нижних, расположенных рядом с окнами фресок, дабы лучше понять то искусство, которое вам предстоит изучать, по контрасту с ними.
Налево от вас изображено рождение Богоматери, направо – Ее встреча со св. Елизаветой.
18. Трудно найти лучшие и более роскошные образцы ювелирной работы в живописи. До конца своей жизни Гирландайо был настоящим ювелиром с дарованием портретиста. И здесь он проявил себя как нельзя лучше и изобразил длинную стену в замечательной перспективе, и весь город Флоренцию, виднеющийся за домом Елизаветы, в холмистой местности, и великолепный барельеф в стиле Луки делла Роббиа в спальне св. Анны; и покрыл резьбой все пилястры, и вышил все платья, и разукрасил каждый уголок; и все это сделано именно так, как надо, и так хорошо, как только Гирландайо мог сделать это. Но, несмотря на то что сделано все, что возможно, этой живописи не хватает одного – жизненности. И вся она никуда не годится!
Отвлекитесь от ювелирной мишуры и вглядитесь внимательно в Приветствие. Сначала вы, быть может, скажете: «Какие величавые и грациозные фигуры!» Но уверены ли вы в том, что они действительно грациозны? Посмотрите еще раз, и вы увидите, что одежда висит на них как на вешалках. Правда, когда красивые ткани, висящие на вешалке, действительно хорошо написаны, они всегда производят впечатление, особенно если ложатся широкими полотнищами и образуют глубокие складки. Но в этом заключается единственная прелесть данных фигур.
Второе. Посмотрите внимательно на Мадонну. Вы увидите, что в ней нет ни капли кротости – только оцепенение, как и во всех других женщинах на этой фреске.
«Вы находите, что св. Елизавета прекрасна?» Да. «И что она действительно с глубоким чувством произносит свои слова: „И откуда это мне, что пришла матерь Господа моего ко мне?“» [Лк. 1:43]{11}11
[Здесь и далее ссылки на Библию, заключенные в квадратные скобки, в оригинале отсутствуют.]
[Закрыть]. Да, с глубоким чувством. Ну хорошо, вы довольно смотрели на две эти фигуры. Теперь взгляните на рождение Богоматери. «Присутствующие слуги составляют прелестную группу» (так сказано в вашем путеводителе Мюррея). Именно так. Та, что держит ребенка на руках, довольно мила. Так же и служанка, которая ловко льет воду с большой высоты, не расплескивая ее. Так же и женщина, пришедшая осведомиться о св. Анне и взглянуть на дитя, движется величаво и прекрасно одета. Что касается барельефа в стиле Луки делла Роббиа, вы почти готовы принять его за действительную работу Луки. Лучшие и тончайшие инструменты, Мастер Гирландайо, без сомнения, всегда у вас под рукой.
19. Теперь вы должны обратиться к церковному сторожу, который услужлив и довольно мил; добейтесь у него разрешения пройти в Зеленый двор, а затем во двор меньшего размера, находящийся справа при выходе из него, вниз по ступеням; и вы должны попросить, чтобы вам показали гробницу маркизы Строцци-Ридольфи; и в глубине за гробницей маркизы вы увидите очень низко над полом и прекрасно освещенными, если день будет ясным, две маленькие фрески, не более четырех футов шириной каждая, написанные на участке стены необычной формы – на четверти круга: левая изображает встречу Иоакима и Анны у Золотых ворот, правая – рождение Богоматери.
Здесь нет вычурных украшений – по крайней мере, подумаете вы. На воротах нет золота; что касается рождения Богоматери – неужели же это все? Боже! – здесь не на что смотреть; нет ни барельефов, ни дорогих одежд, ни грациозно льющейся воды, ни процессии посетителей!
Да, ничего этого нет. Но здесь есть одно, чего вы не могли заметить на фреске Гирландайо, если только не приложили к этому особых стараний и не искали настойчиво, – это дитя! И наверное, нигде на свете вы не найдете более подлинной работы Джотто{12}12
[Фрески капеллы св. Анны в Кьостро деи Морти церкви Санта Мария Новелла теперь приписываются флорентийскому художнику Нардо ди Чьоне (ок. 1300–1365).]
[Закрыть].
Круглолицее, запеленатое существо с маленькими глазками!
Да, Джотто считал, что Богоматерь действительно должна была появиться на свет так, а не иначе. Но взгляните на служанку, которая только что запеленала ее: проникнутая благоговением, полная любви и изумления, нежно кладет она руку на голову ребенка, который еще никогда не плакал. Няня, взявшая его на руки, только няня и ничего больше; она необыкновенно проворна, ловка и уверена в себе, но она была бы такою же и с любым другим ребенком.
Св. Анна Гирландайо (я должен был раньше обратить на это ваше внимание, но вы можете и после проверить мои слова) сидит, выпрямившись, на кровати и если и не принимает участия в происходящем, то, по крайней мере, внимательно наблюдает за всем. Св. Анна Джотто лежит на подушке, положив голову на руку, обессиленная и вместе с тем глубоко погруженная в свои мысли. Она знает, что все необходимое будет сделано для ребенка служанками или Богом, ей ни о чем не надо заботиться.
В ногах у постели стоят повивальная бабка и служанка, принесшая пить св. Анне. Служанка остановилась, видя ее такой спокойной, и спрашивает повитуху: «Дать ли ей пить теперь?» А та, подняв руки под одеждой, в позе, выражающей благодарение (всегда отличающейся у Джотто, хотя неизвестно, чем именно, от положения молящегося), отвечает взглядом: «Оставь – ей ничего не нужно!»
В дверях стоит только одна посетительница, пришедшая взглянуть на ребенка. Из декора здесь лишь ваза самой простой формы в руках у служанки; из колорита – два или три пятна мягкого красного и чистого белого цвета с коричневым и серым.
И это все. Если вам это нравится, вы можете осматривать Флоренцию. Если же нет, как угодно развлекайтесь, коли найдете это забавным, столько, сколько вам нужно; вы можете никогда не увидеть ее.
20. Но если эта фреска действительно доставила вам удовольствие, хотя бы самое малое, подумайте, о чем говорит это удовольствие. Я нарочно повел вас вокруг, через богатейшую увертюру, мимо всей той мишуры, какую я только мог найти во Флоренции, а здесь перед вами песня из четырех нот, сыгранная на свирели безвестным пастухом, и все-таки она нравится вам! Значит, вы понимаете музыку. Однако здесь есть еще другой и более нежный мотив, сыгранный тем же музыкантом. Сначала я указал вам на самый несложный.
Взгляните на фреску слева, с ярко-синим небом и розовыми фигурами. Неужели она может кому-нибудь нравиться?
Да; но, к несчастью, все синее небо переписано. Правда, оно всегда было таким же синим и ярким, но я могу вас уверить, что эта фреска нравилась всем, когда она была создана впервые.
Вам, наверное, известна история Иоакима и Анны? Я не могу сказать, что сам знаю ее во всех деталях, и, если вам она не известна, я не буду задерживать вас длинным повествованием. Все, что вам нужно знать – а для понимания данной фрески и этого слишком много, – это то, что здесь старые муж и жена неожиданно встретились снова после долгой разлуки и очень испугались; они встретились на том месте, куда каждый из них пришел по велению Бога, не зная, что его здесь ожидает.
«Тут они бросились друг другу в объятия и поцеловались».
«Нет, – говорит Джотто, – это было не так!» «Они движутся друг другу навстречу, следуя строжайшим законам композиции; их одежда ниспадает складками, и никто, вплоть до Рафаэля, не мог расположить их лучше».
«Нет, – говорит Джотто, – не так!»
Св. Анна порывисто бросилась вперед: ее взметнувшаяся одежда говорит нам об этом. Она схватила св. Иоакима за плащ и нежно влечет к себе. Св. Иоаким берет ее за руку и, видя, что она близка к потере сознания, поддерживает ее. Они не целуются, а только смотрят в глаза друг другу. И ангел Господний кладет руки на их головы.
21. За ними видны две грубые фигуры, занятые своими делами, – два пастуха Иоакима; один из них с непокрытой головой, на другом надета широкая флорентийская шапка с висящим сзади острым концом, очень похожая на цветок шпорника или фиалки; оба несут убитую дичь и разговаривают о Greasy Joan[6]6
Жирная Джоан – персонаж куплетов из комедии Шекспира «Бесплодные усилия любви».
[Закрыть] и ее горшке или о чем-то в этом роде. Нельзя сказать, что это тип людей, которые, по законам драмы, установленным Расином или Вольтером, могли бы гармонировать с данной сценой.
Нет, но, согласно Шекспиру и Джотто, именно такие люди могли присутствовать там, так же как и ангел мог быть там, хотя теперь вам скажут, что со стороны Джотто было нелепо поместить его в небе, синий цвет которого любой химик может производить целыми бутылками. И теперь, после того как у вас побывали Шекспир и другие люди ума и сердца, следовавшие по пути этого юного пастуха, можете простить ему уродливые фигуры в углу. Но удивительно то, что он сам простил их себе после той школы, которую прошел. Мы в наши дни видели достаточно незатейливых картин, и потому нам кажется вполне понятным, что мальчик-пастух пишет пастухов, – что же здесь удивительного?
22. Я покажу вам, что в этом мальчике-пастухе это было удивительно, если только вы минут на пять вернетесь со мной в церковь и войдете в капеллу в конце южного трансепта и если день будет ясный и церковный сторож отдернет занавеску на окне трансепта. Тогда будет достаточно света, чтобы показать вам подлиннейшее и наиболее известное произведение учителя Джотто{13}13
[Далее идет речь о «Мадонне Ручеллаи» (1285), которая была исполнена для церкви Санта Мария Новелла не Чимабуэ, как считал Рёскин, а Дуччо. В настоящее время икона хранится в Галерее Уффици (Флоренция).]
[Закрыть], и вы поймете, какую школу прошел этот юноша.
У него был самый лучший и честный учитель из всех когда-либо существовавших; и если только вы знаете, кто такие великие люди, вы согласитесь, что учитель – половина их жизни. Они сами хорошо знают это, называя себя чаще именем своего учителя, чем именем своей семьи. Посмотрите же, какой образец имел Джотто перед собой! На всей иконе высотой десять футов и шесть-семь футов шириной буквально нет ни одного квадратного дюйма, который не был бы изукрашен золотом и красками так же тщательно, как греческий манускрипт. Ни в одном готическом королевском служебнике вы не найдете на первой странице таких искусно выполненных орнаментов, как те, что здесь покрывают трон Мадонны; сама Мадонна изображена величавой и знатной, в окружении одних только ангелов.
И именно здесь этот дерзкий мальчишка объявляет, что его народу не нужно ни золота, ни тронов, более того, что сами Золотые врата должны быть без позолоты, что между св. Иоакимом и св. Анной достаточно поместить лишь одного ангела, что их слуги могут делать что им угодно и никто не помешает им!
23. Это в высшей степени удивительно! И это было бы даже невозможно, если бы Чимабуэ был обыкновенным человеком, хоть и великим в своей области. Я сам, размышляя об этом прежде, не мог понять, как это случилось, пока не увидел работу Чимабуэ в Ассизи, где он предстает таким же независимым от своего золота, как и Джотто, и даже более мощным и способным на более возвышенные произведения, правда, быть может, не такие живые и свежие, как произведения его ученика. Mater Dolorosa[7]7
«Скорбящая Богоматерь» (лат.).
[Закрыть], написанная Чимабуэ в Ассизи, остается до наших дней самой благородной среди всех Скорбящих Матерей христианства. Никто из художников после него не прибавил ни одного зве на к цепи идей, из которых он сложил сотворение мира и проповедовал его искупление.
Очевидно, он никогда не стеснял мальчика с того самого дня, как нашел его. Он учил его всему, что знал, говорил с ним о многих вещах, которые, как он чувствовал, сам был не способен написать; сделал его мастером и благородным человеком, но прежде всего христианином, и при этом оставил его пастухом. А Небо сделало его таким великим художником, что слова его эпитафии: «Ille ego sum, per quern pictura extincta revixit»[8]8
«Я – это тот, кем угасшая живопись снова воскресла» (перевод Ю. Верховского).
[Закрыть] – нисколько не преувеличены.
