Текст книги "Рандеву"

Автор книги: Джон Кристофер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Джон Кристофер
Рандеву

Когда утонула Элен, друзья пытались уговорить меня отправиться в путешествие, однако в конце концов согласились, что больше, чем отдых, мне необходима работа, которая поможет забыться. Шесть месяцев спустя они вспомнили свое предложение. На вечеринке в загородном доме Штоков, под Лондоном, Фредди и Паула снова убеждали меня взять отпуск на продолжительное время. Мое состояние вполне объяснимо, соглашались они, однако человеческий организм, как и мозг, имеет свои пределы выносливости, поэтому не следует перегружать его работой, как это делаю я. Все мои достижения, мягко заметила Паула, ограничатся парой инфарктов и старостью в инвалидной коляске. Полгода достаточно долгий срок, и рана, когда-то такая болезненная, постепенно подживала. Остались лишь ноющая тоска и воспоминания. Фредди сообщил, что купил мне билет в десятидневный круиз до мыса Доброй Надежды, и я не стал спорить с ним.

Путешествие началось в мрачном одиночестве, которое ограждало меня от дружеского участия остальных пассажиров, не позволяя воспоминаниям вспыхнуть с новой силой. После гибели Элен я избегал новых знакомств, ограничивая свой круг общения чисто деловыми связями. Мне никак не удавалось поверить, что кто-то из окружающих способен понять меня, понять мое горе. Целыми днями я просиживал за стойкой корабельного бара, напивался до бесчувствия каждый вечер и трезвел к полудню следующего дня. Из холодных серых морей мы двигались навстречу теплу и голубым далям, но эти перемены мало волновали меня. Когда мы останавливались в портах, я не сходил на берег вместе с остальными.

Бармен пытался разговорить меня, рассказывал об интересных уголках Южной Африки, однако вскоре оставил эти попытки, видя мою безучастность. По всей видимости, ему и раньше приходилось сталкиваться с такими пассажирами.

Мы возвращались обратно в Лондон, когда я встретил Цинтию Паркер. Сидя на своем обычном месте у стойки, я достал из пачки сигарету, поднес спичку. Пожилая дама справа от меня вздрогнула и отпрянула от огонька.

– Извините. – Я затушил спичку.

– Ничего, пустяки. – Голос у нее был сильный, с приятной глухотой. – С детства боюсь огня. Даже спичек.

Я заказал для нее порцию виски, и через четверть часа мы уже болтали, как двое старых знакомых. Ей удалось пробить брешь в стене холодной вежливости, преграждавшей путь остальным. Она держалась с уверенностью, доступной весьма немногим. Вдобавок ей были свойственны рассудительность и остроумие – качества, редко встречающиеся вместе, особенно в женщине. Ослепительная улыбка согревала остатки былой красоты; как она сообщила мне в первые пятнадцать минут, ей было шестьдесят шесть лет.

Для постороннего взгляда, даже по судовым меркам, это было необычное знакомство. В дополнение к тридцати годам разницы в возрасте нас не связывали никакие общие интересы.

Долгие часы работы в молодости сделали из меня рядового бизнесмена, привыкшего всего добиваться своими руками. Лишь с Элен моя жизнь перестала быть пресной и скучной, однако все кончилось через три до боли коротких года.

Что касается Цинтии, то она выросла в роскоши и пользовалась всеми благами, которые могут предоставить деньги.

Она трижды выходила замуж, с одним мужем развелась и пережила остальных двух. У меня создалось впечатление, что все они были состоятельными людьми, как и она сама. К тому же она неплохо разбиралась в финансовых вопросах, и мы как-то целый вечер проговорили о фондовых ставках и биржах. Ко мне снова вернулось ощущение жизни.

Цинтия оказалась превосходным собеседником; тактичность же, с которой она разрушила воздвигнутые мной барьеры, много прибавила к ее обаянию. В ней чувствовалась настоящая женственность, отделенная от секса, – идеальное утешение для мужчины в моем положении. Трудно было определить, что привлекало ее во мне. Во всяком случае, это не было бегством от одиночества.

Спиртное меньше воздействовало на нее, хотя по количеству выпитого она не уступала мне. Часто она выволакивала меня из бара, и многие часы, которые я мог бы просидеть в пьяной полудреме у стойки, мы загорали на палубе в шезлонгах, глядя на море и разговаривая. В первые два дня я рассказывал о своей работе, о детстве. На третий я рассказал ей об Элен. Она выслушала и неожиданно произнесла:

– Так вот в чем дело. Мне с самого начала было интересно, что заставляет вас уединяться.

Она сказала это тоном врача, поставившего диагноз тяжелобольному. Странно, но отсутствие привычных слов утешения подбодрило меня. Цинтия же, насколько возможно было судить по ее реакции, никогда не испытывала горечь человеческой утраты.

Мои воспоминания для нее были чем-то любопытным, вроде истории о призраках.

* * *

В тот же вечер, после ужина, она рассказала мне о своем собственном призраке.

Мы спустились в бар. Цинтия была в превосходной форме, отпускала язвительные замечания по адресу сидевших за соседними столиками. После напряженной, сверкающей красками жизни на берегу наше затянувшееся плавание было для нее настоящим испытанием.

Пустое времяпрепровождение было незнакомо ей. Она не делала различия между элегантно одетой, лощеной публикой и молодыми людьми в одежде из супермаркета, которые прохлаждались в кафе или шезлонгах на палубе. По ее мнению, они все заслуживали презрительного отношения.

Я обратил внимание на некоторую нелогичность ее обвинений. В конце концов, она по собственной воле выбрала круиз. Она рассказала мне, что большую часть времени проводит в Соединенных Штатах, в Йоханнесбурге навещала сестру, а теперь по делам направляется в Лондон.

Естественно, я поинтересовался, почему она предпочла пароход самолету; вместо нескольких дней она в считанные часы могла приземлиться в аэропорту Хитроу.

Она помолчала, прежде чем ответить. Кивнула бармену, который поставил перед нами по новой порции виски.

– Я никогда не нетала на самолете, – голос ее был серьезен – и никогда не полечу.

Разумеется, всегда можно встретить пожилых дам, которым трудно свыкнуться с новшествами, вторгающимися в нашу жизнь, однако к Цинтии Паркер такое объяснение едва ли подходило. По ее словам, она держала дома гоночный автомобиль и была влюблена в собственную моторную яхту. Твердое неприятие воздушных перелетов возбудило во мне любопытство. Я спросил ее:

– Почему?

Взяв в руки бокал, она подняла его и поверх ободка посмотрела на меня.

– Я боюсь высоты. – Поверхность жидкости не шелохнулась в ее руках.

– В это трудно поверить, – я с сомнением покачал головой.

Снова наступило молчание; мне показалось, что ей не хочется продолжать разговор. Однако я ошибся; после минутного раздумья она начала рассказывать, тихим голосом. Мне оставалось сидеть и слушать.

* * *

Это произошло почти полстолетия назад, во время первой мировой войны, когда Цинтия была восемнадцатилетней девушкой. Многочисленные поклонники окружали ее еще со школы, и будущее обещало новые радости. Война была досадным недоразумением. Хотя, с другой стороны, с фронта прибывало постоянное пополнение в армию поклонников Цинтии – бравые молодые люди в военной форме, присутствие которых на вечерах и балах приятно согревало патриотические чувства, их устроителей. Для состоятельных людей, умевших управлять обстоятельствами, жизнь не затихала и не теряла красок даже в 1917 году.

Перед глазами Цинтии прошли десятки молодых офицеров; кого-то ей было жаль провожать на фронт, кого-то нет, однако ни один из них не оставил в ее памяти такого заметного следа, как Тони Андерсон. Сомневаюсь, чтобы она любила его; она не могла до такой степени потерять контроль над своими чувствами, однако он очаровал ее, и это очарование через сорок восемь лет было все еще заметно, когда она рассказывала о нем.

Тони Андерсон был высоким и загорелым, с черными усами, слегка крючковатым носом и темно-синими, глубокими глазами. Его поразительную физическую силу и магнетизм Цинтия ощутила с первым рукопожатием. Помимо этого, он обладал и другими замечательными качествами. Его дедушка был английский герцог, отец – сталепромышленник с миллионным состоянием. Для родителей Цинтии, как и для нее самой, Тони был подходящей парой. Через шесть недель после знакомства отпраздновали помолвку, оставив месяц на приготовления к свадьбе.

В Тони Андерсоне чувствовалась необузданность, широта характера, и это особенно привлекало Цинтию, однако лишь со временем она осознала, насколько глубоко простирается эта необузданность. Он не жалел денег на исполнение своих желаний. Однажды, посреди ночи, он решил подарить ей браслет с бриллиантами, и владельцу ювелирного магазина на Бонд-стрит пришлось подниматься с постели, брать такси и обслуживать своего покупателя. Когда они вдвоем выехали на пикник и пристали на лодке к пустынному речному острову, воздух наполнили мягкие звуки музыки: для них играла струнная секция Лондонской королевской оперы в полном составе. Такое внимание волновало и льстило самолюбию Цинтии, но в то же время немного пугало. Потому что, отдавая себя полностью, Тони требовал того же и от нее. Они принадлежат друг другу, сказал он, навеки. Мысленно вздрогнув от этих слов, она улыбнулась в ответ:

– Для английского сердца это чересчур романтично, милый. К тому же в Библии сказано, что смерть разлучает нас.

Темно-синие глаза пристально смотрели на нее, губы сомкнулись, отяжеляя подбородок. Он медленно проговорил:

– Я хотел рассказать тебе одну историю.

– Тоже романтическую?

– Называй ее как хочешь. Она связана с моей фамилией и со смертью.

* * *

Мать моей матери была дочерью пэра и обручена с герцогом. Ее отец получил назначение посланником ко двору императора в Вене, и она отправилась с ним. Никто не знает, как это произошло, но там она встретила одного молодого венгра. Высланный из страны, изгнанник, он был, в дополнение к этому, цыганского происхождения. Они полюбили друг друга. Назначенная свадьба с герцогом приближалась, когда девушка обнаружила, что беременна. Ее возлюбленный пришел в восторг, узнав об этом. Они собирались убежать вместе и поселиться в какой-нибудь спокойной стране. Молодой человек верил в нее и в их любовь.

Но девушка испугалась того, что случилось с ней. Она призналась во всем отцу, а тот передал эту историю герцогу. Герцог был реалистом. Ко всему прочему, он был небогат для герцога, тогда как отец девушки, хотя всего лишь барон, располагал значительным состоянием. С грехопадением приданое невесты, и без того внушительное, заметно увеличилось. Свадьба состоялась в назначенное время, и довольные молодожены переехали в тихую деревушку в горах Швейцарии. Там родился внебрачный ребенок: дочь. Все складывалось как нельзя лучше.

Будущее благополучие семейства было в безопасности, и оставалось время для того, чтобы произвести на свет законных наследников. Вернее, могло бы остаться… если бы герцогиня не умерла.

Ее отец продолжал исполнять обязанности королевского посланника. Весной супруги посетили Вену, спустя почти год как девушка покинула этот город и своего возлюбленного. Они остановились в маленькой охотничьей хижине, затерянной в лесу. Люди герцога нашли и схватили бывшего любовника; уложили на супружескую постель; двое крепко держали его за руки, пока герцог вонзал в грудь несчастного отточенный нож. Рассказ о совершенной мести он приберег до следующего утра, ибо – как и все реалисты – весьма гордился собственным чувством юмора. В тот вечер герцогиня рано отправилась спать, оставив мужа наслаждаться горячим глинтвейном возле потрескивающего камина. Когда он вошел в спальню, она была мертва: кровь слабо сочилась из колотой раны в ее груди.

В этом месте Цинтия прервала свой рассказ, и я заказал новую порцию виски.

– Печальная история. – Я поднял бокал. – Она покончила жизнь самоубийством?

– Нет. С какой стати? Она ведь не знала, что ее возлюбленного больше нет в живых. В тот день она отдала распоряжение горничной навести справки о его судьбе. Снова оказавшись в безопасности, она могла позволить себе воспоминание о былом романтическом увлечении. К тому же она панически боялась вида крови.

– Значит, ее зарезал муж.

– Едва ли. В брачном контракте был пункт, по которому львиная доля приданого отходила к дочери. Хотя герцог долгое время находился под подозрением. Полиции так и не удалось найти орудие убийства.

– Значит, это мог быть…

– Грабитель – так решили в полиции. Кто-то неизвестный прокрался в дом, наткнулся на герцогиню и убил ее, когда она попыталась поднять тревогу. Потом убежал.

Я отпил из своего бокала.

– Звучит достаточно правдоподобно.

– Мне тоже так кажется.

– Но ваш… ваш жених был не согласен с такой версией?

– Он был на четверть цыган, не забывайте. Эта часть фамильного наследства сказывалась в нем больше, чем все остальное. Он путешествовал по Венгрии, некоторое время жил вместе с цыганским табором, изучил их предания, легенды. По одной из них, насильственная смерть привязывает душу погибшего к месту, где произошло убийство. Душа возвращается к месту преступления, когда смерть бывает вызвана любовью или сильной ненавистью. Цыгане искренне верят этому. Когда в таборе случается убийство, подозреваемых связывают и оставляют лежать на земле в месте, где пролилась кровь. Никто не удивляется, если некоторых из них находят мертвыми на следующее утро.

– Действительно, ничего удивительного. – Я поставил бокал на стойку. – Значит, он полагал, что его предок вернулся, чтобы наказать свою неверную любовь? И заколол ее призрачным кинжалом?

– Да. Он в это верил.

– Гм… Но вы так и не рассказали мне, почему боитесь путешествовать по воздуху.

– Он был пилотом королевского воздухоплавательного отряда. В те дни Лондон бомбили немецкие цеппелины. Однажды ночью он атаковал один и сбил его. Это была безрассудная атака. На пределе храбрости. Его самолет упал вниз, объятый пламенем, вместе с цеппелином. Командование посмертно присвоило ему крест Виктории.

– Простите, Цинтия, но даже теперь мне непонятно, какая тут связь?

Голос ее стал глухим.

– Он сказал мне, что мы не расстанемся после смерти. Я должна принадлежать ему. Его рассказ о цыганских предках был предупреждением, что он придет за мной, если я изменю ему. А я изменила. – Ее огромные голубые глаза уперлись в меня. – Я тоже была беременна, но через месяц после того, как был сбит его самолет, отдала себя и его сына другому мужчине.

– Разве это можно назвать изменой1? – возразил я. – Что же вам оставалось делать после его смерти? Она пожала плечами:

– Смерть мало что значила для него. Его гордость не может смириться с тем, что я отвергла его любовь. Он оставил завещание на случай своей смерти. По нему я должна была вырастить сына и продолжать жить как вдова, пока смерть не соединит нас Вместо этого я вышла замуж. Изменила ему.

Я покачал головой:

– И вы думаете, что из-за этого…

– Он погиб в воздухе. Если он ждет меня, то только там. Погибнуть не страшно, но сгореть в падающем самолете… Увидеть, как он входит в салон… – Она вздрогнула.

– Прошло почти пятьдесят лет, – улыбнулся я. – А сама история так же стара, как человечество.

– Что такое пятьдесят лет? – Она смотрела на ряды винных бутылок, выстроившихся за спиной бармена. – Я помню его лучше, чем буду помнить вас после того, как мы сойдем с парохода.

* * *

Мы распрощались в Саутхемптоне, не ожидая встретиться снова. Я вернулся к своей работе, иногда вспоминая о Цинтии в долгие ночные часы, когда, не в силах заснуть, я спускался вниз пообщаться с бутылкой виски.

Больше всего меня поражала необычность причины, сделавшей возможным наше знакомство Двое людей, не имеющих ничего общего, кроме ожидания смерти Страх возвращения умерших, в одном случае, и страстное желание – вместе с осознанием невозможности – вернуть их, в другом.

Просматривая газеты, я случайно наткнулся на имя Цинтии Паркер и прочел заметку, в которой оно появилось На следующий день я бросил работу и переехал сюда.

В ливерпульской гостинице у меня снят номер, но я почти не бываю там. Купленная мной лодка небольшая, но прочная, и я каждый день выхожу на ней в море. Элен утонула недалеко от выхода из бухты – не больше мили от берега. Внезапный порыв ветра, волна – и друзья Элен не смогли справиться с лодкой.

Рулевому, который сидел на корме, удалось добраться до берега, после того как они перевернулись Остальным – нет.

Я до сих пор не могу заставить себя найти его и поговорить с ним И вряд ли когда смогу.

Но теперь по крайней мере у меня есть надежда. В газетной заметке сообщалось о смерти Цинтии: она сгорела в гостиничном номере. Полиция полагала, что она заснула с сигаретой в постели. Владельцы гостиницы поспешили заверить газетчиков, что с их стороны не было допущено никакой оплошности. Каждый этаж, каждый номер располагал противопожарной сигнализацией, электрическая проводка изолирована. Ко всему прочему, это было совершенно новое здание.

И все же Цинтия погибла от огня.

Я помнил ее страх даже перед зажженной спичкой. Полиция могла думать что угодно, но я знал, что она никогда не курила Единственное, о чем она могла забыть, было то обстоятельство, что за прошедшие пятьдесят лет земля изменила свой облик, приблизившись к небесам. «Метрополитен Тауэре» очень новый отель; его бетонные стены возвышаются над частоколом крыш старого Лондона. Сорок пять этажей; ее номер находился на сорок втором Приблизительно пятьсот футов Я смотрел старые выпуски «Иллюстрированных лондонских ведомостей» Немецкий цеппелин был поврежден и терял высоту, когда пилот истребителя пошел на таран. Столкновение произошло в пятистах футах над городом, к западу от Мэйфайра.