Текст книги "Назначение в никуда"

Автор книги: Джон Кейт (Кит) Лаумер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глава VI

Много мы не говорили, пересекая Распад, сопровождаемые «блип-блип» трассера, настроенного на цель. Я наблюдал, как испепеленный ландшафт плыл мимо, пока Рузвельт управлялся с пятьюдесятью циферблатами сразу и корректировал время от времени отметки по причинам, в которых я не мог разбираться.

Какое-то время мы неслись над равниной дрожащих скал, где дымок вился из фумарол и вулканического конуса, отбрасывающего на небо красное сияние. Затем появился океан маслянистой, пенистой жидкости, гладь которой нарушалась медленными пенистыми волнами. И снова земля: пепельно-черная, с бледными языками пламени, облизывавшими ее, пока не стало коалесцировать в порах лавы, тускло-красной, пузырящейся и щербатой. Все это время тучи под луной никуда не двигались.

Лава потемнела, затвердела и обернулась пыльной равниной; появилась зелень, странные приземистые деревья выскочили кучками по два-три. Разрослись лозы, среди некоторых виднелись руины. В поле зрения появился ломоть скалы, покрытый сверху корнями пятидесятифутового одуванчика с колючками вдоль всего стебля.

– Уже близко, – сказал Рузвельт. – Это шоссе, ведущее в город Фонреврольта.

Он подправил курс, чтобы поместить нас над старой дорогой, выходящей из кошмарных джунглей между упавшими стенами и ржавыми стальными конструкциями, что служили подставками для жгутов из плоти, что сплелись с бородавчатыми лианами, у которых были листья, как сгнившая канва, изгибающимися над переросшими гроздьями слепых голов грызунов, как связки фруктов. У них не было глаз, но множество зубов, разместившихся в пазухах листьев растений, нянчивших их.

Лес открылся, поредел. Высокие, цвета охры и ржавчины, здания замаячили по обе стороны, как в храме в джунглях Юкатана. Грибы росли на граните и мраморе, раковой на вид коррозией заросли бронзовые статуи богов и богинь. Лес отступил, выставляя напоказ мощную площадь и гору мраморных обломков, черепицы и стекла за рядом стофутовых колонн, оплетенных лианами.

Несколько бесцветных пятен скрылись во мраморе; широкий изгиб площади на минуту выровнялся. Фонтан в центре слился в первоначальную форму, не хватало только головы русалки посередине. Затем раздалось резкое «би-биип», и на панели появился янтарный огонек. Мы прибыли в зеницу вероятностного шторма.

Рузвельт повесил на шею ящик с инструментами и проверил шкалы на нем.

– Вы и я войдем в историю как первые люди, кто когда-либо ставил ногу в Распад, – сказал он, – а если сделаем что-либо плохо, допустим мельчайшую ошибку – будем и последними. Одна ошибка здесь может заставить кувыркаться весь наш космос.

– Довольно мило, – ответил я. – Только один вопрос: как мы узнаем, что может быть ошибкой?

– Следуйте своему инстинкту, мистер Кэрлон, – сказал Рузвельт, одаривая меня улыбкой, которая, казалось, была перегружена каким-то неопределенным значением.

Открыв дверцу наружу, мы вошли в кошмарную фантазию. Повсюду громоздились высокие здания на фоне неба с разорванными клочьями облаков под желтой луной. Ближайшее здание было из полированного резного розового камня, откуда свисали гигантские лианы, отбрасывающие черные тени. Из здания вниз, к дорожке, окаймленной гигантскими дубами, на которых росли зеленые орхидеи, вели белые мраморные ступеньки. В ветвях, аркой нависающих над мощеной улицей, пели пронзительно окрашенные птицы. И за этим островком сомнительного порядка маячили джунгли, как осаждающая армия.

– Изумительно, – произнес Рузвельт тихим голосом. – Почти нетронут, Кэрлон, – почти такой же, как и в дни его славы! Это Летний дворец, а там Кафедральный и Академия Искусств… Еще стоят среди кровавой бойни!

– Трудно поверить, что мы в центре шторма, – сказал я. – Тут спокойно, как на кладбище.

– Здесь умерла мощная цивилизация – ответил Рузвельт. – Так, где мы стоим, триумфально маршировали армии с королями во главе. По этой улице в экипажах разъезжали прекраснейшие женщины вселенной. Здесь поднялись до своих высочайших вершин искусство и культура, чтобы быть низвергнутыми в абсолютные глубины. Внемлите, Кэрлон, великолепие, навсегда утерянное.

– Но сейчас я настроен найти то, за чем мы пришли.

– Совершенно верно, – сказал Рузвельт неожиданно резким тоном, проверил шкалы, прикрепленные к его запястью, и откинул свой шлем. – Воздух в порядке.

Я попробовал его. Он был горячим, влажным, как в теплице ночью. Стоял ровный фон звуков: шуршание и скрип листьев, потрескивание и трение стеблей, вьющихся на ветру, кудахтанье, стоны, шипение, вой, блеянье голосов животных, как будто мы находились в самом центре величайшего в мире зоопарка, все обитатели которого видели дурные сны. Черепичное покрытие под нашими ногами было расколото и шаталось, но вполне проходимо. Побеги лишайников, толстые, как запястья, змеились через него, и лунный свет блестел на иглах, как poinards, что щетинился среди них.

– Чтобы защитить челнок, я поставил его на осцилляторную цепь, что будет препятствовать его переходу в фазу идентификации с любой А-линией, – заметил Рузвельт. – Когда мы будем готовы отбыть, я смогу вызвать его дистанционным управлением.

Я наблюдал, как машина замерцала и скрылась из вида с ударом вторгшегося в ее объем воздуха. Как только мы тронулись с места, что-то начало двигаться среди зелени, и тварь вроде волосатой змеи протянулась во всю длину над упавшим древесным суком, зевнув над ним собачьей головой. Сперва я подумал, что у нее нет ног, но потом обнаружил дюжину их со всех сторон, вырастающих из десятифутового тела под случайными углами. Лиана зашипела и напала на нее, пасти щелкнули, и еще десять футов тела хлопнулось в поле зрения с дополнительными головами, кусающими все сразу. Лиана сделала еще несколько витков вокруг червеобразного тела и запищала. Где-то завыла кошка, подлесок затрещал, и Вой перешел в визг.

– Не пользуйтесь ружьем без крайней необходимости, – предупредил Рузвельт. – Взять здесь жизнь – любую жизнь – значит вмешаться в управление вероятностью. Даже слабейшее изменение может интерферировать сигнал вызова челнока.

Улицу пересекала арка, наверху почти потерявшаяся под грузом поганок величиной с корыто, хотя резные фигуры и цветы на вершине еще были видны. Рузвельт снова проконсультировался со своими шкалами.

– Нам следует двигаться к Королевским Архивам, – сказал он. – Это впереди.

Боковая улица смотрела фасадами на стену листьев, бывшую когда-то парком. На нашей стороне стоял монументальный фасад с фестонами оборвавшихся лиан. В некоторых окнах еще держались стекла, но большая часть их была слепа, как глаза, страдающие зеленой катарактой. Там, где были двери, зиял пролом в экране лиан.

– Этим входом что-то пользуется, – заметил я. – Что-то размером с риноцероса.

– Тем не менее, именно туда мы и должны войти, – сказал Рузвельт и протолкнулся сквозь экран вялой, в желтых пятнах листвы размером с гарнизонный флаг.

Сквозь дорожку мха на полу была протоптана тропинка, где виднелась черепица. Мы шли по ней футов пятьдесят до тупика. – Рузвельт выгрузил фонарь и заиграл им по стене нетронутых лиан.

– Мы должны прорваться сквозь это.

Он изменил настройку лазера, луч сгустился до глубокой красноты и прорезал спутанную поросль. Через полминуты был вырезан достаточно большой ход, чтобы пролезть.

Рузвельт прицепил лазер к поясу и вошел первым. Я последовал за ним и услышал такой рык, будто потревожили бенгальского тигра в его логове. Я быстро протиснулся, схватил свое оружие и увидел низкие стены, черную лужайку, фонтан с водой, залитый лунным светом. Рузвельт стоял спиной к резному Нептуну, глядя на что-то прямо-таки из книги волшебных сказок: длинное кошачье тело, гривастая шея, клюв, как у орла – если у орлов есть клювы двух футов длиной. Ноги от середины вниз покрывала чешуя, и кончались они когтями – большими клешнями на потрескавшемся грунте. Это был грифон, полулев-полуорел, которые сошлись на убийстве.

Я завопил и выстрелил поверх, чтобы отвлечь тварь. Та встала на дыбы, затанцевала вокруг на задних ногах и, повернувшись ко мне, бросила вниз на меня взгляд с красной головы за клювом. Глаза были размером с походный котелок, три концентрических окружности вокруг желтых радужек. Внешний круг был чешуйчатым – радужного серебра. Более темные чешуйки бежали назад по морде и заканчивались там, где начиналась белая грива. Раздвоенный черный язык мелькал, как змея, меж половинок острого, как нож, клюва. Я заметил все это за пару тех секунд, пока пятился назад и гадал, что же Рузвельт назвал бы крайним случаем.

– Удержитесь от выстрелов, – крикнул тот. – Он приручен!

Я начал было спрашивать его, какое у него представление о дикости, когда увидел, что он имел в виду. Вокруг груди твари шла упряжь, почти спрятанная под гривой. Серебряные украшения висели на черной коже, бренча при движении.

Между тем оно опускалось на все четыре лапы меньше, чем в десяти футах от меня, издало вопль, перешедший в вой, и село на задние лапы.

Его дрессировка была хорошей; в следующие полусекунды я чуть не был сдут выдохом из его раскрывшейся пасти, что вполне могло бы случиться, поскольку только теперь его хозяин вышел из тени.

Глава VII

Я довольно пристально смотрел на змеесобаку, и грифон тоже задержал мое внимание; но все это была сущая безделица по сравнению с тем, на что я смотрел сейчас.

Это была длинноногая девушка с высокой полной грудью, с белой мраморной кожей и с волосами цвета темной меди, окаймлявшими лицо, какие мы видим во сне, улыбающиеся и потерянные навсегда, а мы просыпаемся с болью в душе. Ее одежда представляла собой ветхую обмотку из белого газового материала, свисающего над бедрами, и что-то типа мокрой хлопчатобумажной ткани, колышущейся, когда она двигалась. Девушка подошла прямо к твари, загнавшей меня в угол, и сказала:

– Посторонись-ка, Вроделикс! Плохо приветствуешь гостей! Тварь опустила голову и завизжала, как переросший щенок. Девушка оттолкнула чудовище в сторону и посмотрела на меня темно-голубыми глазами, блестевшими в лунном свете. Я знал их по своим снам.

– Вы мужчина? – спросила она. – Или бог? – Тон ее показывал, что оба варианта были равно приемлемы. Я сказал ей, и девушка кивнула.

– Я рада. Я смертная женщина. – Она смотрела на подошедшего к нам Рузвельта, который отвесил ей придворный поклон и улыбку. – А вы бог? – спросила она его.

– Только человек, дорогая, – ответил он. – Питер Рузвельт, к вашим услугам, а это Ричард Кэрлон.

Она улыбнулась ему, а я ощутил странное чувство, что каким-то образом упустил что-то резкое и ценное.

– А я Иронель, Питер, – сказала она.

– Вы здесь живете одна? – поинтересовался Рузвельт.

– О нет, со мной Вроделикс. – Она провела рукой по гладкой изогнутой шее кошмарного животного. – У меня есть и другие друзья, а сейчас – двое новых! – Она схватила руку Рузвельта, затем мою и улыбнулась нам, поворачиваясь от одного к другому, и мы ухмыльнулись в ответ.

– Расскажите мне о других, э, ваших друзьях, Иронель, – попросил Рузвельт мягким отцовским тоном, который он культивировал по отношению к ней.

– Конечно, Питер! Здесь есть Ронизпель – Скалолаз, Чааз – Подземный житель, Арнк – Колющий – и много других!

– Все животные?

Девушка задумалась над этим.

– Большей частью, – ответила она, – за исключением Чааза, я думаю. Но вы скоро встретите их. О, как они будут рады, что вы пришли. – Она остановилась, как будто что-то вспомнила. – Только я не уверена, что будет доволен Старый Гарф.

– Как давно вы живете здесь? – хотел знать Рузвельт.

– Как? Всегда. – Она казалась удивленной глупым вопросам.

– Где ваши родители?

– Что такое родители?

– Люди, которые вырастили вас, учили говорить, одеваться… так мило…

– Ну… новая мысль, Питер! Должен ли кто-либо учить разговаривать, как я учу Арнуа плести свои сети над Темными Местами. – Она тронула мягкие складки своей одежды. – Что касается моего одеяния – оно сделано для меня Арнком, конечно. – Девушка посмотрела на нейлоновый костюм Рузвельта, дотронулась до моего рукава. – Я должна показать вашу ткацкую работу Арнку; это-то будет для него задачка – сделать такой материал, как ваш. – Она засмеялась, обрадованная этой идеей.

– Разве здесь нет других людей, как вы и мы? – не унимался Рузвельт.

– Мы тоже не похожи! – засмеялась она. – Вы выше меня, ваши волосы короче, плечи шире и грудь ваша плоская – не как у меня. – Она потрогала свое тело, пробежала пальцами по стройной талии, как будто хотела ощутить различия кончиками пальцев.

– Мы мужчины, – пояснил Рузвельт с легкой улыбкой, – а вы – женщина. Есть здесь другие люди того или другого пола? Это, казалось, озадачило ее.

– Нет, никого, – ответила она.

– Что вы едите? Как храните тепло зимой?

– Ну, Чааз приносит мне коренья, которые достает глубоко из-под земли, Ронизпель знает, где раньше всего спеет виноград и дыни. И когда падает белизна, я живу за дверьми, а окна заплетает Арнк своим тончайшим плетением, чтобы задерживать холод. Тем временем Вроделикс заскулил, и, пока девушка гладила его, Рузвельт близко подступил ко мне.

– Можем мы поверить этой бедной туземной девушке, что она живет одна-одинешенька, как сказала? Это возможно?

– Кажется, это так и есть. По каким-то причинам здесь, на крохотном пятачке земли, Распад оставил просвет. Вы говорили, это «зарница» шторма. В «зените» урагана стоит мертвый штиль.

Улыбающаяся Иронель снова оказалась возле нас.

– Пошли, – сказала она. – Сейчас я покажу вам свои игрушки! Она отбуксировала нас через вымощенную плитами дорожку между ухоженными клумбами, где черные и золотые грибные шляпки росли между розами и маргаритками. Мы прошли в арку и через засыпанный черепицей холл, вверх по ступенькам поднялись в широкий затененный коридор, который в двадцати футах был блокирован упавшей мебелью; но та часть, что оставалась свободной, была тщательно выметена. Иронель открыла дверь в комнату с глубоким черным ковром и высокими окнами без стекол с занавесями из той же газовой ткани, что и ее одежда. Там стояла высокая кровать с белым шелковым покрывалом, отделанным золотой нитью. Иронель наклонилась к большому ящику с резной крышкой, открыла его и вынула оттуда кусок алой ткани.

– Разве не красиво? – спросила она и накинула его поперек тела.

Я должен был согласиться, что это красиво. Она вынула сундучок поменьше и высыпала на тряпки золотые вещи. Я встал на колено, собирая их, и обнаружил, что ковер был слоем гладкого мха, такого же черного, как бархат.

– И эти! – Она разбросала среди золота драгоценные камни, которые сверкали как огонь. – А это самые любимые мои сокровища! – сказала она и разложила вокруг ярко окрашенные морские ракушки. – Теперь мы должны собрать их и собрать в кучу. – Девушка рассмеялась. – Разве это не прекрасная игра?

Рузвельт подобрал большой квадратный рубин с врезанным в него крестом.

– Где вы взяли это? – Его голос был раздражающе резок, глаза пристально смотрели в глаза девушки.

– В Красивом Месте, – ответила она, казалось, не замечая изменения тембра. – Там много еще, но эти я люблю больше.

– Покажите мне! – рявкнул он.

– Полегче, генерал, – сказал я. – Мы сначала поиграем в игру юной леди, в потом в вашу.

На миг его глаза впились в меня; затем он расслабился, улыбнулся и рассмеялся вслух. После этого он опустился на колени и начал собирать ракушки, складывая их аккуратной кучей.

Она повела нас вниз на широкую, залитую лунным светом улицу, почти перекрытую лозами. Вроделикс шагал рядом с ней, издавая шипящие звуки и действуя с повышенной нервозностью, когда мы подходили к упавшим зданиям на дальней стороне.

– Бедное животное вспоминает Восьминогое и Клыкастое, – сказала Иронель, – напугавших его до того, как он их убил.

Она указала на высокое здание, оплывшее и обуглившееся, ютившееся среди баррикад щебня.

– Вроделикс не любит, когда я хожу туда – но вместе с вами ничто не сможет быть нам опасным.

– Государственный Музей, – сказал Рузвельт и посмотрел на прибор, пристегнутый к внутренней стороне своего запястья, но если тот и сказал ему что-либо, то генерал не перевел.

Мы прошли через заросший сорняком вход, пересекли холл, устланный и «облицованный» виноградом, и поднялись по широкой изогнутой лестнице на второй этаж, оказавшийся в более приличном состоянии. Там стояли ящики витрин со стеклянными крышками, запыленными и нетронутыми. На стенах висели старые картины, с которых вниз из тени листвы пристально смотрели запятнанные сыростью лица в странных брыжжах и шлемах с плюмажами, но их жесткое выражение казалось больше испуганным, чем встревоженным.

Продолжая идти, мы попали в следующую комнату, где на разлагающихся манекенах с пустыми, пугающими лицами висели ранее искусно выполненные костюмы с сапогами по колено и с изъеденной молью отделкой из тигровой шкуры. Вдоль стен были выставлены обтрепанные полковые знамена, причудливые седла, копья, дуэльные пистолеты и ручного изготовления мушкеты – все задрапированные паутиной.

– Сейчас вы должны закрыть глаза, – сказала Иронель, беря нас за руки. Ее пальцы были тонкими, холодными и мягкими.

Взглянув на нас и убедившись, что мы последовали ее инструкциям, девушка повела нас вверх на три ступеньки, затем через этаж вокруг препятствий и снова вниз. Я уже начал удивляться длительности этой буффонады слепцов, когда она остановилась и произнесла:

– Открывайте глаза!

Лунный свет падал сквозь окно витражного стекла на серый каменный пол, ведущий к алтарю с тонкими колоннами, золотыми капителями, серебряными подсвечниками. Там лежал реликварий в серебряной оправе.

Перед алтарем стоял каменный саркофаг с высеченной фигурой крестоносца на нем в полном вооружении, с руками, сложенными на рукояти меча, что лежал на груди, как крест.

– Нравится вам мое Красивое Место? – спросила Иронель бесцветным голосом.

– Конечно, оно мне очень нравится, – мягко ответил Рузвельт.

– Но вы покажете мне, где нашли камни-печатки?

– Здесь.

Иронель повернулась к окованному медью сундуку, стоящему на деревянной подставке слева. Рузвельт поднял крышку. Мягкий свет замерцал на кольцах, браслетах и брошах – сорочий клад безделушек. Иронель подняла цепь из мягких золотых колец, подержала перед собой, положила обратно и взяла тоненькую серебряную цепочку с подвешенным аметистом.

– Это симпатичнее, – сказала она. – А ты думаешь не так, Питер?

– Много приятнее, моя дорогая. – Его глаза передвинулись за нее, пробежали по деталям маленькой часовни и вернулись к шкале на запястье. Он шагнул к алтарю, но Иронель тревожно вскрикнула и схватила его за руку.

– Питер – нет! Ты не должен подходить ближе! Он подарил ей улыбку, которая была скорее угрюмой, чем успокаивающей.

– Все в порядке, – сказал он ровным тоном, отмахиваясь от ее руки. – Я хотел лишь взглянуть на это.

– Питер, вы не должны! Если вы вторгнетесь туда, произойдет плохое! Разве ты не можешь чувствовать это в самом воздухе?

Не слушая ее, он сделал еще один шаг – и остановился. Где-то вдали что-то загрохотало, заколебался пол, и кусок стекла в окне пошел трещинами. Я шагнул к нему.

– Вы здесь гость, – сказал я. – Возможно, было бы лучше, если бы вы играли по правилам этого дома.

Он бросил на меня острый взгляд, подобный гарпуну.

– Я сам решу это, – сказал он и сделал еще один шаг. Я схватил его за руку. Было похоже, что я держался за дубовый поручень. Он напрягся, чтобы освободиться, а я – чтобы удержать его. Казалось, никто из нас не выиграет.

– Девушка сказала «нет», генерал, – напомнил я, – следовательно, у нее есть причины.

– Вернитесь к здравому смыслу, Кэрлон! – холодно заявил Рузвельт. – Вспомните, что мы пришли искать!

– Вы сами говорили, что равновесие сбалансировано очень деликатно, – не унимался я. – Действуйте медленнее, пока вы не знаете, что делаете.

Рокот повторился, но на этот раз ближе. Я почувствовал, что пол под моими ногами движется. Грифон вонзил когти в пол и заорал. Вскрикнула и Иронель. Откуда-то сверху до меня донесся звук, и я поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть падающий на меня камень размером с сейф. Я нырнул в сторону; удар был похож на столкновение двух локомотивов, осколки скалы разлетелись шрапнелью. Рузвельт развернулся и побежал к алтарю. Грифон зашипел и рванулся, чтобы ударить его, но Иронель прикрикнула, и животное, скорчившись, вернулось назад. Рузвельт пробежал мимо него. Я хотел присоединиться к нему, но между нами рухнул мраморный пилястр. Пол вспучивался подобно желе, и на нем, как капли воды на горячей сковородке, плясали «ломаный камень» фрагменты мозаики с потолка, цветное стекло, железные решетки и обломки статуй. Рузвельт вбежал в самую гущу этого; камни падали вокруг него подобно бомбам. Один из маленьких камней ударил генерала по плечу, но он, качаясь, остался на ногах, пытаясь дотянуться до алтаря. Он был в шести футах от цели, когда купол над ним треснул и пошел вниз. Одна из колонн упала и, смяв его, отбросила на десять футов.

Грохот замирал вдали. Несколько заблудших камешков в тишине зацокали по полу. Генерал, скорчившись в пыли, лежал тихо, как сломанная кукла.

Иронель опустилась на колени рядом с Рузвельтом и дотронулась до его лица.

– Он мертв? – прошептала она.

Я оглядел его сверху. В черепе Рузвельта была отвратительная дыра. Дыхание поверхностное и частое, но пульс твердый.

– У него скверная рана, – сказал я, – но он пока еще не мертв. С помощью Иронель я поднял генерала на спину и перенес его назад, в ее спальню, положив в темноте на постель.