Текст книги "Чужие сны и другие истории"

Автор книги: Джон Ирвинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Тогда я включила свет, и колесо сразу уехало, – завершила свой рассказ бабушка.

– Я же вам говорил: кто-то катается по коридору на велосипеде, – подхватил Робо.

– Ты хоть помолчи, – одернул его отец.

– Это был не велосипед, – возразила бабушка. – Я видела только одно колесо.

Отец снова завертел пальцем у виска.

– Интересно, сколько колесиков у нее не хватает, – прошипел он.

Наша мать влепила ему затрещину, отчего очки сползли к уху.

– А потом кто-то подошел и заглянул под дверь, – продолжила хронику происшествий бабушка. – Вот тогда я закричала.

– Почему? – удивился отец.

– Потому что я увидела не ноги, а руки. Мужские руки с волосатыми пальцами. Он расставил их на ковре. Должно быть, он подглядывал за мной.

– Нет, бабуля, все куда проще, – встрял я. – Он просто стоял на руках.

– Не говори глупости, – одернула меня мать.

– Какие глупости? Мы видели человека, который шел на руках, – сказал Робо.

– Никого вы не видели, – заявил отец, забыв, что мы – не малыши.

– Видели, папа, – сказал ему я.

– Мы сейчас весь пансион на ноги поднимем, – спохватилась мать.

Послышался шум спускаемой воды. Дверь туалета открылась, и оттуда вышла сокрушенная бабушка. От ее прежней величественной позы практически ничего не осталось. Поверх ночной сорочки на бабушке были надеты халат на халате. Со своей длинной шеей и мертвенно-бледным лицом она напоминала потревоженную гусыню.

– Это был тот злодей, – шепотом произнесла бабушка. – Он – страшный колдун.

– Тот, кто подглядывал за тобой? – спросила мать.

– Тот, кто рассказал мой сон.

По бабушкиной морщинистой щеке скатилась слезинка.

– Это был мой сон, а он рассказал всем. Мало того, что он вообще узнал про мой сон… Понимаете? Мой сон – про рыцарей Карла. Только я одна должна была это знать. Я видела тот сон до твоего рождения, – сказала она нашей матери. – А этот мерзкий злодей, этот страшный колдун рассказал его всем, как газетную сплетню.

– Но ведь он не сказал ничего оскорбительного для тебя, – напомнила бабушке мать.

– Я даже твоему отцу не рассказывала про сон. Я не знаю, был ли это сон или что-то другое. И вдруг – все эти страшные люди, которые ходят на волосатых руках и ездят на своих дьявольских колесах… Моей кровати вам хватит, – заявила родителям бабушка. – Я буду спать вместе с мальчиками.

Никто не спорил. Мы довели бабушку до номера. Там она улеглась на родительскую кровать. Ее лицо среди горы подушек слегка блестело. Она была похожа на мокрого призрака, если такие существуют. Робо, которому расхотелось спать, лежал и смотрел на нее.

Думаю, вряд ли Джоанна хорошо спала. Скорее всего, ей опять приснился тот сон о смерти. Она вновь видела окоченевших солдат Карла Великого и их доспехи, густо покрытые инеем.

Надо же! Быть возле туалета и не зайти туда. Ругая себя за непредусмотрительность, я встал, поскольку больше не мог терпеть. Меня провожали округлившиеся глаза Робо.

В туалете снова кто-то был. Свет не горел, однако возле двери стоял прислоненный к стенке уницикл, как называли одноколесные велосипеды. Владелец этой цирковой игрушки находился с внутренней стороны двери, почему-то не зажигал света, зато постоянно дергал ручку сливного бачка. Совсем как ребенок, не понимающий, что воде нужно дать набраться.

Я подошел ближе. На этот раз никто не стоял на руках. Теперь я увидел ноги, не достававшие до пола. Странные ноги. А точнее – лапы. Крупные лапы, сочлененные с короткими волосатыми ногами. Ноги были медвежьими, только ступни не имели когтей. Медвежьи когти не убираются внутрь, как кошачьи; будь у этого медведя когти, я бы их увидел. Следовательно, туалет сейчас занимал либо извращенец в медвежьем обличье, либо одомашненный медведь с удаленными когтями. Судя по сопению, все-таки медведь, испорченный жизнью бок о бок с людьми. Человек, какую шкуру ни нацепи, не мог бы так пахнуть. Значит, медведь. Настоящий медведь.

Я попятился и уперся спиной в дверь бывшего бабушкиного номера, где по другую сторону двери притаился мой отец, ожидавший новых нарушений спокойствия. Он резко дернул за ручку, и я буквально влетел в номер, испугав отца и испугавшись сам. Мать сидела в постели, с головой укутавшись пуховым одеялом.

– Я его поймал! – крикнул отец.

– Пап, это я. В туалете засел медведь.

Мы с отцом вышли в коридор. Отец шумно захлопнул дверь. Воздушная волна опрокинула прислоненный к стене уницикл, и тот ударился в дверь туалета. Дверь открылась. Оттуда вывалился медведь. Шумно дыша, он подошел к своей игрушке.

– Грауф, – пробурчал медведь, как мне показалось, с вопросительной интонацией.

– Дуна, где ты? – послышался из глубины коридора женский голос.

– Харф! – отозвался медведь.

Мы с отцом слышали шаги приближающейся женщины.

– Ну что, Дуна? Ишь, неугомонный! Дня тебе мало для упражнений? Всех постояльцев распугаешь!

Медведь промолчал.

Отец открыл дверь номера.

– Только никого не впускай, – из-под одеяла потребовала мать.

К нам подошла красивая женщина лет пятидесяти. Медведь, успевший забраться на уницикл, сразу подъехал и положил лапу ей на плечо. Голову женщины покрывал ярко-красный тюрбан. На ней было длинное платье, напоминающее занавеску. Казалось, женщина просто завернулась в кусок ткани. Высокую грудь женщины украшало ожерелье из медвежьих когтей. Длинные серьги касались плеч. Одно плечо было обнажено, и мы с отцом оба зацепились глазами за большую родинку на нем.

– Добрый вечер, – сказала отцу женщина (хотя была уже ночь). – Извините, если мы вас потревожили. Дуна опять взялся за свое. Ему запрещено упражняться по ночам, но он так любит работать.

Медведь что-то пробормотал и уехал. Он великолепно держался на своем уницикле, но ехал весьма небрежно, задевая лапами фотографии конькобежцев. Женщина слегка поклонилась отцу и пошла вслед за своим питомцем, на ходу поправляя рамки.

– Что за странное имя? – спросил я.

– Ничего странного, – ответил отец. – На разных языках Дунай называется по-разному. Немцы называют реку «Донау», а венгры – «Дуна».

В моей семье иногда забывали, что Дунай течет и по территории Венгрии и что венгры могут любить реку ничуть не меньше австрийцев.

– Так это настоящий медведь? – все еще скрываясь под одеялом, спросила мать.

Объяснений отца я не слышал, поскольку закрыл дверь их номера. Я понимал: утром герру Теобальду придется ответить на множество вопросов, и тогда все события минувшего вечера и ночи потеряют ореол таинственности.

Прежде чем вернуться в наш номер, я вспомнил, зачем сюда шел. В туалете еще пахло медведем. Я опасался, что там весь унитаз в медвежьей шерсти, но мои опасения не подтвердились. На своем, медвежьем уровне Дуна пользовался туалетом очень аккуратно.

– Я видел медведя, – шепотом сообщил я младшему брату.

Робо даже не шевельнулся. Он спал на бабушкиной кровати. Джоанна, однако, не спала.

– Солдат становилось все меньше и меньше, – сказала она. – В последний раз их было всего девять. Чувствовалось, они сильно оголодали. Наверное, когда погибал их товарищ, его лошадь забивали на мясо и съедали. На дворе было холодно. Мне очень хотелось им помочь, но это было невозможно. Нас разделяли века. Я знала: им всем суждено погибнуть, но не сразу. Постепенно, и это было ужаснее всего.

Я слушал, не перебивая.

– Когда они пришли в последний раз, фонтан замерз. Рыцари мечами и длинными пиками ломали лед на куски. Потом они разожгли костер, подвесили над ним котел и побросали туда лед. Они развязывали свои седельные сумки и вынимали кости. Множество костей, которые они бросали в котел. Но солдатский суп мало чем отличался от воды. Я видела: большинство костей были обглоданы начисто. Не знаю, чьи это были кости. Может, оленей или кроликов. Может, кабаньи или лошадиные. Я гнала от себя мысль, что там могут оказаться и кости их павших товарищей.

– Спокойной ночи, бабушка, – сказал я, когда она замолчала.

– А этого медведя ты не бойся, – сказала она.

Утром мы пришли в чайную комнату, где увидели герра Теобальда и всю компанию его странных гостей, испортивших нам вечер и ночь. Отец изменил своему правилу и решил сообщить хозяину истинную цель нашего приезда в пансион.

– Ночью какие-то люди ходили по коридору на руках, – сказал отец.

– И подглядывали под дверь туалета, – добавила бабушка.

– Это был всего один человек, – возразил я. – Вот он, сидит в углу.

Я показал туда, где смуглый человек завтракал вместе со своими, надо понимать, товарищами – толкователем снов и певцом-венгром.

– Он зарабатывает этим на жизнь, – сказал герр Теобальд.

Смуглый человек тут же выбрался из-за стола и встал на руки.

– Велите ему прекратить, – сказал отец. – Мы убедились в его способностях.

– А вы не поняли, что он не может ходить по-другому? – вдруг спросил толкователь снов. – Не заметили, что ног у него фактически нет? У него нет большеберцовых костей. Удивительно, что он еще научился ходить на руках, иначе был бы вынужден ездить в инвалидной коляске.

– Прошу вас, сядьте, – сказала калеке мать.

– Увечья вполне простительны, – ринулась в атаку бабушка. – А вот вы – настоящий злодей! – заявила она толкователю снов. – Вы знаете такое, чего не имеете права знать.

Бабушка повернулась к герру Теобальду.

– Он узнал мой сон! – заявила она, словно рассказывала полицейскому о краже из своего номера.

– Да, он – маленький злодей, – согласился Теобальд. – Но не всегда. И его поведение становится все лучше и лучше. Просто ему не удержать внутри то, что он знает.

– Я всего лишь пытался помочь вам, – сказал бабушке толкователь снов. – Думал, вам станет легче. Не так давно ваш муж умер. И примерно в то же время этот сон потерял для вас былую значимость. Однако вы – не единственная, кто видел этот сон.

– Замолчите! – потребовала бабушка.

– Вам нужно было это знать, – спокойно ответил ей толкователь снов.

– Прошу тебя, угомонись, – сказал ему герр Теобальд.

– Я сотрудник бюро туризма, – объявил отец.

Вероятно, он сказал это, поскольку ему больше нечего было сказать.

– Боже мой! – пролепетал герр Теобальд.

– Теобальд здесь ни при чем, – вступился за него певец. – Это мы виноваты. Спасибо ему, что он нас терпит в ущерб своей репутации.

– Они женились на моей сестре, – вздохнув, признался нам Теобальд. – Так что они мои родственники. Не прогонять же их.

– Как понимать «они»? – удивилась мать. – Все трое?

– Сначала она вышла замуж за меня, – сказал толкователь снов.

– А потом она услышала, как я пою, – подхватил певец.

– Больше она ни за кого не выходила, – сказал Теобальд, и все сочувственно посмотрели на калеку, передвигавшегося только на руках.

– У них когда-то была своя цирковая программа, а потом вмешалась политика, и начались неприятности.

– Лучшая программа в Венгрии, – добавил певец. – Вы когда-нибудь слышали о цирке «Сольнок»?

– Кажется, нет, – вполне серьезно ответил отец.

– Мы выступали в Мишкольце, в Сегеде, в Дебрецене, – с гордостью перечислил венгерские города толкователь снов.

– В Сегеде мы были дважды, – сказал певец.

– Мы хотели обосноваться в Будапеште, и обосновались бы, если бы туда не вторглись русские, – сказал калека.

– Это русские оттяпали ему ноги по колено, – открыл нам страшную тайну толкователь снов.

У меня по спине поползли мурашки.

– Не надо врать! – одернул его певец – Он таким родился. Но с русскими мы не поладили.

– Они хотели засадить медведя в тюрьму, – сказал толкователь снов.

– А если без вранья? – поморщился Теобальд.

– Мы спасли его сестру от русских, – раскрыл нам правду человек, ходивший на руках.

– Естественно, я просто обязан был дать им приют, – продолжал герр Теобальд. – Они не бездельники. Работают везде, где придется. Но кому в Австрии нужны венгерские цирковые номера? В здешних цирках медведи на унициклах не катаются. И толкование снов для нас, венцев, – пустой звук.

– Ты тоже не привирай, – сказал ему толкователь. – Просто я рассказывал не про те сны. Людям не нравилось, как вчера не понравилось этой госпоже. Мы работали в ночном клубе на Кертнерштрассе, и нас оттуда поперли.

– Не надо было рассказывать в клубе тот сон, – упрекнул его певец.

– Тут и твоя жена виновата, – огрызнулся толкователь снов.

– В то время она была твоейженой, – напомнил ему певец.

– Ну сколько можно об одном и том же? – умоляюще спросил герр Теобальд.

– Нас приглашали выступать на благотворительных вечерах для больных детей. И в государственных больницах. Особенно под Рождество, – сказал толкователь снов.

– Медведь очень нравился детям. Я тебе еще тогда говорил: надо научить Дуну новым трюкам, – вспомнил свой совет герр Теобальд.

– Вот ты бы и повлиял на свою сестру, – огрызнулся певец. – Дуна – ее медведь. Она его воспитывала, обучала. И она же его избаловала, потакала всем его дурным привычкам. Теперь он вконец обленился.

– Дуна – единственный из вас, кто никогда не потешался надо мной, – сказал калека.

– Не понимаю, почему мы должны выслушивать все это? – поморщилась бабушка – С меня хватило ночных приключений.

– Дорогая госпожа, мы просто пытаемся объяснить и вам, и вашим родным, что вовсе не хотели напугать вас, а уж тем более оскорбить, – залился соловьем гepp Теобальд. – Сейчас трудные времена. Пансиону очень нужно получить класс В. Тогда число постояльцев возрастет. Проще всего было бы выгнать отсюда цирк «Сольнок». Но говорю вам, не лукавя: я не посмею этого сделать.

– Святая задница, он не лукавит! – взвился толкователь снов. – Просто он боится своей сестрицы. Он и помыслить не смеет о том, чтобы выгнать нас из пансиона.

– Если бы он помыслил, ты бы об этом сразу узнал, – встрял калека.

– Я боюсь ее медведя, – сознался гepp Теобальд. – Эта тварь делает все, что скажет сестра.

– Не называй его «тварью», – вступился за Дуну калека. – Замечательный медведь. Никому ни разу зла не сделал. Сам прекрасно знаешь: у него лапы без когтей и зубов мало.

– Да, бедняге теперь трудно жевать, – согласился гepp Теобальд. – Стар стал, да и разбаловала его сестра.

Заглянув через отцовское плечо, я увидел запись в его блокноте: «Избалованный, плохо выдрессированный медведь… Безработные артисты цирка… В семье всем заправляет сестра г-на Теобальда».

Сестра господина Теобальда в этот момент выгуливала медведя под окнами пансиона. Час был еще довольно ранний, и улица не успела заполниться народом. Поводок, на котором она держала медведя, был надет только для формального соблюдения закона. На голове женщины по-прежнему красовался вызывающе-красный тюрбан. Она прохаживалась взад и вперед по тротуару, следуя за ленивыми движениями медведя на уницикле. Дуна легко катался от одного парковочного счетчика к другому. Иногда он проводил лапой по поверхности счетчика. Он здорово умел ездить на уницикле, однако по всему было видно: «одноколесник» – это предел медвежьих возможностей. Медведь это и сам чувствовал. Осваивать какие-либо новые трюки он был просто не в состоянии.

– Пора ей уводить медведя с улицы, – занервничал герр Теобальд. – В соседней кондитерской жалуются. Говорят, медведь отпугивает посетителей.

– Наоборот, привлекает! – с жаром произнес калека.

– Одних привлекает, а другие боятся и уходят, – сказал толкователь снов.

Чувствовалось, он вдруг впал в мрачное расположение духа, словно впервые задумался о последствиях своих откровений.

Наше внимание настолько было захвачено «семейной мелодрамой» труппы цирка «Сольнок», что бабушка на какое-то время полностью выпала из поля нашего зрения. Потом мать спохватилась и увидела, что Джоанна тихо плачет. Мать велела мне идти за машиной.

– Это было выше ее сил, – шепнул Теобальду отец.

Циркачи виновато глядели на бабушку и на всех нас.

Я вышел на улицу. Медведь тут же подъехал ко мне и отдал ключи. Машина стояла возле тротуара. Следом за мной вышел герр Теобальд.

– Знаешь, не всем нравится получать ключи от медведя, – упрекнул он сестру.

– Я думала, молодому человеку это понравится, – сказала она и взъерошила мне волосы.

Сестра герра Теобальда обладала привлекательностью барменши, – иными словами, ночью она была красивее, чем днем. А при дневном свете я увидел, что она старше и своего брата, и обоих мужей. Мне подумалось, что через какое-то время она перестанет быть сестрой и женой и превратится в мамашу для них всех. Медведю она уже была мамкой.

– Двигай ко мне, – сказала она медведю.

Дуна елозил на одном месте, держась за парковочный счетчик. Потом он нагнулся и лизнул окошечко счетчика. Женщина натянула поводок. Медведь повернул голову в ее сторону. Хозяйка натянула поводок сильнее. Медведь с недовольным видом стал ездить от счетчика к счетчику. Потом, заметив, что у него есть зрители, Дуна решил устроить представление.

– Давай без фокусов, – предупредила медведя хозяйка.

Но он стал ездить все быстрее, рискованно наклоняясь вбок и круто меняя направление. Сестре герра Теобальда пришлось отпустить поводок.

– Дуна, прекрати! – кричала она, однако медведь полностью вырвался из-под ее власти.

В какой-то момент колесо уницикла оказалось почти впритык к бордюру тротуара. Дуну выбросило из седла и швырнуло на бампер припаркованной машины (к счастью, не нашей). Медведь уселся возле своего «коня». К счастью, Дуна не пострадал, однако падение заметно ошеломило его. Никто не смеялся и не аплодировал.

– Вот видишь, – сказала ему сестра герра Теобальда.

Она подошла и опустилась перед медведем на корточки.

– Ах, Дуна, Дуна, – с легким упреком повторяла женщина, словно отчитывала шаловливого ребенка.

Медведь мотал головой, не желая смотреть на хозяйку. Шерсть у пасти поблескивала от слюны. Сестра герра Теобальда вытерла слюну тыльной стороной ладони. Медведь оттолкнул ее руку.

Мы уселись в машину.

– Приезжайте снова! – пытаясь улыбаться, крикнул нам герр Теобальд.

Мать сидела с закрытыми глазами и массировала виски. Этим она отгораживалась от наших разговоров. По ее словам, такой прием служил единственной защитой от поездки с нашей семейкой.

Мне не хотелось говорить о состоянии машины, однако я видел, что отец пытается поддерживать спокойствие и порядок. Он уже разложил на коленях свой гигантский блокнот, словно мы только что завершили ничем не примечательное и скучное обследование.

– Что показывает счетчик? – спросил он меня.

– Кто-то наездил на нашей машине тридцать пять километров, – ответил я.

– Этот жуткий медведь успел побывать и здесь, – сказала бабушка. – На заднем сиденье осталась шерсть. Я чувствую его запах.

– А я ничего не чувствую, – сказал отец.

– Тут пахнет не только медведем. Еще и духами этой вульгарной цыганки в тюрбане. Запах так и держится под потолком.

Мы с отцом принюхались. Мать продолжала массировать виски.

На полу, возле педалей сцепления и тормоза валялось несколько расплющенных зеленых зубочисток. Такую же зубочистку я видел во рту певца, где она смотрелась странным шрамом в уголке губ. Мне было легко представить, как вся эта странная публика каталась на нашей машине. Певец сидел за рулем. Рядом пристроился калека, махавший в окно культями своих ног. А на заднем сиденье, разделяя толкователя снов и его бывшую жену, сидел медведь. Его косматая голова упиралась в мягкий потолок салона. Он сидел, сложив на коленях свои лишенные когтей лапы. Старый медведь, похожий на тихого доброго пьяницу.

– Несчастные они люди, – сказала мать, по-прежнему не открывая глаз.

– Лжецы и преступники, – отчеканила бабушка. – Беженцы из другой страны, откуда их прогнали за колдовство и подобные штучки. У самих жизнь вкривь и вкось, так еще и животное испортили.

– Жизнь не всем благоволит, – возразил отец. – Они очень старались, но наград не получили.

– Это не цирк, а зоопарк, – заявила бабушка.

– А мне понравилось, – признался Робо.

– Пансион тянет только на класс С, – сказал я.

– Они ниже, чем Z, – поморщилась бабушка. – Они вообще выпали из человеческого алфавита.

– Ситуация заслуживает подробного письма, – сказала мать.

Отец поднял руку, как поднимает священник, собираясь благословить паству. Мы замолчали. Отец не любил, когда ему мешали писать. Выражение отцовского лица было суровым. Бабушка наверняка предчувствовала его приговор. Мать знала, что спорить с ним бесполезно. Робо успел заскучать. Я ехал по Шпигельглассе в сторону Лобковицплац. Шпигельглассе – настолько узкая улица, что, когда едешь по ней, машина отражается в витринах. Я вдруг ощутил нереальность нашей поездки по Вене: все было как в фильме с использованием кинотрюков, где снимают две разные сцены, а затем накладывают одну на другую. Вена казалась мне сейчас несуществующим городом из фильма-сказки.

Вскоре бабушка уснула.

– Не думаю, что изменение классности им чем-то поможет, – сказала мать.

– Почти ничем, – согласился отец.

Он оказался прав.

Через много лет я еще раз побывал в пансионе «Грильпарцер», но в то утро я об этом и не догадывался.

* * *

Бабушка умерла довольно неожиданно: легла спать и не проснулась. Вскоре мать заявила, что устала от путешествий. Однако настоящая причина была иной. Ее вдруг начал преследовать тот же сон, что снился бабушке.

– Лошади совсем отощали, – однажды рассказала она мне. – Я всегда знала, что они отощают, но настолько… И солдаты. Боже, какой у них был жалкий вид. Даже не верится, чтобы рыцари выглядели так жалко.

Отец ушел из бюро туризма и устроился на работу в местное детективное агентство, расследовавшее кражи в отелях и крупных магазинах. Работа его вполне устраивала, хотя в рождественскую пору он всеми правдами и неправдами отлынивал от своих обязанностей. Отец считал, что в это время некоторым людям позволительно немного поворовать.

Чем старше становились родители, тем лучше они ладили друг с другом. Под конец они достигли почти полного счастья. Сила бабушкиного сна потускнела на фоне событий реального мира; в особенности после того, что случилось с Робо. Он учился в частной школе, где пользовался всеобщей симпатией. Потом брат поступил в университет, но успел проучиться всего несколько месяцев. Его убила заложенная кем-то самодельная бомба. Робо был далек от всех политических веяний, его интересовала только учеба. В последнем письме к родителям он писал: «Студенческие радикальные фракции пытаются выглядеть крайне серьезными, но их серьезность здорово преувеличена. А вот еда здесь никуда не годится».

Отослав это письмо, брат отправился слушать лекцию по истории. Через несколько минут после начала лекции в аудитории прогремел взрыв.

После смерти родителей я бросил курить и снова начал путешествовать. В пансион «Грильпарцер» я поехал вместе со своей второй женой. С первой я никогда не ездил в Вену.

Отец помог пансиону получить класс В, но удержать классность «Грильпарцеру» не удалось. Когда я вновь увидел этот пансион, он уже не относился ни к какому классу. Управляла им сестра герра Теобальда. От ее вульгарной привлекательности не осталось и следа; сейчас она была пропитана бесполым цинизмом, присущим старым девам. Ее фигура расползлась и стала бесформенной. Ее волосы были окрашены в медный цвет, и мне почему-то сразу вспомнились мочалки из медной проволоки, которыми отдраивают кастрюли и сковородки. Меня она не помнила, а к вопросам отнеслась настороженно. Думаю, решила, что я из полиции, раз так хорошо осведомлен о членах ее семьи и событиях прошлого.

Первым из пансиона исчез певец. Его голос очаровал какую-то другую женщину. Толкователя снов увезли отсюда силой и поместили в психиатрическую клинику. Его сны превратились в кошмары. Каждую ночь постояльцев будили его душераздирающие крики и жуткий вой. Его переезд из обветшалого пансиона почти совпал с утратой «Грильпарцером» класса В.

Герр Теобальд умер. Как-то ночью ему показалось, что в пансион проник грабитель. Он вышел в коридор и действительно увидел фигуру в полосатом костюме. Однако то был не вор, а всего лишь неугомонный медведь Дуна, которого сестра Теобальда нарядила в костюм, оставшийся от толкователя снов. Зачем она это сделала, я так и не узнал (мой вопрос повис в воздухе). Как бы там ни было, но герр Теобальд перепугался, схватился за сердце, упал и умер.

Судьба калеки, ходившего на руках, оказалась гораздо трагичнее. Он поднимался на эскалаторе и почти уже поднялся, когда вдруг браслет его часов зацепился за скобку в стенке балюстрады. Несчастному было не снять часы и не отскочить. Возможно, он все же остался бы жив, но в тот день калека, будто назло, надел галстук (обычно он не носил галстуки, поскольку при ходьбе на руках они волочились по полу и тротуарам). Ступенька эскалатора подхватила галстук и потащила к площадке схода, а затем под площадку… Калеку задушило его же галстуком. Позади образовалась небольшая очередь. Люди пятились назад, сопротивляясь движению эскалатора, пока у кого-то не хватило смелости переступить через труп калеки. В мире хватает механизмов, которые, при всей их полезности, вдруг оказываются непредумышленно жестокими к тем, кто ходит на руках.

Сестра герра Теобальда продолжала свой невеселый рассказ… Пансион «Грильпарцер» потерял и класс С. После смерти брата все тяготы управления пансионом легли на ее плечи. Времени на Дуну оставалось все меньше. А медведь старел, дряхлел и еще более коснел в своих дурных привычках. Однажды он ни с того ни с сего напал на почтальона и столкнул того с лестницы. Падая, почтальон сломал бедро. Он обратился в полицию, где вспомнили про давнишнее постановление городских властей, запрещавшее держать диких животных в местах, где они представляют опасность для людей. К таким местам относился и пансион «Грильпарцер». Словом, Дуна оказался вне закона.

Какое-то время сестра герра Теобальда держала медведя в клетке, на заднем дворе. Но там его донимали дети и собаки. Во двор выходили окна соседнего дома, и оттуда в клетку бросали пищу. Медведь, не привыкший к клетке, одичал. Если детям и собакам было не пролезть сквозь прутья клетки, то чья-нибудь кошка без труда оказывалась внутри, прельстившись едой. Дуна лишь притворялся спящим. Через несколько минут он уже закусывал кошкой. Это решило его дальнейшую судьбу. Дуну дважды пытались отравить. Тогда он вовсе перестал есть и тощал на глазах. Оставался единственный выход – передать медведя в Шёнбруннский зоопарк. Но и туда его могли не взять. Кому нужен старый, беззубый и больной медведь? А вдруг он болен чем-то заразным? К тому же долгие годы, проведенные среди людей, когда с ним обращались как с человеком, разительно отличались от монотонной жизни обитателей зоопарка.

Дуна привык жить в помещениях. От переселения в дворовую клетку медведь заработал сильный ревматизм. Но еще трагичнее для него была утрата навыков катания на уницикле, который передали в зоопарк вместе с медведем. Едва попытавшись оседлать уницикл, Дуна свалился. Кто-то из зрителей засмеялся. Со слов сестры Теобальда я узнал об особенности характера медведя: если над его действиями смеялись, он ни за что не повторял их снова… В зоопарке Дуна прожил недолго – менее двух месяцев. Относились к нему очень заботливо, но умер медведь, как ни странно, от унижения. Ослабленный медвежий организм подхватил сыпь, и для лечения Дуне состригли шерсть на груди. Служитель зоопарка рассказал сестре Теобальда, что большего позора придумать для медведя невозможно.

Сестра Теобальда сводила меня на двор и показала пустую клетку. Все, что можно было съесть, растащили птицы. В углу возвышалась окаменевшая груда медвежьего дерьма. Она уже ничем не пахла, как не пахнут трупы жителей Помпеи. Я сразу подумал о Робо. От медведя хоть что-то осталось.

В машине я бросил взгляд на счетчик и расстроился еще сильнее: на нем не прибавилось ни километра. Теперь в пансионе «Грильпарцер» некому было тайком кататься на чужих машинах.

– Когда мы отъедем подальше от твоего драгоценного «Грильпарцера», я с удовольствием послушаю, зачем ты привозил меня в эту мерзкую дыру, – сказала мне жена.

– Долго рассказывать, – ответил я.

Я замолчал и задумался. Меня поразило бесстрастие, с каким сестра герра Теобальда рассказывала о прошлом. Ни слез, ни горечи в голосе. Она говорила монотонно, будто пересказывала содержание романа и несчастливая участь его персонажей не имела к ней никакого отношения. А персонажи много лет подряд готовили жалкий и провальный номер под названием «повышение классности пансиона “Грильпарцер”».