Текст книги "Мой загадочный двойник"

Автор книги: Джон Харвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вот что я вам скажу, мисс. Либо вы сейчас тихо-мирно ляжете в теплую постельку и подождете доктора Стрейкера, либо я силком раздену и уложу вас. Ну, что выбираете?

Я подумала было попробовать прошмыгнуть мимо нее, но она стояла прямо посредине коридора, уперев ручищи в бока и почти касаясь локтями стен. Окажи я сопротивление, на меня ведь и смирительную рубашку надеть могут.

– Я буду вести себя спокойно, – сказала я, – если вы пообещаете передать мистеру Мордаунту, что мне надо срочно с ним увидеться.

– Так-то лучше, мисс. Ступайте укладывайтесь в кровать, а я доложу доктору Стрейкеру, что вы требовали к себе мистера Мордаунта, и мы посмотрим, что из этого выйдет, ага?

Ходжес посторонилась, пропуская меня, и следовала за мной по пятам до самой палаты.

– Вот и славно, мисс. Ложитесь, а я мигом принесу вам позавтракать.

Тяжелая рука подтолкнула меня в спину. Дверь за мной закрылась, и я услышала металлический лязг, а потом скрежет ключа в замке.

Через полчаса Ходжес вернулась с завтраком, к которому я не притронулась, а потом велела мне хорошенько вымыться и заперла в ванной, пока приводила в порядок мою постель. «Доктор Стрейкер скоро придет», – отвечала она на все мои вопросы. Медленно ползли минуты, и моя надежда на спасение неумолимо таяла. Либо Фредерик с самого начала обманывал меня (как ни трудно было в такое поверить, памятуя его глубокие, мучительные рыдания), либо он настолько подчинен воле доктора Стрейкера, что не смеет ему ни в чем перечить. Чем дольше я размышляла, тем сильнее становились мои подозрения. По словам Фредерика, Треганнон-хаус – просвещенное медицинское заведение, исповедующее принципы милосердия и сострадания, но никакого милосердия в Ходжес я не заметила: именно такой, как она, мне всегда и представлялись служители сумасшедшего дома. А если Фредерик солгал здесь, насчет чего еще он солгал? Давно ли доктор Стрейкер вернулся из Лондона? Да и ездил ли он в Лондон? Я попыталась посмотреть в дверную прорезь, но заслонка не открывалась.

Спустя, казалось, целую вечность в замке опять проскрежетал ключ, и в комнату вошел доктор Стрейкер. Вид он имел столь мрачный, что слова негодования замерли на моих губах; в первый момент я решила, что с Фредериком стряслась какая-то беда, и со страхом наблюдала за ним, пока он усаживался на стул подле кровати.

– С сожалением должен сообщить вам, мисс Эштон, что интуиция меня не обманула. Я был на Гришем-Ярд и разговаривал с Джорджиной Феррарс и ее дядей. Вопрос, откуда вы столько о них знаете, полностью прояснился. Теперь нам осталось лишь разгадать загадку вашей подлинной личности.

Он умолк, выжидательно на меня глядя, но я не смогла издать ни звука.

– Поверьте, мисс Эштон, я хорошо понимаю, как сильно вы расстроены таким поворотом дела, несмотря на все мои старания подготовить вас к чему-то подобному. Думаю, мне следует рассказать все по порядку. Дом на Гришем-Ярд в точности соответствует вашему описанию, и я уже готовился съесть свою шляпу по возвращении, пока горничная не сказала мне, что сейчас позовет мисс Феррарс. При первом же взгляде на Джорджину Феррарс многое стало понятным: сходство между ней и вами поистине поразительное. Мисс Феррарс была глубоко потрясена, но не слишком удивлена, когда я сообщил, что у меня есть пациентка, которая не только очень на нее похожа и все про нее знает, но и считает себя Джорджиной Феррарс. «Это Люсия! – воскликнула она. – Люсия Эрден! Это может быть только Люсия!» Как вы сами наверняка понимаете, едва ли инициалы «Л. Э.» являются случайным совпадением. Но я вижу, это имя ничего вам не говорит. Так вот, три недели назад, около десятого октября – точную дату мисс Феррарс не помнит, – она находилась одна в книжной лавке, когда туда зашла молодая женщина. Мисс Феррарс тотчас исполнилась уверенности, что где-то встречалась с ней раньше, но не сразу соотнесла наружность этой особы с собственным лицом, которое каждый день видела в зеркале… Вы хотели что-то сказать, мисс Эштон?

Скованная ужасом, я недвижно смотрела на него.

– Молодая женщина представилась Люсией Эрден. У них завязалась беседа и быстро возникла взаимная симпатия. Именно Люсия – позвольте мне такую фамильярность краткости ради – первая обратила внимание на внешнее сходство между ними. Уже через несколько дней она поселилась на Гришем-Ярд.

Люсия сказала, что она дочь француза по имени Жюль Эрден и англичанки Маделин Эрден. По словам девушки, мать всегда решительно отказывалась говорить о своем прошлом: мол, у нее было крайне несчастливое детство и она не желает ни вспоминать прежние дни, ни возвращаться в Англию; и она никогда не называла своей девичьей фамилии. Жюль Эрден умер, когда Люсии не исполнилось еще и года, и оставил семье порядка двух сотен ежегодного дохода – как вы понимаете, все это известно лишь со слов Люсии, ничем не подтвержденных. Они с матерью жили на континенте, постоянно переезжая с места на место и останавливаясь в пансионах или гостиницах, но около года назад Маделин Эрден умерла. Люсия Эрден всю жизнь хотела увидеть Англию, а потому, влекомая тайной своего происхождения, приехала в Лондон, сняла комнаты в Блумсбери и однажды по чистой случайности забрела в книжную лавку Джозайи Редфорда.

Такую вот историю она поведала Джорджине Феррарс, у которой не было никаких оснований ей не верить. В детстве, сказала мне Джорджина, она часто мечтала о сестре, и теперь ей показалось, что в лице Люсии она обрела таковую. Люсия с самого начала с жадностью расспрашивала обо всех обстоятельствах прошлого Джорджины, и лишь позже Джорджина сообразила, что сама Люсия при этом почти ничего о себе не рассказывала. С течением дней Джорджина все сильнее сознавала поразительное внешнее сходство между ними, и девушки часто строили догадки, не имеет ли оно отношения к тайне происхождения Люсии. Люсия привезла с собой лишь небольшой чемодан… – Доктор Стрейкер выразительно взглянул на чемодан, распакованный Беллой. – И поскольку девушки были одного роста и телосложения, Джорджина с радостью поделилась с новой подругой своей одеждой. В скором времени Джозайя Редфорд, страдающий сильной близорукостью, уже не отличал их друг от друга.

В течение двух недель, по словам мисс Феррарс, они с Люсией жили душа в душу, как самые настоящие сестры. С благословения Джозайи Редфорда было решено, что Люсия навсегда поселится у них, но сначала – во всяком случае, она так сказала – ей надо было ненадолго вернуться в Париж, чтобы уладить там свои дела. Мисс Феррарс с превеликим удовольствием поехала бы с ней, но не сочла возможным оставить дядю одного.

И вот в прошлый понедельник – за два дня до вашего появления здесь, мисс Эштон, – Люсия Эрден собрала чемодан и отбыла в кебе, пообещав вернуться через две недели. Только после ее отъезда у мисс Феррарс начали закрадываться сомнения. Прежде всего она заметила, что Люсия забрала с собой всю одежду и пожитки, с которыми к ним приехала. А потом обнаружила пропажу двух самых своих дорогих вещей: голубого кожаного бювара, подаренного тетушкой, и доставшейся от матери драгоценной броши в виде стрекозы, с рубинами и бриллиантами.

«Это дурной сон, – сказала я себе. – Проснись сейчас же». Но лицо доктора Стрейкера не желало растаять и исчезнуть.

– Мне очень жаль, – продолжал он. – Я бы и рад пощадить ваши чувства, но мы должны смотреть в лицо фактам. Поскольку вы, вне всяких сомнений, и есть молодая особа, покинувшая Гришем-Ярд два дня назад, сейчас вы наверняка недоумеваете, почему же я в таком случае не называю вас «мисс Эрден». Объясняю: потому что Люсия Эрден – имя вымышленное и все сведения, сообщенные ею о себе, являются чистой воды вымыслом, не содержащим ни одного достоверного факта. Люсия Эрден – плод вашего воображения, а раз уж по прибытии к нам вы представились мисс Эштон, давайте мы так и будем называть вас, пока не выясним, кто вы на самом деле.

– Но я действительно Джорджина Феррарс, – с отчаянием проговорила я, обретя наконец дар речи. Вместе со словами пришла мысль: «Он лжет, он точно лжет». – Если… если эта женщина и вправду существует, значит она заняла мое место…

– В ее существовании не приходится сомневаться, мисс Эштон, ибо в данный момент я с ней разговариваю. Как не приходится сомневаться в том, что молодая особа, с которой я беседовал в Лондоне, – это настоящая Джорджина Феррарс: самозванка еще могла бы обмануть подслеповатого Джозайю Редфорда, но уж никак не служанку.

– А как ее звали… служанку? – спросила я, хватаясь за соломинку.

– Понятия не имею, но я уверен, со зрением у нее все в порядке. – Он сделал паузу и, не дождавшись моего ответа, продолжил: – Представляется очевидным, что в момент, когда вы прибыли сюда под именем Люси Эштон, вы хорошо сознавали, что научились выдавать себя за Джорджину Феррарс. Зачем вам это понадобилось, остается загадкой. Но я с уверенностью предполагаю, что вы догадывались о нарушении своей психики, – иначе зачем бы вам разыскивать известного специалиста по расстройствам личности и являться к нему под именем безумной литературной героини?

Я вспомнила, что Фредерик – не один, а два раза – говорил ровно то же самое.

– Вы взяли вымышленное имя, поскольку еще не были готовы признаться – страшились последствий, вне всякого сомнения, – но само имя, выбранное вами, уже являлось своего рода признанием. А потом, к сожалению, ваше умственное расстройство привело к сильнейшему припадку, и вследствие него вы забыли все, кроме личности, которую хотели присвоить.

– Нет! – выкрикнула я. – Клянусь могилой моей матушки, я помню свою собственную жизнь!

– Мисс Эштон, мисс Эштон, я не ставлю под сомнение вашу искренность. Но прошлое, которое, как вам кажется, вы помните, не более чем фантазия, сплетенная вами из событий жизни Джорджины Феррарс. Вы этого не понимаете, потому что ничего больше не помните. Но не беспокойтесь, мы вас не оставим в беде. Как я уже говорил, мы будем опекать вас здесь, бесплатно, сколько бы времени нам ни понадобилось, чтобы установить вашу подлинную личность.

Я вонзила ногти в ладони, борясь с ужасом.

– Если бы только вы отвезли меня в Лондон, – пролепетала я сдавленным голосом, – и позволили мне поговорить с моим дядей, и с Корой, служанкой, и с миссис Эддоуз, экономкой, и с мистером Онслоу, галантерейщиком с Гришем-Ярд, они подтвердили бы, что настоящая Джорджина Феррарс – именно я, а не эта самозванка…

– Мне очень жаль, мисс Эштон, но об этом не может быть и речи. Я объяснил мисс Феррарс, что вы не несете ответственности за свои поступки и что встреча с ней помогла бы вам восстановить память, но она не желает вас видеть. Она считает вас обманщицей и предательницей, понятное дело. «Пусть она вернет бювар с брошью, – заявила мисс Феррарс, – и извинится за причиненное нам огорчение – тогда я еще подумаю над вашей просьбой».

– Она лжет… – начала я, но было ясно, что любые мои слова тщетны.

Я глубоко вздохнула и призвала на помощь последние остатки мужества:

– Раз вы отказываетесь мне помочь, сэр, я намерена немедленно уехать отсюда. Я добровольная пациентка и…

– Мне очень жаль, мисс Эштон, но я не могу этого допустить. Я нарушу свой врачебный долг, если позволю молодой женщине, пребывающей в плену опасной иллюзии, одной покинуть клинику. Если вы появитесь на Гришем-Ярд в нынешнем вашем психическом состоянии, вас, скорее всего, арестуют за нарушение общественного порядка. Вы были добровольной пациенткой, но теперь у меня нет выбора, кроме как составить медицинское заключение о вашем умопомешательстве.

Я поняла – увы, слишком поздно, – что совершила роковую ошибку.

– Прошу прощения, сэр, – пролепетала я, явственно слыша ужас в своем голосе. – Я говорила не подумавши. Может, я и вправду не я. Обещаю вести себя спокойно, пока… пока мне не станет лучше. В медицинском заключении нет необходимости…

Несколько мгновений доктор Стрейкер пристально смотрел на меня, иронично улыбаясь уголком рта.

– Почти убедительно, мисс Эштон. Почти, но не совсем. Если я не ошибаюсь глубочайшим образом, вы попытаетесь сбежать отсюда при первой же удобной возможности. Нет, боюсь, мой долг очевиден. Вы можете представлять опасность для окружающих, и вы, безусловно, представляете опасность для себя самой. А теперь, с вашего позволения, я приглашу доктора Мейхью. Сегодня утром я сообщил ему о вновь открывшихся обстоятельствах, но он должен лично осмотреть вас.

– Я не сумасшедшая! – выкрикнула я, когда доктор Стрейкер встал со стула. – Спросите Фре… мистера Мордаунта, он мне верит.

– Не верит, а верил, мисс Эштон. Мистер Мордаунт… легко поддается убеждению. И сейчас он получил полезный урок.

Проведенный доктором Мейхью осмотр заключался в том, что он пару раз хмыкнул, внимательно разглядывая мой язык, пробормотал: «Угу-угу… крайне возбуждена… представляет опасность для себя самой и для окружающих… вне всякого сомнения», а потом взял документ и писчее перо, протянутые доктором Стрейкером, поставил свою подпись и удалился.

– Ну вот, мисс Эштон, – промолвил доктор Стрейкер. – Мы еще пару дней подержим вас здесь в лазарете, просто на всякий случай, а потом переведем вас в одно из женских отделений. Я знаю, это трудно, но все-таки постарайтесь поменьше думать. Ходжес принесет вам успокоительное, а утром я вас проведаю.

Я с головой погрузилась в бездну отчаяния, и к действительности меня вернули тяжелые шаги Ходжес и звон ключей.

– Ну-ну, мисс Эштон, так дело не пойдет. Я принесла вам чаю, хлеба с маслом и замечательное снотворное.

За окном было еще совсем светло, но я предположила, что день уже клонится к вечеру.

– Сколько сейчас времени? – безнадежно спросила я.

– Час пополудни. А ну-ка, сядьте и попейте чаю, а потом можете поспать вволю.

Чтобы она до меня не дотрагивалась, я послушно села. Ходжес поставила мне на колени кроватный поднос и ушла.

При одном виде пищи меня затошнило, и я взяла стакан с мутной жидкостью, стоявший рядом с чашкой чая. Восемь часов блаженного забытья… а потом? Я застыла с поднесенным ко рту стаканом. Сквозь туман отчаяния и ужаса смутно проступила единственная мысль: «Если тебя переведут в другое отделение, ты уже никогда не сбежишь отсюда».

А если я не буду есть, у меня не останется сил для побега. Я поставила стакан на поднос и через тошноту принялась жевать хлеб и запивать чаем, пытаясь собраться с остатками мыслей. Почему я здесь оказалась, было выше моего понимания; главное теперь – сбежать отсюда в ближайшие два дня (хотя это наверняка невозможно), добраться до Гришем-Ярд (но как? ведь у меня нет денег) и встретиться лицом к лицу с женщиной (хотя едва ли она существует на самом деле), укравшей мою жизнь.

Рассказ про Люсию Эрден казался не просто странным, а до абсурда неправдоподобным. Нет, доктор Стрейкер все выдумал для каких-то своих целей (каких именно, я даже представить боялась), а значит, мне тем более нужно уносить отсюда ноги.

Но он знает про бювар и брошь.

Я не помнила, говорила ли доктору про бювар, но была уверена, что не описывала брошь сколь-либо подробно ни ему, ни Белле.

Но вот Фредерику – описывала.

Значит… мне даже думать не следует о том, что это значит.

Побег. Я могу вылить снотворное в ночной горшок и, когда Ходжес придет за подносом, притвориться спящей или сонной. Это даст мне несколько часов. И избавиться от снотворного надо сейчас же, пока Ходжес не вернулась.

Через полминуты я снова сидела в кровати, запихивая в себя остатки хлеба и прислушиваясь, не раздадутся ли шаги в коридоре.

Побег. Я уже знала, что оконная решетка очень прочная, но будь у меня какой-нибудь инструмент, возможно, мне удалось бы ее расшатать и вынуть.

Или дверь. Замок можно открыть согнутой шляпной булавкой, – во всяком случае, я о таком читала, но никогда прежде не пробовала этого делать, вдобавок за этим замком будет еще один, и еще один, и еще…

Я точно помнила: когда Ходжес вошла с подносом, она оставила дверь открытой, с ключом в замке.

Если я положу под одеяло свернутую валиком одежду, чтобы казалось, будто я там сплю, а сама спрячусь за дверью, возможно, мне удастся проскользнуть мимо Ходжес, захлопнуть дверь, быстро повернуть ключ в замке и убежать. Но дверь открывается вплотную к боковой стене; Ходжес сразу почувствует, что я за ней стою. И даже если она подойдет к кровати, не заметив меня, здесь слишком мало места, чтобы прошмыгнуть мимо нее. Нет, она непременно меня схватит.

А если ударить Ходжес чем-нибудь по голове, чтоб ненадолго оглушить? Можно попробовать отломать ножку стула, но достаточно ли она тяжелая? И с какой силой бить? А вдруг я случайно ее убью?

В коридоре послышались грузные шаги. Я откинулась на подушки лицом к двери и полуприкрыла глаза. Ключ повернулся в замке с резким тугим скрежетом; дверь распахнулась, и вошла Ходжес. Связка ключей осталась болтаться под замком.

– Ну вот, так-то лучше, верно? Теперь спите себе крепким сном. Я загляну к вам попозже, а вечером принесу ужин и еще чуток хлорала.

Постаравшись принять отупелый сонный вид, я сквозь ресницы наблюдала, как Ходжес поворачивается и ставит поднос на пол в коридоре, прежде чем закрыть дверь. Нет, проскользнуть мимо нее даже труднее, чем я представляла, практически невозможно. А судя по тяжкому скрежету замка, обычной булавкой его не отомкнуть, даже если бы я знала, как это делается.

Значит, остается окно. Как только шаги Ходжес стихли в отдалении, я вскочила с кровати и обследовала решетку – судя по всему, глубоко вделанную в каменную кладку. Как я ни тянула, как ни дергала, решетка даже не шелохнулась. Может, получится выбить ее стулом? Нет, скорее всего, я просто сломаю стул, за что непременно буду наказана.

Кувшин и тазик на умывальной тумбе оловянные – проку от них никакого. Я повернулась к платяному шкафу. У боковой стенки там стоял на попа пустой чемодан, а на нем покоилась шляпная картонка.

В нее я мельком заглянула еще в первый день. Сейчас же я достала и осмотрела капор – светло-голубой, с кремовой отделкой, – но не нашла ни единой шляпной булавки. Я уже собиралась положить капор на место, когда вдруг заметила карман во внутренней обивке, над самым дном картонки. Под шелковой тканью отчетливо вырисовывался маленький прямоугольный предмет.

Внезапно задрожавшими пальцами я извлекла из кармана знакомую бархатную коробочку, нажала на застежку – и увидела свою брошь в виде стрекозы, целую и невредимую.

В кармане лежало еще что-то – какой-то мешочек, тихо звякнувший, когда я до него дотронулась: коричневый бархатный кошелек с завязками, в котором оказалось пять золотых соверенов.

Не знаю, сколько времени я просидела на корточках, тупо уставившись на свою брошь и стиснув в руке кошелек так крепко, словно он мог вырваться и улететь прочь. Наконец меня осенило: а вдруг и бювар тоже здесь? Однако больше в картонке ничего не было. Я вытащила чемодан из шкафа и тщательно ощупала внутреннюю обивку, но не нашла ничего, кроме нескольких нитей корпии.

Я застонала от разочарования, ругая себя на чем свет стоит. Если бы только, если бы только я догадалась заглянуть в картонку раньше, а не сейчас, когда уже слишком поздно.

«Пусть она вернет бювар с брошью…» Доктор Стрейкер отнимет их у меня, если увидит.

Я засунула кошелек в карман дорожного платья, убрала в шкаф чемодан с шляпной картонкой и, чтобы согреться, залезла под одеяло, по-прежнему держа в руке открытый футляр с брошью. Рубины рдели, как капли крови.

Золотая булавка, хоть и острая, длиной не более двух дюймов. Ходжес отмахнется от нее одной своей мясистой рукой, а другой схватит меня за шиворот и поднимет в воздух.

Я мысленно представила эти маленькие алчные глазки с многозначительным прищуром, и в голове у меня начал зарождаться план.

Хуже всего будет, если она вдруг окажется честным человеком и отдаст брошь доктору Стрейкеру.

Я долго сидела неподвижно, обдумывая свои дальнейшие действия. Потом встала и надела платье, решив, что вероятность успеха возрастет, коли я встречу свою надсмотрщицу полностью одетой. Я положила дорожный плащ с капором в изножье кровати, вынула из кошелька два соверена и сунула в карман плаща. После этого мне ничего не оставалось, кроме как расхаживать взад-вперед по комнате, зябко поеживаясь, да молиться, чтобы Ходжес зашла ко мне до наступления темноты.

Наконец в торце коридора глухо хлопнула дверь и послышались приближающиеся шаги. Я подошла к окну и встала к нему спиной. В следующий миг заслонка дверной прорези отодвинулась, я услышала резкий вдох и звон ключей. Дверь с грохотом ударилась о стену, и в комнату ворвалась Ходжес:

– Это еще что такое? Вы почему не спите?

Сердце у меня колотилось так сильно, что я едва могла говорить.

– Потому что… потому что я хочу показать вам одну вещь.

– Какую такую вещь? – подозрительно осведомилась она, подступая ближе.

– Вот эту.

Я достала из кармана бархатный футляр, открыла и протянула ей, повернув таким образом, чтобы рубины засверкали на свету. Маленькие глазки Ходжес заметались между брошью и моим лицом.

– Это самая моя дорогая вещь, – сказала я. – Она досталась мне от матушки. Целых сто фунтов стоит.

– А мне-то что с того?

– Она ваша. Если вы поможете мне сбежать отсюда.

Ходжес презрительно осклабилась. Маленькие глазки так и впились в меня.

– А что мешает мне забрать ее прямо сейчас?

– Ничего, – сдавленно проговорила я, стараясь унять дрожь в голосе. – Но тогда я пожалуюсь доктору Стрейкеру, и, если вас изобличат, вы отправитесь в тюрьму.

Ходжес, прищурившись, разглядывала брошь.

– Или я отдам ее доктору Стрейкеру, – усмехнулась она, – и он выдаст мне неплохое вознаграждение.

– Возможно, и выдаст, – кивнула я, – но не двести фунтов.

– Вы ж только что сказали, что вещица стоит одну сотню.

– Да, если бы вам пришлось ее продавать. Но я готова отдать за нее все свои деньги – а это двести фунтов, находящиеся в доверительном управлении моего поверенного. Как только я благополучно вернусь в Лондон, я тотчас же выкуплю у вас брошь за двести фунтов.

– Откуда мне знать, что это не подделка?

Такого вопроса я не предвидела и стала лихорадочно придумывать ответ, неподвижно уставившись на нее, как если бы она была огромным свирепым псом, присевшим перед прыжком.

– Вы вправе сомневаться, – наконец сказала я. – Но неужели вы думаете, что я рискнула бы взять брошь с собой не куда-нибудь, а в сумасшедший дом, когда бы могла хоть на миг с ней расстаться?

Ходжес опять задумалась, явно взвешивая «за» и «против».

– Но если, предположим… просто предположим, учтите… если я помогу вам сбежать, меня же вышибут из клиники.

– Не обязательно, – ответила я. – Вы сможете сказать, что я спряталась за дверью, прошмыгнула мимо вас, когда вы вошли с подносом, и заперла вас снаружи.

Ходжес чуть заметно кивнула. Похоже, она начинала склоняться на уговоры.

– Какое у вас жалованье? – спросила я.

– Тридцать фунтов плюс стол и жилье.

– Двести фунтов – ваше жалованье за семь лет без малого.

– Может, оно и так, но с какой стати мне вам верить? Предположим, вы действительно вернетесь в Лондон – почему бы вам не заявить в полицию, что я украла вашу брошь?

– Потому, что я дала вам слово, и… потому, что полицейские могут препроводить меня обратно в Треганнон-хаус, прежде чем я успею доказать, что… я – это я.

Ходжес снова задумалась, прикидывая так и эдак:

– А вдруг вас поймают раньше, чем вы отсюда выберетесь? Вы скажете, что я украла брошку, ну и что тогда со мной будет?

Такого вопроса я тоже не ожидала.

– Если меня поймают на территории лечебницы, вы еще будете сидеть под замком, и… если вы мне не доверяете… вы сможете положить брошь на место, прежде чем вас здесь найдут.

– Тогда я ничего не получу, окромя пятна на репутации.

Я отчаянно напрягла ум, но ответа так и не придумала. Свободной рукой я залезла в карман плаща и извлекла оттуда два золотых соверена:

– Вот… это останется у вас независимо от того, поймают меня или нет. Только помогите мне.

Казалось, блестящие монеты заворожили Ходжес еще сильнее, чем рубины. С минуту, показавшуюся мне маленькой вечностью, она переводила взгляд с броши на соверены и обратно, но наконец протянула руку и взяла сначала монеты, потом коробочку с драгоценностью:

– Ладно. Я согласная.

Пол поплыл под моими ногами. Я осознала, что перестала дышать, и глубоко вздохнула – как раз вовремя, чтобы не грянуться в обморок.

– Когда? – прошептала я.

– Завтра утром. Скажу вам, что делать, когда принесу ужин.

– Но утром ко мне придет доктор Стрейкер…

– После завтрака, не раньше. У вас будет два часа, пока он вас не хватится.

– Но он телеграфирует в Лондон. Полицейские будут поджидать меня.

– Ну, здесь я ничем не могу помочь. Я не собираюсь сидеть взаперти цельную ночь.

– Тогда… если вы хотите получить свои двести фунтов, вам придется найти мне другой плащ, чтоб накинуть поверх моего, – иначе меня непременно поймают. Любой, сколь угодно старый.

– Значит, мне еще и за кражу плаща отдуваться. Так вы точно решились?

– Да, – кивнула я. – Точно.

Следующим утром, на рассвете, я сидела в плаще и капоре на краю кровати, дрожа всем телом. За самую длинную и тяжелую ночь в своей жизни я извергла из желудка все, что съела в течение дня, и впереди я не видела ничего, кроме бесконечной череды таких же ночей. Когда проскрежетал и щелкнул замок, я даже не поверила, что пришла Ходжес, покуда дверь не отворилась.

– Да на вас совсем лица нет, – заметила она, ставя поднос на кровать. – И трясучка, смотрю, на вас напала.

– Если побег удастся, как с вами снестись? – спросила я.

– Напишете по адресу: «Рейлвей-Армз», Лискерд. Маргарет Ходжес, до востребования. Мне сообщат про письмо.

– Спасибо. Теперь повторите еще раз, как мне идти.

– Сейчас от двери налево, в середине коридора направо. Дверь там отопрете большим ключом – вот этим, видите? – и оставите в ней ключи, они вам больше не понадобятся. Дойдете до конца коридора, потом направо – и идете прямехонько до лестничной площадки. Спускаетесь на четыре пролета и оказываетесь на первом этаже. Слева будет длинный такой коридор, а прямо перед вами еще один, покороче. Пойдете прямо – там отделение для добровольных пациентов, поэтому шагайте решительно, будто вы одна из них. В конце коридора, по правую руку, – дверь на улицу. После семи утра она всегда открыта. От крыльца направо – и идете по гравийной дорожке до самых ворот. Если вас кто остановит… ну, тут уж сами выкручивайтесь. За воротами сворачиваете направо и топаете четыре мили до Лискерда. А может, и какой возчик вас подвезет, коли посчастливится.

Мы не раз повторили все это накануне вечером, но мне казалось, я в жизни не запомню дорогу. Я надвинула капор пониже, чтобы по возможности скрыть лицо, и еще раз поблагодарила:

– Спасибо.

– Ладно, удачи. А я хоть чайку могу попить, и то слава богу.

Ходжес тяжело села на кровать, угрожающе скрипнувшую под ней, подняла крышку чайника и принялась мешать заварку. Когда я обернулась, закрывая дверь, она даже не покосилась на меня. Я взяла ключи и торопливо двинулась по пустому коридору; шаги мои отдавались гулким эхом.

Следующая дверь открывалась внутрь, и за ней оказался еще один темный, обшитый панелями коридор, в конце которого виднелся тусклый прямоугольник света. Ходжес велела оставить ключи здесь, но, если кто-нибудь толкнется в дверь и обнаружит, что та не заперта, погоня начнется сразу же. Я заперла дверь за собой, вся передернувшись от скрежета замка, и пошла дальше, крепко сжимая ключи в руке под плащом.

Теперь мои шаги звучали громко, как ружейные выстрелы, сколь бы осторожно я ни ступала. По обеим сторонам от меня были двери; не смея даже украдкой глянуть на них, я упорно смотрела себе под ноги. Я прошла, наверное, две трети коридора, когда в освещенном проеме впереди возникла женская фигура и быстро двинулась мне навстречу. Я продолжала идти, стараясь ступать уверенно, держать спину прямо и смотреть в пол.

– Доброго утра? – с вопросительно-недоуменной интонацией произнес голос, когда мы с ней поравнялись.

– Доброго утра, – пробормотала я, не поднимая головы.

Ее шаги замедлились и остановились. Я с трудом подавила желание броситься бегом. До конца коридора оставалось каких-нибудь пять ярдов – а дальше налево или направо? Налево, налево… нет, направо. За моей спиной по-прежнему не раздавалось ни звука. Я свернула направо, в коридор пошире, и увидела еще одну женщину, в белой форменной одежде, направлявшуюся мне навстречу от лестничной площадки. Я снова постаралась ступать ровно и смотреть себе под ноги с видом человека, погруженного в свои мысли.

На сей раз приветствия не последовало, но шаги снова замедлились и остановились позади меня. Сердце мое колотилось так сильно, что я не слышала, возобновились они или нет. Наконец я достигла лестницы – покрытой ковром, к моему несказанному облегчению, – и начала спускаться, одной рукой придерживаясь за перила, а в другой по-прежнему стискивая связку ключей.

На промежуточной лестничной площадке я опасливо глянула через плечо. Никто за мной не следовал, но этажом ниже я услышала топот нескольких пар ног, приближающийся справа. Я стала спускаться дальше, прибавив шагу.

Еще одна промежуточная площадка – и я увидела широкий, выстланный плитами коридор, ведущий прямо вперед. На ватных от страха ногах я преодолела последний лестничный пролет, слыша голоса людей, спускающихся за мной следом. Влево уходил более длинный коридор, упомянутый Ходжес. А шагах в десяти впереди, положив ладонь на дверную ручку, стоял высокий мужчина в темном и пристально смотрел в мою сторону.

Если я сверну в длинный коридор и выжду там несколько секунд, возможно, он зайдет в комнату. Но тогда путь мне отрежут люди, спускающиеся по лестнице. Делать было нечего: я продолжала идти вперед, изображая глубокую задумчивость.

Там отделение для добровольных пациентов, поэтому шагайте решительно, будто вы одна из них.

Десять шагов – а он все не двигался с места. Когда я оказалась в трех футах от него, он посмотрел мне прямо в лицо и произнес, словно сомневаясь в моем праве находиться здесь:

– Могу я чем-нибудь помочь вам?

Суровый вопросительный тон заставил меня поднять глаза. Мужчина оказался старше, чем мне показалось поначалу. Высокий, худой и сутулый, с длинным изможденным лицом, глубоко запавшими глазами и редкими седыми волосами, зачесанными назад. У меня возникло смутное ощущение, что я его где-то видела раньше.

– Нет, благодарю вас, – пробормотала я и проскользнула мимо, не сбавляя шага.

Он издал какой-то звук – то ли кашлянул, то ли хмыкнул, – и я затылком чувствовала его взгляд. Но я уже видела дверь в конце коридора и полукруглое витражное окошко над ней. У меня подламывались колени, каменные плиты плыли под моими ногами; отдаленные голоса отзывались гулким эхом за моей спиной, но никто до сих пор не крикнул: «Держите ее!» Дверная ручка, стиснутая моими дрожащими пальцами, туго повернулась, тяжелая дверь плавно открылась внутрь – и мгновение спустя я уже стояла за порогом, вдыхая влажный студеный воздух и щурясь от дневного света.