Текст книги "Вниз по реке"

Автор книги: Джон Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Выдернул ключ из зажигания и резко захлопнул дверцу, услышав лишь пронзительное зудение комаров да хлопанье и стрекот летучих мышей, проносящихся над самой землей.

Пока шел через двор, пальцы сами собой сжались в кулаки. Над крыльцом висел единственный фонарь. Скрипнула ручка, и дверь резко подалась вперед. Я включил внутри свет, вошел и встал в комнате Грейс, впитывая глазами все те вещи, которые она так любила: постеры со спортивными машинами, награды со скачек, пляжные фотки… Ни малейшего беспорядка. Кровать. Письменный стол. Выстроенная в ряд практичная обувь, вроде высоких крепких ботинок и болотных сапог. На зеркале над комодом – еще фотографии: две с какими-то разными лошадьми и одна с автомобилем, который я видел в сарае, – они с Долфом улыбаются до ушей, машина стоит на эвакуаторе.

Тачка явно предназначалась ей.

Я вышел, плотно затворил дверь. Принес свою сумку, бросил ее на кровать в гостевой комнате. Уставился в голую стену и задумался – показалось, что очень надолго. Дожидался, пока наступит хотя бы относительное спокойствие, но оно так и не наступало. Спрашивал себя, что сейчас важнее всего, и выходил только один ответ: Грейс. Так что я обыскал кухню Долфа в поисках фонарика. Потом вытащил дробовик из оружейного шкафа, переломил стволы, зарядил, но тут увидел еще и револьвер – уродливую тупорылую штуку, вроде во вполне приличном состоянии. Засунул ружье обратно, откопал коробку патронов тридцать восьмого калибра[17]17
  Тридцать восьмой калибр – расхожее название калибра 0.38 дюйма (9 мм), относящегося к нарезному оружию.


[Закрыть], вытащил шесть штук. Толстенькие, тяжелые, они скользнули в гнезда барабана, как по маслу.

Приостановился в дверях, зная: как только я шагну через порог, ходу назад не будет. Револьвер оттягивал руку, постепенно нагреваясь в ней. Предательство Дэнни пробило во мне темные дыры, пробудив такой гнев, какой я не чувствовал уже годами. Планировал ли я убить его? Не исключено. Сам этого на самом деле не знал. Но я разыщу его. Задам несколько чертовски трудных вопросов. И, клянусь Богом, – он на них ответит!

Спустился по склону, через выпас, и обходился без фонарика, пока не углубился в заросли деревьев. Там уже включил его и шел по узенькой тропке, пока она не пересеклась с основной тропой. Осветил ее фонарем. Если не считать выступающих кое-где корней, хорошо утоптанная тропа была довольно гладкой.

Дошел до крутого поворота, который упоминал Грэнтэм, увидел сломанные ветки и примятую растительность. А еще через пару шагов наткнулся на небольшое углубление в земле, полное прелых листьев и липкой красноватой глины – во всей этой мешанине, словно в рыхлом снегу, четко вырисовывался отпечаток человеческого тела.

Все это обнаружилось совсем близко от того места, где много лет назад мой отец вытащил Грейс из реки, и, пока я разглядывал следы, оставленные ею в ходе борьбы с напавшим на нее подонком, палец сам собой лег на скобу спускового крючка.

Двинувшись дальше, вскоре я миновал границу территории отцовской фермы – река оставалась слева от меня; потом соседнюю ферму и первую рыбацкую хижину, пустую и темную. На ходу я постоянно на нее поглядывал. Все чисто. Потом вновь оказался в лесу, и до хижины Фэйта уже осталось всего ничего. Полмили. Пятьдесят ярдов. Свет луны все глубже проваливался за деревья.

За тридцать ярдов до цели я сошел с тропы. Света было слишком много, лес проредился. Темноту я нашел глубже в лесу, отвернув от реки, чтобы обойти открытую поляну над хижиной. Остановился на самом краю леса, переходящего в низкий подлесок. Видно было все как на ладони: гравийную подъездную дорожку, темный домик, стоящий возле двери автомобиль, сарай, приткнувшийся на отлете почти под самыми деревьями.

И копов.

Очевидно, они оставили свои машины где-то на подъездной дорожке выше меня и дальше пошли пешком – почти подобрались к хижине. Двигались они так, как, по-моему, и должны двигаться копы, – на полусогнутых, с оружием наготове. Было их пятеро. Их силуэты то сливались друг с другом, то опять разделялись. На последней прогалине они прибавили ходу, добежали до машины, разделились. Двое двинулись к двери. Трое рассыпались в шеренгу позади. Близко. Черт, до чего же близко! Черное на черном. Не поймешь, где заканчивается стена и начинается человеческий силуэт.

Я дожидался хруста расщепленного дерева, буквально силой заставляя себя дышать, и вдруг вполглаза углядел нечто выбивающееся из общей картины: чье-то бледное лицо, мимолетное движение. Возле сарая на краю леса – кто-то выглянул из-за угла и тут же спрятался обратно. Адреналин обухом ударил по голове. Копы тем временем прижались к стене по бокам от двери, и один из них – наверное, Грэнтэм – держал пистолет двуручным хватом, стволом к небу. Казалось, что он кивает. Вроде как ведет отсчет.

Я обернулся назад на сарай. Там маячил какой-то человек в темных штанах. Я не мог различить лица, но это был он. Иначе и быть не могло.

Дэнни Фэйт.

Мой лучший друг.

Он низко пригнулся и со всех сил пустился бежать к лесу – в сторону тропы, которая могла увести его прочь. Я даже не думал. Просто тоже побежал к краю поляны, в сторону сарая, с револьвером в руке.

Услышал шум возле хижины – голоса, треск ломающегося дерева. Кто-то выкрикнул: «Чисто!», и этот крик эхом заметался вокруг.

Мы были одни, мы двое, и мне было слышно, как беглец с треском проламывается сквозь кустарник – ветки резко выпрямлялись обратно у него за спиной. Я целился к краю леса, сарай становился все ближе и ближе; и едва я добежал до него, как в щелях вокруг двери и в чумазых окнах промелькнул свет пламени. Сарай горел. И на глазах разгорался. Я оказался совсем рядом с ним, когда вылетели стекла.

Взрывной волной меня швырнуло на землю. Я перекатился на спину, когда языки пламени взмыли к небу и превратили ночь в день. Все на краю леса стало видно как на ладони. Деревья по-прежнему хранили свою черноту, но он был там, и я бросился вдогонку.

Я уже почти скрылся среди древесных стволов, когда услышал, как Грэнтэм громко выкликает меня по имени. Мельком углядел его в дверях хижины и тут же углубился в заросли, почти ослепнув. Но я вырос в лесах вроде этого, умел тут передвигаться, так что даже когда падал, то тут же вскакивал, как на пружине. Но раз все-таки и впрямь приложился как следует, и револьвер вылетел у меня из руки. Не сумел с ходу его найти, не мог зря тратить время, так что просто плюнул и помчался дальше.

Наконец увидел своего противника, убегающего по тропе, – впереди мелькнула светлая рубашка, когда он поворачивал за дерево. Я догнал его за какие-то секунды. Он услышал меня, обернулся, и я с полного хода врезался ему в грудь. Плюхнулся сверху и только тут понял, насколько ошибался. Почувствовал это, когда мои руки пролезли ему под подбородок. Он был слишком худой, слишком костлявый, чтобы быть Дэнни Фэйтом, – но я узнал его, и мои пальцы еще глубже погрузились в дряблую шею.

Лицо его тоже пылало горькой ненавистью, пока он извивался подо мной. Дернулся, чтобы укусить меня, не достал, и я ощутил его пальцы у себя на запястьях, когда он сделал попытку оторвать мои руки от горла. Его согнутые колени поднялись, пятки барабанили по твердой утоптанной глине. Какая-то часть меня понимала, что я ошибся. Другой было абсолютно плевать. Может, в тот раз это был все-таки Дэнни! Может, он в хижине – уже арестован и в наручниках. А может, мы все ошибались, и это не Дэнни Фэйт изнасиловал мою Грейс. Не Дэнни, а этот несчастный старый хрен. Этот жалкий, никчемный, недостойный ублюдок, пинающий сейчас землю, пока я вышибаю из него дух…

Я еще крепче сжал пальцы.

Его руки вдруг отпустили мои запястья, и я почувствовал, как они нашаривают что-то на поясе. А когда ощутил между нами что-то твердое, то понял, какую ошибку допустил. Скатился с него в тот самый миг, когда оглушительно ударили пистолетные выстрелы – две чудовищно яркие вспышки разорвали тьму и ослепили меня. Я продолжал безостановочно перекатываться с боку на бок – с тропы куда-то в сырость под деревьями. Нашел древесный ствол потолще и уперся в него спиной. Стал ждать, когда старик явится и закончит свое дело. Но новый выстрел так и не последовал. Голоса, свет, сверкание полицейских жетонов и стволы дробовиков, гладкие, как стекло… Надо мной стоял Грэнтэм, направив фонарик мне прямо в лицо. Я попытался было встать, но тут что-то ударило меня по голове, и я повалился на спину.

– Наденьте на этого отсоска наручники, – приказал Грэнтэм одному из помощников шерифа.

Тот грубо вцепился в меня, перевернул на живот и прихлопнул коленом по центру затылка.

– Где ствол? – рявкнул Грэнтэм.

– Это был Зебьюлон Фэйт, – прохрипел я. – Это он стрелял.

Грэнтэм бросил взгляд в сторону реки, на медленно катящуюся воду, похожую на топкий черный деготь, а потом – наверх, на склон, на жаркое маслянистое сияние горящего сарая. Покачал головой и сплюнул на землю.

– Вот же вляпались, – с отвращением процедил он, после чего двинулся прочь.

Глава 9

Меня запихнули на заднее сиденье патрульной машины, а потом стали смотреть, как сарай догорает дотла. Через какое-то время пожарные протянули к дымящимся руинам шланги с водой, но к тому моменту руки у меня окончательно онемели. Я подумал про то, что чуть было не натворил. Зебьюлон Фэйт. Не Дэнни. Ноги, барабанящие по глине, и неистовое удовлетворение, которое я испытал, ощутив, что он вот-вот испустит дух. Я вполне мог убить его.

Наверное, полагалось бы сейчас просто места себе не находить…

Воздух в салоне машины становился все более спертым, солнце понемногу появлялось из-за горизонта. Грэнтэм на пару с каким-то седоволосым пожарным ковырялись в мокрых головешках. Доставали что-то оттуда и тут же бросали обратно. Где-то через час после рассвета из-за деревьев показалась машина Робин. Проезжая мимо меня по разбитой колее, она лишь на миг приподняла руку с руля. Потом о чем-то долго разговаривала с детективом Грэнтэмом, который показывал ей что-то найденное на пожарище, со старшиной пожарных, который тоже успел подъехать, еще с кем-то. Несколько раз они смотрели прямо на меня, и Грэнтэм явно не мог скрыть неудовольствия. Минут через десять Робин забралась в свою машину, а Грэнтэм стал подниматься по склону к своей, в которой сидел я.

– Вылезайте, – коротко приказал он.

Скользнув по сиденью, я поставил ноги на мокрую траву.

– Повернитесь. – Он повелительно крутанул пальцем. Я повернулся к нему спиной, и он снял наручники. – Один вопрос, мистер Чейз. Есть ли у вас законная доля в вашем семейном предприятии?

Я растер запястья.

– В ферме-то? Была, десять процентов.

– Была?

– Мой отец выкупил эту долю.

Грэнтэм кивнул.

– Это когда вы уехали?

– Когда он дал мне коленом под зад.

– Так что вы ничего не выигрываете, если он продаст землю.

– Совершенно верно.

– А у кого еще есть доли?

– Он дал Джейми и Мириам по десять процентов, когда усыновил их.

– Десять процентов – это сколько в деньгах?

– До фига.

– А сколько это – «до фига»?

– Более чем достаточно, – сказал я, и он оставил эту тему.

– Ну а ваша мачеха? Она тоже совладелец?

– Нет. Доли у нее нет.

– Ладно, – произнес Грэнтэм.

Я внимательно посмотрел на него. Его лицо было совершенно непроницаемым. Свои черные ботинки он окончательно загубил.

– Это все? – спросил я.

Грэнтэм показал на машину Робин.

– Если у вас есть какие-то вопросы, мистер Чейз, можете пообщаться с ней.

– А как же Дэнни Фэйт? – спросил я. – И его папаша?

– Пообщайтесь с детективом Александер, – повторил он. Захлопнув заднюю дверь, сел за руль, развернулся и покатил в сторону леса.

Я послушал, как днище его автомобиля со скрежетом задевает за середину глубокой колеи, а потом стал спускаться вниз, чтобы поговорить с Робин. Она не вышла из машины мне навстречу, так что я скользнул на пассажирское сиденье, задев коленкой за укрепленный возле передней панели дробовик. Вид у нее был усталый, с прошлого вечера она так и не переоделась. Говорила Робин тоже с трудом, растягивая слова.

– Я была в больнице, – сказала она.

– Как Грейс?

– Немного разговорилась.

Я кивнул.

– Говорит, что это был не ты.

– Это тебя удивляет?

– Нет, но лица она не разглядела. Короче, все крайне неоднозначно, как выражается детектив Грэнтэм.

Я посмотрел на хижину.

– А Дэнни нашли? – спросил я.

– Ни следа. – Робин неотрывно смотрела на меня. Когда я повернулся обратно, то уже знал, что она собирается сказать, прежде чем слова успели слететь у нее с губ:

– Тебе нечего было тут делать, Адам.

Я пожал плечами.

– Тебе жутко повезло, что никого не убили. – Она присмотрелась к чему-то сквозь стекло, с явно раздраженным видом. – Господи, Адам! Неужели нельзя сначала подумать, а уже потом куда-то лезть?

– Я не просил, чтобы это произошло, но это произошло. Я не собираюсь сидеть на жопе ровно и ничего не делать. Это же случилось с Грейс! Не с какой-то там посторонней девчонкой!

– Ты явился сюда, готовый нанести кому-то телесные повреждения? – спросила она.

Я подумал про револьвер Долфа Шеперда, валяющийся где-то среди листьев.

– А ты поверишь, если я скажу «нет»?

– Скорее всего нет.

– Тогда зачем заморачиваться и спрашивать? Что сделано, то сделано.

Мы оба были вывернуты наизнанку – все нервы наружу. Робин опять нацепила на себя свое коповское лицо. Я уже понемногу научился его узнавать.

– Почему Грэнтэм меня отпустил? – спросил я. – Он мог устроить мне настоящий ад.

Она призадумалась, а потом ткнула пальцем на гору черных головешек:

– У Зебьюлона Фэйта в этом сарае была метамфетаминовая[18]18
  Метамфетамин (мет) – сильный синтетический психостимулятор с эффектом привыкания, приравненный к наркотикам. Зачастую производится кустарным способом.


[Закрыть] лаборатория. Он наверняка использовал эти деньги, чтобы покрыть долги от приобретения дополнительных площадей. У него там было все заранее подготовлено, чтобы в случае чего по-быстрому все спалить. Он, должно быть, как-то узнал о появлении полиции. Мы еще выясним, каким образом. Датчик движения выше на дороге… Телефонный звонок из одного из трейлеров, которые ты проезжал по дороге сюда… Что-то, что подсказало ему: надо срочно рубить концы. Там не так-то много чего осталось.

– Но достаточно? – спросил я.

– Для того, чтобы предъявить обвинение? Пожалуй. Хотя кто их знает, этих судейских…

– Ну а сам Фэйт?

– Исчез с концами, не оставив ничего, кроме косвенных улик, привязывающих его к лаборатории. – Робин повернулась ко мне, всем телом крутнувшись на сиденье. – Если дело дойдет до суда, ты понадобишься Грэнтэму, чтобы связать Зебьюлона Фэйта с местом преступления. Он явно держал это в голове, когда отпускал тебя восвояси.

– До сих пор удивляюсь, что он так поступил.

– Кристаллический мет – огромная проблема. Обвинительный приговор окупится сторицей. Шериф – в первую очередь политик.

– А если Грэнтэм думает, что я имел какое-то отношение к изнасилованию Грейс? Ее тоже побоку?

Робин нерешительно помедлила:

– У Грэнтэма есть веские основания сомневаться, что ты был замешан в нападении на Грейс.

Лицо ее как-то по-новому напряглось. Я слишком хорошо ее знал.

– Что-то изменилось, – констатировал я.

Робин поразмыслила над моими словами, и я не стал ее торопить. Наконец, она смилостивилась:

– Тот, кто напал на Грейс, оставил на месте происшествия клочок бумаги. Записку.

Меня обдало ледяным холодом.

– И ты это всю дорогу знала?!

– Да. – Ни капли раскаяния.

– Что там было написано?

– «Скажи старику, чтоб продавал».

Я недоверчиво уставился на нее:

– Вот оно как…

В голове словно что-то взорвалось – я поспешно выбрался из машины и принялся расхаживать взад и вперед.

Нет, жалко, что я его не убил!

– Адам! – Я почувствовал ее руки у себя на плечах. – Мы не знаем, был ли это Зебьюлон Фэйт. Или Дэнни, раз уж на то пошло. Множество людей хочет, чтобы твой отец продал землю. Ему уже не раз угрожали. Перстень может быть простым совпадением.

– Почему-то я в этом сильно сомневаюсь.

– Посмотри на меня! – приказала Робин. Я обернулся. Она стояла в углублении в земле, в ямке, и ее голова едва доставала мне до груди. – Тебе сегодня повезло. Ты это понял? Кто-то мог сегодня погибнуть. Ты. Фэйт. Все могло закончиться гораздо хуже, чем закончилось. Позволь уж нам самим со всем разобраться.

– Ничего не могу обещать, Робин. И не должен.

Губы ее скривила горькая усмешка:

– А это неважно – должен, не должен… Я уже знаю, чего стоят твои обещания.

А потом она отвернулась, и, когда вышла из тени деревьев, день всей тяжестью навалился ей на плечи. Скрылась в машине и так рванула с места, что грязь полетела из-под колес. Я вышел на дорогу позади нее и долго смотрел на удаляющиеся габаритные огни, пока она уносилась прочь.

* * *

Ушло где-то с полчаса, чтобы отыскать револьвер Долфа, но в конце концов я увидел его – единственное темное пятнышко среди миллионов других. Потом отыскал тропу и двинулся вдоль реки, беззвучно переставляя ноги по мягкой земле. Река двигалась, как и всегда, но ее голос был едва слышен, и через какое-то время я совсем перестал его ощущать. Оставив насилие позади, я искал какого-то рода покоя – тихого неподвижного спокойствия, которое выходило бы за пределы простого отупения. Здорово помогало то, что я находился в лесу. Равно как и воспоминания о Робин в те ранние дни, о моем отце перед судом, о моей матери перед тем, как свет навсегда померк для нее. Я шел медленно, ощущая грубую кору у себя под пальцами. И, едва миновав крутой поворот тропы, вдруг остановился.

В пятнадцати футах от меня, опустив голову к воде, стоял белый олень. Его шкура сверкала, все еще сырая от ночного воздуха, и я видел, как подрагивает его плечо, принимая вес массивной шеи, видел рога, которые раскинулись футов на пять от кончика до кончика. Я затаил дыхание. А потом его голова вздернулась вверх, повернулась в мою сторону, и я увидел огромные черные глаза.

Все будто застыло.

Вокруг его ноздрей сконденсировалась влага.

Олень фыркнул, и какое-то странное чувство всколыхнулось у меня в груди: тихое умиротворение, перемешанное с болью. Я не знал, как это понимать, но казалось, будто оно готово разорвать меня и вывернуть наизнанку. Секунды катились над нами, и на память мне пришел другой белый олень – и то, как я узнал, в свои девять лет, что гнев способен забрать боль. Я протянул руку, зная, что слишком далеко, чтобы коснуться его, что слишком много лет прошло, чтобы вернуть этот день назад. Подступил ближе, и зверь дернул головой, задев рогами об одно из деревьев. В остальном же он стоял совершенно неподвижно и продолжал изучать меня.

И тут по лесу с треском разнесся звук выстрела. Он донесся откуда-то издалека – наверное, мили за две. Выстрел не имел никакого отношения к этому оленю – но тот все равно встрепенулся. Прыгнул и на миг дугой завис над рекой – вес рогов тянул его за голову вниз, – и тут же ударился об воду, с плеском погреб поперек течения, все сильней вытягивая вперед голову, приближаясь к противоположному берегу. Мощно одолел скользкую прибрежную глину и, уже наверху, остановился и обернулся назад. На миг показал мне дикий черный глаз, потом разок встряхнул головой и растаял во мгле – бледная вспышка, белый мазок, местами кажущийся серым. По какой-то причине, которую не могу объяснить, я вдруг поймал себя на том, что мне трудно дышать. Опустился на холодную, сырую землю, и прошлое затопило меня с головой.

Я вновь увидел тот день, когда умерла моя мать.

Я не хотел убивать ничего живого. Никогда не хотел. Это говорила во мне моя мать – или, по крайней мере, так бы заявил мой старик, если б узнал. Но смерть и кровь – это неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине, и неважно, что у моей матери нашлось бы сказать по этому поводу. Я не единожды слышал разговоры на эту тему, тихие голоса поздно ночью – мои родители спорили по поводу того, что хорошо и что плохо для воспитания их подрастающего сына. Уже в восемь лет я мог с шестидесяти ярдов запросто снести пулей горлышко у бутылки; но стрельба по мишени есть стрельба по мишени. Все мы знали, что еще предстоит впереди.

В те же восемь лет мой отец уже убил своего первого оленя, и его глаза до сих пор мечтательно затуманивались, когда он говорил об этом – о том, как его отец окунул в горячую кровь руку и провел ему ею по лбу в тот день. Это вроде крещения, сказал он мне тогда, – то, что неподвластно времени и остается с тобой навсегда, и когда в намеченное утро я проснулся, в животе холодным дурнотным комком притаился страх. Но я должным образом экипировался, проверил винтовку и ступил за порог, где в темном прохладном воздухе меня уже поджидали отец с Долфом. Они спросили, готов ли я. Я сказал, что да, и они прикрывали меня с флангов, когда мы перелезли через ограду и пустились в путь, в конце которого нас ждали олени и потайные леса.

Через четыре часа мы уже вернулись домой. Моя винтовка воняла горелым порохом, но крови на лбу у меня не было. Нечего стыдиться, говорили они, но я сомневался в их искренности.

Я присел на откинутый борт отцовского пикапа, когда отец зашел внутрь проверить, как там моя мать. Вскоре он вернулся обратно, тяжело волоча ноги.

– Как она? – спросил я, уже заранее зная, каков может быть ответ.

– Все так же. – Его голос звучал грубовато, но не мог скрыть печали.

– Ты ей рассказал? – спросил я, тут же подумав, не принесет ли ей этот мой провал хоть немного радости, столь редкой для нее.

Проигнорировав мой вопрос, отец принялся стягивать с плеча винтовку.

– Она просит чашку кофе. Не принесешь?

Я не знал, что такое с моей матерью, – только то, что свет понемногу угасает в ней. Она всегда была энергичной и веселой, моим лучшим другом в те долгие дни, пока отец работал на земле. Мы играли в разные игры, рассказывали всякие истории. Постоянно смеялись. А потом вдруг что-то переменилось. Она словно стала уходить в тень, в темноту. Я потерял счет случаям, когда слышал ее плач, и много раз испытывал страх, когда мои обращенные к ней слова проваливались в пустоглазое молчание. Она превратилась буквально в тень, туго обтянутую бледной кожей, и я почти боялся увидеть на просвет ее кости, когда она пройдет перед незашторенным окном.

Это было действительно страшно, и я абсолютно не представлял, как все это понимать.

Я вошел в наполненный тишиной дом, вкусно пахнущий кофе, который так любила моя мать. Налил чашку и осторожно отнес ее наверх по лестнице. Не пролил ни капли.

Пока не открыл ее дверь.

Револьвер был уже приставлен к ее голове, лицо безнадежно белело над бледно-розовым халатом, который тогда был на ней.

Она спустила курок в тот самый момент, когда дверь распахнулась во всю ширь.

Мы с отцом никогда не говорили об этом. Похоронили женщину, которую любили, и это было как раз то, о чем я всегда знал: смерть и кровь – неотъемлемая часть того, что требуется на пути от мальчика к мужчине.

С тех пор я убил целое множество оленей.