Текст книги "Адвокат"

Автор книги: Джон Гришем (Гришэм)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 10

Воскресное утро началось с телефонного звонка Клер. Она потревожила меня, чтобы сообщить, когда рассчитывает быть дома. Я предложил поужинать в нашем любимом ресторане, однако, сославшись на отсутствие настроения, Клер отказалась. Спрашивать о том, что случилось, я не стал. Мы оба давно отвыкли от сантиментов.

Поскольку мы жили на третьем этаже, я пробовал убедить доставщика воскресной «Вашингтон пост» оставлять газету у двери квартиры. Однако ничего не получилось: в большинстве случаев за порогом было пусто.

Метеопрогноз обещал на сегодня три градуса мороза.

Одевшись после душа потеплее, я только собрался сбегать за газетой, как услышал выпуск теленовостей. До меня не сразу дошло, о чем говорит ведущий. Я зашел на кухню и прибавил звук. Ноги внезапно стали ватными.

В субботу около одиннадцати часов вечера полицейский патруль заметил в районе Форт-Тоттен-парка небольшой автомобиль, примерзший к асфальту. В машине были обнаружены тела четырех детей и молодой женщины. Смерть наступила от удушья. По мнению полиции, жившая в машине семья ради тепла не выключила двигатель, а проходивший мимо снегоуборщик намертво забил выхлопную трубу снегом.

Две-три незначительные детали и никаких имен.

Хлопнув дверью, я выскочил на улицу и, чудом сохраняя равновесие на обледенелом асфальте, ринулся к киоску, стоявшему у перекрестка Пи-стрит и Висконсин-авеню. Задыхаясь от ужаса, вырвал из рук продавца газету. Заметка, явно вставленная в последнюю минуту, начиналась в самом низу первой полосы. Имен не было и здесь.

Лихорадочно отшвырнув первую половину газеты, принялся искать продолжение во второй. Четырнадцатая полоса: обычный полицейский комментарий со стандартным предупреждением об опасности засорения выхлопных труб. Но сообщались и более значимые мелочи: матери по имени Лонти Бертон оказалось всего двадцать два года, младенца звали Темеко, двухлетних близнецов – Алонсо и Данте. Старшим, как я уже догадался, был Онтарио.

Похоже, я невольно вскрикнул, потому что совершавший утреннюю пробежку мужчина кинул в мою сторону испуганный взгляд. Сжимая в руке газету, я медленно зашагал прочь.

– Простите! – послышался сварливый голос. – А заплатить вы не желаете?

Я продолжал идти.

– Эй, парень! – Продавец догнал меня и шлепнул по спине.

Даже не оглянувшись, я бросил на асфальт пятидолларовую бумажку.

Недалеко от дома я прислонился к кирпичной ограде роскошного особняка, тротуар перед которым был тщательно очищен от снега и льда, и перечитал заметку – медленно, вдумчиво. Вдруг я что-то не понял, вдруг им посчастливилось избежать трагической развязки? Мысли у меня путались, из лавины вопросов самыми тяжелыми были: почему они не вернулись в приют и неужели младенец так и умер в моей куртке?

Поиск ответов причинял мучительную боль, я с трудом двинулся дальше. Грудь сдавливало чувство вины. Почему я ничего не сделал еще тогда, в пятницу? Ведь можно было привезти мать с детьми в мотель, обогреть и накормить их.

Едва я открыл дверь квартиры, раздался телефонный звонок. Мордехай. Решил узнать, видел ли я сегодняшнюю газету. Вместо ответа я напомнил ему про мокрую пеленку.

Имен Мордехай никогда не слышал. Я передал ему свой разговор с Онтарио.

– Мне искренне жаль, Майкл.

– И мне. – Слова застревали в глотке, не хотели выходить.

Я договорился с Мордехаем встретиться позже, опустился на диван и без единого движения просидел около часа.

Когда оцепенение прошло, спустился на улицу и вытащил из багажника «лексуса» пакеты с едой и подарками.

Наверное, любопытство заставило Мордехая явиться в полдень ко мне в офис. До этого ему не раз приходилось бывать в солидных и крупных фирмах, но сейчас Грин хотел увидеть место, где упал с разнесенным черепом Мистер. Я показал ему конференц-зал, кратко упомянув об основных моментах того памятного дня, затем мы спустились вниз и сели в его машину. Слава Богу, движение в выходной день было не особо напряженным – на другие машины Мордехай не обращал внимания.

– Матери Лонти Бертон тридцать восемь. В данное время она отбывает десятилетний срок за торговлю наркотиками, – сообщил он. – Есть два брата – тоже за решеткой.

Сама Лонти занималась проституцией и курила крэк. Об отце ничего не известно.

– Откуда сведения?

– Я разыскал ее бабку. Когда она виделась с Лонти в последний раз, у той было трое детишек. Зарабатывала на жизнь помогая матери. Бабка сказала, что порвала с дочерью и внучкой всякие отношения после того, как они связались с наркотиками.

– В таком случае кто будет их хоронить?

– Те же люди, что хоронили Харди.

– В какую сумму обходятся приличные похороны?

– Как договориться. Хочешь помочь?

– Но кто-то же должен о них позаботиться.

Проезжая по Пенсильвания-авеню мимо внушительного здания конгресса, за которым виднелся купол Капитолия, я не мог не послать проклятий по адресу идиотов, ежемесячно бросающих на ветер миллионы долларов, в то время как тысячи их сограждан не имеют самого убогого пристанища.

Почему четверо детишек должны были умереть на улице, чуть ли не у стен этих колоссов?

Среди моих соседей по кварталу найдется немало таких, которые скажут, что беднягам было бы лучше и вовсе не рождаться.

Тела находились в корпусе медицинской экспертизы на территории центрального окружного госпиталя – в мрачном двухэтажном здании с коричневыми стенами, где размещался также и морг. Если в течение сорока восьми часов за ними никто не явится, то после обязательного бальзамирования их уложат в простые деревянные гробы, отвезут на кладбище у стадиона имени Роберта Кеннеди и быстренько закопают.

На стоянке Мордехай с трудом нашел свободное место.

– Ты по-прежнему уверен, что хочешь войти?

– Думаю, да.

Зная в отличие от меня дорогу, Грин пошел первым. На охранника в мешковатой форме, попытавшегося нас задержать, он наорал так, что мне стало худо. Страж в испуге отшатнулся от стеклянных дверей, где черной краской было выведено слово «МОРГ», и Мордехай уверенно переступил порог.

– Мордехай Грин, адвокат семейства Бертон! – с вызовом рявкнул он сидевшему за столом дежурного молодому человеку.

Пальцы парня проворно забегали по клавиатуре компьютера, после чего он принялся листать какие-то бумаги.

– Чем, черт побери, вы заняты? – вновь сорвался на крик Грин.

Впервые подняв на посетителей глаза, дежурный не сразу осознал, какой значительной фигуре он противостоит.

– Одну минуту, сэр.

– Можно подумать, у них здесь лежат тысячи мертвецов! – возмущенно повернулся ко мне Мордехай.

Мне вспомнилась история с извинениями. Похоже, основной метод общения с государственными чиновниками у Мордехая – агрессивная напористость.

К столу дежурного подошел очень бледный мужчина с не слишком удачно выкрашенными в черный цвет волосами. На нем были синий лабораторный халат и ботинки на толстой резиновой подошве. Вяло пожав нам руки, он назвался Биллом. Где, интересно, администрация находит людей, желающих работать в морге?

Билл распахнул перед нами дверь, мы пошли в основное хранилище по чистому коридору, здесь было намного прохладнее, чем в приемной.

– Сколько вы их сегодня получили? – Вопрос прозвучал так, будто Мордехай регулярно наведывался в морг для подсчета трупов.

– Двенадцать. – Билл нажал на дверную ручку.

– Ты в норме? – спросил меня Грин.

– Не знаю.

Металлическая дверь хранилища медленно отворилась.

В холодном воздухе чувствовался резкий запах антисептика.

Выложенный белой плиткой пол, голубоватый свет флуоресцентных ламп. Следуя за Мордехаем, я опустил голову, стараясь не смотреть по сторонам, но получалось у меня плохо. Мертвые тела были до ступней покрыты белыми простынями – в точности как показывают по телевизору. На больших пальцах висели бирки с номерами.

Мы остановились в углу между длинной каталкой и небольшим столом.

– Лонти Бертон. – Билл драматическим жестом откинул край простыни.

Я увидел лицо молодой женщины. Ошибки быть не могло, это была она, мать Онтарио, лежавшая в рубашке из простой белой ткани. Смерть никак не исказила ее черты, казалось, она просто спит. Я был не в силах отвести взгляд.

– Она, – сказал Мордехай, будто знал ее долгие годы, и выжидательно посмотрел на меня. Я кивнул.

Билл отошел в сторону; у меня перехватило дыхание.

Детишки уместились под одной простыней.

Их уложили по росту, вплотную друг к другу, с одинаково сложенными на груди руками. Спящие ангелы. Уличные солдатики, так и не успевшие стать взрослыми.

Мне захотелось прикоснуться к Онтарио, провести ладонью по его щеке и попросить прощения. Захотелось разбудить его, привести домой, накормить. Дать все, чего он только не попросит.

Я шагнул ближе, чтобы всмотреться в его лицо.

– Не прикасайтесь к ним, – предупредил Билл.

– Они, – сказал Мордехай, и я вновь кивнул.

Билл опустил простыню, я прикрыл глаза и мысленно прочел краткую молитву о спасении невинных душ. «Ты не должен допустить, чтобы это повторилось», – ответил мне Господь.

В соседней комнате Билл достал со стеллажа две проволочные корзины со скромным имуществом погибших. Он вывалил содержимое на стол, и мы принялись составлять опись. Грязная, до дыр протертая одежда, из которой самой ценной вещью была моя джинсовая куртка. Три одеяла, сумочка, пакетик ванильных вафель, нераспечатанная жестянка с пивом, несколько сигарет, два презерватива и долларов двадцать денег: мятые купюры и мелочь.

– Машина находится на городской стоянке, – сообщил Билл. – В ней полно всякого хлама.

– О ней позаботятся, – сказал Мордехай.

Подписав необходимые бумаги, мы забрали пожитки семейства Бертон и вышли.

– Что будем делать с вещами? – спросил я.

– Отвезем бабке. Не хочешь взять куртку?

– Нет.

Помещением для прощания с усопшими ведал знакомый Мордехаю священник. Особой приязни к святому отцу Грин не испытывал, поскольку к бедам бродяг тот относился довольно прохладно. Но в данном случае Мордехай сдержался.

Мы вышли из машины напротив церкви, стоявшей на Джорджия-авеню неподалеку от Университета Говарда, в квартале, где почти не было видно домов с забитыми окнами.

– Будет лучше, если ты подождешь в машине, – сказал Мордехай. – Это облегчит мне переговоры.

Оставаться одному не хотелось, но теперь я во всем полагался на его слово.

– Хорошо. – Я тоскливо оглянулся.

– Ничего с тобой не случится, – посулил Мордехай и направился к храму.

Я заперся. Через несколько минут напряжение спало, вернулась способность рассуждать здраво. Бросив меня одного, Мордехай руководствовался интересами дела. Присутствие постороннего человека было ни к чему: кто я такой и с чего вдруг принимаю столь живое участие в судьбе этих бездомных? Цена похорон сразу взлетит.

Я смотрел, как мимо машины, пряча лицо от порывов ледяного ветра, движутся люди. Вот прошла мать с двумя детьми, разодетыми в пух и прах и держащимися за руки.

Где были они прошлой ночью, когда Онтарио сидел в холодной машине, вдыхая ничем не пахнущую окись углерода? Где были все мы?

Мир вокруг меня рушился, терял смысл. Менее чем за неделю шесть трупов – к такому потрясению я оказался не готов. Я – молодой человек, белый, получивший прекрасное образование, обеспеченный. Впереди – блестящая карьера, богатство и все блага мира, которые оно несет. Да, брак у меня не сложился, ну и что! Разве мало я вижу красивых женщин? Никаких серьезных причин для беспокойства у меня нет.

Я проклинал Мистера, перевернувшего мне жизнь. Я проклинал Мордехая за навязанное чувство вины. И Онтарио – за тупую, ноющую боль в сердце.

Стук в окно заставил меня вздрогнуть. Нервы ни к черту.

Увидев Мордехая, я опустил стекло.

– Он сказал, все сделает. За пятерых – две тысячи.

– Не важно...

Мордехай исчез, однако не прошло и двух минут, как он уже садился за руль.

– Похороны во вторник. Панихида здесь, в церкви. Гробы простые, но вполне приличные. Он обещал и цветы, ну, чтобы все как у людей. Сначала запросил три тысячи, но я намекнул, что подъедет пресса и он попадет на экраны телевизоров, в результате сошлись на двух. Недурственно.

– Спасибо, Мордехай.

– Ты в порядке?

– Нет.

На обратном пути мы большей частью молчали.

У младшего брата Клер, Джеймса, врачи нашли болезнь Ходжкина[8]8
  Лимфогранулематоз – опухоль лимфатических узлов. На ранней стадии легко излечим. Назван по имени Т. Ходжкина, впервые описавшего это заболевание.


[Закрыть] – по данному поводу семья и объявила в Провиденсе большой сбор. Ко мне это не имело отношения. Я слушал рассказ Клер о поездке, о страхах родственников, слезах и молитвах, трогательных попытках успокоить Джеймса и его жену. Бурные проявления чувств в семействе Клер не считались дурным тоном. Я содрогнулся при мысли, что довелось бы мне испытать, попроси Клер поехать вместе с ней. Курс лечения начался, перспективы у больного, по словам врачей, неплохие.

Возвращение позволило Клер расслабиться, излить душу.

Мы сидели у камина с пледами на коленях и потягивали вино в атмосфере почти романтической. К сожалению, собственные переживания мешали мне воспринимать чужие. Тем не менее я старался казаться внимательным: вставлял время от времени подходящее словцо, выражал сочувствие по поводу несчастья, случившегося с бедняжкой Джеймсом.

Не такой я представлял нашу встречу, не к тому готовился.

Я ожидал выяснения отношений, может быть, ссоры. Давно созревший нарыв так или иначе должен был лопнуть, оставалось надеяться, что расстанемся мы как цивилизованные люди.

Клер несколько раз повторила: «Какой у тебя усталый вид». Я чуть было не поблагодарил ее за любезность.

Наконец она выговорилась, и беседа плавно поменяла русло. Я рассказал о походе в приют, об Онтарио и его матери, показал заметку в газете.

Клер была искренне тронута, хотя услышанное сбило ее с толку. За прошедшую неделю я стал другим человеком, и она пока не могла сообразить, лучше или хуже.

Не знал этого и я.

Глава 11

Как все молодые трудоголики, мы с Клер не нуждались в будильнике, тем более по понедельникам, в самом начале новых проблем.

По дороге в офис я преисполнился решимости установить определенную дистанцию между бродягами и собой.

Потерплю на похоронах. Выкрою время для безвозмездной помощи. Продолжу отношения с Мордехаем, даже, вероятно, стану регулярно посещать его офис. Буду заглядывать к мисс Долли, дабы помочь ей накормить голодных. Иногда подброшу им денег. Найду способ собрать средства на нужды приютов. В любом случае смогу принести гораздо больше пользы в качестве источника финансирования, нежели как еще один адвокат.

Проезжая по затемненным улицам, я понял: чтобы расставить все по местам, нужно на определенный срок удлинить свой рабочий день до восемнадцати часов. Меня уже достаточно отвлекли от работы, но ничего, напряженные будни позволят наверстать упущенное. Только дурак хочет спрыгнуть с поезда, который несет его в светлое будущее.

На этот раз я выбрал другой лифт. Мистер отодвинулся в прошлое, я вычеркнул его из памяти. Не повернув головы, прошел мимо конференц-зала в кабинет, бросил пальто и кейс на кресло и отправился за кофе. Перемолвиться с коллегой в холле, поприветствовать знакомого мелкого служащего, вернуться в кабинет, скинуть пиджак и закатать рукава – как приятно вернуться в родные стены!

Сначала я просмотрел «Уолл-стрит джорнэл» – там наверняка не встретишь душераздирающей статьи о смерти очередного бродяги. Потом взял «Вашингтон пост». Под рубрикой «Город» стояла небольшая статья о Лонти Бертон и ее детях, рядом фотография залитой слезами бабушки. Пробежав глазами заметку, я отложил газету. Мне было известно намного больше, чем репортеру, кроме того, я принял твердое решение ни на что не отвлекаться.

Под газетами лежала стандартного размера папка из плотного коричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее тысячи в день. Но на этой не было никаких пометок. Странно. Кто положил ее на стол, на самую середину?

Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из «Вашингтон пост», ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и ксерокопию документа, раскопанного кем-то в компьютерном файле «Дрейк энд Суини». Вверху документа значилось:

ВЫСЕЛЕНИЕ – КОРПОРАЦИЯ «РИВЕР ОУКС/ТАГ».

Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4 значился Девон Харди. А напротив 15-го я увидел: «Лонти Бертон и трое (четверо?) детей».

Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер ее на замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене и смотрел на ксерокопию. Подлинность информации не вызывала у меня сомнений. Да и кому взбредет в голову заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взял копию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил еле заметную карандашную надпись: «Выселение было юридически и морально неоправданным».

Аккуратные печатные буквы. Графологическая экспертиза, вздумай я к ней прибегнуть, не сможет определить писавшего по почерку. Взгляд с трудом различал паутинки соединительных линий: грифель почти не касался бумаги.

Следующий час я провел по-прежнему взаперти, то стоя у окна и наблюдая за восходом солнца, то сидя за столом и неподвижно глядя в одну точку. Фирма между тем просыпалась, из холла доносился оживленный голос Полли. Я щелкнул замком, распахнул дверь и в обычной манере поприветствовал секретаршу.

Утренние часы были, как всегда, расписаны по минутам: встречи, совещания. Меня ждали разговор с Рудольфом и беседы с клиентами. Прошли они на удивление гладко. Рудольф светился от счастья, что удалось вернуть в строй свою надежду и опору.

Тем, кто заговаривал со мной о заложниках, я старался не грубить. С присущей мне выдержкой оставался внешне самим собой, и в итоге у окружающих отпали все сомнения относительно моей способности беззаветно служить любимому делу. Ближе к середине дня позвонил отец, что было весьма необычно. Не помню, когда в последний раз он решился потревожить меня своим звонком прямо в офисе.

Мемфисе, оказывается, идут дожди, и отец, сидя дома, скучает, а от скуки у него с матерью начинаются приступы беспокойства. Я сказал, что Клер чувствует себя нормально, но, дабы подстраховаться, сообщил о болезни Джеймса, с которым родители познакомились на нашей свадьбе. Умело наигранная тревога в моем голосе пришлась отцу по вкусу.

Он был чрезвычайно доволен, что застал сына в офисе. Я на месте, зарабатываю хорошие деньги, а в ближайшем будущем стану зарабатывать гораздо больше. Попросив меня держать его с матерью в курсе событий, отец положил трубку.

Не прошло и получаса, как раздался новый телефонный звонок, на сей раз от Уорнера, брата, бывшего на шесть лет старше меня и успевшего заделаться компаньоном столь же крупной фирмы в Атланте, как и наша в Вашингтоне. Из-за разницы в возрасте мы не были с ним особенно близки, но общение доставляло нам удовольствие. В течение трех лет своего бракоразводного процесса Уорнер еженедельно посвящал меня в личные проблемы и тайны.

Поскольку рабочее время он ценил едва ли не дороже, чем я, наш разговор был весьма лаконичным.

– Говорил с отцом, – поведал брат. – Он мне все рассказал.

– Не сомневаюсь.

– Я понимаю твои чувства. Мы все через это прошли.

Работаешь, не жалея сил, получаешь неплохие деньги, помогаешь обездоленным. Вдруг что-то происходит, начинаешь вспоминать годы учебы, особенно первый курс, когда был полон прекрасных идей и горел желанием спасти человечество. Помнишь?

– Помню. Давно это было.

– М-да. Мне пришло на память одно социологическое исследование, я тогда только-только поступил в колледж.

Половина моих сокурсников написала в опросных листах, что стремится отдать жизнь защите интересов неимущих, а по окончании колледжа оказалось, что все как один пошли Делать деньги. Как это произошло? Не знаю.

– Учеба на юриста делает человека жадным.

– Наверное. У нас есть программа, согласно которой сотрудник фирмы может взять нечто вроде академического отпуска на год, чтобы заняться той самой защитой интересов беднейших слоев общества. Через двенадцать месяцев ты как ни в чем не бывало возвращаешься в строй. А в твоей конторе что-нибудь подобное существует?

Старина Уорнер. Стоит мне только обзавестись проблемой, как у него готово решение, чистенькое и красивое. Год – и я рождаюсь заново. Перебесился – и снова в гарантированно светлое будущее.

– Я слышал, то один, то другой уходит на пару лет в соседнюю сферу и потом возвращается. Но только компаньон – не рядовой сотрудник.

– Однако у тебя особые обстоятельства. Одна психологическая травма чего стоит! Еще чуть-чуть, и тебя убили бы лишь за то, что ты работаешь в этой фирме. Попробую поговорить с друзьями, нажать на кое-кого из ваших, а тебе советую потребовать у них передышки. Возьми год, а потом плюхнешься назад в кресло.

– Может, это и сработает, – согласился я, рассчитывая утихомирить брата. Он всегда считал себя генератором идей, личностью, легко заводился и постоянно ввязывался в споры, особенно с родственниками. – Прости, мне пора.

Он торопился. Мы пообещали друг другу все обсудить позже и дали отбой.

Обедал я с Рудольфом и одним из наших клиентов в роскошном ресторане. Это был так называемый деловой обед, означавший не только воздержание от алкоголя, но и возможность включить потраченное на него время в дневную подбивку. У Рудольфа ставка составляла четыреста долларов в час, моя была скромнее: триста. Следовательно, два часа, пошедшие на утоление голода и беседу, обошлись клиенту в тысячу четыреста баксов. Ресторан перешлет в фирму счет за еду, а наши бухгалтеры возложат на плечи клиента и эти расходы.

Вся вторая половина дня прошла в совещаниях и телефонных разговорах. Только неимоверным усилием воли я охранял на лице маску невозмутимости. Никогда прежде антитрестовское законодательство не казалось мне столь безнадежно запутанным и нудным.

Около пяти чудом выкроилось несколько свободных минут. Я попрощался с Полли и вновь заперся. Положив перед собой таинственную папку, принялся черкать на листе стрелки, поражающие две мишени: «Дрейк энд Суини» и «Ривер оукс». Но истинной целью был Брэйден Ченс, компаньон фирмы, занимающийся сделками по недвижимости, с которым я так и не смог найти общего языка.

Я вспомнил молодого человека, слышавшего нашу перебранку по поводу файла и буквально через минуту после того, как я вышел из кабинета, обозвавшего своего шефа дерьмом. У помощника наверняка был доступ к закрытому файлу о выселении бродяг.

Не рискуя быть подслушанным службой безопасности, я по мобильному телефону связался с сидевшим в соседнем кабинете помощником Рудольфа, тот отослал меня к коллеге из другого отдела, и вскоре я узнал, что помощника Ченса зовут Гектор Палма. В фирме он проработал три года, занимается исключительно недвижимостью. Я решил поговорить с ним попозже, вечером, и не здесь.

Позвонил Мордехай. Ему не терпелось выведать мои планы на ужин.

– Угощаю, – услышал я в трубке.

– Супом?

– Брось! – Он рассмеялся. – Нет, в самом деле, я знаю местечко, где подают отличные сандвичи.

Мы договорились встретиться в семь. Клер наверняка вошла в привычный ритм, и теперь для нее не существовало ни времени, ни ужина, ни мужа. На бегу она позвонила мне откуда-то и сообщила, что вернется домой поздно. Ужин на усмотрение каждого. Я не обиделся. В конце концов, этому стилю жизни она научилась у меня.

Мордехай ждал в ресторанчике у Дюпон-сёркл. Возле бара толпились хорошо оплачиваемые госслужащие. Мы устроились в тесноватой выгородке.

– История Лонти Бертон разрастается. – Мордехай сделал хороший глоток пива из кружки.

– Прости, последние двенадцать часов я, можно сказать, пробыл в одиночке и совершенно не представляю, что происходит.

– Похоронами заинтересовалась пресса. Конечно! Четверо детишек вместе с матерью обнаружены мертвыми в машине, всего в полутора километрах от Капитолийского холма. А сенат занят пересмотром программ социальной помощи, в результате чего бездомных станет больше. Представляешь, какую шумиху можно поднять?

– Значит, похороны превратятся в настоящее шоу.

– Вне всякого сомнения. Я опросил десяток активистов и бездомных, все они собираются прийти да еще привести товарищей. Церковь будет просто набита ими. Опять же подъедут репортеры. В шестичасовом выпуске новостей наверняка крупным планом покажут большой гроб и четыре маленьких. Так что перед похоронами будет гонка, а потом демонстрация.

– Может, смерть всколыхнет чью-нибудь совесть.

– Может быть.

Как достаточно опытный юрист, живущий в большом городе, я знал, что обычно приглашение на обед или ужин имеет совершенно конкретную цель. Что-то было на уме у Мордехая, я видел по глазам.

– Как, по-твоему, они оказались на улице? – пустил я пробный шар.

– Не знаю. Думаю, ничего необычного.

Поразмыслив, я решил, что могу рассказать Мордехаю о загадочной папке. Содержимое ее было известно – благодаря моему положению в фирме – только мне. Раскрытие информации о деятельности клиента означало грубейшее нарушение профессиональной этики, чреватое угрозой навсегда потерять работу. Да и подтвердить полученные сведения мне было нечем.

Официант принес салаты.

– После обеда я провел небольшое совещание, – сказал Мордехай. – Присутствовавшие София, Абрахам и ваш покорный слуга пришли к выводу, что нам необходима помощь.

Это меня не удивило.

– Какого рода?

– Нужен еще юрист.

– А я-то думал, на дополнительного сотрудника у вас нет денег.

– В нашем распоряжении имеется небольшой резерв.

Кроме того, мы выработали новую стратегию маркетинга.

Фраза развеселила меня, на что, похоже, Мордехай и рассчитывал. Улыбнулись мы одновременно.

– Человек, способный десять часов в неделю заниматься сбором средств, в итоге получит неплохое вознаграждение.

Снова улыбки.

– С отвращением вынужден признать, – поведал Мордехай, – существование нашей конторы целиком и полностью зависит от того, удастся ли набрать необходимую сумму. Фонд Коэна потихоньку оскудевает. До сих пор мы могли себе позволить роскошь не опускаться до попрошайничества, однако в самое ближайшее время ситуация изменится.

– Что будет входить в обязанности новичка?

– Улица. Ты немного знаком с ней, видел нашу контору. Дыра. София – мегера, Абрахам – невыносимый зануда. От клиентов дурно пахнет, заработок – с гулькин нос.

– То есть?

– Мы в состоянии предложить тебе тридцать тысяч в год, но в течение первых шести месяцев гарантируем только половину.

– Почему?

– Отчетность фонда закрывается тридцатого июня, когда нам сообщают, сколько денег отпущено на новый финансовый год, начинающийся первого июля. Сейчас наш резерв позволяет заплатить тебе за шесть месяцев. Затем мы вчетвером разделим поровну то, что останется после вычета накладных расходов.

– И София с Абрахамом согласны?

– Да. Я произнес перед ними маленькую речь. У тебя неплохие контакты в ассоциации, отличное образование, приятная внешность и все такое. Бог велел тебе заняться сбором средств.

– А если я не захочу?

– В таком случае мы ограничимся двадцатью тысячами в год, потом пятнадцатью, а когда тоненький ручеек из фонда иссякнет, вслед за своими клиентами отправимся на улицу. Бездомные юристы.

– Иными словами, в моих руках будущее адвокатской конторы на Четырнадцатой улице?

– Так мы решили. Мы берем тебя сразу в качестве полноправного компаньона. Пусть «Дрейк энд Суини» попробует нас переплюнуть.

– Весьма польщен.

А сверх того смущен. Передо мной открывалось будущее, на которое я пока не отваживался.

Принесли суп из черной фасоли, и мы заказали по новой кружке пива.

– Как к тебе пришел Абрахам?

– Еврейский мальчик из Бруклина. Приехал в Вашингтон, чтобы устроиться в штат сенатора Мойнихена[9]9
  Дэниэл Патрик Мойнихен – государственный и политический деятель, дипломат, ученый-социолог, сенатор-демократ от штата Нью-Йорк.


[Закрыть]. Провел несколько лет на Капитолийском холме и оказался на улице. Исключительно одаренный юрист. Вместе с бессребрениками из крупных фирм большую часть времени тратит на координацию действий по судебным искам. Сейчас он судится с Бюро переписи населения, хочет заставить их подсчитать общее количество бездомных в стране. А еще Абрахам подал иск в окружную комиссию по среднему образованию, надеясь выбить субсидии для бездомных ребят. Его чисто человеческие качества оставляют желать лучшего, но в подковерной борьбе ему нет равных.

– А София?

– Профессиональный социальный работник. Честолюбие погнало ее в заочную юридическую школу, куда она ходит уже одиннадцать лет. Рассуждает и действует как заправский юрист, особенно когда имеет дело с чиновниками.

Ты еще услышишь, как она раз десять на дню представляется по телефону: «София Мендоса, адвокат».

– Она выполняет и обязанности секретарши?

– О нет. Секретаршам у нас делать нечего. Печатаем сами, бумажки подшиваем сами, кофе варим тоже сами. – Слегка подавшись вперед, Мордехай понизил голос: – Мы давно работаем вместе, Майкл, и каждый обжил маленькую нишу. Честно говоря, нам нужна струя свежего воздуха, нужно новое лицо, новые идеи.

– Уж больно заманчив предложенный оклад, – сказал я с жалкими потугами на юмор.

Мордехай улыбнулся:

– Ты идешь к нам не ради денег. Ты идешь к нам по зову души.

Почти всю ночь душа моя не давала мне покоя. Достаточно ли у меня мужества, чтобы уйти из фирмы? Насколько я искренен в намерении всерьез заняться работой, за которую так мало платят? Ведь мне предстоит распрощаться воистину с миллионами.

Все, о чем я мечтал, лопнет, как мыльный пузырь.

Однако вовремя.

Руины семейной жизни окропят брызги лопнувшей карьеры.