Текст книги "Чаша кавалера"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Конгрессмен Харви уже собирался машинально произнести «Благодарю за внимание», когда в его мозг проникли слова, которые он слышал или думал, что слышал, только что.

– Джинни, – осведомился он, – что ты сейчас сказала?

Глава 9

Ситуация достигла такого накала, что все встали, за исключением Г. М., а некоторые даже ощетинились. Только Вирджиния выглядела невинной, как цветок, который в таком саду мог побудить к цитате из «Мод».[36]36
  «Мод» – поэма английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).


[Закрыть]

– Сказала что, папа? – отозвалась она.

– Отвечай «да» или «нет». Ты сказала: «К черту среднего человека»?

– Папа, я ведь твоя дочь. Можешь представить меня говорящей такое?

– Искренне надеюсь, что ты этого не говорила, Джинни. Но боюсь, что могла сказать. Хотя это не твоя вина. Все дело в тлетворном британском влиянии. Вот что превратило тебя из прекрасной американской девушки, которую я знал…

– Погодите! – Том Брейс шагнул вперед. – Что вы подразумеваете под тлетворным британским влиянием?

– То, что сказал! И более того, молодой человек…

– Папа! Том! Пожалуйста! – взмолилась Вирджиния, становясь между ними. – Настоящий детектив из Скотленд-Ярда собирается решить нашу проблему, проведя ночь в Дубовой комнате! Иногда я просто не могу понять вас обоих! Почему вы не можете беседовать, как подобает двум благоразумным и сдержанным американцам или англичанам, вместо того чтобы топать ногами и рвать на себе волосы, как пара темпераментных итал… – Вирджиния испуганно оборвала себя на полуслове. – Синьор Равиоли, я очень сожалею!..

Но синьор Равиоли нисколько не выглядел оскорбленным.

– Я сказать вам кое-что, мисс, – радостно произнес он. – Прежде чем пытаться понять других, почему не попытаться понять себя?

– Понять себя?

– Ну да! Вы думать, только итальянцы, французы или испанцы выходить из себя, а англичане и американцы никогда? Ба! Сэр Генри стоить шесть итальянцев!

Том Брейс и Уильям Т. Харви посмотрели друг на друга.

– Том, – заметил последний, – может быть, в словах синьора Равиоли что-то есть.

– Слушайте, сэр, я не имел в виду…

– В то же время, – продолжал конгрессмен Харви, взмахнув рукой, – я утверждаю, что в самом воздухе этой страны есть нечто коварное и разрушительное. Например, нигде в мире вы не найдете более уравновешенного человека, чем я. И все же я ощутил это влияние менее получаса назад, когда сошел с поезда в Грейт-Юборо. Иначе мне бы и в голову не пришло так говорить с леди!

– Говорить с… – Вирджиния склонила голову набок, пристально глядя на отца. – Папа, – очень тихо спросила она, – ты опять намерен спутаться с какой-то бабенкой?

– Вирджиния!

– О боже! Я знаю, чего можно ожидать, когда ты называешь меня Вирджиния!

– С бабенкой! – Конгрессмен Харви являл собой картину оскорбленного достоинства. – Право, Вирджиния, я думал, у тебя больше уважения к твоему бедному старому отцу!

– Но…

– Я расскажу об этом инциденте любому беспристрастному человеку из присутствующих! Где старший инспектор? Где Бенсон?

Два голоса заверили его, что их обладатели не ушли далеко.

– Я просто шел со станции, – продолжал мистер Харви, – к гаражу, где можно взять такси, – и проходил мимо одного из заведений, где не подают спиртное. Кажется, в этой стране их называют отелями для трезвенников. Это место называлось…

– «Синий нос», – подсказал Том.

– Нет-нет, мой мальчик. «Синяя лампа». Я проходил мимо, думая о том, как расправиться с этим старым упырем, который в данный момент корчит такие нахальные рожи, когда из отеля вышла дочь богов, мечта, видение! Я не шучу! Это была величавая блондинка с румяными щеками и розовыми губами…

– Одну минуту, папа! – Глаза Вирджинии больше не были сонными. – Сэр Генри!

– Да, куколка? Поверьте, я не пропустил ни единого слова.

– Я думаю о той женщине, сэр Генри. Не стану говорить, кто это, кроме того, что ее фамилия начинается с буквы «Ч». Скажите, она величавая блондинка с румяными щеками и розовыми губами?

– Угу, – отозвался Г. М.

– О боже!

– О чем вы там шушукаетесь? – спросил озадаченный мистер Харви. – Чья фамилия начинается с буквы «Ч»?

– Не важно, папа. Продолжай.

Вирджинии с самого начала следовало осознать, что ее отец, подобно ее мужу и старшему инспектору Мастерсу, пребывает в душевном расстройстве и не является в полном смысле слова самим собой. Хотя необходимо признать, что Уильям Т. Харви выглядел возвышенной и украшенной версией собственной персоны.

– Не знаю, что на меня нашло, – продолжал конгрессмен Харви, удивленный и в то же время польщенный всеобщим вниманием. – Но я не смог сдержаться. «Мадам, – сказал я, – надеюсь, вы простите эти слова незнакомцу с дурными манерами, но с благими намерениями. Я искал вас всю жизнь!» Она остановилась и удивленно спросила: «Искали меня?» – «Да, – ответил я и добавил (если мой зять засмеется, я сверну ему шею!): – Лицо, которое отправило в плавание тысячу кораблей и сожгло упирающиеся в небо башни Трои!»

Должно быть, женщина сразу поняла, что я говорю искренне, и какой-то момент я мог поклясться, что ей это нравится. Но нет! Все знают, что англичанки холодны как лед! Она тут же закрылась, как устрица, и сказала: «Простите, сэр, но я не увлекаюсь поэзией. Меня интересуют только плоды интеллекта».

Здесь конгрессмен издал стон, как пытаемый на дыбе.

– Лучше бы я оставил все как есть! Я должен был снять шляпу… – отметим, что шляпы на нем не было, – и удалиться. Но нет! Я сказал…

– Да, папа? – поторопила Вирджиния. – Что ты сказал?

– Нет, этого достаточно! Впервые за годы я был по-настоящему серьезен. Но я зазевался, и мяч пролетел мимо. Забудьте об этом!

– Пожалуйста, папа! Что ты сказал?

Мистер Харви был не в силах контролировать свои эмоции.

– «Мадам, – сказал я, – к дьяволу ваш интеллект! Вы самое прекрасное создание, какое я когда-либо видел!»

– И что дальше?

– А ты как думаешь, Джинни? Как могла поступить холодная англичанка? Не то чтобы она была не права, так как мои манеры были ужасающими. Она просто отошла. А когда она обернулась…

– Значит, она обернулась?

– Да, дважды! – простонал мистер Харви, в отчаянии воздевая руки. – Вероятно, хотела снова меня осадить. Будь я в Америке… но я не был там! Я говорил искренне – и сам все испортил.

– Слушай, папа. Я должна сказать тебе кое-что.

– Нет. Джинни, я запрещаю. Если у тебя осталась хоть капля уважения к чувствам твоего бедного старого отца. Ни слова больше. Не знаю, почему я унизил себя, рассказав об этом. Буду вам признателен… – к нему вернулось достоинство, – если вы в дальнейшем воздержитесь от упоминаний об этой истории.

Последовало молчание. Мистер Харви стоял, погруженный в раздумье.

Но синьор Равиоли с трудом удерживался от того, чтобы не внести предложение. Только сердитый взгляд сэра Генри Мерривейла заставлял его молчать.

– В таком случае, Билл, – со вздохом заговорил Г. М., – мы уважим твое желание. Все же жаль, что ты не узнал имя этой женщины. Если она остановилась в «Синей лампе», мы легко…

– Конечно! – подхватил синьор Равиоли. – Это та самая злобная баба, которая хотеть засадить сэра Генри в тюрьма!

– Ради бога, ш-ш!

– Но ведь это она?

– Вы собираетесь заткнуться или нет?

К счастью, Уильям Т. Харви был слишком терзаем муками совести, чтобы прислушиваться. Кроме того, он снова уставился на синьора Равиоли, как будто стараясь что-то вспомнить.

– Прошу прощения, но не видел ли я вас где-то раньше? Подобно многим, я часто хвастаюсь, что никогда не забываю лица. – Конгрессмен Харви слегка усмехнулся. – Но это было не в Англии, а, по-моему, где-то в Питтсбурге или неподалеку от него.

– Вполне возможно, – сразу согласился синьор Равиоли. – Я работать в Питтсбург двадцать – двадцать пять лет назад. Выучить там английский.

Для сэра Генри Мерривейла это было новостью.

– Вы преподавали музыку в Питтсбурге, сынок?

– Не совсем, – ответил il maestro. – Я играть на рояль в музыкальный отдел магазина Джозефа Хорна. Когда меня уволить, в магазине Кауфмана, потом у Кауфмана и Бэра, а потом…

– Но почему вас увольняли? Вы первоклассный учитель, и наш голос мог бы привести нас на оперную сцену, если бы вы захотели.

– Верно. Во всех магазинах это признавать.

– Тогда почему они вас увольняли?

– Говорить, что я петь слишком много итальянских песен и что покупатели хотеть слушать что-то еще, кроме «Санта Лючия» и «О sole mio».[37]37
  О, моё солнце (ит.).


[Закрыть]

– Не помню, чтобы я когда-нибудь бывал в музыкальном отделе какого-нибудь магазина, – промолвил мистер Харви. – Мне кажется, это связано с моей адвокатской практикой. Вы не были моим клиентом? Нет, вижу, что не были. Не важно! Я просто пытался отвлечь мысли от холодной богини, которая навсегда ушла из моей жизни.

– Не посыпай голову пеплом, Билл! Я отвлеку тебя достаточно быстро. Между прочим, как поживает водопроводный бизнес?

– Что-что?

– Ты ведь упустил свое призвание, не став водопроводчиком, верно?

– Ах это! – Мистер Харви пытался говорить беспечно, но в его голосе слышались мрачные нотки. – Забудь. Боюсь, из меня не получился хороший водопроводчик.

Г. М., снова достав портсигар, с любопытством посмотрел на него:

– По крайней мере, ты продемонстрировал достаточный опыт, защищая преступников и вытаскивая их из кутузки даже до того, как они туда попали. Каково твое мнение о проблеме Чаши Кавалера?

– По правде говоря, Генри…

– Например, ты слышал, что сказала твоя дочь минуту назад? Мастерс обещал провести эту ночь в Дубовой комнате Телфорда и выяснить, проделал ли грязную работу предполагаемый призрак, или каким образом кто-то смог войти и выйти из запертой комнаты.

– Да, я понял.

Старший инспектор Мастерс, спрятав записную книжку, покраснел еще сильнее и расправил плечи, как пловец, готовый к прыжку в воду.

– Простите, сэр Генри, но я не припоминаю, чтобы обещал нечто подобное!

– Что?! – воскликнул Том Брейс.

– Вы ужасный врун, мистер Мастерс! – сказала Вирджиния. – Вы дали обещание. Не так ли, Том?

– Конечно, ангел. Старший инспектор сказал, что твой отец – разумный человек, и, будь он здесь, мистер Мастерс обязательно бы это сделал. Он говорил при свидетелях. Теперь твой отец здесь, и ему не удастся отказаться от своих слов.

Возможно, мнение Мастерса о благоразумии Уильяма Т. Харви слегка поколебалось после повествования об инциденте перед отелем для трезвенников на Хай-стрит в Грейт-Юборо.

Леди, о которой шла речь, могла быть только мисс Илейн М. Чизмен, лейбористским членом парламента от Восточного Уистлфилда. Мастерс был вынужден признать про себя одну вещь. Конгрессмен Харви, сам того не зная, обладал техникой, способной нокаутировать любую англичанку, хотя он никогда бы не использовал столь грубый термин. Но что касается благоразумия…

– Я уже говорил тебе, Джинни, – упрекнул дочь мистер Харви. – Я хочу, чтобы ты и Том держались подальше от Дубовой комнаты. Что вам там делать? И какая может быть польза от того, что старший инспектор даже войдет туда, не говоря уже о том, чтобы провести там ночь?

Прежнее мнение Мастерса об отце Вирджинии тотчас же восстановилось.

– Именно это я и говорил им, сэр! Вы повторили мои слова! Значит, вы тоже так считаете?

– Разумеется. Я вообще был против обращения в Скотленд-Ярд.

– И по-вашему, сэр, лорд Брейс сам… э-э…

– Договаривайте! – огрызнулся Том. – Скажите, что я в десять раз безумнее мартовского зайца! Но так как есть маленький шанс, что я не спятил, сдержите ваше обещание, и посмотрим, появится ли призрак снова.

– Какой призрак? – осведомился конгрессмен Харви.

– Не знаю, папа, – сказала Вирджиния. – Говорят, что в Телфорде водятся привидения, но никто не видел призрак сэра Бинга Родона, начиная с XVIII века. Не понимаю, почему вы вообще заговорили о призраках.

– Вот именно, мисс. Как я сказал, – Мастерс коснулся плеча мистера Харви, – я не верю, что лорд Брейс свихнулся, – просто он немного со странностями, как моя тетя. Вам незачем из-за этого беспокоиться, сенатор Харви.

– Да-да! – подбодрил синьор Равиоли. – Он будет в порядке, когда встретить эта дама Илейн Чизмен.

– Чизмен? – переспросил мистер Харви, и некоторые вздрогнули. – Так вот что означает таинственное «Ч»? Илейн – красивое имя, оно всегда мне нравилось. Но Чизмен! – Он усмехнулся. – Что за нелепая английская фамилия!

Теперь вспылил Г. М., ткнув в гостя незажженной сигарой.

– Что касается этой женщины, можешь называть ее как угодно. Но не советую, сынок, смеяться над фамилией. Чизмен – доброе старое суссекское имя. – Г. М. задумчиво прищурился. – Кстати, как и Харви.

Атмосфера вновь изменилась. Уильям Т. Харви напрягся, приподняв верхнюю губу над превосходными зубами.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, сынок. Я просто сказал, что Харви – доброе старое суссекское имя.

– Это гнусная республиканская пропаганда! – взбеленился конгрессмен Харви. – Все мои предки были шотландцами и ирландцами! В моих венах нет ни капли английской крови!

– Ладно, сынок, – успокаивающе произнес Г. М. – Не веди себя как автомобилист, уверяющий, что в его теле нет ни капли алкоголя. Я ничего не имею против твоих предков.

– Предков? Я скажу тебе еще кое-что, Генри. Ни один американский гражданин, если он истинный патриот, не имеет родственников, прибывших в нашу великую страну до 1900 года. Если имеет, то он не настоящий американец и лучше ему об этом помалкивать!

Хотя Вирджиния воздержалась от комментариев, отец обратил внимание на выражение ее лица.

– А если ты думаешь о полковнике Харви из Вирджинии, который участвовал в Войне за независимость, то это выдумка твоей бабушки!

– Папа, тогда почему меня назвали Вирджинией?

– Потому что твоей матери и мне нравилось это имя – вот и все. Многих девочек зовут Вирджиния.

– Но хоть Война за независимость была на самом деле?

– Детский сарказм тебе не к лицу. Запомни одну вещь. Почти никто из англичан не сражался в Войне за независимость на американской стороне. Помимо шотландцев и ирландцев, все сколько-нибудь заметные личности были немцами или поляками.

– Да, были и шотландцы, и ирландцы, и валлийцы. Но, папа, тебе придется провести где-то черту, так как я не поверю в старинное чехословацкое семейство по фамилии Вашингтон. А если говорить об иностранцах, которые помогали американским колонистам, то ты сам утверждал, что наиболее видными среди них были французы.

Казалось, кто-то вонзил в Уильяма Т. Харви то, что десятый виконт вонзил в Колина Мак-Холстера.

– Французы? – завопил он.

– Да! Ты так говорил!

– Легкомысленный, аморальный народ, который умеет только танцевать, пить вино и… еще кое-что. Французы?

– Полагаю, преподавание французского языка тоже следует запретить?

– Tais-toi, ma petite! Ferme ça![38]38
  Замолчи, малышка! Прекрати это! (фр.)


[Закрыть] Да, следует!

– La barbe, papa![39]39
  Надоело, папа! (фр.)


[Закрыть] – И Вирджиния добавила на том же языке: – Вынь жвачку из ушей!

– «Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного ребенка!»[40]40
  Шекспир У. «Король Лир». Пер. Б. Пастернака.


[Закрыть] – процитировал мистер Харви, который, доживя до преклонных лет, разделял бы точку зрения короля Лира. – Вот что получается из молодых людей, читающих книги! Что скажете, старший инспектор?

– Не могу не согласиться с вами, сэр! Так что я никогда не говорил, что проведу ночь в Дубовой комнате…

– Говорили. Я слышал вас, когда Бенсон привел меня… – Мистер Харви оборвал фразу, но слишком поздно.

– Ага! – воскликнул Том. Подобрав плетеный стул, он взмахнул им над головой. – Вот вы и попались, старший инспектор!

– Том, – с отчаянием произнес мистер Харви, – я клянусь тебе, что прочитал почти все истории о запертой комнате, какие были когда-либо написаны. Впрочем, ты тоже. Поэтому объясни мне, каким образом…

– Сколько раз я должен повторять, что понятия не имею? – Том со стуком опустил стул. – Может быть, через окна…

– Оставь в покое окна, мой мальчик. Они ведь не подъемные.

– Знаю. Как-никак, я там живу!

– Каждое окно открывается как маленькая дверь. С правой стороны в раму вставлен стальной стержень. Когда ты поворачиваешь ручку изнутри, стержень входит в гнездо в подоконнике. Никто не мог поколдовать над этим устройством, оставив его запертым изнутри. Что касается двери, – продолжал мистер Харви, вновь обретая красноречие, – мы все слышали о трюках, с помощью которых можно, стоя снаружи, запереть дверь на внутренний засов. Но на той двери два засова – один сверху, другой снизу! А сама дверь так туго прилегает к косяку, что царапает пол при повороте. Помимо того что оба засова тугие, как и ручки на окнах, к ним нельзя подобраться. Они…

Том поднял руку таким властным жестом, что даже его тесть сделал паузу.

– Старший инспектор, вы намерены выполнить свое обещание? Отвечайте – да или нет!

– Хорошо, милорд, – помолчав, отозвался Мастерс. – Если это поможет вам чувствовать себя счастливее, я это сделаю. Но ничего не произойдет и не может произойти.

Что касается невероятных событий в ночь с пятницы на субботу, мы нуждаемся лишь в паре мимолетных взглядов на происшедшее до того времени, когда в половине четвертого ночи в спальне сэра Генри Мерривейла в Крэнли-Корт зазвонил телефон.

Глава 10

Птица или самолет, парящие над спящим Суссексом незадолго до полуночи, могли бы сообщить, что все хорошо. Но мирный облик сельской местности был обманчив.

Силуэты высоких труб Телфорд-Олд-Холла темнели на фоне бледного летнего неба с полной, на три четверти, луной. Лунный свет превращал несоответствие георгианского северного крыла фасада длинного здания из дерева, покрытого некогда белой штукатуркой, более старому южному, времен королевы Анны, в стройную симметрию.

Без десяти минут двенадцать во всем Телфорде свет горел лишь в одной из комнат нижнего этажа, отбрасывая сквозь два освинцованных окна, выходящих на запад, бледное сияние на траву и почтенный старый дуб. В самой комнате сидел на неудобном стуле старший инспектор Мастерс, предпринимая героические усилия, чтобы не заснуть.

Позади Телфорд-Олд-Холла были только лужайки и деревья. Но со стороны южного крыла находился большой сад. В отличие от бескомпромиссного елизаветинского стиля сада в Крэнли-Корт это был голландский сад, разбитый по строгому геометрическому плану, который ввел в Англии неприятный, угрюмый субъект по имени Вильгельм Оранский.

И в этом саду что-то шевелилось.

Высокий худощавый мужчина с напряженным бледным лицом внезапно поднялся из-за клумбы с тюльпанами, в темноте лишенными цвета. Если бы кто-нибудь видел его – чего не происходило, – он бы подумал, что человек притаился на корточках, размышляя, хватит ли ему духу пробраться в дом.

Незнакомец в темной одежде стоял и прислушивался. Мы не встречали этого человека прежде, поэтому скажем, что он был средних лет, с продолговатым, умным и отнюдь не отталкивающим лицом, чье выражение в определенные моменты могло становиться хитрым.

Мужчина не слышал ни звука, кроме, возможно, редкого ночного шороха. От покрытых росой травы и цветов исходил пьянящий аромат.

Высокий человек явно колебался. Его взгляд скользнул направо, к передним лужайкам Телфорда, которые отделяла от дороги ограда с железными остриями. Мелькнувший вдалеке блуждающий огонек заставил ночного наблюдателя снова присесть за клумбу.

Но ему было незачем это делать.

Слабый огонек исходил всего лишь от велосипедной фары констебля Фредерика Джона Хоршема, который неторопливо ехал по дороге, ведущей из Черритона через Грейт-Юборо, мимо Крэнли-Корт, к месту назначения в деревне Голивог.

Величавая осанка констебля Хоршема, даже едущего в одиночестве на велосипеде по пустынной дороге без десяти минут полночь, заставила бы патрульных Столичной полиции выглядеть во время обхода небрежно и даже легкомысленно.

Спина констебля Хоршема была прямой, как у часового снаружи королевского дворца. Казалось, он не ехал на велосипеде, а восседал в паланкине, как император. Он даже не шевельнулся, «проследовав», выражаясь официальным языком, еще полторы мили в сторону Хай-стрит в Грейт-Юборо.

Но было ошибкой полагать, будто констебль не является обычным человеческим существом. Он пробыл на дежурстве весь день и хотел спать, но тем не менее ехал в дом своей племянницы Энни – жены Берта Стивенса, одного из двух водопроводчиков, выполняющих длительную работу в Телфорд-Олд-Холле, – так как Энни до утра должна была родить первого ребенка.

Констебль не рассчитывал вернуться домой этой ночью и смирился с неизбежным.

Хай-стрит также была пустой и безмолвной. Но, как ни странно, в двух окнах спальни на втором этаже отеля для трезвенников «Синяя лампа» горел слабый свет.

Проезжая по Хай-стрит с медлительной торжественностью огромного галеона, констебль посмотрел наверх. Он не удивился при виде силуэта женской фигуры в одном из освещенных окон; особа, казалось, глазела на луну.

Впрочем, констебль Хоршем не был удивлен только потому, что, как утверждали его друзья, ничто на свете не могло его удивить, а тем более вывести из несокрушимого равновесия. За весь опыт своей работы он еще ни разу не видел, чтобы у кого-то из постояльцев «Синей лампы» горел свет в двенадцать ночи. С другой стороны, эти постояльцы никогда не доставляли хлопот полиции.

Потому констебль поехал дальше. Но более внимательное обследование того, что он видел лишь мельком, изрядно удивило бы любого друга мисс Илейн М. Чизмен.

Тем вечером, после скудного и малоаппетитного обеда, Илейн Чизмен поднялась в свою маленькую целомудренную комнатку, где сделала несколько записей на основании показаний, собранных в деревне. Мисс Чизмен жестоко страдала, хотя не от физических травм, но от унижения, причиненного падением через люк в сцене театра «Мажестик». Было невозможно не сочувствовать ей и не разделять ее гнев по адресу некоего старого грешника.

Покончив с записями, мисс Чизмен увидела, что остается еще час до отхода ко сну в десять. Поэтому она начала читать новую книгу под названием «Наш долг перед государством», опубликованную не под истинным именем автора, а под латинским псевдонимом типа Senatus Populusque Romanus[41]41
  Сенат римского народа (лат.).


[Закрыть] или чего-то в этом роде.

Но «Наш долг перед государством» странным образом не мог завладеть ее вниманием. Отложив его в сторону, Илейн погрузилась в раздумье. Не следует думать, что этой хорошенькой женщине с густыми золотистыми волосами и прекрасной фигурой были полностью недоступны лирические эмоции. Хотя она не была официально помолвлена, но уже несколько лет между ней и профессором Хируордом Уэйком, преподававшим экономику в Хайгейтском университете, существовало нечто вроде молчаливого уговора.

Было бы слишком сентиментальным носить с собой фотографию профессора Уэйка в рамке. Но в сумочке Илейн Чизмен лежал неплохой его снимок. Она достала его и задумалась. Профессора Уэйка никак нельзя было назвать некрасивым – его лицо, безусловно, выигрывало в сравнении с почти уродливой физиономией конгрессмена Харви. И все же Илейн как будто не находила особого утешения в фотографии.

Так как мы не можем знать мысли ни одного персонажа этого повествования, за исключением старшего инспектора Мастерса, предмет ее медитаций должен остаться неописанным. Но Илейн выглядела беспокойной и огорченной. Она размышляла так долго, что вздрогнула, посмотрев на часы.

Но даже тогда выяснилось, что Илейн не склонна ложиться спать. Издав то, что по отношению к кому-либо другому можно было бы назвать глубоким вздохом, она подошла к окну и остановилась там, вдыхая запахи летней ночи и глядя на луну над Суссексом.

С улицы донесся треск, и Илейн снова вздрогнула. Но звук был еле слышным – лишь благодаря тишине он казался резким, как поворот орудия пытки в чьей-то совести. Это было щелканье педалей велосипеда, когда величавый полисмен – еще одно напоминание о законе и совести – проезжал в тени фасадов старых домов.

Констебль Фредерик Джон Хоршем, в свою очередь, едва заметил Илейн. Проехав еще три мили, он оказался у высокой ограды Крэнли-Корт.

До сих пор продвижение констебля Хоршема было неторопливым и величавым. Однако, проезжая мимо ворот этого исторического особняка, он словно получил внезапный удар в спину.

Его правая нога соскользнула с педали, тело вздрогнуло, и он едва не перелетел через руль в канаву, но, спасшись чудом, спешился и посмотрел в сторону Крэнли-Корт.

Кирпичный фасад здания находился в полной темноте. Тем не менее оттуда доносилось пение, больше похожее на свирепый рев:

 
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
Йо-хо-хо и бутылка рому!
Пей, и дьявол доведет до конца…
 

И вновь с нечеловеческой яростью и жаждой крови прозвучало жуткое прославление грога.

Констебль Хоршем нахмурился. Последние месяцы о владельце Крэнли-Корт циркулировали странные слухи. Разумеется, звуки были кошмарными, но юридически они не являлись нарушением общественного порядка, так как никто, кроме полисмена, не мог их слышать.

– Это всего лишь сэр Генри, – обратился вслух констебль Хоршем к ночному воздуху. – Так что все в порядке.

Взобравшись на велосипед, достойный представитель полиции графства Суссекс отправился дальше, преследуемый жутким ревом.

Пение не прекращалось почти до часу ночи. В последовавшей затем блаженной тишине где-то далеко-далеко отбивали время часы Черритона, которым отвечал звон церковных часов Грейт-Юборо.

В половине четвертого, когда луна уже скрылась, и черное небо едва заметно начинало сереть, возвещая о приближении рассвета, в темной спальне Крэнли-Холла зазвонил телефон. Он продолжал звонить секунд двадцать, когда древняя кровать с пологом на четырех столбиках наконец заскрипела, послышалось несколько хриплых ругательств, и чья-то рука нашарила кнопку настольной лампы, осветившей взбешенного сэра Генри Мерривейла в пижаме с красно-золотыми вертикальными полосками. Надев очки, он позволил телефону звонить еще несколько секунд, прежде чем поднял трубку, в которой послышался взволнованный голос Вирджинии Брейс:

– Простите, что беспокою вас, сэр Генри, но здесь произошло нечто ужасное! Не могли бы вы как можно скорее приехать в Телфорд?

Людоедское выражение лица Г. М. слегка смягчилось.

– Полегче, куколка моя. Надеюсь, вы не хотите сказать, что кого-то убили?

– Убили? Нет, но…

– Господи, и вы разбудили меня в такой час только для того, чтобы сообщить нечто нечленораздельное?

– Вы не понимаете! Это началось сразу после обеда, когда мистер Мастерс сказал, что видел фальшивомонетчика среди тюльпанов. Правда, это оказался Дженнингс – по крайней мере, так сказал мистер Мастерс – и потом он исчез.

Даже самые кроткие из нас, будучи разбуженными в половине четвертого ночи, едва ли были бы восприимчивы к подобной информации.

– Погодите, куколка! О чем вы говорите?

– После обеда Том, папа и мистер Мастерс пошли прогуляться в голландском саду с южной стороны Телфорда. Они курили сигары. Внезапно мистер Мастерс вскрикнул и побежал по одной из дорожек, но никого не обнаружил. Когда он вернулся…

– Угу? Не останавливайтесь!

– Они спросили, что случилось. Мистер Мастерс сказал, что видел знаменитого специалиста по подлогам, который в состоянии подделать любой английский банкнот и любую подпись так, что их не отличишь от оригинала. Фальшивомонетчик смотрел на него из-за тюльпанов при свете луны.

Боюсь, сэр Генри, Том повел себя не слишком вежливо. «Вы уверены, старший инспектор, – осведомился он, – что не унаследовали никаких причуд вашей тетушки?» Но папа спросил, как выглядит этот мошенник. «Его зовут Прентис Торн, – начал мистер Мастерс. – Возраст – сорок восемь лет. Рост – шесть футов, полдюйма…» И он продолжал перечислять все измерения Бертильона,[42]42
  Бертильон, Альфонс (1853–1914) – французский криминалист, основатель системы приемов судебной идентификации.


[Закрыть] или как их теперь называют.

Это означало, что Прентис Торн, фигурирующий также под четырьмя вымышленными именами, – высокий худощавый мужчина с темными волосами, карими глазами, высоким лбом, длинным носом и маленьким шрамом с правой стороны подбородка. «Но ведь это описание Дженнингса! – воскликнул Том. – Вы не видели его, потому что он все еще лежит в своей комнате с зубной болью. Этот человек не может быть нашим дворецким!» Тогда мистер Мастерс сказал: «Ох уж эти дворецкие!» – и все началось заново.

Но Г. М. выглядел вполне серьезным.

– Когда речь идет о профессиональных мошенниках, куколка, – заговорил он куда более спокойно, прислонившись спиной к передней доске кровати, – можете доверять Мастерсу. Если он скажет, что настоятель Кентерберийского собора в действительности отравитель Рыжий Джо, я поверю ему на слово. Это его работа, и он знает ее от корки до корки. Продолжайте.

– Они начали спорить и наконец поднялись в спальню Дженнингса. Но его там не оказалось. Он исчез и больше не вернулся. По крайней мере, мы не можем его найти.

– Так! – пробормотал Г. М., как будто эти новости его не удивили.

– Вы ожидали этого, сэр Генри?

– Ну, как я говорил Мастерсу, есть несколько странных и привлекательных моментов в том, что я слышал сегодня. Внезапно этого Дженнингса скрутила зубная боль – причем такая, которая вынудила его оставаться в своей комнате. Когда она началась? Как только он услышал по телефону, что вы возвращаетесь в Телфорд с копом из Скотленд-Ярда.

– Мне это не приходило в голову, – промолвила Вирджиния.

– Более того, ваш муж выпил большую чашку черного кофе, прежде чем уселся сторожить Чашу Кавалера в среду ночью. Но он заснул. Кто подал ему кофе? Вы говорили, что это был Дженнингс. Так что, куколка моя, если вы отнесетесь к этому серьезно…

– По-вашему, я этого не делаю? – перебила Вирджиния. – Вы все еще не понимаете! Я звоню вам, сэр Генри, потому что это случилось снова!

Г. М. открыл рот, но закрыл его, не произнеся ни слова.

– Чаша Кавалера! – объяснила Вирджиния. – С одиннадцати часов мистер Мастерс находился в Дубовой комнате с запертыми изнутри дверью и окнами. Чаша была заперта в сейфе, как и раньше. Но он заснул. Кто-то вошел, вынул чашу и поставил ее перед мистером Мастерсом там же, где она стояла перед Томом. А дверь и окна оставались запертыми изнутри!

Снова наступило молчание.

Взгляд Г. М. скользнул по комнате. Помимо круга света, отбрасываемого лампой у кровати, в спальне было темно – только за открытыми окнами небо стало серым. Птицы еще не проснулись. Было холодно, но на лбу сэра Генри Мерривейла выступил пот.

– В каком-то смысле это скверно, – заметил он, прочистив горло.

– Скверно? – воскликнула Вирджиния. – Да это просто чудесно! Неужели вы не понимаете? Это доказывает без всяких сомнений, что Том не безумен! Он не ходит во сне, а в комнату проник кто-то еще!

– Угу, – задумчиво произнес Г. М. – Да, полагаю, так оно и было.

– Но мне нужна помощь. Я просто не в состоянии справиться с Томом, папой и мистером Мастерсом. Не знаю, кто из них хуже! Мы должны выяснить, каким образом кто-то входит и выходит из Дубовой комнаты! Мистер Мастерс…

– Кстати, где Мастерс? Почему он не говорит со мной?

– Мистер Мастерс не может говорить с вами, сэр Генри. Он в постели.