Текст книги "Тень убийства"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 6
Повесившийся самоубийца

Туман на улице рассеялся, фонари окружали плясавшие яркие нимбы. Пэлл-Мэлл совсем опустела в пронзительном холоде. Вдали на Пикадилли со скрипом пронеслась машина. На углу я поймал проезжавшее такси, нырнул в темноту на заднее сиденье, и мы поехали вверх по Сент-Джеймс-стрит. Джек Кетч, палач, вручил визитную карточку: я считал это самой блестящей деталью творившегося вокруг безумия. Он совсем близко крался в темноте за нами… а может быть, и за Шэрон? В глухой лондонской ночи визгливо пели колеса автомобиля, в темном салоне машины вставали воспоминания, ворочались в душе, причиняя болезненные, но радостные страдания. Такси летело в бледных огнях Пикадилли с резкими гудками в таком же резком холоде. Беркли-стрит, тихий Мэйфер… В Барли на Сене в том апреле стояли белые домики, тянулись белые дороги, по ним скрипели повозки; испытующе поглядывая по сторонам, как колледжские профессора, шествовала достойная процессия гусей… Я мысленно услышал их гогот. На сонных улицах с густыми деревьями, залитыми солнцем, пахло соломой, навозом. Глухо пела река… Я вспоминал крошечный постоялый двор в Барли на Сене с красно-белыми занавесками, шелестевшими на речном ветерке. Шэрон их ловила… Ее глаза, руки, дымок коптившей в сумерках масляной лампы… Страдания, шепот, борьба, перебранки, слишком частая выпивка – все романтично смешивалось под проказливой весенней луной. Я теперь с изумлением понял, что мне нужна Шэрон. Такси свернуло налево через Беркли-сквер. Слегка поблуждав в темном холоде, я нашел дом на чистенькой улице. Такси со скрипом умчалось. Открылась огромная дверь в темный вестибюль, в глубине которого горела приглушенная лампа. Дверь открыла Шэрон. Она казалась еще меньше прежнего. Слабый свет падал на белые плечи, на темно-золотистые волосы с тоненьким белым пробором посередине, но лицо оставалось в тени. Она шагнула на свет, и я задохнулся, видя легкую улыбку, вопросительный взгляд… Услышал собственный голос, бормотавший, по нашему обыкновению, какие-то бессвязные высокомерные фразы, но в душе вскипал гнев, ибо в холле был кто-то еще. Мужчина. Проклятье! Ведь это наша первая встреча! Мужчина. Ну конечно. Видно, она не привыкла спать в одиночестве. Она протянула мне руку. Я на секунду коснулся ее, и что-то в душе моей щелкнуло, встало на место, с которого больше не стронется.

– Джефф, – сказала она, – это доктор Пилгрим. Доктор Пилгрим – мистер Марл.

Я испустил глубокий вздох, и мужчина отчетливо встал перед моими глазами. Высокий, худой, но огромный и сильный. Он мне инстинктивно понравился. Лицо квадратное, умное, добродушное, с тяжелой, мощной челюстью, обезображенное какой-то перенесенной болезнью, озаренное насмешливыми снисходительными зелеными, кошачьими глазами под густыми бровями. Ему было лет пятьдесят, но седина не тронула густых черных волос, а улыбаясь, как в данный момент, он выглядел на двадцать лет моложе. Могучие плечи загородили свет…

– Рад познакомиться, доктор, – сказал я. Пилгрим! Пилгрим! Знакомая фамилия… – Вы, случайно, не тот доктор Пилгрим, – уточнил я, – что живет в клубе «Бримстон»?

Он с удивлением посмотрел на меня:

– Тот самый, мистер Марл. Боже мой! Я про подобные вещи в книжках читал, только никогда не думал, что они удаются детективам на практике. Позвольте полюбопытствовать…

И вопросительно улыбнулся, а я застонал, поймав через его плечо взгляд Шэрон. Она лихорадочно гримасничала, прижав палец к губам. Эта юная леди постоянно меня поражала своими способностями, о которых не подозревали даже ближайшие мои друзья. Видно, мне сейчас была уготована роль детектива, причем, зная смелый размах ее фантазии, главного европейского следователя-криминалиста.

– Гм! – промычал я.

– …вы догадались об этом по грязи на моих ботинках, по потерянной запонке или чему-то подобному? – спросил Пилгрим.

Я презрительно махнул рукой:

– Фактически, все очень просто. Я сам остановился в клубе и мельком слышал вашу фамилию.

– А! – сморщил он лоб. – Ну, я рад, что это установлено не дедуктивным методом. Не совсем приятно иметь дело с такими людьми… – Доктор оглянулся на Шэрон, одетый в пальто, слегка приподнял шляпу. – Думаю, я сделал все возможное, мисс Грей, – сказал он. – Она сильно испугана, но ей, собственно, нужен просто хороший глоток бренди. На всякий случай завтра загляну. Разумеется, она может вернуться домой. А пока доброй ночи.

– Я вам бесконечно признательна, доктор, – поблагодарила его Шэрон. – Не знаю, что б я без вас делала…

Призвав на помощь все свое актерское мастерство, я старался изобразить детектива. Шэрон потом заметила, что я смахивал на херувима с зубной болью.

– Можно узнать, что стряслось? – солидно вставил я.

Пилгрим принял серьезный вид.

– Мисс Лаверн живет в соседнем доме, – начал он с задумчивым выражением зеленых глаз. – Много вам рассказать не смогу. Я играл в бридж с друзьями на Гросвенор-сквер, мы довольно поздно разошлись. Примерно полчаса назад я шел по Маунт-стрит, дверь соседнего дома распахнулась, оттуда с криком выбежала женщина и упала. Мне сперва показалось, будто она ударилась о фонарный столб и лишилась сознания, а потом выяснилось, что это просто обморок. С ней была мисс Грей; наверно, она вам подробно расскажет, что там стряслось. Мисс Грей предложила принести ее сюда, она уже очнулась. Вот, пожалуй, и все. – Доктор надел шляпу. Уголки губ поднялись в легкой улыбке, он, прищурившись, смотрел на нас. – Доброй ночи, мисс Грей. Всего хорошего, мистер Марл. Надеюсь, вы мне расскажете о дедукции. Как вам уже известно, я живу в «Бримстоне».

Дверь закрылась. Я посмотрел на Шэрон и зарычал:

– Гр-р-р-р! Быстро гони из дома эту женщину. Я хочу с тобой поговорить.

Потом мы обменивались отрывочными замечаниями, вдохновленными чертом; стояли, чужие друг другу. Я сотни раз представлял нашу встречу в сияющих красках, но почему-то знал, что в действительности все будет именно так – равнодушно, сумбурно и нехорошо. Мы так старательно избегали сантиментов, что оба чувствовали себя беспомощно. И поэтому злились. Глаза ее чего-то искали, ошеломляюще ярко горели, прелестные мятежные губы были плотно сжаты. Сплошная неразбериха.

– Пойдем взглянем на пациентку, – предложил я.

– Отлично. Она наверху.

Мы пошли по огромному коридору, увешанному портретами прославленных предков, пыльному, душному. На фоне стенных дубовых панелей стояла ужасная светлая угловатая мебель. Наверно, мы оба себя чувствовали совсем крошечными. Начали подниматься по широкой лестнице – необъятной, громадной, застланной ковром; по такой лестнице только гробы носить. Если бы не повороты, можно было бы без опаски спускать их по перилам. Внизу, в бездне, глухо горела лампа, на нас веял сквозняк. Почти наверху Шэрон остановилась. Помню белизну ее лица, глубокий блеск глаз, окруженных черными ресницами. Над ее головой висел длинный темный портрет какого-то кружевного развратного джентльмена. Она напоминала боявшегося темноты ребенка, перепуганного под громоздившимся портретом.

– Я хотела тебе рассказать, – начала она, – почему все так вышло…

Голос тихий, холодный, неубедительный.

– Все время думаю… – продолжала она, сдвинув брови. – Знаешь, почему я с тобой постоянно боролась, скандалила, проявляла подозрительность, вела себя чудовищно? Знаешь? – требовала она ответа.

– Да, – тихо ответил я.

– Нет. Ничего ты не знаешь. Ты думал, будто я не желаю любви… Нет! Я в этом когда-нибудь сомневалась? А ты? Если скажешь «да», значит, ты гнусный лжец.

Она отвела от меня горящий взгляд и слепо побрела наверх, в глубокую тень. Мы оба были смущены, озадачены, напряжены. Она стукнула кулаками в стену.

– Мы что-то потеряли в своем безумном мире, и все прочие тоже. Встречались забавные люди, в Ницце, в Канне, в Довиле, повсюду. Черствые, сильные, лощеные, хихикавшие, ненавистные мне – они тоже что-то упустили. Все наше поколение. Какую-то мелочь. Ты поймешь, что я имею в виду, после разговора с Колетт, – добавила она. – Пойдем наверх.

– Как ты с ней познакомилась?

– Я давно ее знаю. Сегодня тебе в клуб звонила, там сказали, ты в театр пошел. Колетт увидела у меня свет, попросила зайти, знаешь, была расстроена, а потом… Боже мой, какой ужас! Одно за другим! Без конца сплошные поганые неприятности! – выпалила она, стиснув руки. – Почему именно я всегда вляпываюсь в подобные происшествия?

– Ты тут совсем одна?

– Да. Окно взломала и влезла. Если мой старик узнает…

Мрачная задумчивость под темным портретом, на ветреных высотах ада, была мимолетной. Открыв дверь в маленькую гостиную, выходившую окнами на Маунт-стрит, в целости и сохранности вернулась веселая грациозная Шэрон.

– Долго вас не было, милочка, – проворковал женский голос.

В глубоком кресле с наголовниками перед камином, единственным источником света в комнате, сидела Колетт Лаверн. Голос ровный, окрашенный французским акцентом, с четкими согласными; каждое слово как бы звучало отдельной фразой. Когда мы вошли, она только чуть голову повернула. Дрова в камине шипели, дымились светло-голубоватым дымком, бросая причудливые блики света на медную подставку, на лицо женщины. Она сидела очень прямо между наголовниками кресла, кутаясь в синий золоченый халат, принадлежавший, видимо, Шэрон, слишком маленький для нее. Лицо холодное, безупречное, раздраженное, с гладкой, белой, упругой кожей, на фоне которой накрашенные губы казались в кровь разбитыми. Темно-карие, с яркими белками глаза под прямыми бровями, взгляд ледяной, равнодушный, в высшей степени рассудительный. Темно-рыжие волосы скручены на затылке в узел. Я, пожалуй, никогда не видел такой красивой и в то же время столь непривлекательной женщины. Рост высокий, фигура, в данный момент полностью скрытая синим золоченым халатом, полностью отвечала самым греховным мужским представлениям, но сама ее пышность казалась застывшей, железной, непроницаемой, точно так же, как лицо. Снова логика и рассудительность. Даже тени Деловито лежали под крыльями носа, деловито омрачая лицо.

– Значит, вы детектив, – заключила она, твердо подчеркивая согласные. – Боже, какой молодой! – Неожиданно громко расхохоталась, полностью продемонстрировав прекрасные белые зубы. – Не обижайтесь. Сядьте рядом, давайте поговорим.

Похлопала рукой по стоявшему рядом дивану. С виду веселая, но взгляд трезвый, оценивающий; слишком крепко стиснутые зубы выдавали дурной нрав. Она протянула изящную руку, звякая массой серебряных браслетов с бирюзой. Я знал таких женщин, они часто встречаются на Ривьере. Эти ловкие маленькие игроки любят часами сосредоточенно сидеть за столиками, до безумия обожают собачек-пекинесов (которых всегда хочется пнуть), холят их и лелеют; по белым пальмовым променадам разносится их громкий смех. Носят наряды от Пату и сомнительные жемчуга. Соблазнительные, невежественные, умные, суеверные, холодные, как кобры.

Колетт Лаверн отсутствующим тоном обратилась к Шэрон.

– Дорогая, – сказала она, – окажите любезность, налейте мне еще того самого дивного бренди. И сигарету «Абдулла». Я побеседую с милым молодым человеком.

Шэрон застыла с недоуменно-презрительным выражением, но Колетт Лаверн уже забыла про нее. Она мне все определенней не нравилась. Я не собирался ее просвещать. Она приняла меня за детектива, значит, надо изображать детектива, держать все карты в рукаве, вести рискованную игру.

Женщина была испугана. Она смеялась, проявляла деловую сметку, но была чем-то насмерть испугана. И спросила, глядя в камин:

– Вы официально служите в полиции?

– Нет.

– Тогда скажу, я попала в тяжелое положение. В очень тяжелое, но не стала б рассказывать полицейскому. Шэрон утверждает, что вам можно верить.

Она медленно перевела на меня равнодушный взгляд карих глаз. Губы словно шептали проклятия. Взгляд затуманился; она вдруг ударила по ручкам кресла ладонями, и из ее уст под звон браслетов посыпалась металлически четкая ругань в адрес Низама аль-Мулька.

– Знаете, я живу в соседнем доме. Содержит меня египтянин, очень богатый. Понятно? Десять лет назад кое-что произошло. Я молчала, но знала. Низам – его зовут Низам – жил в то время в Париже. Случилось это в ноябре, сразу после окончания войны. У нас была веселая компания. Я с ним тогда еще не жила, но он был очень щедр. Всегда тратит очень много денег, – задумчиво заметила она. – Понимаете, кроме Низама, за мной еще двое ухаживали. Француз де Лаватер, очень милый, однако… – пожала она плечами, – без денег, хромой после ранения. И один англичанин, огромный, высокий, все время смеялся. Во время войны он был летчиком, самолет подбили, его посчитали погибшим, а он попал в парижский госпиталь. Все его называли Кин, не знаю почему, но мне он рассказывал, что его настоящее имя значится в Книге пэров. Он носил прозвище Кин, чтоб семья не узнала, что он остался в живых, и не требовала вернуться домой, – он еще не хотел возвращаться домой.

И опять рассмеялась, показав все зубы.

– Ха! Он все звал меня Бетти, «Бетти, моя девочка», а я отвечала: «Да, я твоя девочка, только, пожалуйста, убери руки». – Она снова широко сердито повела плечами, выпятив нижнюю губу. – Низам, проклятый богом дурак, решил, будто я предпочла ему де Лаватера и Кина. Ха! Будьте уверены, я не такая чертова дура. Но Низаму в голову втемяшилась идиотская мысль! Он купил очень большой дом у Булонского леса… Шестьдесят четыре комнаты. Стал устраивать приемы. И какие приемы! Чего они ему стоили! Сто тысяч франков один оркестр! И балетные танцовщики. Все напивались допьяна. Вечером 17 ноября он устроил какой-то египетский костюмированный бал. Шикарно! Триста тысяч… ну ладно… Я никогда не видела Низама таким потешным и странным. Выглядел просто дико, со змеей на лбу.

Она замолчала, когда Шэрон подошла к камину с графином бренди и серебряным портсигаром, поставила графин на столик у кресла, села рядом со мной на диван.

Я смотрел на желто-голубые языки пламени, шипевшие над дровами, и перед глазами возникали жуткие образы. Змея – Царская диадема, символ фараона! – вполне естественно смотрелась бы на лбу Низама аль-Мулька. Меня будто кто-то по спине ударил: припомнился дневной рассказ Банколена о найденном парижской полицией в лесу теле мужчины в сандалиях и золоченых одеждах египетского вельможи. Он был застрелен в голову…

Колетт Лаверн подняла руку, закуривая сигарету, звякнув сверкающими браслетами. Губы выпустили колечко дыма, проплывшее мимо стеклянных, застывших глаз. Вытянулась, изогнулась, глубже откинулась в кресле, обхватив плечи руками. Лицо холодное, мертвое, настороженное. Темно-карие глаза щурились. Кровавые губы с прилипшим кусочком бумаги от сигареты медленно приоткрылись, обнажив белые зубы.

– Низам читал всякие вещи, которых я не понимаю, – неожиданно сообщила она. – Абсолютно не понимаю… Однажды вечером шел буйный пир. Не могу рассказать, что стряслось. Я искала де Лаватера и Кина и не смогла найти. К утру явился один мой приятель. Его била дрожь, хотя он не был пьян, в отличие от остальных, и не мог никому ничего втолковать, – все в дым пьяные валялись на полу. Он стоял и кричал, что кто-то застрелил де Лаватера, разыскивают Кина.

В тишине треснуло полено.

– В Булонском лесу нашли мертвого де Лаватера. Мертвецки пьяный Кин оказался в своей квартире на авеню Марсо, лежал в постели с револьвером в руке. А Низам улыбался.

Снова пауза. Она потерла руки, сильно затянулась сигаретой.

– Кин, протрезвев, разрыдался. Объяснил, что дрался с де Лаватером на дуэли. Полиция спрашивала, где другой пистолет, потому что оружие было только у Кина. Кин сослался на Низама, который дал им пистолеты, пообещал присутствовать при дуэли и дать сигнал стрелять. Понадеялся, что Низам подтвердит. А Низам только улыбался и пожимал плечами. Объявил все это ложью…

Она скрестила ноги в шелковых чулках, потянулась к графину, налила себе бренди и невозмутимо откинулась в кресле.

Глава 7
Стук в ночи

Потом весело и энергично взмахнула бокалом, высоко вздернув плечо.

– Вам интересно, милочка? – обратилась она к Шэрон, пролив немного бренди на синий халат и сокрушенно надув губы. – Ох, я очень виновата, моя дорогая! Такая красота… Alors, revenons a nos moutons[10].

Шэрон улыбнулась мне через плечо.

– Ах! – вздохнула Колетт. – Как мило!… Девочка-англичанка и великий детектив! Но мы заняты делом. – Челюсть ее вдруг стала жесткой, квадратной. – Как я вам уже сказала, – продолжала она, затягиваясь сигаретой. – Кин был пьян до того, что почти ничего и не помнил. Помнил, что вызвал на дуэль де Лаватера, стрелял в него, но считал, что промахнулся. Помнил, как Низам хлопнул его по спине, сообщил, что де Лаватер застрелен, и велел отправляться домой, так как дело плохо. И все.

– Низам все отрицал. Заявил, что слышал, как Кин грозил де Лаватеру; наверно, просто завел его в Булонский лес и застрелил. Обещал предъявить доказательства, что не выходил из дому весь вечер. Сослался на меня, потому что все прочие были пьяны, и я подтвердила…

– И это была правда?

Она задумчиво взглянула на меня, скривила губы в легкой улыбке, пожала пухлыми плечами:

– Откуда мне знать? Я на него вообще никакого внимания не обращала. А он подарил мне прелестное авто «испано-сюиза», так чего вы от меня хотите?

Колетт Лаверн продемонстрировала столь искреннее недоумение, что я только кивнул:

– Понятно. Продолжайте, пожалуйста.

– Хорошо. Приятно, что вы такой милый мужчина и все понимаете… Ну, Кина судили за убийство, Низам был свидетелем, и я тоже. Кин сказал, плевать ему на приговор, он хочет только доказать, что была дуэль, и он не такой подлец, чтоб стрелять в безоружного человека. Са, c'est rigolo, hem? Ces anglais, ils sont tres, tres droles![11] – Она рассмеялась, выпила, задумалась и опять рассмеялась над очень смешным заявлением. Потом вдруг стала серьезной. – Кина приговорили к пожизненному заключению. Но он не стал его отбывать. Он повесился в камере.

Женщина откинулась на спинку кресла. Где-то далеко в большом доме часы пробили половину третьего.

– Я страшно нервничала, пока все не кончилось, – задумчиво призналась она. – Боялась одного человека, только одного. Вы его не знаете. Некий Банколен. Се chameau, ce sale fils de putain![12] – выругалась она, стиснув руки. – Он все время смеялся, смеялся. Вообще ничему не поверил. Но ушел на войну и к суду не вернулся в Париж, ничего не смог сделать, все кончилось. А потом вдруг пришел, постучал ко мне в дверь, элегантный, в перчатках, в цилиндре, улыбается и говорит: «Добрый день, мадемуазель». А я говорю: «В чем дело? Я вас не знаю!» А он говорит: «Совершенно верно, мадемуазель, – и опять улыбается. – Но, возможно, узнаете. Просто хочу вам сказать, что, возможно, узнаете». И ушел. Я боюсь полицейских. Они не дураки. Каждый раз, как подумаю обратиться в полицию, вспоминаю его… и боюсь. Но вы… вы, дружочек, совсем другое дело.

Слепые божки плетут сеть! Смерть, случайность, безрассудство Шэрон – все привело к тому, чтоб я выслушал рассказ женщины, не желавшей иметь дело с полицией! По чистой случайности я не открыл ей правду. И к чему все это?…

– Вам непонятно, – заключила она, – зачем я все это рассказываю. Слушайте. Уверяю вас, я никогда не знала настоящего имени Кина. Правда. Но его кто-то знает. Кто-то считает меня и Низама виновными в смерти Кина и собирается нас за это убить.

Она смотрела на меня пристально, напряженно, подавшись вперед.

– И кто же? – спросил я.

– Не знаю! Но хочу узнать! Это просто ужасно! Он так и кружит поблизости, я больше не могу!

Мне приходилось вести себя осторожно, не выдавая известных фактов: зловещая картина почти полностью прояснилась, и я с трудом сдержал триумфальное восклицание.

– По-вашему, некий знакомый или друг Кина запланировал изощренную месть?

– Да.

– Но все это случилось десять лет назад. Вы утверждаете, что вас кто-то преследует, – осторожнее! – все это время?

– Нет-нет-нет. Вовсе не десять лет. Только после нашего приезда в Лондон. Несколько месяцев. И в основном Низама преследует. Я его заметила только пару недель назад. И хочу вам рассказать. Наплевать на Низама, дело во мне, понимаете? Пускай он убивает Низама, обо мне есть кому позаботиться. Но если он хочет убить и меня… – Она всплеснула руками.

– Ясно, – сухо заключил я. – А почему вы решили, будто вас преследуют и что это связано с гибелью Кина?

– Ох, Низам точно знает. Он мне почти ничего не рассказывал, вел себя странно. Пришел в ярость. Сказал, что его смерть пришла, он точно знает. – Она подчеркнула слова, стукнув по ручке кресла. В глазах горел суеверный ужас. – Сказал, полиции сообщать бесполезно, и еще говорил что-то странное, я не поняла. Только я вам не про него рассказываю, а про себя. – Она замолчала, собираясь с мыслями, допила свой бокал и поставила. – Низам мне давно говорил, что кто-то его постоянно запугивает, присылает посылки, понятно? А я только смеялась. А потом, боже мой, получила письмо! При себе у меня его нет, оно дома, но я помню, что там было сказано, каждое слово.

Колетт подняла палец и медленно процитировала:

«Дорогая мисс Лаверн! Недавно мне стало известно о вашей причастности к смерти в Париже юноши по имени Дж.Л. Кин. Я не убежден, что вы одна заслуживаете наказания, но, будьте уверены, оно вас настигнет. 17 ноября наступает десятая годовщина со дня его смерти, и, надеюсь, она станет памятным событием и для вас, и для господина аль-Мулька. Искренне ваш…»

Она замолчала, тяжело дыша.

– Кто же подписался? – спросил я.

– Джек Кетч, – ответила женщина.

Теперь тень, которая омрачала наш вечер, сгустилась в полную силу. Я мысленно увидел на спинке кресла Колетт Лаверн белые руки Джека Кетча, лежавшие на стойке телефонного коммутатора клуба «Бримстон».

Она сидела неподвижно в слабом свете камина, стиснув руки.

– Я спросила Низама, кто это такой. Он сказал, что Джек Кетч – символическое прозвище палача… Так звали человека, который в старину вешал в Лондоне осужденных.

– И как вы поступили?

– Ну, сначала… Низам страшно нервничал… хотел, чтобы я помогла ему выяснить, кто за этим стоит. Только je m'en fiche![13] Какое мне дело? Потом, получив письмо, я, естественно, испугалась. И, естественно, согласилась помочь.

Она прикурила новую сигарету от старого окурка.

– Низам сказал, есть у него одна ниточка…

– Какая?

– Не знаю. Понимаете, Кин о себе никогда особенно не рассказывал, но однажды упоминал при Низаме имя какого-то своего друга. Низам его крепко запомнил: Доллингс.

– А!

– Понимаете, Низам задумал выяснить у Доллингса, кто такой Кин. Ведь, если Кин о нем рассказывал, Доллингс его должен знать, правда? А если мы выясним, кто такой Кин, возможно, удастся узнать, кто решил за него отомстить. Только Доллингс оказался ужасно потешным, – неожиданно расхохоталась Колетт со вспыхнувшим от воспоминания взглядом. – Ха! Англичане такие смешные! По-моему, Доллингс просто дурак. Нет-нет, я сейчас расскажу. Низам заморочил ему голову, направил в ночной клуб, где мы с ним познакомились. Он был в стельку пьяный, собрался меня домой провожать. Зачем он мне нужен? Я от него улизнула, такси отослала, он не знал ни моего имени, ни адреса… Мы побоялись прямо спрашивать, знает ли он Кина; вели себя осторожно, чтоб он не догадался, чего нам от него надо, потому что…

– Вы думали, что он и есть Джек Кетч?

Она удивленно взглянула на меня:

– Он? Ха! Да это просто рыба! Нет-нет-нет! Вдобавок, неужели вы думаете, будто я села бы с Джеком Кетчем в такси? Ха! Разве я похожа на идиотку, проклятую богом, дружок? Ха! Нет-нет. Мы просто думали, что он знает Кина, и все. – Она нетерпеливо махнула рукой. – Но он ничего не знает! Я предупреждала Низама. Если Доллингс знал Кина только под вымышленным именем, откуда ему знать настоящее? Откуда ему знать, кто такой на самом деле Кин? Ба! У Кина была целая куча друзей.

– У вас нет какой-нибудь его фотографии?

– Нет.

– И даже на суде не выяснилось, кто он такой?

– Нет. Он сказал: «Если мне суждено умереть, зачем позориться?» И никто ничего не узнал, Кин уничтожил все свои документы. Сказал: «Я просто исчезну».

– Ну а как он выглядел?

– Пф! – тряхнула она головой. – Не знаю. Высокий, волосы темные, глаза серые. Не знаю. Обыкновенный. Вроде вас. А теперь слушайте, что сегодня случилось.

Шэрон, поежившись, встала с дивана, направилась к камину, пошевелила дрова. Поленья вспыхнули, но в комнате было очень холодно. У меня тяжело билось сердце.

– Мистер Марл, Джек Кетч схватил Низама!

Сообщение не вызвало реакции, которую ожидала Колетт Лаверн. Я только кивнул и спросил:

– Откуда вам это известно?

– Низам в начале дня позвонил. Был простужен, взволнован, но обещал вечером заехать, мы вместе пообедаем. Я согласилась, потому что отпустила горничную и кухарку. Он собирался приехать около восьми. Ну, я вечером оделась, приготовилась, а Низам не явился. Я ждала, ждала, его не было. Осталась в доме совсем одна и вдруг думаю: «Боже мой, что-то, наверно, случилось!» Пошла, включила везде свет, каждый раз, услышав машину, выглядывала в окна, открывала дверь, а он не приезжал. Я к нему в клуб позвонила, мне ответили, он час назад вышел. Тогда я подумала, что его схватил Джек Кетч. И за мной придет! Я чуть с ума не сошла! – Губы ее задрожали. Она посмотрела на Шэрон. – Дорогая, где мое платье? Я кое-что в кармане оставила. Поскорее!

– На стуле позади вас, – ответила Шэрон. Женщина встала, оказавшись даже выше, чем я думал. Напрягшиеся мышцы подчеркивали чувственные линии тела, великолепную грудь, бедра под тонким синим халатом, ноги в черных шелковых чулках, натянутых выше колен. Но никакой скованности и неловкости не было в этой высокой фигуре (рядом с которой аль-Мульк казался карликом!), двигавшейся в тени. Я видел, как она что-то вытащила из кармана скомканного платья на стуле; наклонившись, стрельнула на нас глазами, сверкнула кудрявыми рыжими волосами. Потом вернулась в кресло, держа что-то в руке.

– Прошел еще час, тогда я поняла: что-то произошло. Села у окна, заметила проходившего полисмена и была так испугана, что позвала его зайти поговорить, а он не захотел. Просто не захотел! – прорычала она. – Я боялась и выходить, и оставаться дома. Потом разглядела здесь свет, вспомнила, что днем встретила мисс Грей, позвонила и говорю: «Ради бога, дорогая, придите, посидите немного со мной, мне страшно». Она пробовала дозвониться до вас, а вас не было. Мы сидели наверху, выпивали, разговаривали, она мне рассказывала, как вы замечательно вели расследование прошлой весной в Париже…

Я покосился на Шэрон с горевшими щеками, упорно прятавшую глаза.

– Время шло, шло, Низам не появлялся, мисс Грей надо было идти, я ее уговаривала остаться. Потом, через какое-то время, кто-то стукнул в дверь.

При этих словах меня охватила холодная дрожь. Глаза Колетт неотрывно смотрели на меня с отчаянной мольбой.

– Тук-тук-тук, вот так, в парадную дверь. Тук-тук-тук. – Женщина медленно подняла руку, изображая стук. – Я подумала, может, это Низам? Но он всегда в звонок звонит. Сначала боялась спускаться. И попросила Шэрон пойти вместе со мной. Везде горел свет. Я шла по лестнице, едва дыша от страха, а он все стучал… тук-тук-тук. Открываю дверь: никого. Я вгляделась в туман и увидела на ступеньке визитную карточку. Наклонилась поднять, и вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. – Она взмахнула рукой, всхлипнула, широко открыв губы, обнажив крепко стиснутые зубы. – Только ее взяла, рука сзади коснулась моего плеча. Больше я не могла вынести, закричала, побежала, а дальше ничего не помню. Очнулась здесь, на диване, с карточкой в руке.

Колетт Лаверн протянула ее, и я знал, что увижу. В слабом огне камина разглядел зловещую надпись: «Мистер Джек Кетч» – и следы крови с краю. Долгое молчание…

– Никто на вас не нападал? – спросил я.

– Нет. По-моему, это было… предупреждение. Он, наверно, еще не приготовился…

– А кто стукнул вас по плечу?

– Я… никого не видела.

Я оглянулся на Шэрон:

– А ты в тот момент где была?

– Рядом, – ответила Шэрон, с осунувшимся лицом, глядя прямо перед собой. – И тоже никого не видела.

– А потом что было?

– Она упала в обморок под фонарем. Я увидела прохожего, мы оба над ней наклонились, я сказала, врача надо вызвать, а он говорит, что сам врач. Мы ее сюда принесли, она не хочет уходить.

– Вернуться домой? – взвизгнула женщина. – Я, по-вашему, сумасшедшая?

– Успокойтесь, пожалуйста. Когда все это произошло?

– Могу точно сказать, – тяжело дыша, отвечала Колетт, – потому что всегда смотрю на часы. Было пятнадцать минут второго.

Проблема поставлена. Перед нами лежали кусочки, составлявшие прихотливую дьявольскую картину. Я над ней нерешительно призадумался. Банколен не велел ничего говорить. О чем можно спрашивать?

– Я не могла больше этого вынести, – продолжала она, – вспомнила рассказ мисс Грей, попросила ее вам позвонить…

Шэрон неплохо блефует, и я, кстати, тоже…

– Скажите, мистер Марл, как по-вашему, мне угрожает опасность?

– Да.

– Думаете, он схватил Низама?

– Да. – Это я мог с уверенностью сказать. Забавно, до чего легко сидеть с рассудительным, умным видом, когда все уверены в твоей редкостной проницательности. Я почесывал подбородок и хмурился, чувствуя себя президентом Соединенных Штатов. – Мы должны в психологии разобраться, – заявил я, тряхнув головой.

Подобное заявление всегда можно смело высказывать, если не имеешь понятия, что происходит.

– Но что мне делать, я вас спрашиваю?

– Что делать? – повторил я, решительно хлопнул себя по коленям, поднялся, подбирая соответствующие своей роли слова. – Славная небольшая загадка, мисс Лаверн. Мне надо немного подумать. Давайте завтра встретимся. Если не возражаете, я возьму карточку. И хотелось бы взглянуть на полученное вами письмо. Вы вернетесь домой?

– Нет! Здесь, у Шэрон, останусь. Мы закроемся вместе в комнате и возьмем пистолет.

Колетт все трезво продумала, разубеждать ее бесполезно. Мы еще о чем-то поговорили, ни к чему не пришли, так как мне приходилось расспрашивать с большой осторожностью. Несколько раз я испытывал искушение выложить правду, но в тот сонный утренний истерический час это не пошло бы на пользу. А какого можно было б нагнать страху на полную самообладания даму, небрежно упомянув имя Банколена!

– Не знаю, – бормотал я, – потолкую с коллегой. Например, с…

Я уже уходил, оглядываясь на нее из дверей, и спросил в заключение:

– Неужели никому не известно истинное имя Кина?

– Известно, – неожиданно объявила она.

– Что?

Колетт, рассеянно глядя на слабый огонь, подняла голову, и во вспышке пламени я хорошо разглядел ее взгляд. В нем читалось, что она допустила грубую ошибку.