Текст книги "Ньюгейтская невеста"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16Беспорядки в опере

Когда оркестр заиграл увертюру к «Похищению Прозерпины», стараясь смягчить тиранию струнных и пронзительные звуки медных духовых, маркиз и маркиза Даруэнт в темноте ощупью пробрались в ложу 45 третьего яруса.

Снаружи театра «Хеймаркет», более правильно именуемого Королевским театром, где давала спектакли Итальянская опера, дождь сменился легким туманом. У входа в театр теснились в грязи кареты с гербами.

Факельщики – в основном мужчины средних лет – освещали ступеньки карет, помогая пассажирам сойти. Толпа возле лавки, где можно было купить табак, который употреблял сам регент, становилась все более беспокойной.

– Где же она? – послышался чей-то пьяный голос. – Где принцесса?

– Назад! – рявкнул конный патрульный с Боу-стрит, врезаясь в толпу. – Назад, слышали?

– Неужели бедная маленькая принцесса не приедет?

– Скоро приедет! Отойдите!

Все знали, что девятнадцатилетняя принцесса Шарлотта, единственное дитя злополучного брака регента с добродушной неряхой Каролиной Брауншвейгской, пожелала услышать новую певицу, которую так хвалили «Тайме», «Морнинг пост» и «Театрикал икзэминер».

– Кто такая эта чертова певица? – ворчливо поинтересовался коренастый джентльмен с огненно-рыжими волосами, спрыгнув наземь из кареты. Толпа узнала его и приветствовала криками «Копченая Селедка!», которые он воспринимал с угрюмым терпением.

Полный придворный наряд, разумеется, был здесь de rigueur[93]93
  Обязателен (фр.).


[Закрыть]. К черному костюму с бриллиантовыми пряжками на коленях Копченая Селедка добавил кружевные манжеты и маленькую шпагу. По-настоящему этого джентльмена звали лорд Ярмут – его мать была одной из любовниц регента, а ему самому много лет спустя предстояло фигурировать в качестве злодея в романе «Ярмарка тщеславия»[94]94
  «Ярмарка тщеславия» – роман английского писателя Уильяма Теккерея (1811-1863).


[Закрыть].

– Дорогой, – ответила ему жена, едва не упав лицом вниз, когда он весьма неуклюже помогал ей выйти из кареты, – певицу зовут мадам Вестрис. Она итальянка, но родилась в Англии. Говорят, у нее самое лучшее контральто с тех пор, как Каталини[95]95
  Неточность автора. Каталани (а не Каталини) Анджелика (1779-1849) – итальянская певица (колоратурное сопрано, а не контральто), пользовавшаяся колоссальным успехом в Англии.


[Закрыть] уехала в Париж.

– Плевать я хотел на ее контральто, – заявил лорд Ярмут. – Она хорошенькая?

– Ей всего восемнадцать. Она замужем за этим божественным французом, месье Арманом Вестрисом[96]96
  Вестрис Опост-Арман (1788-1825) – французский танцовщик, представитель известной семьи балетмейстеров.


[Закрыть], который учит нас танцевать вальс.

– Восемнадцать, а? – Лорд Ярмут облизнул губы. Внезапно он встрепенулся. – Смотри-ка! Нед Файрбрейс собственной персоной, с хлыстом под накидкой и мрачной физиономией! К чему бы это?

Другие задавали тот же вопрос. На первый взгляд не было никаких оснований для тревоги. Публика на скамьях партера, разделенного посредине проходом, который именовали Аллеей Щеголей, вела себя тихо, как в церкви. В отличие от «Ковент-Гарден» или «Друри-Лейн» в опере не было слышно голосов девушек, продающих апельсины или программы.

Но за кулисами бушевали итальянские страсти. Осветители и рабочие сцены орали друг на друга, бурно жестикулируя под бутафорской луной. Даже у новой звезды – стройной очаровательной мадам Вестрис, чьи темные блестящие глаза словно воплощали все тайны женского пола, – слезы катились по щекам.

Муж нервно пританцовывал перед ней, целуя ей руку.

– Que tu es belle, cherie![97]97
  Как ты прекрасна, дорогая! (фр.).


[Закрыть] – стонал месье Вестрис, помня, что в случае успеха жены ему больше не придется изнурять себя работой. – Mais tu es triste, ma petite. Potirquoi? Qu'estce que tu dis?[98]98
  Но ты так печальна, малютка. Почему? Что ты сказала? (фр.)


[Закрыть]

Элизабетта Вестрис подняла на него влажные глаза.

– Je dis[99]99
  Я сказала (фр.).


[Закрыть] «черт возьми», – отозвалась она дрожащим голосом.

– Mais... ma pauvre petite! Pourquoi[100]100
  Но... моя бедная малютка! Почему (фр.).


[Закрыть] «черт возьми»?

– C'est ma gorge[101]101
  Моя грудь (фр.).


[Закрыть], – печально ответила Элизабетта, трогая свою грудь и показывая, каких размеров она должна быть. – Je n'ai pas de gorge[102]102
  У меня нет груди (фр.).


[Закрыть]. Я еще недостаточно развита. Oh, miserable![103]103
  О, я несчастная! (фр.).


[Закрыть] – Внезапно ее настроение резко изменилось. – Принцесса! – воскликнула она и в темной мантии Прозерпины, царицы подземного мира[104]104
  Прозерпина – в древнеримской мифологии дочь Юпитера и Цереры, похищенная богом подземного царства Плутоном и ставшая его женой.


[Закрыть], метнулась к отверстию в занавесе.

Оркестр заиграл «Боже, храни короля».

За щелью находилась обширная авансцена, окаймленная полукругом масляных ламп в стеклянных плафонах. Королевская ложа, разумеется, располагалась непосредственно на авансцене. Принцесса Шарлотта, дарящая улыбки и поклоны, выглядела почти красивой на фоне шести страшилищ, назначенных ей в фрейлины.

Все обитатели лож одновременно встали, кланяясь или приседая в реверансе.

Шестьдесят восемь лож из ста, занимающих четыре подковообразных верхних яруса почти до самой крыши, были частными. Их украшали позолота и барельефы в виде зеленых лавров. Маленький диск из слоновой кости с указанием имени, номера и сезона служил пропуском в задрапированную кабину, где стояли шесть плюшевых кресел, маленький диван и подставка для вазы с апельсинами (обычно гнилыми).

– Ах, – вздохнул месье Арман Вестрис. – Quelle vue magnifique![105]105
  Какое великолепное зрелище! (фр.).


[Закрыть]

В ложах первого яруса можно было видеть дочерей герцогини Аргайл, считавшихся самыми красивыми девушками в Лондоне, и столь же красивую маркизу Стаффорд с ее дочерью, леди Элизабет Гор. Леди Каупер – belle enfant[106]106
  Прелестное дитя (фр.).


[Закрыть], которую все обожали, к сожалению, сразил приступ икоты.

В одной из лож сидел Монах Луис[107]107
  Луис Мэттыо Грегори (1775-1818) – английский писатель, автор романа «Монах», пользовавшийся псевдонимом Монах Луис.


[Закрыть], хорошо оплачиваемый писатель, чей роман пуристы заклеймили как «похотливый и непристойный». Его крабьи глазки уставились на леди Кэролайн Лэм. В ложе княгини Эстерхази находился его однофамилец, Тиллотсон Луис, чей взгляд не отрывался от ложи, где вскоре должна была появиться маркиза Даруэнт.

Туда же смотрел и достопочтенный Эдуард Файрбрейс, сидящий в ложе напротив вместе со своим новым предметом страсти Харриэтт Уилсон, и старым другом, Джемми Флетчером. Он усмехался, демонстрируя широко расставленные зубы.

В ложах находились также Скроуп Дейвис[108]108
  Дейвис Скроуп (17837-1852) – известный сплетник.


[Закрыть], автор лживого слуха, будто лорд Байрон завивает на ночь волосы при помощи папильоток, и знаменитый Красавчик Браммелл, худой как щепка, с зачесанными назад каштановыми волосами и приближающийся к банкротству, которое вынудит его в следующем году бежать во Францию. Джордж Браммелл так долго валял дурака, что в итоге действительно оказался им.

Итак, все встали, когда оркестр заиграл «Боже, храни короля». Лица присутствующих походили на белые пятна в темном зале, освещаемом только полукругом огней рампы. Джентльмены в белых перчатках теребили монокли, а леди помахивали веерами.

Гимн отзвучал, и оркестр переключился на увертюру к «Похищению Прозерпины», сопровождающуюся шорохом платьев садящихся на места дам.

Кэролайн и Даруэнт, ожидавшие в тусклом коридоре позади третьего яруса, поспешили в ложу номер 45. В соседней ложе, отделенной только плотным занавесом, сидели три главные патронессы «Олмакса» – леди Джерси, леди Каслри и леди Сефтон.

– Моя дорогая Сара! Моя дорогая Эмили! – воззвала леди Сефтон. – Признайте, что ваша первоначальная позиция в отношении лорда Даруэнта, когда мы послали ему пригласительный билет в «Олмакс», была верной!

Леди Джерси никогда не утрачивала облик королевы из трагической пьесы, чего бы ей это ни стоило.

– Вы еще очень молоды, дорогая, – улыбнулась она.

– И все же признайте, – настаивала леди Сефтон, – ваши последующие подозрения были беспочвенными и недостойными.

– Беспочвенными? – воскликнула леди Джерси. – Когда этот жалкий человек держит двух женщин под одной крышей? Какая грязь!

– Это отвратительно! – согласилась леди Каслри, нацепившая целую коллекцию бриллиантов, чем вызвала всеобщую зависть. – Тем не менее, Сара, его примеру могут последовать многие.

– Моя дорогая Эмили, – отозвалась леди Джерси, очищая апельсин и бросая кожуру в темный партер. – Я не считаю лорда Даруэнта виновным даже отчасти. Вся вина лежит на Кэролайн.

– На Кэролайн? – недоверчиво переспросила леди Сефтон.

Их интеллектуальную беседу грубо прервал яростный вопль, донесшийся из партера. Он прозвучал подобно взрыву гранаты.

– Кто, черт возьми, бросил апельсиновую кожуру прямо на мою гребаную голову?

Последовало гробовое молчание, нарушаемое лишь хриплыми звуками, словно кто-то пытался задушить сквернослова. Никто не смеялся и не свистел. Казалось, будто владельцев лож и старательно подражавших им представителей среднего класса в партере внезапно разбил паралич.

Оркестр, на мгновение сбившийся с ритма, вновь заскользил по переливающейся музыкальной глади в стиле изрядно разжиженного Моцарта. За кулисами старые и опытные рабочие сцены с беспокойством думали о том, как мало мер предосторожности принято против беспорядков и пожара.

– Право же, – томно протянула леди Джерси, бросая через обитый плюшем барьер ложи очередную порцию кожуры, – администрация должна тщательнее контролировать распределение билетов. О чем я говорила?

– О Кэролайн! – прошептала леди Каслри.

– В конце концов, дорогая, если она пыталась наставить мужу рога в первую же ночь, когда им следовало быть вместе...

– Когда? – возбужденно прошептала леди Каслри, позвякивая бриллиантами. – Где? С кем?

– Здесь, – спокойно ответила леди Джерси. – И там. – Она указала на ложу партера с левой стороны. – Кэролайн вела себя едва ли не нескромно. А мужчиной был лорд Элванли.

– Лорд Элванли! – почти вскрикнула леди Каслри.

Все три женщины повернули головы к двери в ложу, где возникла узкая вертикальная полоса света, в которой появилась круглая добродушная физиономия Элванли.

– Ваш покорный слуга, – отозвался он. – Ваш единственный сторожевой пес.

Он имел все основания сделать подобное заявление, ибо ни одну из троих леди не сопровождал супруг.

– У меня небольшое затруднение, – улыбнулся лорд Элванли, намекая, что затруднение более чем маленькое. – Я сразу вернусь.

Дверь ложи закрылась.

В коридоре позади лож было не так душно. Элванли мог слышать у себя над головой топот и шарканье ног опоздавших, которые занимали ложи четвертого яруса. Еще выше находилась маленькая галерея для слуг и итальянцев, поселившихся в Хеймаркете, поближе к их любимой опере.

Улыбка увяла на лице Элванли, но оно сохраняло комичное выражение благодаря носу-пуговичке, в котором едва ли удержалась бы даже маленькая понюшка табака.

– Это невозможно, – пробормотал он. – Но раз надо, так надо.

Стянув белые перчатки, Элванли вложил их в левую руку и засунул между жилетом и накрахмаленной манишкой. Почти праздным жестом он извлек из золотых ножен придворную шпагу, изготовленную по образцу прошлого столетия – с клинком не более дюйма шириной, с тупыми гранями и заостренным кончиком, абсолютно бесполезную в чьей бы то ни было руке, за исключением учителя фехтования, – и, поморщившись, вернул ее в ножны.

В коридоре раздался зычный голос:

– Уилл!

Поскольку коридор за ложами образовывал полукруг, а передняя стена театра была абсолютно прямой, находящийся в коридоре сначала слышал приближающегося к нему человека, а уже потом видел его. Окна, возле которых были укреплены «безопасные» лампы, отбрасывали белесый свет на грязный пол.

– Уилл! – снова послышался голос.

– Нед? – отозвался Элванли, спешно прихорашиваясь и доставая табакерку.

Достопочтенный Эдуард Файрбрейс, племянник майора Шарпа и бывший корнет 10-го гусарского полка, направлялся к Элванли ленивым шагом в пурпурной длинной накидке с высоким черным воротником, застегнутым на шее. Его щетинистые бакенбарды имели песочный оттенок, более светлый, чем у его дяди, а напомаженные волосы завивались вдоль аккуратного пробора. Ростом он был в шесть футов и три дюйма, а длинные руки походили на лапы африканской обезьяны, демонстрируемой месье Сомаре в Пантеоне[109]109
  Пантеон – здание на Оксфорд-стрит, построенное по проекту архитектора Джеймса Уайетта (1746-1813), открытое в 1772 г. для демонстрации разных диковин и через двадцать лет уничтоженное пожаром.


[Закрыть].

– Вы, должно быть, замаскировались, – усмехнулся Файрбрейс, показывая ряд широко расставленных зубов. – Я не мог вас найти, пока не заглянул в ложу леди Джерси.

– Вот как? – Элванли постукивал указательным пальцем по крышке табакерки. – А по какой причине вы хотели меня видеть?

Файрбрейс вновь осклабился:

– Сегодня утром или днем вы передали лорду Даруэнту вызов моего дяди, согласившись быть его секундантом.

– Согласно правилам, я не мог ответить отказом, хотя мне очень этого хотелось.

– Ну и что произошло?

– Лорд Даруэнт вежливо отказался и объяснил причины, одна из которых состоит в том, что сначала он должен свести счеты со своим смертельным врагом. Я счел эти причины вескими и передал их вашему дяде, который согласился со мной и отменил вызов.

– Отменил?

Файрбрейс стиснул под накидкой рукоятку хлыста. Сквозь тонкие перегородки было слышно, что увертюра подходит к концу.

– Мой дядя стареет, – сухо обронил Файрбрейс, – а старики склонны к трусости. Я пойду в ложу, Уилл, и дам Даруэнту испробовать вот это. – Он ударил хлыстом по полу. – Если он стерпит такое перед всем театром, тем хуже для него, а если вызовет меня... ну, вы видели, как я владею саблей. В любом случае, Уилл, моя фамильная честь должна быть удовлетворена.

– Ваша фамильная честь... – В голосе Элванли послышались странные нотки. – В колоде карт, Нед, – он попытался вложить понюшку в свой микроскопический нос и рассыпал большую ее часть по лицу, – обычно существует только один козырной туз...

Хлыст зловеще щелкнул.

– Но когда ваш полковник обнаружил два туза – один на столе, а другой у вас в рукаве, – он очень легко согласился на вашу отставку. Очевидно, если бы вы убили Даруэнта или даже унизили его публично, кое-кто, облеченный немалой властью, вернул бы вам офицерский патент, а?

Файрбрейс сделал резкое движение рукой, но маленький пэр не обратил на это внимания, спокойно смахивая с лица крупинки табака кружевным носовым платком.

– Послушайте моего совета, Нед. Не трогайте Даруэнта. Если вы не согласитесь по хорошей причине, то можете согласиться по плохой. – Тон Элванли внезапно изменился. – Вы сегодня смотрели в партер?

Файрбрейс шагнул вперед и остановился.

– В партер? Нет. А что?

– Он полон боксеров-профессионалов, – объяснил Элванли, сдувая пыль с галстука. – Вы, кажется, говорили о маскировке. Так вот, я насчитал две дюжины коротко остриженных голов под париками. Вы забыли о беспорядках в «Ковент-Гарден»?

– Неужели люди вроде Крибба. Белчера или даже Рэндалла...[110]110
  Белчер Джем, Рэндалл Джек – известные английские боксеры.


[Закрыть]

– Нет, они не стали бы марать руки, как и не приняли взятку от администрации «Ковент-Гарден». Но, по-вашему, я могу не узнать Верзилу Хенчмена после того, как поставил на него две тысячи в матче с Бойцовым Петухом и проиграл? Или Дэна Спарклера? Или Ноттингема Пича? – Элванли слегка повысил голос. – Это отребье ринга. Через пять минут, если не меньше, театр взорвется, как крепость, под которую подложили мину.

В коридоре на несколько секунд воцарилась тишина, нарушаемая только звуками музыки и шорохом платьев.

– Но с какой стати? – осведомился Файрбрейс. – Никто ничего не имеет против итальянцев. Хотя постойте! Во время беспорядков в «Ковент-Гарден» несколько человек подняло крик, выступая против иностранных певцов. Но это был всего лишь предлог.

– Это и сейчас предлог, – обыденным тоном произнес Элванли, – чтобы убить Даруэнта.

Глаза Файрбрейса расширились.

– Убить?

– Конечно, это только мое мнение, – продолжал Элванли, пряча платок и табакерку, – но мне кажется, после потасовки его найдут со сломанной шеей или хребтом. Помните, в «Ковент-Гарден» тоже нашли мертвеца. Кто видел, как это произошло? Кого можно было обвинить в этой суматохе? Такой трюк был бы достоин Старого Кью[111]111
  Куинсбери Уильям Даглас, 4-й герцог (1725-1810) – английский аристократ, знаменитый авантюрными выходками.


[Закрыть], не будь он мертв и проклят. Это подстроено...

– Человеком, которого вы называете смертельным врагом Даруэнта?

– Да. Человеком, который был переодет кучером с кладбища. – Элванли помолчал. – Нед, он в ловушке, откуда ему не выбраться. Ради бога, не делайте ситуацию еще хуже!

Файрбрейс отбросил накидку на плечи и медленно смотал хлыст.

– Даруэнту точно известно, что он в ловушке? – сквозь зубы осведомился племянник майора Шарпа.

– Да. Я предупредил его на лестнице театра. Но он всего лишь сказал...

– Что сказал?

– Что это его единственная возможность встретиться с кучером лицом к лицу.

Файрбрейс встал рядом с Элванли, и теперь оба смотрели в одну сторону.

– Конечно, он может встретиться с кучером, – усмехнулся Файрбрейс, – а заодно и со мной. Посмотрим, что из этого выйдет. – Он щелкнул хлыстом. Звук походил на пистолетный выстрел. – Любопытно, – добавил Файрбрейс, – о чем сейчас болтают Даруэнт и его дорогая супруга?

Звонкий удар тарелок возвестил об окончании увертюры. Раздались аплодисменты, похожие на стук дождя по крыше.

В ложе 45 Кэролайн и Даруэнт продолжали разговор, начатый несколько минут назад, когда они вошли в ложу. Страсти накалились до опасного предела.

– Может быть, вы посмотрите на меня? – спросила Кэролайн.

Даруэнт обернулся.

Кэролайн надела – неужели намеренно? – белое атласное платье с низким вырезом, красным поясом и рубином на груди. Этот наряд был на ней в ночь свадьбы в Ньюгейте.

– Вы не любите вашу мисс Спенсер, – тихо сказала она. – И никогда не любили. В тюрьме вы изобрели счастливую Аркадию[112]112
  Аркадия – область Древней Греции, служившая местом действия в пасторальной поэзии. В переносном смысле обитель счастья.


[Закрыть], где нет никаких забот, и поселили ее в ней. Но все это неправда.

– Кэролайн, я...

– Правду говорю я, и вы это знаете! А вот я не знаю, приходилось ли когда-нибудь женщине стыдиться самой себя так, как стыжусь я!

– Если вы имеете в виду мой непрошеный визит в вашу ванную... – начал Даруэнт, пытаясь говорить беспечным тоном.

– Нет. – Кэролайн печально улыбнулась. – Можете заходить в любое время, если вам нравится. Но... – Она прижала ладони к щекам, чувствуя, как они краснеют, хотя это едва ли можно было разглядеть в темной ложе. – Но я была такой высокомерной, такой уверенной в том, что я выше чувств, испытываемых другими женщинами! Мужчины казались мне отвратительными. Я не могла выносить их прикосновений! Моя сила воли казалась мне несокрушимой! Но я встретила вас, и от нее ничего не осталось...

Кэролайн умолкла. Они сидели рядом на двух плюшевых стульях, отодвинутых от края ложи. Даруэнт попытался заговорить, но Кэролайн его опередила:

– Я призналась публично, что люблю вас! А ведь я могла бы поклясться, Дик, что даже щипцы, которыми истязают грешников в аду, не заставят меня сказать такое! Но я это сделала, и горжусь, потому что... Неужели вы не поняли, что мы с вами из одного теста?

– Из какого же?

– Вы бунтарь, и я тоже, хотя не осмеливалась в этом признаться. – Кэролайн выпрямилась, тряхнув локонами. – Во что вы верите, Дик?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Что этот мир значит для вас?

Их ложа была обращена лицом к опущенному занавесу, находясь в центре яруса. Даруэнт смутно осознавал, что оркестр играет увертюру и что где-то разгорается скандал из-за брошенной в партер апельсиновой кожуры.

– "Мы считаем очевидным, – заговорил он, – что все люди созданы равными, что Творец наделил их неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью"[113]113
  Даруэнт цитирует Декларацию независимости, принятую конгрессом США 4 июля 1776 г.


[Закрыть].

Торжественные слова, казалось, повисли в воздухе, словно знамена.

– "Созданы равными", – повторила Кэролайн. – Я это ненавижу!

– Так я и подозревал.

– Но какое имеет значение, если вы и я верим в...

– В стремление к счастью?

– В счастье! Вы бы освободили мужчин, а я – женщин, дав им равные с мужчинами права! Но это всего лишь иллюзия. – В голосе Кэролайн звучала безнадежность. – Когда же вы поймете, Дик, что не можете сражаться с обществом?

– Я уже начинаю понимать.

– Тогда что вы будете делать?

– Когда эта история закончится...

– Если она не закончится вместе с вашей жизнью.

– Да, разумеется. Теперь у меня есть поместье в Кенте, где среди зеленых деревьев текут ручьи. Я провел там детство. – Даруэнт замолчал, ощутив, что его тяга к Кэролайн грозила вырваться из-под контроля. – Если бы я мог увезти вас туда, спрятав от всего мира...

– Я могла бы жить там с вами до конца дней, – быстро ответила Кэролайн. – А могла бы Долли Спенсер?

Даруэнт не ответил.

– Поверьте, – настаивала Кэролайн, – я не имею ничего против нее. Мне она нравится. Сегодня вечером, когда Долли попросила примерить одно из моих платьев, я сказала, что она может взять себе полдюжины, если пообещает не вставать до завтра. Но смогла бы она провести хотя бы две недели в деревне, вдали от Лондона и театров, не умирая от скуки? Есть ли у вас что-нибудь общее, кроме...

Даруэнт вновь обернулся.

На этот раз он не учел, что Кэролайн так близко. Их щеки соприкоснулись, и в следующий миг они уже были в объятиях друг друга.

– Будьте вы прокляты! – произнес Даруэнт сдавленным голосом. – Теперь я вас понимаю, хотя должен был понять давным-давно.

– Понимаете?

– Холодная и высокомерная? Как бы не так! Ваша беда в том, что вы действуете возбуждающе, как вино. Вы одновременно, мадам, Цирцея[114]114
  Цирцея – в греческой мифологии соблазнительная волшебница, превратившая спутников Одиссея в свиней.


[Закрыть] и Праматерь Ева, ангел и демон...

– Если вы собираетесь проклинать меня таким образом, то продолжайте! – шепнула Кэролайн.

– Нет! Будем честны! – Он стиснул ее руки. – Сегодня утром я сказал Долли, что люблю ее.

– Но ведь вы так не думали?

– Думал, когда говорил! – Даруэнт ударил себя кулаком по колену. – Что я такое, что такое любой мужчина, если не флюгер, вращаемый собственной глупостью? Но и тогда у меня перед глазами были вы, Кэролайн! Если бы я сказал сейчас то же самое вам...

– Но ведь только это и имеет значение, не так ли?

– Нет. Не так.

– Почему?

Даруэнт с трудом взял себя в руки.

– Я также спросил Долли, удостоит ли она меня чести, если освобожусь от своего теперешнего брака... – он почувствовал, как вздрогнула Кэролайн, – стать маркизой Даруэнт? А я не нарушаю своих обещаний.

Удар тарелок завершил увертюру. Гром аплодисментов, мелькающие среди блеска драгоценностей руки в бесчисленных ложах оживили зал.

– Снова донкихотство, – вздохнула Кэролайн.

– Прошу прощения?

Она не отняла руки, но сидела неподвижно, глядя на Даруэнта бездонными голубыми глазами.

– Забавно! – Кэролайн усмехнулась, сдерживая слезы. – Одно из первых качеств, которые мне в вас понравились, было это нелепое донкихотство. Помните Ньюгейт, Дик?

– Еще бы!

– Вы были прикованы к стене, грязный, слабый и беспомощный. Тем не менее вы оскорбили Джека Бакстоуна, спокойно и методично, зная, что он может избить вас до бесчувствия. – Ее щеки зарделись. – Боюсь, моя любовь к донкихотству возвращается ко мне. Вы говорите, что не нарушаете обещаний. Как будто это самое важное на свете. Вы любите Долли, Дик? Это единственное, что я хочу знать.

– Нет. Вы были правы, говоря о придуманной мною Аркадии.

– Тогда я не уступлю вас ей, – заявила Кэролайн. – Не уступлю, чего бы мне это ни стоило! Клянусь богом!

– Кэролайн, вы не должны...

Инстинктивно почувствовав, что происходит что-то скверное, оба посмотрели на сцену. За полукругом огней рампы поднимался зеленый занавес.

Вновь зазвучала музыка – тремоло струнных изображало мрачный подземный мир. Партер, казалось, застыл. Однако в театре чувства обострялись до предела, позволяя воспринимать даже мысли. И эти мысли были опасными.

Занавес поднялся, демонстрируя залитую лунным светом поляну, показавшуюся Даруэнту знакомой. Двое певцов – тенор и сопрано – шагнули на авансцену. Бутафорская луна мерцала на листьях. Сопрано в темном одеянии, как и ее спутник, начала петь...

Из партера послышалось злобное шипение, наползающее на сцену, как прилив на берег. Певица испуганно умолкла, поднеся руку к горлу.

С левой стороны партера верзила с бычьей шеей вскочил на ноги. Другой мужчина поднялся с противоположной стороны, потом к ним присоединился третий, который взревел, перекрывая оркестр:

– Мы хотим английских соловьев, а не иностранных сов! Долой Вестрис! Смерть ей!