Текст книги "Черные очки"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Ладно, не будем больше об этом. Пусть, однако, эта сцена останется у вас в памяти как символ того, что произошло потом. Она дает довольно четкое представление о складе ума Хардинга. Потому что полное, законченное лицемерие того, что он там говорил и делал, того, как он подзуживал и выпытывал, ставит его в моей толпе призраков рядом с незабвенным Вилли Пальмером. Я постараюсь перейти от общих рассуждений к конкретным доводам. Решающий довод дает пленка. Заметив ту грубую ошибку, которая была в ней допущена, я понял, что теперь Хардинг приговорен...

Все вы видели эту пленку. И все мы, увидев ее в первый раз, не обратили внимания на одну деталь. Она состоит вот в чем: если мы примем за чистую монету то, что рассказывал нам Хардинг, если мы поверим в то, что это он снимал пленку, и не будем подозревать никаких трюков, мы должны считать, что эта пленка представляет то, что видел Хардинг во время спектакля.

– Вы уловили мою мысль? – с предельной серьезностью спросил Фелл. – Эта пленка содержит то и только то, что он видел. Она дает нам как бы запись картины, сохранившейся в его мозгу. Мы, повторяю, видим только то, что мог видеть Хардинг.

Что же, согласно показаниям других свидетелей и самого Хардинга, происходило там? Вернемся к самому началу поставленного Чесни спектакля. Гротескная фигура в цилиндре входит в кабинет из сада. При ее появлении Хардинг восклицает: "У-у! Человек-невидимка!", фигура оборачивается и смотрит на аудиторию.

Ну, а что мы видим на пленке? Мы видим, что "доктор Немо" впервые появляется на ней как раз в тот момент, когда он оборачивается и смотрит на нас. Несомненно, это то самое движение, которое он сделал после слов Хардинга "У-у! Человек-невидимка!", потому что "Немо" больше ни разу не оборачивался и не смотрел на зрителей. Но как, черт возьми, мог Хардинг произнести эти так подходящие к случаю слова да и вообще что бы то ни было? Ведь до этого момента мы не видели никакого человека-невидимки, а, значит, не мог его видеть и он.

Он не мог видеть дверь в сад со своего места, не мог видеть входящего человека, как не видим и мы его, пока он не поворачивается к нам. Откуда же, спрашиваю я вас, мог Хардинг знать, как выглядит "доктор Немо"? Как он мог так удачно описать его прежде, чем бросил на него хотя бы единый взгляд?

Ответить на этот вопрос совсем не трудно. Кем бы ни был тот, кто снимал эту пленку, он был помощником Чесни, знал заранее, как будет выглядеть "доктор Немо", ему было велено произнести эти слова и, видя, что Чесни повернул голову к двери, он счел, что нужный момент наступил, и произнес их на пару секунд раньше, чем следовало – когда другие уже увидели "Немо", а он сам – еще нет. Хардинг не отрицал, что эти слова были им сказаны, и, следовательно, он был помощником Чесни независимо от того, кто снимал пленку – он или Эммет. Разумеется, я был убежден, что пленку снимал Эммет, а Хардинг исполнял роль "доктора Немо".

Когда сегодня утром мы просматривали пленку, мне хотелось закричать, поделиться своим открытием. И мне совсем уж не удалось удержаться от довольно многозначительного восклицания, когда майор Кроу подошел вплотную к правде, сказав, что Марк Чесни, по существу, сам спланировал свое убийство. Это была правда, хотя майор имел в виду другого человека, чем я. И вот в этот самый момент все мое построение рухнуло.

На экране можно было очень четко рассмотреть "доктора Немо", и рост его был метр восемьдесят. Мало того, по походке можно было вполне определенно утверждать, что это Вилбур Эммет. Я получил такой удар в солнечное сплетение, от которого мне несколько часов пришлось приходить в себя.

Рекомендую вам всегда быть скромными. Это великая добродетель. Я был настолько уверен в своей правоте, что построил свое здание, не позаботившись о том, чтобы скрепить его камни цементом. Только к вечеру, когда мы нашли в столике мисс Вилс коробку от лампы Фотофлад, я сообразил, что мы в который-то уже раз попались на еще один изобретательный трюк Чесни. Это был уже последний из них, но из-за него план Хардинга становился втройне безопасным.

Разумеется, одна деталь уже некоторое время мучила всех нас. Даже отвлекаясь от вопроса, кто же убийца, было непонятно, почему он не уничтожил пленку? Возможностей для этого он имел сколько угодно. Пленка лежала в пустой комнате и любой мог в пять секунд обезвредить ее, просто выставив на свет. Ни один убийца – даже безумец – не стал бы оставлять полиции фильм, где он снят в момент преступления. Однако пленку никто не тронул. Если бы у меня хватило ума с первой минуты следовать правильному ходу рассуждений, я сообразил бы, что пленка была любезно оставлена нам именно потому, что на ней не был снят истинный убийца.

В действительности это была пленка, снятая Чесни, Эмметом и Хардингом утром в день спектакля с Эмметом в роли доктора Немо.

Помогла мне понять это лампа. Она немного сбила с толку и заинтриговала меня. Прежде всего меня заинтересовали слова инспектора о том, что мисс Вилс была явно удивлена, услышав, что лампа перегорела. Почему это так ее удивило? Быть может, все это не имело никакого значения, но именно эта деталь оказалась ключом, который позволил открыть казалось бы наглухо закрытую дверь. Мисс Вилс купила эту лампу в то самое утро. До вечера никто ею не пользовался. Сколько же времени горела лампа в тот вечер?

Надо было заняться небольшим расчетом. Спектакль Чесни начался, грубо говоря, около пяти минут первого. Лампа была включена и горела еще, когда в двадцать пять минут первого прибыла полиция. После этого вы помните? – ее выключили. Это дает нам для начала двадцать минут. Затем ее ненадолго включили на то время, когда полиция бегло осматривала кабинет перед тем, как туда вошли вы, профессор. Через несколько минут – не больше пяти, во всяком случае – ее выключили. В третий и последний раз лампу зажгли, когда прибыли врач и фотограф. Можно прикинуть, что и в этот раз прошло около пяти минут, прежде чем лампа перегорела.

Хотя все это приближенные прикидки, ясно, что лампа перегорела, проработав в общей сложности около получаса. А ведь Стивенсон заверил меня, что эти лампы должны выдерживать больше часа работы.

Лампа перегорела через полчаса, потому что ею уже пользовались – в тот же день, но только раньше.

Это простое соображение пришло мне в голову, когда я нашел коробку от лампы. Мисс Вилс купила эту лампу утром и оставила ее в ящике. Она ею не пользовалась, поскольку от служанок мы знаем, что она с утра отправилась в гости к профессору Инграму и пробыла у него до вечера; к тому же нам хорошо известно, что она никогда не интересовалась фотографией.

Казалось бы, надо сделать вывод, что лампой не пользовался никто до того, как без четверти двенадцать Памела получила приказ найти и принести ее. Однако как я только что показал, так быть не могло. Есть и еще одно соображение. Мы нашли картонную коробку в ящике стола. Если бы Памела нашла лампу в еще запечатанной упаковке, она принесла бы ее вместе с коробкой. Однако она принесла одну только лампу. Это означает, что коробка была уже распечатана: лампа лежала отдельно или в раскрытой коробке.

Можно считать несомненным, что Чесни, Эммет и Хардинг тщательно прорепетировали свой спектакль. Все должно было пройти без сучка и задоринки. Когда же это было сделано? Очевидно, около полудня. Утром Чесни попросил купить лампу, после этого мисс Вилс ушла из дома, а поскольку вы, доктор, не живете на вилле, опасаться было некого. То, что Хардинг был здесь, мы знаем от служанок.

Вот какой должна была быть последняя шутка Чесни, предназначенная для зрителей! Он собирался обмануть их еще раз уже после окончания спектакля. Заготовив вместе с Хардингом пленку, на которой был заснят спектакль, но спектакль, который в некоторых деталях, совершенно отличался от настоящего, он спрятал в рукаве козырного туза. Он сказал бы: "Отлично, вы ответили на мои вопросы. А теперь посмотрите, что происходило в действительности. Кинокамера не может лгать". Камера, однако, может солгать: на пленке роль "Немо" исполняет Эммет, а Чесни произносит совершенно другие слова. Подозреваю, что последний трюк был проделан в мою честь. Как вы знаете, Марк собирался продемонстрировать когда-нибудь свой спектакль и мне. Потом он сказал бы и мне: "А теперь посмотрите пленку, которую мы сняли в свое время с этого же спектакля". И, вероятно, я тоже был бы обманут, а он хохотал бы про себя, говоря мне с экрана: "Вы мне не нравитесь, доктор Фелл". Слова его письма "Покажите им потом все черным на белом и они поверят, что так оно и было, но даже тогда неспособны будут правильно истолковать виденное" полностью оправдались бы.

Трюк с двумя пленками был хорош, но попытка включить его в свой сценарий – решающая ошибка Джорджа Хардинга. У него, само собою, было две одинаковых камеры. Одной снимал Эммет, а нам он любезно подсунул другую с другой пленкой. Вероятно, вы рады будете услышать, что Боствик нашел в его комнате эту другую камеру; пленка, на которой заснято преступление, не была даже засвечена и это еще одно проявление тщеславия приведет Хардинга на виселицу.

Решение проблемы двух пленок дало нам окончательный ответ на все вопросы. Меня довольно долго интриговал в глубине души вопрос: только ли из-за желания находиться поближе к двери в сад Хардинг расположился так сильно слева? Была и другая причина. Момент появления "Немо" в дверях кабинета не мог появиться на пленке, потому что его нельзя было заснять днем, не разоблачив весь трюк. Ведь, когда снималась первая пленка, за открытыми "Немо" дверьми был яркий, солнечный день. Камеру пришлось установить сбоку и то же самое должен был сделать Эммет во время ночного спектакля. Когда инспектор Эллиот, наведенный на след моими вопросами о лампе Фотофлад, понял, что же происхдило на самом деле, он сразу дал решение и проблемы "слишком левого расположения фотографа" – и тогда правда предстала перед нами ясно и очевидно.

Эллиот смущенно хмыкнул. Фелл, трубка которого успела погаснуть, отхлебнул глоток из своей кружки пива.

– Давайте теперь подведем итог всего этого достаточно невеселого дела.

Хардинг еще несколько месяцев назад хладнокровно задумал целую серию преступлений, стремясь добиться одного единственного – денег. Прежде всего он решил продемонстрировать всем, что, кем бы ни был убийца, появившийся в Содбери Кросс, он не может быть Джорджем Хардингом. Метод не новый, его не раз применяли и прежде. Здесь многократно в связи с этим делом упоминался случай Кристины Эдмундс. Я сам сказал Эллиоту, что из ее истории следовало бы сделать некоторые выводы. Только не вывод: будьте осторожны с неуравновешенными и влюбленными женщинами – вывод, который сделали некоторые из нас. Нет, берегитесь того, кто отравляет наудачу невинных людей только для того, чтобы доказать, что он-то не может быть отравителем. Именно это делала Кристина Эдмундс и это сделал Джордж Хардинг.

Его раздутое тщеславие, не уступающее тщеславию Пальмера или Притчарда, заставляло его верить, что Марджори Вилс полностью подчинена его воле. Согласен, что у него были основания верить в это. Женщину, готовую оплатить расходы по многомесячной заграничной поездке своего возлюбленного, можно по праву назвать слепо влюбленной и, если это может служить для него утешением, он до тех пор, пока палач не отправит его в мир иной, будет законным мужем богатой женщины.

Марк Чесни был очень богат, а мисс Вилс была его наследницей. Однако, до смерти Чесни (а здоровье у него было отличное) Хардингу нечего было надеяться на его деньги. В этом отношении Чесни не оставил ему никаких сомнений. Хардинг совершенно искренне стремился довести до конца разработку своего нового метода гальванопластики, он считал себя великим человеком, который "вынужден так поступить", а, значит, Марка Чесни надо было убрать с дороги.

Подозреваю, что эта мысль возникла у него, как только он познакомился с Марджори. Именно поэтому он известным уже вам способом заставил верить, что в Содбери Кросс появился отравитель. Короткий визит в магазинчик миссис Терри дал ему представление об этом заведении и о том как расположены коробки конфет; в следующий визит он подменил коробки. Стрихнином он воспользовался намеренно: это один из тех немногих ядов, которые в промышленной химии не используются. Мы не знаем пока, где он раздобыл его, но винить в этом полицию не стоит – ведь она и не помышляла о Джордже Хардинге.

– Спасибо и на том, – проворчал майор Кроу.

– Мы не знаем, каким образом он собирался ликвидировать Чесни первоначально. Однако ему представилась возможность отравить Чесни при помощи и сотрудничестве самой жертвы. К тому же после того, как Чесни догадался о том, как были отравлены конфеты, Хардингу надо было спешить. По иронии судьбы Чесни ни на минуту не заподозрил Хардинга, но нельзя было допустить, чтобы Чесни зашел слишком далеко – как-никак, человек он был неглупый и проницательный. Хардинга беспокоила и еще одна вещь. В данном случае ему нужен был яд, действующий как можно быстрее и парализующий голосовые связки жертвы так, чтобы она не могла заговорить. Это означало, что необходимо прибегнуть к одному из цианистых соединений, но Хардингу приходилось работать с цианистым калием и подозрения немедленно обратились бы к нему.

Он сумел решить и эту проблему. Сегодня я высказал вам свое убеждение в том, что яд не был взят в лаборатории Хардинга. Я был прав – он изготовил его здесь. Как вы заметили, все вокруг этого дома пропитано запахом горького миндаля. Единственная трудность для человека, которому нужно скрыть какое-то количество синильной кислоты, это необходимость замаскировать ее сильный запах, но на вилле "Бельгард" никто не обратил бы на него внимания – разве что кому-то пришло бы в голову сделать глубокий вдох из флакона, в который она была налита. Флакон с остатком кислоты Хардинг намеренно оставил в ванной. Это было сделано для того, чтобы показать вам, как легко любому, обладающему минимальными познаниями в химии, изготовить синильную кислоту, и натолкнуть на мысль, что кто-то сознательно хочет навести подозрения на него, Хардинга. Не сомневаюсь, что объяснения, которые он дал вам на этот счет были как нельзя более убедительны.

– Пожалуй, – сказал Кроу.

– Не думаю, что он собирался наводить подозрения на Марджори. Это было бы и глупо, и опасно. Ему нужны были деньги девушки, а вовсе не ее арест. Тем не менее, случай хотел, чтобы наибольшие подозрения пали как раз на нее, и Хардинг сумел и это повернуть в свою пользу. Дело в том, что его начало тревожить еще одно: девушка охладела к нему.

На это все обратили внимание. В последние недели она уже не смотрела влюбленными глазами на своего жениха – быть может, она начала уже догадываться, что за душа кроется за его приятной внешностью – в ее высказываниях начала проскальзывать горечь, она начала даже думать о самоубийстве. При всем своем тщеславии Хардинг не мог не замечать этого. Не мог он и позволить себе потерять ее – ведь это означало бы, что он пошел на страшный риск совершенно зря. Надо было вынудить ее выйти за него замуж и чем скорее, тем лучше.

Он добился своего, сочетая уговоры и запугивание. Убийство Вилбура Эммета, необходимая часть его плана, было совершено им с помощью шприца, украденного у вас, доктор Чесни. На следующий день он спрятал его в двойном дне шкатулки Марджори. Девушка и без того уже сходила с ума от страха, и Хардинг не упускал малейшей возможности, чтобы довести ее до такого состояния, когда Марджори готова будет на что угодно – лишь бы не быть одной, лишь бы разделить с кем-нибудь свои тревоги. Трюк со шприцем помог ему добиться своей цели. Марджори сама сказала нам, что вышла замуж, чтобы не быть повешенной за убийство. Не сомневаюсь, что Хардинг намекнул ей, что так и будет, если полиция узнает о ее визитах к нему в лабораторию и о том, что она могла обзавестись там ядом. Намекнул он, конечно, и на то, что, если они будут женаты, он получит право не давать показаний против нее. Когда я думаю о том, с какой абсолютной, спокойной бессовестностью этот мерзавец...

Доктор Фелл внезапно умолк с виноватым видом, майор Кроу громко закашлялся, а все вместе растерянно уставились на огонь в камине.

В комнату вошла Марджори.

Эллиот никогда не поверил бы, что у нее может быть такое бледное лицо и такие горящие глаза. Руки ее, однако, уже не дрожали.

– Ничего, – сказала она. – Продолжайте, пожалуйста. Я уже минут пять слушала вас, стоя за дверью. Я хочу все знать.

– О! – воскликнул, вскакивая с места майор Кроу и вежливо спросил: – Может быть, лучше открыть окно? Сигарету? Или, может быть, коньяк?

– Знаете, Марджори, вам бы лучше сейчас прилечь... – начал было профессор Инграм.

Она улыбнулась им.

– Со мной все в порядке. Не так уж я хрупка, как вы думаете. А доктор Фелл прав: Джордж действительно говорил обо всем этом. Чтобы запугать меня, он использовал даже книжки по химии, которые стояли в моей комнате. Он сам купил их, чтобы я могла познакомиться с его работой и стать его помощницей, но он же сказал, что полиция, найдя их, вряд ли в это поверит. Хуже всего, что он знал... знал то, о чем я рассказала инспектору Эллиоту: о моей попытке купить в Лондоне цианистый калий...

– Что!? – рявкнул майор Кроу.

– Вы не знали об этом? – удивленно посмотрела на него Марджори. – Но... но инспектор сказал... во всяком случае, он намекнул...

На этот раз Эллиот покраснел так, что этого трудно было не заметить.

– Ясно, – вежливо заметил майор. – Не будем говорить об этом.

– И... и он сказал еще, что меня могут заподозрить тем более, что дядя Марк написал письмо доктору Феллу и просил в нем наблюдать за мною во время спектакля...

– Это верно, – сказал Фелл. – "Я буду играть честно и намекну: повнимательнее следите за моей племянницей Марджори". Потому я и не стал показывать это письмо впечатлительному инспектору Боствику до тех пор, пока нельзя было показать пальцем на настоящего виновника – иначе письмо толкнуло бы его еще дальше на неправильный путь. Единственное, что имел в виду ваш дядя, это обмануть меня так же, как он обманул вас, сказав, что доктор Немо – Эммет. Можете, однако, представить эффект, который письмо произвело бы на Боствика!..

– Одну минутку, пожалуйста, – попросила, сжимая кулаки, девушка. – Не думайте, что я свалюсь в обморок от того, что узнаю правду. Когда я сегодня увидела Джорджа – я имею в виду, когда он решил, что его убили – я почувствовала к нему такое презрение, что мне чуть не стало дурно. И все же я хочу знать. Этот выстрел был только случайностью?

– И очень жаль! – сдавленным голосом проговорил доктор Чесни. – Очень жаль! Я бы с удовольствием всадил пулю в этого подонка. Но, тем не менее, это была чистая случайность. Клянусь, что я не знал, что револьвер заряжен.

– Но доктор Фелл...

– Прошу меня извинить, – смущенно перебил ее Фелл. – Ни разу во всем этом деле я не обманывал вас ни словом, ни намеком, ни поступком, но в тот момент мне пришлось это сделать. Слишком много ушей было вокруг. Я имею в виду, прежде всего, любопытную Памелу и не менее любопытную Лену, несомненно жадно прислушивавшихся ко всему сказанному. Лена, явно симпатизировавшая Хардингу, несомненно, сразу же побежала к нему и сообщила, что я считаю этот выстрел делом рук все того же неуловимого убийцы. С этого момента Хардинг расслабился, почувствовав себя в полнейшей безопасности.

– Слава богу, – сказала девушка. – Я боялась, что это вы.

– Я? – переспросил доктор Чесни.

– Убийца, я имела в виду. Сначала я, само собой, думала, что им может оказаться профессор Инграм...

Кроткие глаза профессора округлились.

– Ну, знаете ли... Очень польщен, но почему все-таки?

– О, все из-за ваших бесед насчет психологически безупречного преступления. Кроме того, когда я просидела у вас целый день, выпытывая, как бы вы отнеслись к моему браку с Джорджем, а вы провели психоанализ и сказали, что я вовсе не люблю его, что он – человек не того типа, который мне нужен... я не знала, что и думать. Но вы оказались правы. Правы и еще раз правы.

Фелл заморгал и, обернувшись к профессору, спросил:

– Вы проводили психоанализ? И за какого же типа мужчину она должна выйти замуж?

Лицо Марджори вспыхнуло.

– Никогда, – проговорила она сквозь зубы, – никогда больше я не хочу даже видеть возле себя какого-нибудь мужчину.

– Надеюсь, речь не шла о присутствующих, – весело заметил Инграм. – Мы не можем допустить, чтобы у вас возник невроз. Я всегда считал, что для предупреждения таких неврозов надо пользоваться тем же методом, который применяют к летчикам, вышедшим невредимыми из катастрофы. Чтобы к ним вернулось мужество, их немедленно посылают взлететь на другом самолете. А ваш тип? Подумав, я сказал бы, что это люди с принципами, которые...

– А, ерунда! – сказал майор Кроу. – Ваш тип – это наш брат-полицейский. Ладно, после того, как все будет улажено, обещаю, даю слово чести, что больше в это дело вмешиваться не буду. Это уж совершенно точно. Но, если вы послушаетесь меня...