Текст книги "Легкая нажива"

Автор книги: Джон Данн Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Вон там, – показала глазами Викки, потянув Хью за рукав, – видишь?

Тэмпл Шэннард стоял у закругленного угла стола для крэпса. Пробившись к нему, Хью увидел, что перед Шэннардом в дугообразной канавке стояли ребром фишки, образуя две «колбаски». В одной, длиной дюймов в десять, находились стодолларовые фишки, в другой, раза в два короче, – пятидесятидолларовые. Шэннард держал свои загорелые руки на перилах, наблюдая за дразнящим танцем кубиков. Воротник рубашки был расстегнут, лицо горело, прищуренные глаза напряжены, челюсть отвисла. Он взял несколько стодолларовых фишек и, даже не пытаясь считать их, поставил на выигрыш бросающего.

– "Очко" – восемь, – объявил крупье. – У бросающего выпало одиннадцать. В «поле» ставок нет.

– На восемь дубль, – сказал Шэннард и бросил стодолларовую фишку. Ведущий поставил ее на четыре-четыре.

– Три, новая цифра. Семь.

Крупье сгреб фишки ставивших на выигрыш бросающего и выдал фишки тем, кто ставил на проигрыш, потом положил пять кубиков перед следующим игроком, чтобы тот выбрал два из них, которыми будет играть.

Хью удалось продраться к Тэмплу и встать у него за спиной.

– Развлекаешься, Тэмпл? – спросил он.

Тэмпл посмотрел через плечо.

– Разве я не за этим ехал? Такое пошло развлечение... – Говорил он хрипло, неясно.

– Как у тебя идет?

– Спросишь потом, старик. Потом спросишь. А сейчас я занят.

Хью отошел от столов, жестом дал понять Викки, чтобы оставалась на месте, и пошел к клетке кассиров. Люди, которые работали за окошками кассы, знали его, хотя не имели отношения к отелю.

– Вы платите по чекам Тэмпла Шэннарда?

Кассир заколебался:

– Э-э-э... да, мистер Даррен.

– Сколько в сумме?

– Подождите, пожалуйста, немного, хорошо?

Хью подождал с полминуты, и внезапно рядом с ним появился Макс Хейнс.

– Что ты задумал, Хью?

– Хочу знать, как глубоко сел Тэмпл Шэннард.

– Он принес мне первый чек, Хью, мы проверили с Элом и договорились, что оплатим до двухсот тысяч. Сейчас он играет этими двадцатью. Шестьдесят шесть тысяч баков, парень.

– Я должен увести его от стола, Макс.

– Что и говорить, идея небезынтересная. А ты не мог бы мне сказать, почему ты хочешь увести его от стола до того, как этому бедному малому попрет игра и он получит шанс отыграться?

– Это мой друг. Ему не везет. И он крепко пьян. Ему нельзя было проигрывать так много денег.

Макс Хейнс легонько стукнул его по бицепсам, и у Хью моментально онемела рука.

– Даррен, я тебе удивляюсь. Ты здесь восемь месяцев, это достаточно долго, и ты должен понимать что к чему. Помощник губернатора этого великого штата Невада, мистер Рекс Бэлл, ездит по штату, выступает на ленчах с речами насчет того, что основная идея штата Невада – к людям нельзя относиться, как к взрослым. В Лас-Вегасе к человеку так и относятся. Хочет пить – пусть пьет, хочет играть – пусть играет. Никто его не оттягивает за руку. А если он хочет и пить, и играть – это его привилегия. И против этого нельзя вот так ни с того ни с сего выступать.

Хью обернулся и посмотрел Максу прямо в глаза:

– Это мой друг. Он пожалеет о том, что он делает. И я собираюсь остановить его.

– О'кей, дружба – это большое дело, парень. Только давай перестанем говорить красиво. Ты моешь попытаться остановить его. Ты можешь подойти к нему и поговорить с ним. Это твое право. Любой, кто приходит в мое казино, имеет такое право. – Хейнс постучал по груди Хью толстым пальцем. – Но ты можешь только поговорить. И делать это тихо и спокойно. И если он тебя не станет слушать, ничего не поделаешь. Потому что если ты попытаешься что-то предпринять, Даррен, – оттаскивать его от стола или хватать его фишки и нести в кассу и менять обратно на деньги, – то ты уже ничем не будешь отличаться от пьяного бродяги, который приходит в казино и поднимает дебош. Если ты сделаешь что-то помимо уговоров, то я позову ребят, которые выведут тебя так спокойно, что никто и не обратит внимания, но у тебя, может случиться, неделю руки не будут действовать.

– Вы любите болтать о дружбе. Вы держите пропойцу в качестве управляющего только потому, что он старый друг. Но когда речь заходит об одном из моих друзей, то это всего-навсего еще один цыпленок, которого надо ощипать. Так что ли, Макс?

– Ты здесь – наемный служащий, а твой старый друг – клиент казино. Тут надо принадлежать к клубу.

– И что ты предъявил в приемную комиссию клуба? Копии приговоров?

– Ой, смотри, как я смутился, покраснел и потупил глаза! Ты попал мне в самое больное место. – Макс заржал так, что Хью зло отвернулся от него и ушел.

И снова он продрался к Тэмплу Шэннарду. Кости перешли к Тэмплу. Он сделал большую ставку и сразу проиграл. Потом удвоил ставку и выбросил десять. Он долго бросал, дожидаясь десятки, и наконец выбросил пять-пять. Но у него оставалось уже так мало фишек, что они умещались у него в руках.

Хью заговорил с ним, приложив губы к уху. Он просил его, умолял, заискивал перед ним.

– Ради меня хотя бы, Тэмпл, – сказал он свою последнюю фразу. – Не ради Викки, не ради себя. Сделай это для меня.

Тэмпл резко повернулся. Глаза его сделались большими и дикими, как у животного. Он закричал:

– Катись от меня к черту, Даррен!

Бен Браун, первый помощник Макса Хейнса, и один из крупногабаритных охранников подошли к нему вплотную.

– Мне кажется, вы мешаете игроку, мистер Даррен, – вежливо произнес Браун.

Хью подошел к Викки и повел ее прочь из толпы к дальней стене за последним рядом игровых автоматов.

– Он отказывается слушать.

– А ты не можешь попросить их не брать у него деньги?

– Казино – это другая служба, Викки, они мне не подчинены. Это все равно что он играл бы в «Песках» или «Тропикане». Лучше всего подождать, пока Тэмпл не пойдет получать по новому чеку.

– Сколько он проиграл?

– Довольно много.

– Как много, Хью?

– Больше шестидесяти.

Викки закрыла глаза и не открывала их несколько секунд. Ее пухленькое овальное личико выглядело в этот момент молодым, незащищенным и беспомощным.

– Какой же он осел! – выдавила она. Голос ее был почти неразличим в общем шуме. – Глупый пьяный осел. Это конец всему.

– Что ты имеешь в виду?

– Он проигрывает не свое. Каждый цент взят в долг.

– Пошли! Он отошел от стола.

Шэннард, тяжело ступая, направился к кассе, тщательно и осторожно ставя ногу при каждом шаге, как будто пол имел наклон.

Они перехватили его в двадцати футах от цели.

– Мой дорогой, пойдем спать, – взмолилась Викки, стоя на его пути.

– Все вы против меня, – пробормотал Шэннард.

– Это грязная игра, они сговорились ограбить тебя.

– Ты не в форме, Тэмпл, – вступил в разговор Хью. – Попытай счастья завтра, когда отдохнешь.

Шэннард медленно повернул голову и уставился на Хью, лицо его исказилось в вопросительной гримасе.

– Когда протрезвеешь, хочешь сказать, старик?

– Это тоже мысль.

Тэмпл хмуро посмотрел на обоих:

– Вы много чего не понимаете. Я был игроком всю жизнь. Ставил на все, что я делал. А когда у меня не пошло, вам надо мне помешать, да? Валите, чтоб я вас не видел. Идите откуда пришли, или... вам будет плохо. Это мое дело. Это борьба, лицом к лицу, малыши.

– Тэмпл, пожалуйста. Ты такой пьяный, что ничего не соображаешь, пойдем, – обратилась к нему Викки.

Широким движением руки он отпихнул жену со своего пути, и, если бы Хью не поддержал ее, она упала бы.

– Не клеится разговор, кажется – сказал с улыбочкой Макс Хейнс.

– Ну и отвратительный тип, – холодно сказала ему Викки.

От этого улыбка Макса стала еще шире.

– Как ты здорово играешь роль герцогини, цыпа. Где же ты этому научилась?

– Спокойной ночи, Хью, – сказала Викки. – Спасибо, что пытался помочь. Извини, что понапрасну беспокоила.

Она быстро исчезла в толпе, направившись к выходу.

– Типичная баба, – сказал Макс с неожиданной теплотой. – Жадная, как змея. Такой лучше не попадаться, не рад будешь жизни.

– Макс, ради нашем знакомства – я не лезу в друзья – остановишь его на ста тысячах?

– Я потеряю популярность у Эла, Хью. Эл говорит, что этот тянет на все двести.

– А как насчет популярности у меня, Макс?

– А что ты мне можешь сделать?

– Постой спокойно и подумай немного. Подумай обо всех вещах, которые я могу сделать, чтобы от меня захотели избавиться. И теперь когда ты, допустим, представил, сколько мог, помножь это на три, потому что я могу напридумывать таких штучек раза в три больше, чем ты, если ты меня заставишь.

Макс несколько секунд смотрел ему прямо в глаза:

– А я могу помочь тебе потерять самую хорошую работу, которую ты когда-нибудь имел.

– И получишь шанс поработать с еще одним идиотом вроде вашего Джерри.

– Мы с тобой можем работать вместе, только не толкай меня.

– А ты не топи моих друзей.

– Ну, а если б это произошло с ним где-нибудь еще?

– Сейчас это происходит именно здесь, Макс.

Макс больно стукнул его костяшками пальцев по ребрам:

– Ну Хью, а ты не так прост, как я думал. Ладно, если он будет продолжать проигрывать, я остановлю его на ста пятидесяти.

– Ста двадцати, Макс.

– Ладно, остановимся на ста тридцати, и я не думаю, что для этого ему понадобится много времени. Но этот лимит действителен только на сегодняшний вечер. Это лучшее, чего ты мог добиться. Я мог бы поклясться, что ты шел сюда безо всякой надежды на успех.

Когда Хью покидал казино, Бен Браун подошел к Максу Хейнсу:

– Этот бойскаут вызывает во мне резкую и острую боль.

– Не сердись на этого парня. Сколько получил Шэннард?

– Еще десять.

– Скажи Ричи, чтобы остановил его на ста тридцати.

– Но ты вроде сказал, что Эл сказал, что можно до...

– Когда мне захочется выступить перед тобой, я лучше сделаю это по телевидению.

– О'кей, Макс. Какой-то ты нервный последнее время.

– А как дела у этого проклятого Гэллоуэлла?

– Как и в восемь часов. У него на нас сто двадцать пять. Не та кость идет, чтобы дать ему новый шанс. Мне Дом сказал, что пара бросающих выиграла семь раз подряд, но эта старая скотина даже не среагировал, как машина. Ты не думаешь, что у него не хватит терпения?

Макс презрительно посмотрел на него:

– Этот старый ублюдок начал в четырнадцать лет со скаткой и лошадью за тридцать долларов. И я это всегда помню. Был бы он нетерпеливый, то столько не нагреб бы.

Подошел один из служащих, что-то прошептал Бену Брауну и пошел дальше.

– Теперь сто пятьдесят, Макс, – сказал Бен. – Этот старый черт раздевает нас.

– Что ты так много болтаешь в последнее время? Уйди отсюда! Или подожди! Позови-ка мне эту бабу, Доусон. Пусть немедленно явится в мой кабинет.

Браун от изумления переменился в лице.

– Ты имеешь в виду... Ты думаешь, что этот старый... О'кей, о'кей, Макс. Я ничего не говорил.

Глава 7

В это же самое воскресенье в одиннадцатом часу вечера Бетти Доусон закончила ужин и сидела одна за столиком кафетерия, скучая за чашкой кофе. Она достала письмо, которое пришло вчера от отца, доктора Рэндолфа Доусона из Сан-Франциско, и принялась его перечитывать. Медленно, на ощупь, каждый по-своему, пытались они ликвидировать препятствия, нагроможденные за годы, потраченные на Джекки Ластера. Когда Бетти уже выступала со своим номером, отец трижды приезжал в Лас-Вегас и каждый раз заранее предупреждал об этом, а Макс был настолько снисходителен, что разрешал ей выбирать более скромные платья и песни. Служащие бара «Африк», с пониманием реагируя на ситуацию, старались не допустить в зал редкого пьяного, объясняли поклонникам Бетти, почему она не может подсесть к ним и оставляет без внимания некоторые их заказы.

Рэндолф Доусон был вдовцом, имел обширную и выматывающую врачебную практику. Он по-прежнему жил – там же у него располагался и кабинет – в старом доме на тихой улице, где выросла Бетти, и при нем были Чарли и Лотти Мид, которые знали его дочь еще ребенком. Сестры и секретари-регистраторы приходили и уходили, а Чарли и Лотти остались навсегда.

Бетти давно оставила это бесплодное занятие – удивляться самой себе, как это она оказалась способной нанести отцу такую жестокую рану. Но что сделано, то сделано, и с этим надо жить, и единственное, что Бетти оставалось теперь, – постараться излечить старую рану и не наносить новых. Она регулярно писала отцу и как минимум раз в неделю звонила, а несколько раз выбиралась на денек в гости.

Он писал нетипично разборчивым для доктора почерком. Не было письма, где бы он не задавал старые вопросы, на которые Бетти не могла ответить.

"Сегодня ночью, моя дорогая, я снова думал и удивлялся, почему ты так твердо намерена навсегда остаться в этой настораживающей меня среде, чему я обнаруживаю все новые доказательства. Как ты знаешь, я без радости примирился с тем странным фактом, что моя единственная дочь окончательно и бесповоротно обосновалась в шоу-бизнесе. Но, читая газеты, я нахожу, что есть много мест в нашем гораздо более привлекательном городе, где ты могла бы проявить свой талант. И безусловно, если бы ты жила здесь – а я надеюсь, так будет, – ты зарабатывала бы вполне приличные деньги, чтобы удовлетворить свое стремление к независимости. Я не могу не чувствовать, что тебя окружает слишком много пустых, поверхностных людей. Вероятно, и в здешней ночной жизни ты попадешь в окружение такого же сорта, но здесь такие люди составляют незначительный процент всего населения. Я не распространяю эти оценки на твоего мистера Даррена, который проник и в твои письма, и в последний телефонный разговор. Надеюсь в будущем увидеть этого молодого человека.

Рискуя вызвать твое неудовольствие своей излишней сентиментальностью, должен сказать тебе, что помню о том, что тебе идет двадцать седьмой год. Мы с матерью прожили в браке тринадцать лет, прежде чем родилась ты. Мне сейчас шестьдесят два, и для своего возраста я вполне здоров, но у меня есть старческое нетерпение познакомиться со своими не рожденными еще внуками. Если я правильно оцениваю значимость этого молодого человека для тебя, то не могла бы ты старинными женскими способами побыстрее добиться от него того решения, которое вознаградило бы мои ожидания?

Хватит жалоб. Я и так весьма счастлив, что после тех ужасных лет мы снова вместе. Здесь практически все идет по-старому. Чарли настаивает на покраске дома, когда погода улучшится. Теперь мы спорим с ним о цвете. Может, ты подскажешь, как бы ему возразить насчет ярко-желтого? Доктор Уэллборн работает на выездах довольно хорошо, но что-то мне не нравится. Подозреваю, что он по юношеской привычке подсмеивается надо мной. Береги себя, моя дорогая. Распорядок твоей работы и твое окружение подорвут здоровье и быка. А ты продолжаешь твердить мне, что уже привыкла. В конверте я высылаю тебе специальный витаминный комплекс, который дал хорошие результаты среди моих ослабленных больных. Если быть честным, то надо поблагодарить Дэвида Уэллборна, который предложил эти таблетки моему вниманию.

Иногда я просыпаюсь до рассвета, когда весь мир кажется спящим, и внезапно представляю себе, где ты и что делаешь. Мне кажется тогда, что нескончаемый шум того города оскорбляет твой слух, и не хочется во все это верить".

Бетти сложила письмо и положила его обратно в сумочку. «На вопросы последней страницы, конечно, невозможно ответить. Потому что единственным ответом должна быть правда, а правда была расчетливо скалькулирована так, чтобы убить его, – рассуждала Бетти. – Вот и приходится притворяться, будто я обожаю эту жизнь, чего никогда не было. Я хотела бы поехать домой, но не могу. Я, дорогой отец, вечная заложница этого чудовища по имени Макс Хейнс, и он не даст мне уехать, потому что я время от времени нужна. Благодаря Хью мне не так плохо, как было. Ты не одобрил бы наших отношений, но что делать, если мне большего не дано, а если кто при этом и пострадает, то это буду только я. И это справедливо».

– Макс немедленно хочет видеть тебя. Он в своем кабинете. – Бетти испуганно вздрогнула и подняла голову на одноцветное лицо Бена Брауна. – Что с тобой, Доусон? Ты спала?

– Иди, я все поняла.

– Он сказал «немедленно».

– Если возникнут вопросы, я тебя процитирую слово в слово, не беспокойся.

– Он злой весь день, разъяренный, как медведь. Предупреждаю на всякий случай.

Она не торопясь допила кофе, подписала счет за ужин и направилась в кабинет Макса.

– Садись, красавица. Заказать что-нибудь?

– Нет, спасибо, Макс. Ты вежлив и очарователен в неподражаемой манере Макса Хейнса. А Бен сказал, что ты жуть какой злой.

– Это я для него злой, а не для тебя. Для тебя – никогда, милая.

– Конечно, я и так на веревочке.

– Теперь о том, почему я хотел видеть тебя. Я должен подкинуть тебя одному клиенту, на этот раз непростому.

– Макс, ради Бога, придумай что-нибудь другое. Вспомни еще кого-нибудь на этот раз. Ну пожалуйста, прошу тебя.

– Извини, если я скажу, что знаю, почему ты хочешь уклониться. Я знаю все о вас с Дарреном. Это очень красиво и трогательно. Сейчас мне это не мешает, и я не позволю, чтобы вам что-то мешало.

– У тебя такая сеть шпионажа, чего в тебе не продать ее русским?

– Даррену незачем знать об этом. А раз он не знает – значит, его и не трогает.

– Макс, я не буду делать этого, просто не буду.

Он откинулся в кресле, сцепил на животе толстые пальцы и печально покачал головой.

– Сколько раз это было? Только два, не считая первого. Тогда ты, красавица, не поднимала пыли.

– Конечно, надо было бы. Но я находилась в ужасном состоянии, больная, разбитая, заброшенная, а ты знал, как можно меня раздавить.

– Ты, милая, была рада помочь нам. Как говорится, ты мне потрешь спинку, я – тебе. Я свое сделал, скажешь нет? С тех пор ты богата, счастлива, довольна.

– О да, безумно счастлива, Макс. Несказанно довольна.

– Другие два раза – одна и та же волынка: «Нет, Макс, я не буду, Макс...» Потом приходится говорить с тобой пожестче. Это же сплошная трата времени. Ладно, пойдем старой дорогой, если тебе так хочется. У меня двадцать минут шестнадцатимиллиметровой черно-белой пленки, фокусировка превосходная. В первый раз, когда ты стала выламываться, я попытался показать тебе этот фильм – доказать, что он есть. Ты тогда выдержала только три минуты, и тебя стошнило. Так что, как я говорил тебе и тогда, в случае с этим немцем из Сент-Луиса и с венесуэльцем, ты в моих руках, милая Бетти. На следующий же день после того, как ты огорчишь меня неожиданным отъездом или отказом оказать маленькую услугу, специальный посланник передаст десять сочных минут из этого фильма твоему старику, посоветовав ему взять напрокат кинопроектор и получить радость от просмотра.

– Думаю, мне придется не допустить этого, – произнесла она упавшим голосом. – Урок первый – как укротить зарвавшуюся шлюху.

– Это не я, это ты так говоришь, красавица. Я не буду тебе подсказывать, что делать. Хоть псалмы ему распевай. Мне только надо, чтобы он так полюбил наш город, что ему не захотелось бы уезжать из него. Он останется, поиграет еще и вернет нам наши денежки. И чтобы играл он именно здесь.

– Кажется, все выйдет иначе, Макс. Странным образом иначе.

Макс положил тяжелые руки на стол, зло посмотрел на нее:

– Честное слово, Бетти, на тебя можно и разозлиться. Ты думаешь, я использую тебя по-дурному. Я же многого от тебя не требую. Если б я действительно был дубиной, то мог бы просить тебя заботиться о моих друзьях, когда они приезжают в город. Или заниматься теми, кто хочет уехать с выигрышем в двадцать – тридцать тысяч. Но для такой работы я могу нанять сколько угодно стодолларовых девиц. Если я заставлю работать тебя слишком часто, это скажется на твоей внешности, малышка.

– Ха-ха. Пребольшое спасибо.

– Этот венесуэлец играл у нас год назад...

– Десять месяцев.

– О'кей. Прошел почти год. Ты у нас особая, малышка, я считаю, что тебя нужно беречь для особо крупных дел. Ты артистка, тут они теряют бдительность, не считают, что это ловушка. И самое главное – ты ведешь себя не так, не как приманка от нашего заведения.

– Опять спасибо. Эти комплименты кружат мне голову.

– Я прибегал к твоей помощи только три раза, красавица, и ты вернула в кассу больше четырехсот тысяч. И в результате сама получила тринадцать тысяч наличными, правильно?

– О, я очень высокооплачиваемая шлюха, Макс. Против цифр не возражаю. Но раз ты не хочешь, чтобы я ушла в отставку, почему бы мне не завести специальный счет в банке?

– Ты можешь перестать? – взмолился Макс. – Хватит тебе мутить воду!

– Ты хочешь, чтобы я делала вид, будто мне это приятно? Я презираю тебя, Макс, и презираю себя. На сей раз рухнет... кое-что очень дорогое для меня.

– Как? Он же не узнает.

– Тебе все равно этого не понять, это уж точно.

– Да что я трачу время на разговоры с бабой! Судя по всему, операция должна обрести очертания к завтрашнему дню, малышка. Сегодня ночью ты свободна от выступлений, я заполнил твое время. Возьми какое-нибудь свое барахло в «Страну игр» и отправляйся сегодня же вечером.

– И что дальше?

– Молчи и слушай. Я скажу, что делать. Иди в свой номер и жди, я скоро свяжусь с тобой. Девочка ты очень умная, сиди и придумывай план, который может сработать.

– А кто этот счастливец?

– Гомер Гэллоуэлл. Один из твоих друзей, насколько я знаю.

Бетти пристально посмотрела на него:

– Макс, ты что, рехнулся? Нет, ты точно рехнулся!

– Ну почему же?

– Это... это совершенная нелепость – думать, что на свете есть способ, с помощью которого я сумею повлиять на этого пожилого человека. Те твои были глупцами, а у этого старика крепкая голова, Макс. Он все чувствует.

– Когда человек стареет, у него появляются мысли молодого.

– Но не у Гомера. Поверь, не у Гомера. Думаю, я тем и нравлюсь старику, что не пресмыкаюсь перед ним. Но при малейшем намеке на то, что его хотят провести, его как ветром сдует отсюда. Я не настолько умна, Макс.

– Мне кажется, ты можешь быть ох как умна, если имеешь цель. Ты же не хочешь, чтобы хотя бы кусочек этого фильма попал к твоему папочке, правда? Или чтобы я попросил Даррена тоже посмотреть кое-что, да?

– А ты, наверное, каждую минутку обсасывал?

– Слушай, я не понимаю, о чем шум. Я говорю: попытайся. Мне все равно, что ты и как там, это твое дело. Я лишь хочу, чтобы ты склонила этого старика поторчать здесь и попытать счастья. О чем скандалим? Можно подумать, я прошу тебя убить кого-то. Чего тебе это стоит? Только некоторого времени. Ты разыграй роль – вот и все. Когда все закончится – победой ли, поражением, – забудешь, только и всего.

– Чудесно! Как просто! Забыть – и все. Господи Боже!

– Как ты тут живешь – ты должна чувствовать себя самой счастливой женщиной на земле.

– Поэтому я все время и смеюсь, Макс.

– Домик пуст, девочка. Набери с собой разных вещей, чтобы как-то одомашнить его.

– Шитье возьму.

– Ты знаешь, старику вроде этого очень даже может понравиться твое шитье.

– Ладно, хватит, Макс.

– Не смущайся, детка. Такие люди многое видели на своем веку, у них ничем не перебьешь зевоту, что бы ты ни делала, поверь. Это как врачи. Перевези туда вещи, потом возвращайся в свой номер и сиди, я с тобой свяжусь. О'кей?

– Что бы я ни делала – не выйдет ничего.

– Когда дело касается таких денег, все надо перепробовать, дорогая Бетти. – И, подмигнув, Макс передал ей ключи от номера сто девяносто мотеля «Страна игр».

* * *

Она упаковала чемодан, проехала три мили в сторону жилой части города, а потом еще в сторону, к мотелю «Страна игр». Бетти ощущала беспросветную, тяжелую апатию, знакомую боль в душе. Это был один из самых шикарных мотелей Лас-Вегаса – с широкими асфальтированными дорожками, дорогим и эффектным ночным освещением, пышной растительностью, фонтанчиками и садиками с камнями. Внутри мотеля интимность достигалась расположением номеров, светонепроницаемыми драпировками по всей стене вдоль окон, растениями и полной звукоизоляцией, а также особой завлекающей анонимностью, свойственной всем большим и весьма посещаемым городам. В «Стране игр» был свой небольшой коктейль-бар и даже казино, здесь всегда можно рассчитывать на выступление какого-нибудь пошлого юмориста.

Бетти поставила машину у дверей сто девяностого, занесла свой чемодан, нащупала знакомый выключатель, разложила вещи и осмотрелась, пытаясь оценить обстановку. Номер был действительно приятный и очень большой. Он вмещал огромную кровать, диваны, кресла, маленький бар, пианино, и все это задрапированное пространство не казалось тесным при таком обилии вещей.

Бетти проверила наличие напитков, полотенец, белья, льда в кухонном алькове, настроено ли пианино, хотя знала, что настроено. Потом закурила, стоя посреди комнаты с опущенными плечами, поддерживая локоть ладонью. Лицо ее было поникшим и несчастным, взгляд направлен в бесконечность. Так она стояла и думала: «Вот здесь они подловили тебя и сделали своей марионеткой, ниточки приживили без анестезии. А теперь им все просто: они дергают – ты прыгаешь. Тебе же остается откладывать деньги на черный день, вложить их куда получше, потому что, когда ты станешь старой и измученной жизнью для их игр и развлечений, они перережут эту веревочку и отпустят тебя на все четыре стороны. Тогда старой леди понадобится на что жить. Как же я была глупа! Хочется плакать по этой девчонке».

Больше двух с половиной лет назад – после того, как Джекки Ластер произнес свое бессмертное «А кому ты нужна?» – она подготовила свою собственную программу и с неустанной, искренней и умной помощью Энди Гидеона, нервного импресарио, отполировав ее до блеска, провела несколько генеральных репетиций. Оба были довольны, и настало время организовать ангажемент. Энди пригласил на просмотр Макса Хейнса. Макс, конечно, знал, что она была с Джекки Ластером и что тот оставил ее не у дел. Макс слушал ее совершенно бесстрастно и тогда представлялся ей комичным и зловещим типом. Лысая, блестящая голова, топорной работы мощный торс, крепкие короткие ноги, лицо полуобезьянье-полумонголоидное, блеск бриллиантов на фоне яркой молодежной одежды – он был, скорее, похож на прекрасный типаж для роли характерного актера, чем на менеджера казино. Вид полного безразличия, который демонстрировал Макс Хейнс, вконец расстроил Энди Гидеона.

Но двумя днями позже Макс позвонил ей в мотель «Комфорт».

– Надо поговорить, Доусон. Посылаю за тобой человека, он привезет тебя сюда. Он появится через десять минут, будь готовой.

– Но если речь пойдет об ангажементе, мистер Хейнс, не кажется ли вам, что и мой импресарио должен присутствовать?

– Я что-нибудь говорил про подписание договора? До этого еще не дошло, дорогая, я просто хочу поговорить с тобой.

Бетти быстро оделась, и ее доставили в кабинет Макса.

– Садись Доусон. Посмотрев тебя, я все время думаю: а не взять ли нам тебя, и на продолжительное время? У тебя богатый репертуар, он не надоедает слушателям.

– Но это еще не весь мой репертуар.

– Ты хорошо сложена и преподносишь себя, не оскорбляя ничьего вкуса, у тебя хорошенькое личико, потом, я думаю, ты не будешь против того, чтобы выйти в зал, посидеть с клиентами, поболтать с ними.

– Спасибо, добрый сэр.

– Платить тебе будут намного меньше того, что ты собираешься попросить, но к этому мы подкинем жилье и еду прямо в отеле. Но об этом – когда ты приедешь с импресарио, если не будет возражений. А сейчас я хотел бы организовать просмотр для нескольких совладельцев. Если речь о шести – восьми неделях ангажемента, я готов хоть сейчас, но надо согласовать с ними. Я думаю поставить тебя на ночное время в баре «Африк». Мне хочется, чтобы местная публика привыкла к тебе, чтобы перед тем, как разойтись по домам, люди говорили: «Пошли в „Камерун“, послушаем Бетти Доусон». Видишь, к чему я клоню? Так ты у нас и выдвинешься.

– Звучит недурно.

– Я хочу, чтобы тебя послушал Эл Марта. Где-нибудь, где можно посидеть и спокойно послушать, чтобы никто не перебивал. У него доля в мотеле «Страна игр», там есть комната с пианино, она сейчас пустует. Я бы хотел, чтоб ты перебралась туда на несколько дней, а я смог бы приехать потом с людьми, которые послушали бы тебя. Проверить, так сказать, самого себя.

Бетти помнит, что ей тогда стало не по себе и она спросила:

– А почему бы вам не разыскать меня по телефону? Я бы приехала в любое время.

– Боюсь, что не удастся состыковать их время и твое, когда у этих занятых людей вдруг выпадает свободный час. Здесь тоже нельзя, потому что все время кто-нибудь выступает. Тебе что, трудно пойти навстречу? Вижу, ты думаешь, тут какой-то подвох и я хочу подсунуть тебя кому-нибудь. Вот, смотри, телефон. Я могу поднять трубку и заказать точную копию Лиз Тэйлор или Мэрилин Монро в любое время, и мне это ничего не будет стоить, и никому из них не надо уметь играть на пианино и петь.

– Когда переезжать?

– Как можно скорее, малышка. Вот ключ. Номер сто девяносто. Это в глубине площади. Поворот направо.

И вот, после мрачных месяцев неуверенности и паники, окрыленная надеждой, она переехала в сто девяностый номер чуть ли не пританцовывая, улыбаясь своему отражению в каждом зеркале, радуясь возвращению чувства уверенности в себе, время от времени делясь своей радостью с клавишами маленького пианино. Более полутора суток ее никто не беспокоил. Завтраки, обеды, ужины приносили в номер. Очевидно, предварительная договоренность насчет нее уже была, потому что денег с нее не брали. Те немногие люди из обслуги мотеля, которых Бетти довелось видеть, держались отчужденно и недружелюбно, и если бы она попыталась как-то классифицировать их отношение к себе, то разглядела бы иронию и презрение. Один раз она позвонила Максу Хейнсу. Тот раздраженно велел сидеть и ждать.

Макс позвонил ей на следующий вечер в семь часов и сказал, что попозже приедет с Элом Марта. Она два часа прихорашивалась, все больше и больше нервничая, пока они наконец не приехали. Их было трое: Макс Хейнс, Эл Марта и человек по имени Риггс Тэлферт. Эла Марта Бетти знала в лицо, как-то ей показали его в «Мозамбике». Риггс Тэлферт был грубо сколоченным крупным мужчиной лет сорока, в дорогом и прекрасно сшитом костюме, в котором он чувствовал себя весьма привычно. Одежда не вязалась с его растянутой речью южанина, выдававшей невысокое происхождение, и некрасивым клиновидным лицом. Риггс вел себя весело и шумно, словно ему было хорошо как никогда в жизни.

Когда Бетти знакомили с Тэлфертом, он слишком долго держал ее руку, не обращая внимания на робкие попытки выдернуть руку и с восхищением разглядывая ее во время своей длинной тирады.

– Я один из Тэлфертов, из страны скотоводов, Флориды, мэм. Бог знает сколько нас там развелось с тех пор, как прадед переселился туда из Джорджии, взял себе здоровый кусок негодной болотистой местности и развел там чахлую скотину, и ничего хорошего из этого не получалось, пока лет тридцать назад Тэлферты буквально не вылизали эти земли – их осушили, огородили. С тех пор, поверьте мне, мэм, все мы, Тэлферты, живем роскошно, так, что лучше и не надо.