Текст книги "Время и семья Конвей"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Хейзел разражается рыданиями.

Робин (вскакивает, взбешенный). Вы мне всегда были противны, Биверс. Я готов выкинуть вас из этого дома.

Эрнест (он не трус). Сделайте это, а я подам на вас в суд. И с удовольствием. Деньги – или вон из дому, так, что ли? Я давным-давно заявил Хейзел, что ни один из вас не получит от меня ни пенни. Я вовсе не скуп. Спросите ее! Но после первого же вечера, когда я у вас был и когда вы все так надменно задирали нос – особенно вы, – я дал себе слово, что никогда вам не видать ни одного пенни, заработанного этими руками!

Робин (с полуусмешкой). Я видел.

Эрнест (очень резко). Что это значит? Клянусь богом, это она! Она давала вам деньги, мои деньги!

Хейзел (в ужасном смятении). О, Робин, зачем ты?

Робин (раздраженно). Не все ли равно? Он ведь не съест тебя!

Эрнест (очень спокойным, неумолимым тоном, Хейзел). Идем! (Уходит.)

У Хейзел испуганный вид.

Мэдж. Если ты не хочешь идти, не ходи.

Кей. Хейзел, тебе нечего бояться!

Хейзел (спокойно, искренне). Нет, есть чего. Я боюсь его. За исключением только самых первых дней, я всегда боялась его.

Робин (шумно). Все это глупости! Этакое ничтожество! Что он может сделать?

Хейзел. Не знаю, дело не в том! Но в нем что-то такое…

Эрнест (возвращается одетый, в пальто; Хейзел). Идем! Я ухожу.

Хейзел (призывая на помощь все свое мужество). Н-нет!

Он останавливается и смотрит на нее. Она медленно направляется к нему, испуганная и пристыженная.

Миссис Конвей (быстро идет к Эрнесту; возбужденно). Вы пробрались к нам в дом как змея, Эрнест Биверс, и вам удалось каким-то образом убедить или запугать Хейзел, которая тогда считалась одной из самых хорошеньких девушек Ньюлингхема, и заставить ее выйти за вас замуж…

Хейзел (умоляя). Мама… пожалуйста, не надо!

Миссис Конвей. Я выскажу ему сейчас все, что у меня давно накипело. (Решительно подходит к Эрнесту.) Я была дурой. Мой муж и близко не подпустил бы к дому такую хвастливую, подлую маленькую крысу. И меня вовсе не удивляет, когда вы говорите, что всегда ненавидели нас. Никогда больше не смейте являться сюда, никогда не показывайтесь мне на глаза! Я хотела бы только один день побыть на месте Хейзел – я бы сумела вам показать. Вы… и вдруг… моя дочь! (Во внезапном порыве ярости сильно ударяет его по лицу жестом, не лишенным известного величия.) Теперь подавайте на меня в суд. (Остается стоять, сверкая на него глазами.)

Эрнест (слегка потирает щеку и отступает, пристально глядя на нее; спокойно). Вы наделали кучу чертовских глупостей в свое время, миссис Конвей, но вы увидите, что эта была самой идиотской из всех. (Поворачивается и идет к двери. У двери быстро оборачивается к Хейзел.) Идем! (Уходит.)

Хейзел (совершенно разбита). О, мама… не надо было так!

Робин (в благородной позе). Она поступила совершенно правильно. А ты только дай мне знать… если он начнет устраивать тебе что-нибудь.

Хейзел (в слезах, качая головой, медленно направляется к двери). Нет, Робин. Ты не понимаешь… ты не понимаешь… (Медленно уходит.)

Устанавливается напряженное молчание.

Миссис Конвей (возвращается на свое место; с коротким смешком). Ну, кажется, я действительно сделала глупость.

Джеральд (серьезно). Боюсь, что это так.

Кей. Видишь ли, расплачиваться за это придется Хейзел.

Робин. И совершенно напрасно. Пусть она только даст мне знать, что он замышляет!

Джоан (неожиданно). Ну к чему ты так говоришь? Что _ты_-то можешь сделать? Он может отравить ей всю жизнь – и ты ничем не сумеешь помочь.

Мэдж. Она сама во всем виновата. Я совершенно не могу ее переносить. Я бы не выдержала и десяти минут.

Джоан (с несвойственным ей присутствием духа). Ты бы лучше уж не говорила, Мэдж! Ты просто не понимаешь. Ты никогда не была замужем.

Мэдж. Нет, и после того, на что я тут насмотрелась, – думаю, что я очень счастлива.

Миссис Конвей (энергично). Ты вовсе не счастлива – никогда не была и никогда не будешь, – и так как ты не имеешь ни малейшего представления, что такое в действительности жизнь женщины, то чем меньше будешь говорить, тем лучше. Ты тут не в обществе школьниц и твоих дурацких учительниц. Робин, дай мне рюмку портвейна! Сам не хочешь ли выпить?

Робин налил ей портвейна, а себе – второй стакан виски.

Джеральд (встает. Он уже спрятал все бумаги в портфель). Я думаю, дальнейшее пребывание мое здесь лишено смысла.

Миссис Конвей. Но мы ведь ничего не решили.

Джеральд (с холодком). Я полагал, что имеется возможность убедить Эрнеста Биверса ссудить вам деньги. Так как я не думаю, что у кого-нибудь из присутствующих найдутся лишние три тысячи фунтов…

Робин (напускается на него). Ну, уж вам-то, Торнтон, нечего особенно чваниться по этому поводу! По-моему, вы не очень-то блестяще вели дела матери.

Джеральд (неприятно пораженный). Я нахожу, что вам не к лицу делать подобные замечания. Из года в год я давал хорошие советы, и ни разу им не следовали. Сейчас я с громадным удовольствием передал бы ведение дел кому-нибудь другому.

Робин. Думаю, я сам лучше бы с ними управился.

Джеральд (натянуто). Не могу себе представить более неудачного выбора. (Берет портфель и направляется к выходу.) До свидания, Кей! До свидания, Алан!

Джоан (идет к выходу). Я, пожалуй, пойду вместе с вами, Джеральд.

Джеральд и Алан уходят.

Робин. По дороге вы можете хорошенько поболтать насчет меня.

Джоан (останавливается и смотрит на него; очень спокойно). Теперь не так больно от твоих укоров, Робин, как бывало прежде. Со временем, наверно, совсем не будет больно.

Робин (который в эту минуту пожалел о своих словах). Прости меня, старушка! Поцелуй от меня ребят. Скажи, что я скоро приду к ним.

Джоан. Да, приходи поскорее! Только помни – мы теперь очень бедны.

Робин. Спасибо на добром слове! А ты еще упрекаешь меня в горечи.

Несколько секунд они смотрят друг на друга потерянным, безнадежным взглядом. Затем Джоан медленно направляется к выходу.

Кей (страдальчески). До свидания, дорогая!

Джоан (оборачивается со страдальческим выражением и улыбается вымученной вежливой улыбкой). До свидания, Кей! Так приятно было повидать тебя снова. (Уходит.)

Кей, расстроенная, отходит в глубину сцены.

Робин (оптимистически настроенный после еще одного стакана виски). Ну, теперь мы, пожалуй, сможем до чего-нибудь договориться.

Мэдж (холодно). Что касается меня, то все это было попросту потерей времени… и нервов.

Миссис Конвей (с издевкой). Ты знаешь, Мэдж, когда я задумываюсь о Джеральде Торнтоне, каким он стал теперь – скучным, самовлюбленным пожилым холостяком, – я невольно начинаю сожалеть, что ты не вышла за него замуж.

Робин (разражаясь хохотом). Как, Мэдж? Я и не знал, что ты воображала, будто Джеральд Торнтон…

Миссис Конвей (легким, но многозначительным тоном). Да, это было… когда-то. Правда, дорогая? И мне кажется, он был неравнодушен… О, это было очень давно, когда все вы, дети, жили еще дома.

Кей (резко). Мама, если это неправда, то это глупая, бессмысленная болтовня. Если это правда – тогда это жестоко.

Миссис Конвей. Какой вздор! И пожалуйста, оставь этот нравоучительный тон, Кей!

Мэдж: (открыто глядя на всех). Это было правдой, очень давно, сразу после войны. Когда я еще думала, что мы можем сразу сделать жизнь для всех лучше. Социализм! Мир! Всеобщее братство! Всякие такие вещи. Я чувствовала тогда, что Джеральд Торнтон и я – мы вместе смогли бы помочь. Я находила в нем множество всяческих достоинств – по-моему, он действительно обладал ими тогда – и полагала, что достаточно вырвать его из здешней рутины, чтобы пробудить в нем энтузиазм. Я вспомнила об этом сегодня, когда смотрела на него. Мне все это пришло на память внезапно. (Последние фразы сказаны больше для Кей, чем для остальных; матери.) Достаточно было одного вечера, только одного вечера, и того, что ты сделала тогда, чтобы все уничтожить. Я почти совсем забыла… Но, увидев сегодня здесь всех нас снова вместе, вспомнила – кажется, это было на каком-то вечере в твою честь, Кей. (Укоряющим тоном, матери.) Ты помнишь это?

Миссис Конвей. Мэдж, а ты в самом деле несносна! Припоминаю какой-то давний нелепый эпизод, когда все мы дурачились.

Мэдж. Значит, вспомнила. Это было вполне обдуманно с твоей стороны. То ли чтобы удержать молодого человека, который мог пригодиться, то ли из зависти к девушке, которая могла устроить свое счастье, а может быть, просто из чисто женского злобного коварства. А что-то разбилось навеки…

Миссис Конвей. Тогда это не много значило…

Мэдж. Семечко легко уничтожить, а из него могло бы вырасти могучее дерево. (Пауза. С вызовом смотрит на мать.) Я рада, что не стала матерью.

Миссис Конвей (раздраженно). Ты это вполне можешь утверждать.

Мэдж (с беспощадной нарочитостью). Я знаю, как презирала бы я себя, окажись плохой матерью.

Миссис Конвей (встает; злобно). Так вот кем ты меня считаешь? (Пауза. Затем с большой силой и страстностью.) Это все потому, что вы никогда не думаете ни о ком, кроме самих себя. Эгоисты, все эгоисты! Потому что все вышло не так, как вам бы того хотелось, вы напускаетесь на меня – я во всем виновата. Вы никогда, в сущности, не думаете обо мне. Не даете себе труда хоть на минуту взглянуть на окружающее с моей точки зрения. Когда вы были детьми, я так гордилась вами, так верила, что вы вырастете замечательными людьми. Я видела себя в старости в окружении вас и ваших детей, думала, буду гордиться вами, буду счастлива среди вас, а дом этот будет счастливее и веселее, чем в лучшие свои дни в прошлом. И вот моя жизнь прошла, и что же мы имеем? Ты – злопамятная, прокисшая школьная учительница, состарившаяся раньше времени. Хейзел, чудеснейший ребенок, какого только видел свет, – замужем за вульгарным, хвастливым коротышкой и совершенно затюкана им. Кей – уехала прочь, чтобы жить своей собственной, самостоятельной жизнью, вся полна горечи, все скрывает, словно потерпела крах. Кэрол, самая счастливая и самая добрая из всех, умерла, не дожив до двадцати лет. Робин – да, мой дорогой, я все знаю, я не упрекаю тебя, но я должна хоть раз высказать всю правду – женился на женщине, которую он не может любить, не имеет никакого положения в жизни, ни домашнего уюта, ничего. А Алан, самый старший, которого отец обожал, думал, что из него выйдет что-то необыкновенное, – он чего добился?

Алан в это время вошел в комнату и стоя спокойно слушает.

Миссис Конвей. Жалкий чиновник, без будущего, без стремлений, без честолюбия, ничтожный человечек, которого ни во что не ставят! (Замечает Алана, но теперь, когда она взвинтила себя до бешенства, ей все равно; бросает ему в лицо.) Да, ничтожный чиновник, которого ни во что не ставят!

Кей (с внезапным порывом сестринских чувств, взбешенная). Как ты смеешь, мама, как ты смеешь! Так говорить об Алане!

Алан (с улыбкой). Ничего, Кей. Не волнуйся. Это была неплохая характеристика. Ты знаешь, я ведь в самом деле жалкий мелкий чиновник. Это, должно быть, очень неутешительно.

Миссис Конвей. Ах, не будь, пожалуйста, таким всепрощающим! Робин, что касается тебя, то ты всегда был эгоистом, и слабовольным, и немножко бездельником…

Робин. Потише, потише, старушка! Мне чертовски не повезло в жизни – вот что. Дело было просто в неудаче. Я сейчас это ясно вижу.

Миссис Конвей (силы ее истощились). Ну, хорошо, прибавь сюда еще и неудачу, мой дорогой. Суть в том – что бы они там ни говорили о тебе, Робин, дитя мое, – ты мой ненаглядный мальчик, ты весь в меня, ты – мое утешение. Пойдем-ка со мной вместе наверх и там поговорим.

Робин (в то время как она берет его под руку). Вот это дело!

Они направляются к выходу.

Мэдж (очень спокойно). Мать!

Миссис Конвей останавливается, но не оборачивается.

Мэдж. Мы обе высказали то, что хотели. Больше для меня не существует этих семейных собраний. И не давай себе труда приглашать меня, потому что я не приеду. Я вижу, что мне не видать ни гроша из отцовских денег. И не рассчитывай, пожалуйста, на мои.

Робин. Кому нужны твои деньги?

Миссис Конвей. Пойдем, мой дорогой, мы поговорим с тобой как люди… как люди.

Уходят, трое оставшихся спокойны и неподвижны.

Мэдж. Мне думается, что я не очень-то приятно обошлась с тобой, Кей, когда мы встретились сегодня. Если так, извини меня!

Кей. Все в порядке, Мэдж! Ты возвращаешься в Коллингфилд сегодня же?

Мэдж. Нет, не могу. Я остановилась у Норы Флеминг. Ты ее помнишь? Она теперь директриса Ньюлингхемской гимназии. Я оставила у нее свои вещи. Ну, я теперь пойду. С матерью я не хочу больше встречаться.

Кей. Прощай, Мэдж! Надеюсь, ты все-таки получишь место начальницы.

Мэдж. Прощай, Кей! Постарайся написать хорошую книгу, вместо того чтобы все время заниматься этой никчемной журналистикой.

Целуются. Мэдж уходит в сопровождении Алана. Кей остается одна; она очень взволнована, беспокойно ходит по комнате, затем быстро наливает себе виски с содовой, закуривает папиросу, потом садится, забывает о зажженной папиросе, которую держит в руке, и о виски, углубляется в прошлое и начинает плакать. Алан возвращается, набивая трубку.

Алан (веселым голосом). У тебя еще есть время, Кей. Раньше чем через полчаса тебе незачем спешить к лондонскому поезду. Я провожу тебя на станцию. (Подходит к ней.) Что случилось? Или все это… оказалось для тебя немножко чересчур?

Кей (с раскаянием в голосе). По-видимому. А мне-то казалось, что я теперь закаленная! Смотри, я хотела разыграть современную деловую женщину: папироска, виски с содовой. Все это ни к чему… Видишь ли, Алан, для меня это был не только сегодняшний вечер. Я вспоминала другие вечера, давно прошедшие, когда мы сами были другими.

Алан. Да, я знаю. Это старые дни рождества… дни рождения…

Кей. Да, я вспоминала. Я видела всех нас, какими мы были тогда. И себя тоже. Глупенькая девочка того далекого года! Счастливая девочка!

Алан. Не надо слишком огорчаться. Все в порядке, знаешь. Тебе нравится быть сорокалетней?

Кей. О нет, Алан, это ужасно и невыносимо. Вспомни, чем мы когда-то были и чем мы надеялись быть! И вот результат! И все, что мы имеем, Алан. С каждым нашим шагом, с каждым тиканьем часов все кругом становилось хуже и хуже. Если в жизни ничего больше нет, на что она? Лучше умереть, как Кэрол, прежде чем убедиться в этом, прежде чем попадешь в лапы времени. Мне приходилось и раньше испытывать это чувство, Алан, но никогда с такой силой, как сегодня. В мире существует злой дух, который мы называем Время.

Алан (играя трубкой, спокойно, робко). Ты читала когда-нибудь Блейка?

Кей. Да.

Алан. Ты помнишь это место? (Декламирует спокойно, но с чувством.)

 
Боль и радость чередой
Ткут покров души людской,
В каждой горести земной
Радость – нитью золотой.
Справедлив судьбы закон:
Человек на то рожден.
Если это мы поймем,
Верный в жизни путь найдем…
 

Кей. «Верный в жизни путь найдем»? Нет, это неправда, Алан, – во всяком случае, неправда для меня. Если бы все было только перемешано – добро и зло, – в этом не было бы ничего плохого. Но все идет хуже и хуже. Мы убедились в этом сегодня вечером. Время нас побивает.

Алан. Нет, Кей, время – это только призрак. Иначе ему пришлось бы разрушать все, всю вселенную, и снова воссоздавать ее каждую десятую долю секунды. Но время ничего не разрушает. Оно только двигает нас вперед и подводит от одного окна к другому.

Кей. Но ведь счастливые юные Конвеи, которые разыгрывали здесь шарады, – они ушли, и ушли навсегда!

Алан. Нет, они живы, они существуют так же реально, как существуем мы с тобой. Мы видим другой уголок действительности – скверный уголок, если хочешь, – но весь ландшафт по-прежнему на месте.

Кей. Но, Алан, мы не можем быть ничем иным, как только тем, что мы есть сейчас.

Алан. Нет… это трудно объяснить… вот так вдруг… У меня есть книга, я дам тебе ее почитать. Суть в том, что сейчас, сию минуту, и вообще в любую минуту мы представляем лишь частицу нашего подлинного «я». То, что мы реально представляем собой, – это весь наш путь, все наше время, и когда мы дойдем до конца нашей жизни, весь этот путь, все это время будут представлять нас – подлинную тебя, подлинного меня.

Кей. Я постараюсь понять… если только ты действительно веришь и думаешь, что я тоже способна поверить, будто время не уносит с собой каждую частицу нашей жизни… уничтожая… и разрушая все… навсегда…

Алан. Нет, это верно, Кей. Я принесу тебе эту книгу. (Направляется к двери, затем оборачивается.) Ты знаешь, я уверен, что половина наших бед происходит оттого, что мы думаем, будто время уносит по частям нашу жизнь. Вот почему мы мечемся из стороны в сторону…

Кей. Словно мы в панике на тонущем корабле.

Алан. Да, в этом роде.

Кей (улыбаясь ему). Но ты-то ведь не мечешься, слава богу!

Алан. Я думаю, разумнее не делать этого, если широко смотреть на вещи.

Кей. Так, словно мы – бессмертны?

Алан. Да, и словно у нас впереди – необычайное приключение. (Уходит.)

Кей, все еще задумчивая, подходит к окну и смотрит вдаль, подняв голову. В эту минуту занавес опускается.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Кей сидит в той самой позе, в какой мы оставили ее в конце первого действия, и до нас продолжают доноситься звуки шумановского «Орешника», который поет миссис Конвей. На сцене ничего не происходит, пока не заканчивается песня и не раздаются хлопки и возгласы из гостиной. Вслед за тем входит Алан и зажигает свет. Мы видим, что комната и обстановка точно такие же, какими они были раньше. Только сама Кей изменилась. Что-то посетило ее – нечто неуловимое, мимолетное видение, рой темных предчувствий, – и она глубоко взволнована. Она окидывает взглядом комнату раз, другой – так, словно бы только что видела ее в каком-то другом обличье. Смотрит на Алана с выражением недоумения. Он усмехается и потирает руки.

Алан. Ты здесь, Кей?

Кей (словно готовясь сообщить нечто очень важное). Алан!.. (Умолкает.)

Алан. Да?

Кей (торопливо). Нет… ничего.

Алан (всматривается в нее более внимательно). Ты, кажется, спала… пока мама пела?

Кей (сбивчиво). Нет. Я тут сидела… слушала. Я выключила свет. Нет, я не засыпала… Может быть, на один миг. Во всяком случае, не дольше.

Алан. Ты знала бы, если б заснула.

Кей (оглядываясь вокруг, медленно). Нет, я не спала. Но… вдруг, внезапно, мне показалось, что я видела… всех нас… во всяком случае, ты был там, Алан.

Алан (забавляясь и недоумевая). Где я был?

Кей. Не могу вспомнить. И я помню, что я все время слушала мамино пение. У меня немножко кружится голова.

Алан. Большинство гостей уходит. Ты бы лучше пошла и попрощалась.

Входит Хейзел, неся на тарелке огромный кусок роскошного торта с кремом. Она уже на ходу начала пробовать его.

Кей (увидев ее). Хейзел, жадина! (Ловко отхватывает кусочек торта и съедает его.)

Хейзел (с полным ртом). Я пришла вовсе не за тем, чтобы только съесть это.

Кей. Ну конечно, за тем!

Хейзел. Они там все прощаются, и я хотела скрыться от этого маленького уродца, которого привел Джеральд Торнтон.

Кей (торопливо). Мне надо им продекламировать мое стихотворение. (Убегает.)

Алан (медлит; после паузы). Хейзел!

Хейзел (с полным ртом). Мм?

Алан (с нарочитой небрежностью). Да, а что Джоан Хелфорд собирается теперь делать?

Хейзел. Так, попорхать немножко.

Алан. Я как будто слышал, она говорила, что собирается уезжать. Я уж думал, что она хочет покинуть Ньюлингхем.

Хейзел. Она просто отправляется гостить к тетке. Джоан всегда гостит у теток. Отчего это у нас не разбросаны по всей стране тетки?

Алан. У нас есть тетя Эдит.

Хейзел. И докторский дом в Уолверхемптоне! Кошмар! (Быстро меняет тон на поддразнивающий.) Желательно тебе что-нибудь еще узнать насчет Джоан?

Алан (сконфуженный). Нет… нет… Я только так думал… (Поворачивается, чтобы уйти, и почти сталкивается с Эрнестом, который одет в очень потрепанный макинтош и держит в руках шляпу-котелок.)

Как только Хейзел видит, кто вошел, она отворачивается и снова принимается за свой торт. Алан останавливается, то же делает и Эрнест.

Алан. Вы уже уходите?

Эрнест (себе на уме). Да, ухожу сейчас! (Явно ждет, чтобы Алан оставил его наедине с Хейзел.)

Алан (в некотором смущении). Ах да… (Делает движение, чтобы уйти.)

Хейзел (громко и четко). Алан, ты уходишь? (Смотрит на него, совершенно игнорируя Эрнеста, который ждет ухода Алана; он не столь хладнокровен, каким кажется внешне, шляпа в его руке слегка подрагивает.)

Алан (испытывая неудобство). Да… знаешь… надо попрощаться и помочь одеться и… (Уходит.)

Хейзел занимается тортом, затем, не улыбаясь, бросает взгляд на Эрнеста.

Эрнест. Я только заглянул попрощаться, мисс Конвей.

Хейзел (с отсутствующим видом). Ах да… конечно… Ну…

Эрнест (прерывает ее). Для меня было большим удовольствием побывать у вас и познакомиться со всем вашим семейством. (Выжидает.)

Хейзел (вынуждена заговорить; безразлично). Ах вот как…

Эрнест (снова прерывает ее). А в особенности – с вами. Я, знаете, еще новичок в городе. Живу здесь только около трех месяцев. Я вступил в долю на бумажной фабрике Экерсли, что в Уэст-Ньюлингхеме. Вы знаете ее?

Хейзел (без всякого поощрения). Нет.

Эрнест. Я думал, вы, может быть, ее заметили. Она там стоит не первый день. В сущности, она сильно нуждается в перестройке. Там-то вот я и нахожусь. И я не пробыл тут еще и недели, как обратил на вас внимание, мисс Конвей.

Хейзел (которая знает об этом лучше других). В самом деле?

Эрнест. Да. И с тех пор я наблюдал за вами. Вы, надо полагать, заметили меня?

Хейзел (высокомерно). Нет, не могу этого сказать.

Эрнест. О, вы должны были заметить. Признайтесь, что это так!

Хейзел (естественность берет в ней верх). Ну, если вам непременно нужно знать, – я вас заметила…

Эрнест (польщенный). Я так и думал.

Хейзел (быстро и с негодованием). Потому что находила, что вы поступаете очень глупо и дерзко. Если вы хотите ставить себя в глупое положение – ваше дело, но вы не имеете никакого права ставить и меня также…

Эрнест (уничтоженный). О, а я и не знал… что дело обстояло так скверно…

Хейзел (чувствуя свое превосходство). Да, именно так!

Он пристально глядит на нее и делает шаг в ее направлении. Она сначала не смотрит на него, но затем вынуждена ответить на его пристальный взгляд. В этом взгляде есть что-то проникающее в самую глубь ее слабохарактерной натуры.

Эрнест (снова ободрившись). Простите меня! Хотя я не вижу, чтобы кто-нибудь от этого особенно пострадал. В конце концов мы только один раз живем, так давайте же, говорю я, использовать нашу жизнь! А вы, по моему мнению, – самая красивая девушка в этом городе, мисс Хейзел Конвей. Я говорил вам это – мысленно – в течение последних двух месяцев. Но сказать вам откровенно, я знал, что пройдет не много времени, как я познакомлюсь с вами. (Глядит на нее в упор.)

Он ей не нравится, но она совершенно беспомощна перед этой лобовой атакой.

Эрнест (медленно кивает головой). Вы, надо полагать, думаете, что я парень нестоящий. Но во мне есть больше, чем можно увидеть глазом. Кое-кто уже убедился в этом, а еще больше убедятся в самом недалеком будущем, здесь, в Ньюлингхеме. Вы увидите! (Меняет тон, так как в чисто светских вопросах чувствует себя неуверенно; почти смиренно.) Хорошо это будет… если я… ну, вроде как… в гости к вам приду… как-нибудь на днях?

Хейзел (снова обретая свое превосходство). Об этом лучше спросите маму!

Эрнест (шутливо). Ага, как говорится: «Спросите маменьку», да?

Хейзел (смущенная и встревоженная). Нет… я вовсе не так хотела сказать. Я хотела сказать, что это мамин дом…

Эрнест. Да, но вы ведь достаточно взрослая, чтобы иметь своих собственных друзей. Не правда ли?

Хейзел. Я не очень-то легко вступаю в дружбу.

Эрнест (с поразительной бестактностью). Разве? А я слышал – легко.

Хейзел (надменно, сердито). Уж не хотите ли вы сказать, что толковали обо мне с посторонними?

Эрнест. Да. Почему нет?

Они в упор глядят друг на друга, Эрнест – с умышленной холодностью, Хейзел – стараясь казаться высокомерной, – когда в комнату входят Мэдж и Робин, занятые разговором.

Робин (он сейчас очень авантажен). Ну да, черт возьми! Вот была потеха! Мы, разумеется, были без формы. Я – за кочегара. Работа тяжелая, но зато здорово.

Мэдж (горячо). Ничего здорового! Вам надо было бы постыдиться!

Робин (удивленный). Почему?

Мэдж. Потому что помогать срывать забастовку и быть штрейкбрехером вовсе не потеха и не здорово. Железнодорожники стремились во что бы то ни стало улучшить свое положение. Они устроили стачку не ради забавы. Для них и для их жен и детей это было чрезвычайно серьезное дело. А люди вроде тебя, Робин, думают, что это очень забавно – выполнять их работу и сделать забастовку бесполезной. Я нахожу просто позорным то, как средние классы ополчаются против пролетариата.

Робин (несколько сбитый с толку). Но ведь надо же было, чтобы ходили поезда!

Мэдж. Зачем? Если бы людям пришлось обходиться совсем без поездов, они, может быть, поняли бы, что железнодорожники чем-то недовольны.

Эрнест (сардонически). Может быть. Но мне вот думается, что они больше всего были бы заняты собственным недовольством – из-за отсутствия поездов. И достаточно будет еще нескольких железнодорожных стачек – и половина грузов будет для них потеряна навсегда, перейдет на автотранспорт. Что тогда будут делать ваши премудрые железнодорожники?

Пауза. Мэдж, конечно, слушает, но не вполне признавая за ним право вмешаться в разговор.

Эрнест. И еще вот какая вещь: рабочий класс стоит сам за себя, так почему же средним классам не постоять самим за себя?

Мэдж (холодно). Потому что средние классы давно уже «постояли за себя», как вы это называете.

Эрнест. Ну, а вы как это называете? Как-нибудь по-латыни?

Мэдж (с холодным нетерпением). Я говорю о том, что средние классы уже раньше постояли за себя, иначе они не были бы преуспевающими средними классами. Почему же надо набрасываться на рабочий класс, когда он наконец пытается отстоять свои права?

Эрнест (цинично). Все яснее ясного! Существует только определенное количество земных благ, и если вы возьмете больше – я получу меньше.

Мэдж (довольно резко). Простите меня, но это плохая экономика, а также плохая этика.

Робин (выпаливает). Да ведь у нас была бы красная революция, как в России, если бы мы стали слушать этих смутьянов, вроде какого-нибудь Томаса.

Хейзел (направляясь к выходу). По-моему, так все это глупости! Почему люди не могут сговориться?

Эрнест (видя, что она уходит). О, мисс Конвей!

Хейзел (с подчеркнутым, унижающим безразличием). Ах… да… до свидания! (Уходит.)

Эрнест смотрит ей вслед с довольно жалким видом. Затем бросает взгляд на Робина и ловит на его лице усмешку.

Мэдж (Робину). Я ведь сюда зачем-то пришла. Что это было? (Осматривается вокруг, глядя поверх Эрнеста, который ей неприятен.)

Робин (на его лице все еще блуждает усмешка). Вот уж не могу тебе сказать.

Мэдж уходит, игнорируя Эрнеста, не столько, впрочем, подчеркнуто, сколько рассеянно.

Робин (со все еще насмешливым видом закуривает папиросу, небрежно). Вы служили в армии?

Эрнест. Да. Два года.

Робин. По какой части?

Эрнест. В армейском казначействе.

Робин (легким тоном, не очень грубо). Вот, наверно, лафа для вас!

Эрнест готов сердито возразить, но в эту минуту вбегает Кэрол.

Кэрол. Мистер Биверс!

Когда он оборачивается с недовольным видом, Робин выходит из комнаты.

Кэрол. О, у вас такой вид, как будто вы получили отставку.

Эрнест (со злостью). Так оно примерно и есть. Получил отставку!

Кэрол (всматриваясь в него). У вас, наверно, все так и кипит внутри? Правда?

Эрнест (стараясь, насколько это в его силах, не придавать значения происшедшему). А может быть, просто разочарован. Что-то из двух?

Кэрол. И то и другое, надо полагать. Так вот, мистер Биверс, не расстраивайтесь! Вы так мило отнеслись к нашей шараде и очень хорошо сыграли в ней, а ведь, наверно, никогда раньше не выступали?

Эрнест. Нет. (Резко.) У меня дома такими вещами не занимались.

Кэрол (изучающе оглядывает его). Да, я думаю, что вам слишком мало пришлось веселиться. В этом ваша беда, мистер Биверс. Вы должны опять к нам прийти играть в шарады.

Эрнест (словно бы отделяя ее от остальных). Вы-то хорошая!

Голос миссис Конвей. Так он ушел наконец или нет?

Кэрол. Мы все хорошие! Помните это, мистер Биверс!

Эрнест (которому она понравилась). Вы – занятная малютка.

Кэрол (строго). Я не очень-то занятная и, уж во всяком случае, не малютка…

Эрнест. О, простите!

Кэрол (благодушно). На этот раз я вас прощаю.

Входит миссис Конвей с Джеральдом. Она несколько удивлена тем, что Эрнест еще не ушел.

Эрнест (замечает это; застенчиво). Я как раз ухожу, миссис Конвей. (Джеральду.) Вы идете?

Миссис Конвей (не давая Джеральду ответить). Нет, мы с мистером Торнтоном должны еще несколько минут потолковать о делах.

Эрнест. Понимаю. Ну, до свидания, миссис Конвей! Очень приятно было познакомиться с вами.

Миссис Конвей (со снисходительной любезностью). До свидания, мистер Биверс! Кэрол, будь добра…

Кэрол (с готовностью). Хорошо. (На манер героев вестернов обращаясь к несколько недоумевающему Эрнесту.) Я провожу вас с конем вашим до большой дороги, приятель!

Кэрол и Эрнест уходят. Миссис Конвей и Джеральд следят за ними взглядом. Затем Джеральд оборачивается к миссис Конвей и смотрит, подняв брови. Миссис Конвей качает головой. Доносится стук захлопнувшейся двери.

Миссис Конвей (с живостью). Мне очень жаль, если ваш приятель подумал, что его выставили. Но в самом деле, Джеральд, дети ни за что не простили бы мне, если бы я предложила ему еще остаться.

Джеральд. Боюсь, что Биверс не имел большого успеха.

Миссис Конвей. Ну, в конце концов… все-таки… Вы не находите?

Джеральд. Я ведь вас предупреждал. Он в самом деле так страстно жаждал познакомиться с знаменитым семейством Конвей.

Миссис Конвей. С Хейзел, вы хотите сказать.

Джеральд. С Хейзел в особенности, но он стремился узнать всю семью.

Миссис Конвей. Что ж, я думаю, дети составляют очаровательную компанию.

Джеральд. Затмеваемую лишь их очаровательной мамашей.

Миссис Конвей (восхищенная). Джеральд! Вы, кажется, собираетесь флиртовать со мной!

Джеральд (который вовсе не собирался). Ну разумеется! Между прочим, вы ведь не хотели говорить со мной ни о каких делах, не правда ли?

Миссис Конвей. Пожалуй, что и нет. Но, я думаю, вам следовало бы знать, что мне опять предлагали огромную сумму за этот дом. Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы продать его, но так приятно сознавать, что он так много стоит. Ах да, молодой Джордж Фарроу очень хочет, чтобы я продала ему свой пакет акций, и говорит, что готов сделать предложение, которое меня поразит.

Джеральд. Я уверен, что это будет весьма недурное предложение. Но, разумеется, нет никакого смысла продавать, когда они выплачивают пятнадцать процентов дивиденда. А когда мы наконец выйдем из этой атмосферы военного времени и будут сняты правительственные ограничения, начнется грандиозный подъем.