Текст книги "Девятнадцать минут"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

После тренировки он обычно находил себе занятие, чтобы последним попасть в раздевалку, – собирал мячи, задавал тренеру вопросы о предстоящей игре, даже перешнуровывал бутсы. Если очень повезет, когда он попадал в душ, все уже уходили домой. Но сегодня, как только закончилась тренировка, началась гроза и тренер быстро согнал всех ребят в раздевалку.

Питер медленно брел к своему шкафчикув углу. Некоторые ребята уже направлялись в душ, обернув полотенца вокруг бедер. Среди них были Дрю и его друг Мэтт Ройстон. Они смеялись и били друг друга кулаками в плечо, проверяя, кто сильнее ударит.

Повернувшись спиной к соседнему шкафчику, Питер снял спортивную форму, а потом быстро прикрылся полотенцем. Его сердце громко ухало. Он уже представил, что видят другие, глядя на него, потому что тоже это видел – в зеркале: бледная, словно рыбий живот, кожа, выпирающие кости позвоночника и ключиц. Руки без малейшего намека на мускулы.

В последнюю очередь Питер снял очки и положил их на полку открытого шкафчика. Все вокруг приобрело спасительную расплывчатость.

Он наклонил голову и пошел в душ, не снимая полотенце как можно дольше. Мэтт и Дрю уже намылились. Питер направил струю воды себе в лицо. Он представил, что путешествует по какой-нибудь бурной реке, что его бьет водопад и затягивает в водоворот.

Протерев глаза, он обернулся и увидел смутные очертания тел, которые оказались Мэттом и Дрю. И темные пятна между их ног – лобковые волосы.

У Питера их еще совсем не было.

Мэтт вдруг повернулся боком.

– Господи! Перестань смотреть на мой член!

– Чертов педик, – сказал Дрю.

Питер мгновенно отвернулся. А если они правы? А если именно поэтому его взгляд сразу упал именно туда? Или еще хуже – если у него сейчас возникнет эрекция, что случается в последнее время все чаще и чаще?

Это будет означать, что он гей, ведь так?

– Я не смотрел на тебя, – выпалил Питер. – Я ничего не вижу.

Смех Дрю отразился от кафельных стен душевой.

– Наверное, твой член слишком маленький, Мэтти.

Внезапно Мэтт схватил Питера за горло.

– Я без очков, – выдавил Питер. – Поэтому я ничего не вижу.

Мэтт отпустил Питера, толкнув его в стену, и стремительно вышел из душа. По дороге он снял полотенце Питера с крючка и бросил его под струю воды. Оно упало, промокнув и закрыв сток. Питер поднял его и обернул вокруг талии. Ткань была мокрой и мыльной. Он плакал, но надеялся, что никто этого не видит из-за струй воды, стекавших по его телу. Все смотрели на него.

Когда он был рядом с Джози, то ничего не чувствовал. Ему не хотелось ни поцеловать ее, ни взять за руку, ни еще чего-нибудь в этом роде. Он не был уверен, что ему захочется этого по отношению к парням, но человек должен быть либо геем, либо натуралом. Нельзя быть ни тем, ни другим.

Он поспешил в угол раздевалки и увидел перед своим шкафчиком Мэтта. Питер прищурился, пытаясь разглядеть, что Мэтт держит в руках, и тут услышал ответ: Мэтт взял его очки, хлопнул по ним дверцей шкафчика и бросил покореженную оправу на пол.

– Теперь ты не сможешь на меня смотреть, – сказал он и ушел.

Питер опустился на колени и попробовал собрать с пола осколки стекла. А поскольку он ничего не видел, то вскоре порезался. Он сел, скрестив ноги, с мокрым полотенцем на коленях и поднес руку близко к глазам, чтобы все ясно видеть.

Алекс снилось, что она идет голая по центральной улице. Она зашла в банк и выписала чек.

– Ваша честь, – улыбаясь сказал клерк. – Какой прекрасный день, не правда ли?

Пять минут спустя она зашла в кафе и заказала кофе с молоком. За барной стойкой стояла девушка с невероятно фиолетовыми волосами и пирсингом на переносице между бровями. Когда Джози была маленькой и они приходили сюда, Алекс все время говорила ей, что нельзя так таращиться на людей.

– Хотите печенье к кофе, госпожа судья? – спросила девушка.

Она заходила в книжный магазин, в аптеку, на заправку, и в каждом месте она чувствовала, как люди смотрят на нее. Они знали, что она голая. Но никто ничего не сказал, пока она не зашла на почту. На почте в Стерлинге работал пожилой мужчина, вероятно, еще с тех пор, как почту развозили на лошадях Он дал Алекс пачку марок и вдруг незаметно накрыл ее ладонь своей.

– Мэм, осмелюсь вам сказать…

Алекс выжидающе подняла на него глаза.

Обеспокоенные морщинки на лбу старика разгладились.

– На вас сегодня прелестное платье, Ваша честь, – сказал он.

Ее пациентка кричала, Лейси слышала ее плач из противоположного конца коридора. Она бежала как только могла, завернула за угол и вошла в палату.

Кэлли Гамбони, двадцать один год, сирота, коэффициент умственного развития – 79. Ее изнасиловали три старшеклассника, которые сейчас ожидали суда в тюрьме Конкорда. Врач «скорой помощи» посчитал необходимым вызвать роды у Кэлли на тридцать шестой неделе. Она лежала на больничной кровати, и медсестра рядом напрасно пыталась успокоить вцепившуюся в плюшевого медвежонка пациентку.

– Папа, – плакала она, обращаясь к тому, кто умер много лет назад. – Забери меня домой, папа. Мне больно!

В палату вошел врач, и Лейси тут же на него набросилась.

– Как вы посмели, – сказала она. – Это моя пациентка.

– Ну, она поступила сегодня по «скорой» и стала моей, – возразил доктор.

Лейси посмотрела на Кэлли и вышла в коридор. Кэлли не станет лучше, если они начнут пререкаться у нее на глазах.

– Она жаловалась, что у нее уже два дня промокает нижнее белье. Осмотр подтвердил преждевременный разрыв плодного пузыря, – сказал врач. – Температуры нет, сердцебиение плода прослушивается. Стимуляция родовой деятельности вполне оправдана. К тому же она подписала, что согласна.

– Возможно, это и оправданно, но нежелательно. Она умственно отсталая. Она не понимает, что с ней сейчас происходит, она напугана. И уж точно она не способна дать сознательное согласие, – Лейси развернулась на каблуках. – Я вызываю психиатра.

– Черта с два, – сказал врач, хватая ее за локоть.

– Отпустите меня!

Они еще минут пять кричали друг на друга, пока не пришел психиатр. Парень, стоящий перед Лейси, выглядел не старше Джойи.

– Это несерьезно, – сказал врач, и Лейси впервые с ним согласилась.

Они оба последовали за психиатром в палату Кэлли. К этому времени девушка свернулась калачиком вокруг своего живота и плакала.

– Ей нужна эпидуральная анестезия, – пробормотала Лежи.

– Это небезопасно при раскрытии в два сантиметра, – возразил доктор.

– Мне все равно. Ей это необходимо.

– Кэлли? – позвал психиатр, приседая перед ней на корточки. – Ты знаешь, что такое кесарево сечение?

– Да, – прохрипела Кэлли.

Психиатр встал.

– Она способна дать согласие на операцию, если нет постановления суда об обратном.

У Лейси отвисла челюсть.

– Это все?

– Меня ждут еще шесть пациентов, – разозлился психиатр. – Извините, что разочаровал вас.

Лейси прокричала ему вслед:

– Это не меня вы разочаровали!

Она упала на колени рядом с Кэлли и сжала ее руку.

– Все хорошо. Я о тебе позабочусь.

Она послала молитву тому, кто может пробить камень, из которого сделаны сердца мужчин, а потом подняла лицо к доктору.

– Правило первое: не навреди, – тихо сказала она.

Доктор сжал переносицу двумя пальцами.

– Я сделаю ей эпидуральную анестезию, – вздохнул он, и только тогда Лейси поняла, что все это время сидела не дыша.

Меньше всего Джози хотелось идти в ресторан со своей мамой и в течение трех часов наблюдать, как метрдотель, повара и остальные посетители лижут ей задницу. В конце концов, это был день рождения Джози, поэтому она не понимала, почему не может просто заказать еду из китайского ресторана и посидеть перед телевизором. Но мама настаивала на том, что дома это не праздник, поэтому сейчас она тащилась за мамой, словно фрейлина за королевой.

И считала. «Рады вас видеть, Ваша честь» – четыре раза, «Да, Ваша честь» – три раза, «Какая честь для нас, Ваша честь» – два раза, и один раз «Для вас у нас есть лучший столик, Ваша честь». Джози когда-то читала в журнале о знаменитостях, которые получали обувь и сумочки в подарок от производителей, а еще билеты на бродвейские премьеры и бейсбольные матчи. Судя по всему, ее мама была знаменитостью Стерлинга.

– Не могу поверить, – сказала мама, – что у меня двенадцатилетняя дочь.

– А теперь моя реплика? Я должна восхититься твоей уникальностью?

Мама рассмеялась.

– Было бы неплохо.

– Через три с половиной года я смогу водить машину, – отметила Джози.

Мама уронила вилку, и та звякнула, упав на тарелку.

– Спасибо, что напомнила.

К столику подошел официант.

– Ваша честь, – сказал он, ставя перед мамой Джози блюдо с красной икрой, – с наилучшими пожеланиями от нашего шефа.

– Фу, какая гадость. Рыбьи яйца.

– Джози! – Мама натянуто улыбнулась официанту. – Передайте шеф-повару мою благодарность.

Ковыряясь в тарелке, Джози чувствовала на себе мамин взгляд.

– Что? – с вызовом спросила она.

– Просто ты ведешь себя как плохо воспитанный ребенок, вот и все.

– Почему? Потому что я не люблю, когда мне под нос суют рыбьи эмбрионы? Ты тоже их не ешь. Я, по крайней мере, веду себя честно.

– А я веду себя вежливо. Разве ты не понимаешь, что официант теперь расскажет шеф-повару, что у судьи невоспитанная дочь?

– Мне все равно.

– А мне – нет. Все твои действия отражаются на мне. А я должна защищать свою репутацию.

– Какую репутацию? Репутацию подлизы?

– Репутацию человека, которого не в чем упрекнуть ни в зале суда, ни за его пределами.

Джози склонила голову набок.

– А если я сделала что-нибудь плохое?

– Плохое? Насколько плохое?

– Ну, например, курила травку, – сказала Джози.

Мама замерла.

– Ты мне хочешь о чем-то рассказать, Джози?

– О Господи, мама. Я не курю травку. Это предположение.

– Понимаешь, ты сейчас перешла в среднюю школу и будешь общаться с ребятами, которые занимаются опасными вещами – или просто глупыми. Но я надеюсь, что ты будешь…

– …достаточно сильной, чтобы не поддаться этому влиянию, – закончила Джози ей в унисон. – Да. Я поняла. Ну а вдруг, мама? Если ты однажды придешь домой и увидишь, что я сижу на диване, глядя в одну точку. Ты меня сдашь?

– В смысле «сдам»?

– Вызовешь полицию. Отдашь им мой запас травки, – ухмыльнулась Джози.

– Нет, – ответила мама. – Я бы не заявила на тебя.

Раньше Джози думала, что, когда вырастет, будет похожа на маму – хрупкой, темноволосой, со светлыми глазами. В ее внешности была комбинация всех этих элементов, но, взрослея, она становилась похожей на совершенно другого человека, того, которого никогда не видела. На своего отца.

Ей было интересно, может ли ее отец – как и сама Джози – без труда запоминать изображения предметов и восстанавливать их в памяти, закрыв глаза. Ей было интересно, фальшивит ли ее отец, когда поет, и любит ли смотреть фильмы ужасов. Ей было интересно, были его брови ровными или изящно изогнутыми, как у мамы.

Ей было интересно, и точка.

– Если ты не сдашь меня только потому, что я твоя дочь, – сказала Джози, – тогда тебя нельзя назвать действительно честной, ведь так?

– Я бы вела себя как мать, а не как судья. – Мама перегнулась через стол и накрыла своей ладонью руку Джози. Это было странно, потому что ее мама не принадлежала к тем, кто любит физический контакт. – Джози, ты же знаешь, что всегда можешь ко мне обратиться. Если тебе нужно с кем-то поговорить, я всегда готова тебя выслушать. У тебя не будет проблем с законом, независимо от того что ты мне расскажешь – не важно, касается это тебя или кого-то из твоих друзей.

Честно говоря, у Джози друзей почти не было. Был Питер которого она знала всю жизнь. И хотя Питер больше не приходил к ней домой, а она к нему, они все время ходили вместе в школе, и он был последним человеком, который мог бы совершить что-нибудь противозаконное. Она знала, что одной из причин, по которой некоторые девочки не хотели дружить с Джози, была ее дружба с Питером, но она говорила себе, что это не имеет значения. Ей не хотелось общаться с людьми, которые интересуются только сериалами, а заработанные деньги тратят на модную одежду. Иногда они представлялись настолько ненастоящими, что казалось, если ткнуть одну из них острым карандашом, она лопнет, как воздушный шарик.

Ну и что с того, что они с Питером непопулярны? Она всегда говорила Питеру, что это не имеет значения, возможно, уже и сама начала в это верить.

Джози выдернула свою руку из-под маминой и сделала вид, что полностью поглощена видом сливок в спаржевом супе. Со спаржевым супом была связана одна смешная история. Однажды они с Питером провели эксперимент, чтобы увидеть, сколько спаржевого супа нужно съесть, чтобы моча приобрела необычный запах. Понадобилось не больше двух ложек, честное слово.

– Перестань говорить своим голосом судьи, – сказала Джози.

– Каким голосом?

– Своим голосом судьи. Тем, которым ты отвечаешь на телефонные звонки. Или когда находишься в общественном месте. Как сейчас.

Мама нахмурилась.

– Глупости. Я говорю точно так же, как…

К столику плавно приблизился официант, словно ездил по ресторану на коньках.

– Простите за беспокойство… вам все нравится, Ваша честь?

Не замешкавшись ни на секунду, мама подняла лицо к официанту.

– Все чудесно, – сказала она, улыбаясь, пока он не ушел. Затем повернулась к Джози. – Я говорю точно так же, как обычно.

Джози посмотрела на нее, потом на спину официанта.

– Может, так оно и есть, – сказала она.

Еще одного парня в футбольной команде, который предпочел бы быть где угодно, только не здесь, звали Дерек Марковиц. Они познакомились, когда сидели на скамье запасных во время игры против Северного Хаверхилла.

– Кто заставил тебя играть? – спросил Дерек, и Питер ответил, что мама.

– И меня тоже, – признался Дерек. – Она врач по питанию и помешана на спорте.

За ужином Питер рассказывал родителям, что на тренировках все нормально. Он рассказывал о себе вымышленные истории, описывая спортивные трюки, которые сам он никогда не смог бы повторить. Он делал это для того, чтобы мама могла посмотреть на Джойи и сказать что-то вроде:

– Кажется, в нашей семье есть еще один спортсмен.

Когда они приходили поболеть за него, а Питер всю игру сидел на скамье запасных, он говорил, что тренер выпускает на поле только своих любимчиков, и в некотором смысле так оно и было.

Как и Питер, Дерек был практически наихудшим игроком в футбол на планете. У него была такая белая кожа, что его вены просвечивались, словно дороги на карте, а волосы такие светлые, что не сразу можно было догадаться, где у него брови. Теперь во время игр они сидели рядом на скамье запасных. Он нравился Питеру, потому что незаметно проносил шоколадные батончики на тренировку и ел их, когда тренер не видел, и потому что умел шутить. «Что может быть приятнее, чем прибить Дрю Джирарда к стенке гвоздями? Отрывать его». В какой-то момент Питер обнаружил, что с нетерпением ждет следующей тренировки, просто чтобы услышать, что расскажет Дерек, – хотя Питер опять начал переживать: нравится ли ему Дерек, потому что это Дерек, или потому, что Питер был геем. И тогда он садился немного дальше или обещал себе ни в коем случае ни разу не смотреть Дереку в глаза за всю тренировку, чтобы у того не возникли подозрения.

Однажды в пятницу после уроков они сидели на скамье и смотрели, как все остальные играют против Ривенделла. Все знали, что Стерлинг обыграет их с закрытыми глазами (хотя этого оказалось недостаточно, чтобы выпустить на поле Питера и Дерека во время игры в настоящей лиге). На последней минуте второго тайма счет становился просто унизительным – Стерлинг 24, Ривенделл 2, а Дерек рассказывал Питеру очередной анекдот.

– Почему в Люксембурге не любят играть в футбол? – спросил Дерек и ответил: – Очень неудобная игра: посильнее ударил по мячу, и за ним надо бежать то в Бельгию, то в Германию, а то и во Францию.

– Хорошая игра, – сказал тренер, поздравляя каждого игрока рукопожатием. – Хорошая игра. Хорошая игра.

– Ты идешь? – спросил Дерек, вставая.

– Сейчас догоню, – сказал Питер, наклонился, чтобы расшнуровать бутсы, и увидел, как перед ним остановилась пара женских туфель. Он узнал эти туфли, потому что все время спотыкался о них в прихожей.

– Привет, сынок, – улыбаясь, сказала мама.

Питер поперхнулся. Где это видано, чтобы мамочка забирала шестиклассника прямо с игрового поля, словно первок ку, который сам не мог перейти дорогу?

– Подожди меня, Питер, – сказала мама.

Подняв на секунду глаза, Питер успел заметить, что ребята из команды не ушли в раздевалку, как обычно, а остались, чтобы посмотреть на это унижение. Когда он уже было подумал, что хуже ничего быть не может, мама направилась к тренеру.

– Господин Ярбровски, – сказала она. – Можно вас на два слова?

«Убейте меня», – подумал Питер.

– Я – мама Питера. И я хочу знать, почему вы не выпускаете Питера на поле во время игры.

– Сейчас играет команда, миссис Хьютон, а я просто даю Питеру возможность потренироваться, чтобы достичь…

– Уже прошла половина сезона, у моего сына такое же право играть в этой команде, как и у остальных ребят.

– Мама, – вмешался Питер, изо всех сил желая вызвать в Нью Гемпшире землетрясение, которое разверзло бы землю и поглотило ее, не дав закончить предложение. – Перестань.

– Все в порядке, Питер. Я сейчас все устрою.

Тренер сжал переносицу пальцами.

– Я поставлю Питера в команду на игру в понедельник, миссис Хьютон, но ничего хорошего из этого не выйдет.

– И не нужно, чтобы было хорошо. Нужно, чтобы было весело. – Она обернулась и широко улыбнулась Питеру. – Правда?

Питер ее почти не слышал. От стыда в ушах стоял звон, прерываемый только перешептыванием его товарищей по команде. Мама присела перед ним на корточки. Раньше он не представлял, как можно любить и ненавидеть кого-то одновременно, но теперь начал понимать, что это значит.

– Как только он увидит тебя на поле, то сразу же поставит в первый состав. – Она похлопала его по колену. – Жду тебя возле машины.

Ребята смеялись, проходя мимо него.

– Маменькин сынок, – говорили они. – Она всегда борется вместо тебя, Гомик?

В раздевалке он сел и стянул бутсы. Один носок порвался на большом пальце, и он уставился на него, словно его искренне удивил этот факт, а не потому, что изо всех сил старался не заплакать.

Он подпрыгнул на месте, почувствовав, что кто-то присел рядом.

– Питер, – спросил Дерек, – ты в порядке?

Питер попытался сказать «да», но просто не смог выдавить из себя эту ложь.

– Знаешь, чем отличается эта команда от стада?

Питер покачал головой.

– В стаде обычно только один козел. – Дерек улыбнулся. – Увидимся в понедельник.

Кортни Игнатио была «девушкой с тоненькими бретельками» – так Джози называла эту компанию, поскольку лучшего определения не нашлось. Девочки в этой компании носили майки, открывающие живот, и во время концертов, в которых участвовали ученики, выступали с танцами под песни Кристины Агилеры. У Кортни первой из семиклассников появился мобильный телефон. Он был розового цвета и иногда звонил во время урока, но учителя никогда на нее не сердились.

Когда на уроке истории ее поставили в пару с Кортни, чтобы составить хронологию событий американской революции, Джози только фыркнула – она была уверена, что ей придется все делать самой. Но Кортни пригласила ее к себе домой, чтобы поработать над заданием, а мама Джози сказала, что, если она не пойдет, ей действительно придется делать задание одной, поэтому сейчас она сидела на кровати Кортни, ела шоколадное печенье и складывала по порядку карточки с записями.

– Что? – спросила Кортни, встав перед ней и уперев руки в бока.

– Что «что»?

– Почему у тебя такое выражение лица?

Джози пожала плечами.

– Твоя комната совсем не такая, как моя.

Кортни посмотрела вокруг, словно видела свою спальню впервые в жизни.

– В каком смысле, не такая?

У Кортни был лохматый ковер невероятного сиреневого цвета, лампы, украшенные бусами и прозрачными шарфиками для создания определенной атмосферы. Вся поверхность туалетного столика была уставлена косметикой. На внутренней стороне двери висел плакат с изображением Джонни Деппа, а на полке расположилась аудиосистема, похожая на произведение искусства. А еще у нее был собственный DVD-плеер.

По сравнению с ней, комната Джози имела спартанскую обстановку: книжная полка, письменный стол, комод и кровать. Покрывало напоминало бабушкино лоскутное одеяло в отличие от атласного покрывала Кортни. Если в комнате Джози и можно было определить какой-то стиль, то только стиль раннеамериканских пуритан.

– Просто другая, – сказала Джози.

– Моя мама дизайнер. Она думает, что именно об этом мечтают девочки.

– А ты?

Кортни пожала плечами.

– Я думаю, что эта комната немного похожа на бордель, но не хочу ее расстраивать. Подожди, я возьму тетрадь, и начнем…

Когда она вышла, Джози неожиданно обнаружила, что смотрит на себя в зеркало. Как завороженная она подошла к туалетному столику с косметикой и стала перебирать совершенно незнакомые тюбики и флакончики. Ее мама редко красилась, только губы иногда, и все. Джози взяла тюбик с тушью для ресниц и, отвинтив колпачок, провела пальцем по черным щетинам. Открыла флакон духов и понюхала.

В зеркале она увидела, как девочка, похожая на нее, взяла губную помаду – с надписью на этикетке «По-настоящему яркая!» – и накрасила губы. Лицо сразу же расцвело, стало живым.

Неужели так просто стать другим человеком?

– Что ты делаешь?

Услышав голос Кортни, Джози подпрыгнула. Она смотрела в отражение, как Кортни подошла к ней и забрала помаду из рук.

– Я… прости, пожалуйста, – пролепетала Джози.

К ее удивлению, Кортни улыбнулась.

– А вообще-то, – протянула она, – тебе идет.

У Джойи были лучше оценки, чем у младшего брата, он бью сильнее в спорте, чем Питер. Он был интереснее, сообразительнее, мог нарисовать больше, чем прямую линию. Он был из тех ребят, к которым тянутся на вечеринках. Была только одна вещь, насколько Питер мог судить (а он серьезно занимался этим вопросом), недоступная для Джойи. Он не выносил вида крови.

Когда Джойи было семь лет, и его друг, перелетев через руль велосипеда, сильно разбил лоб, сознание потерял брат Питера. Когда по телевизору показывали передачу о бригадах «скорой помощи», он выходил из комнаты. По этой причине он никогда не ходил с отцом на охоту, хотя Льюис обещал сыновьям, что, как только им исполнится двенадцать, он станет брать их с собой и научит стрелять.

Казалось, Питер всю осень ждал этих выходных. Он прочел все, что нашел, о винтовке, которую папа собирался ему дать-«Винчестер 94», рычажная, калибр 30–30, которая раньше принадлежала отцу, пока он не купил «Ремингтон 721» со скользящим затвором, калибра 30–06, с которым теперь ходил на оленя. Сегодня, в полпятого утра, Питер не мог поверить, что держит ее в руках, предусмотрительно поставленную на предохранитель. Он крался по лесу за отцом, и его дыхание замерзало в воздухе.

Прошлой ночью выпал снег, именно поэтому условия для охоты на оленя были идеальными. Вчера они ходили искать свежие царапины – следы, которые остаются на деревьях, где олени чешутся рогами и куда приходят снова и снова, отмечая свою территорию. Теперь оставалось только найти то же место и проверить, нет ли свежих царапин, не приходил ли олень снова.

Мир становится совершенно другим, когда в нем никого нет. Питер старался ступать в след отца, ставя ботинок точно в отпечаток, оставленный отцом. Он представлял, что он – солдат, выполняющий боевое задание. Враг рядом. И в любой момент может начаться перестрелка.

– Питер, – прошипел отец через плечо, – держи винтовку вертикально!

Они подошли к деревьям, где видели следы. Сегодня появились новые царапины от рогов, белая сердцевина дерева и свисающая светло-зеленая полоска коры были свежими. Питер опустил глаза вниз. На снегу было три цепочки следов – одни намного больше остальных.

– Он уже был здесь, – пробормотал отец Питера. – Скорее всего, идет за самками.

В брачный период олени не такие осторожные, как обычно, – они настолько сосредоточены на самках, которых преследуют, что забывают о людях, которые могут охотиться на них.

Питер с отцом осторожно шли по лесу, двигаясь по следам в сторону болота. Вдруг отец поднял руку – сигнал остановиться. Подняв голову, Питер увидел двух самок – одну постарше и одну годовалую. Отец обернулся и одними губами произнес:

– Не шевелись.

Когда из-за дерева вышел самец, Питер затаил дыхание. Олень был огромный, величественный. Его мощная шея несла груз шестиконечных рогов. Отец незаметно кивнул на оружие «Давай».

Питер неуклюже перехватил винтовку, которая, казалось, потяжелела на десять килограммов. Приставил ее к плечу и прицелился в оленя. Сердце билось так сильно, что винтовка вздрагивала.

Он ясно слышал инструкции отца, словно он и сейчас их нашептывал: «Целься под передние ноги, ниже тела. Если попадешь в сердце, то сразу убьешь. Если не попадешь в сердце, зацепишь легкие, тогда он пробежит не больше тридцати метров и упадет».

И тут олень обернулся и посмотрел на него, прямо в глаза.

Питер нажал на спусковой крючок и промахнулся.

Намеренно.

Три оленя одновременно вскинули головы, не понимая, откуда грозит опасность. Не успел Питер подумать, заметил ли отец, что он струсил – или просто решил, что Питер не умеет стрелять, – как прозвучал второй выстрел из оружия отца. Самки бросились прочь, а олень упал замертво.

Питер стоял над оленем и смотрел, как из его сердца выплескивается кровь.

– Я не хотел лишать тебя возможности выстрелить, – говорил отец, – но если бы ты начал перезаряжать, они бы услышали и убежали.

– Ничего, – сказал Питер. Он не мог отвести глаз от оленя. – Все нормально.

А потом его вырвало прямо в кусты.

Он слышал, как отец делает что-то за его спиной, но не оборачивался. Вместо этого Питер смотрел на снег, который начал таять. Он услышал, как подошел отец. Питер чувствовал запах крови на его руках и разочарование.

Отец похлопал Питера по плечу.

– В другой раз, – вздохнул он.

Долорес Китинг перевелась в эту школу в январе этого года.

Она была одной из тех ребят, которые появляются незамеченными, – не слишком красивая, не слишком умная, не срывает уроки. Она сидела перед Питером на уроках французского языка, и ее хвостик прыгал вверх-вниз, пока она спрягала глаголы вслух.

Однажды, когда Питер изо всех старался не уснуть, слушая, как мадам учительница объясняла спряжение глагола «avoir», он заметил, что Долорес села в чернильное пятно. Ему это показалось довольно смешным, особенно если учесть, что она была в белых брюках, и вдруг он понял, что это вовсе не чернила.

– У Долорес месячные! – выкрикнул он от неожиданности. Он вырос в семье мужчин – не считая мамы, конечно, – и менструация была для него одной из великих женских тайн, вроде тех, как они умудряются накрасить ресницы, не выколов глаз, или застегнуть лифчик за спиной.

Все в классе повернулись, а лицо Долорес стало таким же красным, как и ее брюки. Учительница быстренько вывела ее в коридор и направила к медсестре. На сиденье перед Питером была небольшая лужица крови. Учительница позвала уборщицу, но к этому времени класс вышел из-под контроля – шепот нарастал, как лесной пожар, обсуждали, сколько там крови и что Долорес теперь одна из девочек, о которых известно, что у них уже есть месячные.

– У Китинг течка, – сказал Питер сидящему рядом мальчику, и у того зажглись глаза.

– У Китинг течка, – повторил мальчик, и слова покатились по классу. «У Китинг течка. У Китинг течка».

Через класс Питер поймал взгляд Джози, которая в последнее время начала краситься. Она повторяла вместе со всеми.

То, что он принадлежал к большинству, подействовало на Питера, как гелий: он ощутил такую легкость внутри. Это он все начал. Вычеркнув Долорес, он стал частью круга.

В тот день за обедом он сидел в столовой вместе с Джози, когда к ним подошли Дрю Джирард и Мэтт Ройстон со своими подносами.

– Мы слышали, что ты видел, как все случилось, – сказал Дрю, и они присели рядом, чтобы Питер рассказал им все подробности. Он начал приукрашивать рассказ – чайная ложка крови превратилась в стакан, пятнышко на белых брюках выросло из скромных размеров в пятно невероятной величины. Они подзывали своих друзей, некоторые из них играли в Питером в футбольной команде, но ни разу не заговорили с ним за целый год.

– Расскажи им тоже. Вот это весело, – сказал Мэтт и улыбнулся Питеру, словно Питер был одним из них.

Долорес не пришла в школу. Питер знал, что неважно, сколько она пропустит – месяц или больше, – память шестиклассников была железной, и до окончания школы Долорес всегда будут вспоминать как девчонку, у которой на французском начались месячные и которая залила кровью весь стул.

В то утро, когда Долорес вернулась, не успела она выйти из школьного автобуса, как ее тут же зажали в угол Дрю и Мэтт.

– Как для женщины, – сказали они, громко выговаривая слова, – у тебя плоская грудь.

Она оттолкнула их, и до урока французского Питер ее не видел.

У кого-то – он не знал точно у кого – появился план. Учительница французского всегда опаздывала, потому что добиралась из противоположного конца города. Поэтому до звонка каждый подходил к парте Долорес и отдавал ей тампон из упаковки, которую Кортни Игнатио стащила у своей мамы.

Первым был Дрю. Он положил тампон на парту и сказал:

– Кажется, это ты обронила.

На парте было уже шесть тампонов, а звонок все еще не звенел и учительницы не было. Питер подошел, зажав в кулаке цилиндрик и был готов его уронить, когда заметил, что Долорес плачет.

Она плакала тихо, даже нельзя было сразу понять. Но когда Питер протянул руку с тампоном, он вдруг понял, что именно так выглядит со стороны, когда сам становится объектом насмешек.

Питер раздавил тампон в кулаке.

– Перестаньте, – тихо сказал он и обернулся к оставшимся троим ученикам, ожидавшим своей очереди поиздеваться над Долорес – Хватит уже.

– В чем дело, гомик? – спросил Дрю.

– Это уже не смешно.

Наверное, это не было смешно с самого начала. Просто, достаточно было того, что смеются не над ним.

Мальчик, стоявший за ним, оттолкнул Питера и бросил тампон так, что тот, отскочив от головы Долорес, закатился под стул Питера. Следующей была Джози.

Она посмотрела на Долорес, потом на Питера.

– Не надо, – еле слышно сказал он.

Джози поджала губы и раскрыла ладонь, откуда на парту Долорес выкатился тампон.

– Ой, – воскликнула она, а когда Мэтт Ройстон рассмеялся, подошла к нему и села рядом.

Питер выжидал. Несмотря на то что Джози не общалась с ним уже несколько недель, он знал, чем она занимается после школы – ходила в центр города на чай со льдом с Кортни и компанией, а потом глазела на витрины. Иногда он издали смотрел на нее, как смотрят на бабочку, которую знали только как гусеницу, не понимая, как перемены могут быть настолько разительными. Он ждал, пока она не распрощается с остальными девочками, а потом шел за ней следом до самого дома. Когда он догнал ее и схватил за руку, она пронзительно закричала.