Текст книги "Остров на краю света"

Автор книги: Джоанн Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ПРИЛИВ, ОБРАЩЕННЫЙ ВСПЯТЬ

1

Ночью залило дом Оме. От дождя разбух ручей, который с приливом опять разрушил береговые укрепления, а поскольку дом Оме был ближе всех, он и пострадал первым.

– Теперь они даже не дают себе труда вытащить мебель наружу, – объяснила Туанетта. – Шарлотта просто открывает все двери и ждет, пока вода вытечет обратно. Я бы их забрала к себе, да тут места нет. И к тому же эта ихняя девчонка действует мне на нервы. Я уже слишком стара для девчонок.

С Мерседес тоже стало трудно как никогда. Ей уже недостаточно было Гилена и Ксавье – она завела привычку проводить время в Ла Уссиньере, в «Черной кошке», царствуя над поклонниками-уссинцами. Ксавье считал, что всему виной собственнические замашки Аристида. Шарлотта, которой как раз нужна была помощь по хозяйству, сбивалась с ног. Туанетта пророчила несчастье.

– Она играет с огнем, – объявила Туанетта. – Ксавье Бастонне хороший мальчик, но в глубине души упрям, как его дед. В конце концов она его потеряет – а уж я знаю Мерседес, тут-то она и поймет, что только его и хотела с самого начала.

Если Мерседес предполагала, что ее отсутствие спровоцирует какую-то реакцию, она, конечно, была разочарована. Гилен и Ксавье продолжали сверлить друг друга взглядами с разных берегов ètier, словно любовники. Случалось мелкое злобное хулиганство, в котором они обвиняли друг друга – так, кто-то порезал паруса на «Сесилии», ведерко рыболовных червей внезапно оказалось в сапоге у Гилена – хотя никто не мог ничего доказать. Юный Дамьен совсем пропал из Ле Салана и теперь проводил бо́льшую часть времени, околачиваясь на эспланаде и затевая драки.

Меня тоже туда тянуло. Хоть сезон и кончился, там была какая-то жизнь, ощущались какие-то возможности. Ле Салан был даже мертвее, застойнее обычного. На него больно было смотреть. Вместо этого я отправлялась на «Иммортели» с альбомом и карандашами, хотя мои пальцы были неуклюжи и рисовать я не могла. Я ждала; чего, кого – не знаю.

Флинн никак не намекал, чего именно надо ждать. Он сказал, что мне лучше не знать. Тогда я буду реагировать более естественно. После нашего разговора он несколько дней не показывался вообще, и, хотя я знала, что он что-то затевает, он отказался раскрыться, даже когда я его разыскала.

– Вы этого не одобрите.

Сегодня его словно распирала энергия, глаза были как порох – серые, сверкающие, взрывоопасные. В слегка приоткрытую дверь блокгауза у него за спиной видно было, что внутри стоит какой-то предмет – большой, завернутый в простыню. К стене была прислонена лопата, еще черная – вся в отмельном иле. Флинн заметил, куда я смотрю, и пинком захлопнул дверь.

– Мадо, какая же вы подозрительная, – обиженно сказал он. – Я же вам сказал, я работаю над вашим проектом.

– А как я узнаю, что началось?

– Узнаете.

Я опять покосилась на дверь блокгауза.

– Вы случайно ничего не украли?

– Разумеется, нет. Там ничего нету, просто всякая всячина, что я нашел при отливе.

– Опять лазите по чужим садкам, – неодобрительно сказала я.

Он ухмыльнулся.

– Никак не можете мне забыть тех омаров, да? Подумаешь, залез по-дружески в чужой садок.

– В один прекрасный день кто-нибудь вас за этим поймает, – сказала я, пытаясь удержаться от улыбки, – и пристрелит, и так вам и надо.

Флинн только засмеялся, но на следующее утро я обнаружила у задней двери большой сверток в подарочной бумаге, перевязанный алой лентой.

Внутри был один-единственный омар.

Все началось вскоре после того, в душную грозовую ночь. В эти ветреные ночи Жан Большой часто бывал беспокоен. Он вставал проверить ставни или сидел в кухне – пил кофе и слушал шум моря. Я задавалась вопросом, что же он пытается услышать.

В ту ночь я тоже никак не могла уснуть. Опять поднялся южный ветер, и я слышала, как он царапается в двери и визжит в окнах, словно стая крыс. Около полуночи я задремала, мне урывками снилась мать, и я тут же забывала эти сны, но меня не покидала память о ее прерывистом дыхании, когда мы лежали бок о бок в очередной дешевой съемной комнатушке; дыхание, и то, как оно порой приостанавливалось на полминуты или больше, а потом, сипя, возобновлялось...

В час ночи я встала и сварила кофе. Через щели в ставнях виднелся красный свет бакена с той стороны Ла Жете, а за ним – горизонт, пылающий мрачным оранжевым цветом и озаряющийся кое-где сполохами. Море хрипело, ветер не достиг силы урагана, но был достаточно силен, чтобы тросы на пришвартованных кораблях запели, и время от времени швырял в стекла горсти песку. Я прислушалась, и мне почудился одинокий удар колокола – бум! – жалобный звук на фоне ветра Я сказала себе, что мне показалось, ночной обман слуха, но тут же услышала второй удар, потом третий – они все отчетливее вызванивали, перекрывая шум волн и ветра

Я вздрогнула.

Звон становился все громче, его приносили с мыса порывы ветра. Звук был зловещий, неестественно гулкий, словно колокол затонувшего корабля предвещал беду. Глядя в сторону скалистого мыса, я, кажется, что-то увидела на море – пляшущий синеватый свет. Он стремился с земли вверх – одна вспышка, вторая, – разрывая облака зловещей волной бледного огня.

Внезапно я поняла, что Жан Большой встал с постели и стоит рядом со мной. Он был полностью одет, вплоть до vareuse и сапог.

– Все в порядке, – сказала я. – Не о чем беспокоиться. Просто гроза идет.

Отец ничего не сказал. Он недвижно стоял рядом, как деревянная фигура, как одна из тех игрушек, что он делал мне в детстве из обрезков дерева в своей мастерской. Он ничем не показал даже, что услышал мои слова. Но я чувствовала исходящие от него сильные эмоции; что-то такое, что цепляло меня, как кошка – клубок лески. Руки у него дрожали.

– Все будет хорошо, – глупо сказала я.

– Маринетта, – сказал отец.

Голос был ржавый, словно им давно не пользовались. Несколько секунд слоги гонялись друг за другом у меня в голове, не поддаваясь расшифровке.

– Маринетта, – опять сказал Жан Большой, на этот раз более настойчиво, кладя руку мне на предплечье. Голубые глаза смотрели умоляюще.

– Это просто колокол в церкви звонит, – успокаивающе повторила я. – Я тоже слышу. Ветер доносит звук из Ла Уссиньера, вот и все.

Жан Большой нетерпеливо покачал головой.

– Ма... ринетта, – сказал он.

Флинн – я была уверена, что это его рук дело, – выбрал удивительно подходящий символ и подходящий момент. Но от реакции отца на колокольный звон у меня кровь похолодела. Он стоял, напрягаясь, как пес на поводке, и рука его сжимала мою крепко, до синяков. Лицо его побелело.

– Скажи мне, что такое? – спросила я, осторожно отнимая свою руку. – Что случилось?

Но Жан Большой вновь лишился речи. Только глаза говорили, темные от нахлынувших чувств, словно у святого, который слишком долго был в пустыне и в конце концов лишился рассудка.

– Все будет хорошо, – повторила я. – Я пойду погляжу, что там такое. Я мигом.

И, оставив его, прильнувшего к окну, я надела непромокаемую куртку и вышла в грозовую ночь.

2

Шум моря был чудовищен, но колокол все равно было слышно, тяжкий, зловещий звон, от которого, казалось, дрожала земля. Когда я подходила, из-за дюны вылетел еще один сноп света. Он расползся по небу, осветив все, потом так же быстро угас. Я видела, что в окнах загорается свет, открываются ставни, люди – едва узнаваемые в плащах и шерстяных шапках – стояли, любопытствуя, у дверей или облокачивались на заборы. Я различила грузную фигуру Оме – он стоял, прислонившись к дорожному знаку, а рядом с ним кто-то в хлопающем на ветру халате – конечно, Шарлотта. Мерседес стояла у окна в ночной рубашке. Тут были и Гилен с Аленом Геноле, и Матиа от них не отставал. Кучка детей, в том числе Лоло и Дамьен. Лоло в красной кепке возбужденно прыгал в тусклом свете, падающем из открытой двери. Тень его выделывала антраша. Голос едва донесся до меня, перекрываемый зловещим звоном колокола.

– Что за чертовщина? – Это был Анжело, закутанный до ушей в рыбацкий плащ и вязаную шапку. В руке он держал фонарик и посветил ненадолго мне в лицо, словно проверяя, нет ли тут чужих. Узнав меня, он, кажется, приободрился.

– А, Мадо, это ты. Ты была на мысу? Что там творится?

– Не знаю. – Ветер присвоил себе мой голос, и он звучал слабо и неуверенно. – Я увидела свет...

– Э, попробовал бы кто его не увидеть. – Это Геноле добрались до дюны, у обоих были рыбацкие фонари и ружья.

– Если какой-нибудь сукин сын затеял играть в игры на мысу... – Ален многозначительно повел ружьем. – С этих Бастонне все станется. Я-то, конечно, пойду на мыс, посмотрю, что там творится, но оставлю мальчишку сторожить. Они, должно быть, думают, что я вчера родился, чтобы купиться на такой трюк.

– Кто бы за этим ни стоял, это не Бастонне, – объявил Анжело, указывая пальцем. – Вон старый Аристид, позади нас, и Ксавье, держит его за руку. Похоже, они тоже спешат.

И правда, старик хромал по Атлантической улице так быстро, как только мог, опираясь для равновесия на палку с одной стороны и на внука – с другой. Ветер трепал длинные волосы старика, выбивающиеся из-под рыбацкой кепки.

– Геноле! – заорал он, как только оказался в пределах слышимости. – Я так и знал, что это вы, сукины дети, устроили! Какого черта, во что вы тут играете, разбудили всю деревню в этакий час?

Матиа засмеялся.

– Не думай запорошить мне глаза, – сказал он. – Вор всегда громче всех кричит «держи вора!». Не будешь же ты утверждать, что ты тут ни при чем, э? А чего же ты тогда так быстро вышел?

– Моя жена ушла, – сказал Аристид. – Я услыхал, как дверь хлопнула. На утесах в такую погоду – в ее-то возрасте, – она до смерти простудится!

Он поднял палку, и голос его пресекся от ярости.

– Что вы никак не оставите ее в покое? – хрипло закричал он. – Хватит и того, что твой сын... твой сын...

Он попытался ударить Матиа палкой и упал бы, если бы Ксавье не удержал его. Гилен поднял ружье. Аристид захихикал.

– Ну давай, давай! – заорал он. – Мне плевать! Стреляй в безногого старика, давай, давай, чего еще ждать от Геноле, ну давай, я могу поближе подойти, чтоб даже ты не промахнулся – святая Марина, да перестанет ли этот сучий колокол звонить?

Он, шатаясь, сделал шаг вперед, но Ксавье удержал его.

– Мой отец говорит, что это Маринетта, – сказала я.

Секунду Геноле и Бастонне смотрели на меня. Потом Аристид покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Просто кто-то шутки шутит. Никто не слыхал, чтоб Маринетта звонила, с тех пор, как...

Какое-то чутье велело мне обернуться назад, на дюну. Там, на фоне бурного неба, стоял человек. Я узнала отца. Аристид его тоже увидел и, сопя, проглотил то, что собирался сказать.

– Отец, – мягко сказала я, – может, ты лучше пойдешь домой?

Но Жан Большой не двигался. Я обняла его и почувствовала, что он дрожит.

– Послушайте, мы все устали, – сказал Ален потише. – Давайте уже пойдем и поглядим, что там творится, э? Мне утром рано вставать.

Потом, повернувшись к сыну, неожиданно сердито:

– А ты, ради бога, убери ружье. Ты что, на Диком Западе?

– Оно только солью... – начал Гилен.

– Я сказал – убери!

Гилен с обиженным видом опустил ствол. С мыса взлетели вверх еще две вспышки, треща и сыпля голубым огнем во взбаламученный воздух. Я почувствовала, как Жан Большой дернулся от этого звука.

– Огни святого Эльма, – объявил Анжело.

Аристид глядел недоверчиво. Мы шли к мысу Грино, к нам присоединились Оме и Шарлотта Просаж, потом Илэр со своей тростью, Туанетта и еще цепочка людей. Ду-ум, ду-ум – вызванивал утонувший колокол, трещал голубой огонь, и голоса людей звенели от возбуждения, которое легко могло перейти в гнев, страх или еще что похуже. Я оглядывала толпу, ища Флинна, но его нигде не было. Меня кольнул страх; надеюсь, Флинн знает, что делает.

Я помогла Жану Большому подняться на дюну, Ксавье бежал впереди с фонарем, а Аристид следовал за нами, волоча деревянную ногу и тяжело опираясь на палку. Люди быстро обгоняли нас, растянувшись неровной цепочкой по песчаным наносам. Я увидела Мерседес – волосы ее развевались по ветру, а пальто было надето прямо на белую ночную рубашку, – и поняла, почему Ксавье убежал вперед.

– Дезире, – пробормотал Аристид.

– Все в порядке, – сказала я. – С ней все будет хорошо.

Но старик не слушал.

– Знаешь, я сам ее однажды слышал, – сказал он, словно обращаясь к самому себе. – Маринетту. Летом Черного года, в тот день, когда Оливье утонул. Только я себя обдурил, убедил, что это корпус траулера скрежетал и лопался, когда море забирало его себе. Но это Маринетта была в тот день. Она предвещала беду, как всегда. А Ален Геноле...

Он резко изменил тон.

– Ты знаешь, Ален с ним дружил. Они были одногодки. Иногда ходили рыбачить вместе, хоть мы этого и не одобряли.

Он уже начинал уставать, тяжело опирался на палку, когда мы стали подниматься на большую дюну. Дальше лежали скалы мыса Грино, и уцелевшая стена разрушенной церкви Святой Марины рисовалась силуэтом на небе, как мегалит.

– Он должен был прийти сюда, – грозно продолжал Аристид. – Они сговорились встретиться в двенадцать и отправиться на старый корабль, спасти с него все, что можно. Если бы он пришел, он бы спас моего сына. Если бы он пришел. Но он заместо этого пошел в дюны с девкой, разве не так? С Эвелиной Гайяр, дочкой Жоржа Гайяра из Ла Уссиньера. И забыл про время. Забыл про время! – почти злорадно повторил Аристид. – Трахался там в свое удовольствие – с этой уссинкой, – пока его друг... пока мой сын...

Когда мы поднялись на вершину дюны, он совсем запыхался. Кучка саланцев уже стояла там, лица подсвечены фонариками и большими фонарями. Огни святого Эльма – если это были они – пропали. Колокол тоже умолк.

– Это знак! – вскричал кто-то, кажется – Матиа Геноле.

– Это трюк, – пробормотал Аристид.

Пока мы стояли, народу прибыло. Кажется, уже собралось полдеревни, а судя по тому, как люди подходили, скоро будет еще больше.

Ветер хлестал по лицам песком и солью. Заплакал ребенок. Позади нас кто-то молился. Еще дальше Туанетта выкрикивала что-то про святую Марину, не то молитву, не то предупреждение.

– Где моя жена? – кричал Аристид, перекрывая шум. – Что с Дезире?

– Святая, – кричала Туанетта. – Святая...

– Смотрите!

Мы посмотрели. Над нами, в маленькой нише, высоко в стене часовни, стояла святая. Грубая фигура, едва заметная в тусклом свете, примитивные черты лица словно выжжены огнем. От движения больших и малых фонарей казалось, что святая шатается на своем немыслимом троне, словно обдумывает побег. Праздничные одеяния надувались кругом нее, а на голове была позолоченная корона святой Марины. Внизу простерлись на молитве старушки-монахини, сестра Тереза и сестра Экстаза. За ними, я заметила, что-то было нарисовано или нацарапано на голой стене разрушенной часовни, что-то вроде граффити.

– Каким чертом ее туда занесло?

Это Ален, глядя вверх на колеблющуюся святую, словно не мог поверить своим глазам.

– А эти две сороки что тут делают? – рявкнул Аристид, злобно глядя на монахинь. Но тут же умолк. На траве рядом с монахинями стояла, сцепив руки, коленопреклоненная фигура в ночной рубашке. – Дезире! – Аристид быстро, как только мог, захромал по направлению к фигуре, которая, завидев его, обратила к нему широко распахнутые глаза. Лицо ее сияло.

– О, Аристид! – сказала она. – Это чудо...

Старик дрожал. Он приоткрыл рот, но несколько секунд не мог говорить. Он протянул руку жене и хрипло сказал:

– Ты же простудишься, дурная старая селедка. Чего ты сюда поперлась без пальто, э? Теперь, надо думать, я тебе должен свое отдать. – И, сняв рыбацкую куртку, накинул ей на плечи.

Дезире приняла куртку, почти не заметив.

– Я слышала святую, – сказала она, все еще улыбаясь. – Она говорила – о, Аристид, она со мной говорила!

Понемногу у подножия стены собралась толпа.

– Боже мой, – сказала Капуцина, делая знак от дурного глаза. – Это что там – правда святая?

Анжело кивнул.

– Хотя одному Богу известно, как она туда забралась...

– Святая Марина! – донесся вопль откуда-то из-под дюны.

Туанетта упала на колени. Вздох прошел по толпе – айййй! Прибой бился о землю, как сердце.

– Она больна, – сказал Аристид, пытаясь поднять Дезире на ноги. – Помогите мне кто-нибудь.

– О нет, – отозвалась Дезире. – Я уже здорова.

– Эй! Вы! – крикнул Аристид двум кармелиткам, которые все еще стояли под нишей святой. – Собираетесь помогать или как?

Монахини смотрели на него, не двигаясь.

– Мы получили весть, – сказала сестра Тереза.

– В часовне. Как Жанна д'Арк.

– Не-не-не, не как Жанна д'Арк, сестра, она слышала голоса, и посмотри, до чего они ее довели...

Я напрягалась, чтобы расслышать монахинь за шумом ветра.

– Марина Морская, вся в белом, и...

– ...в короне, и с фонарем, и...

– ...лицо было закрыто покрывалом.

– Покрывалом? – Я, кажется, начала понимать.

Сестры закивали.

– Она с нами говорила, Мадо...

– Говорила. С нами.

Я не удержалась от вопроса:

– Вы уверены, что это была она?

Кармелитки посмотрели на меня как на дурочку.

– Конечно, это была она, малютка Мадо. Кто это...

– ...еще мог быть? Она сказала, что сегодня ночью вернется... и...

– Вот она тут.

– Там, наверху.

Последние слова они проговорили в унисон, блестя глазами, как птички. Позади них Дезире Бастонне слушала в священном восторге. Жан Большой, который слушал все это, не двигаясь, поглядел наверх, и глаза его наполнились звездами.

Аристид нетерпеливо покачал головой.

– Сны. Голоса. Ради этого не стоило вылезать из теплой постели в холодную ночь. Пошли, Дезире...

Но Дезире покачала головой.

– Аристид, она с ними говорила, – твердо сказала она. – Она велела им прийти сюда. Они пришли – ты спал – они постучали в дверь – они показали мне знак на стене часовни...

– Я знал, что это они все подстроили! – взорвался Аристид. – Эти сороки...

– Я думаю, что ему не следует называть нас сороками, – отозвалась сестра Экстаза. – Эти птицы приносят несчастье.

– Мы пришли сюда, – продолжала Дезире. – И святая с нами говорила.

Позади нас люди вытягивали шеи. Щурились от песчаного ветра. Тайком складывали пальцы в знак, отводящий несчастье. Я слышала звук прерывистого, затаиваемого дыхания.

– Что она сказала? – спросил наконец Оме.

– Она говорила не как святая, – сказала сестра Тереза.

– Не-не, – согласилась сестра Экстаза. – Совсем не как святая.

– Это потому, что она саланка, – ответила Дезире. – Не какая-нибудь чопорная уссинка.

Она улыбнулась и взяла Аристида под руку.

– Жаль, что тебя не было, Аристид. Жаль, ты не слышал, что она сказала. Слишком много лет прошло, как наш сын утонул, тридцать лет прошло. И все эти годы не было ничего, кроме горечи и злости. Ты не мог плакать, ты не мог молиться... ты выжил нашего второго сына из дому своей злобой, издевками...

– Заткнись, – сказал Аристид с каменным лицом.

Дезире покачала головой.

– На этот раз – нет, – ответила она. – Ты со всеми затеваешь скандалы. Ты даже на Мадо кидаешься, когда она говорит, что, может быть, здесь можно жить дальше, а не умирать. На самом деле тебе хотелось бы, чтобы все потонули вместе с Оливье. Ты. Я. Ксавье. Чтоб никого не осталось. Чтобы все кончилось.

Аристид посмотрел на нее.

– Дезире, я тебя прошу...

– Это чудо, Аристид, – сказала она. – Словно он сам со мной говорил. Если бы ты только видел...

И в розоватом свете она подняла лицо к святой, и в этот момент я увидела, как что-то мягко падает на нее сверху из высокой темной ниши, что-то похожее на ароматный снег. Дезире Бастонне стояла на коленях на мысу Грино, окруженная цветами мимозы.

Все взоры обратились на нишу святой. Вдруг там, кажется, что-то шевельнулось – может, просто тень метнулась, когда передвинулся один из фонарей.

– Там кто-то есть! – крикнул Аристид, выхватил у внука винтовку, прицелился и выстрелил из обоих стволов в святую, стоящую в нише. Раздался громкий треск, ошеломляющий во внезапной тишине.

– Да уж, с Аристида станется – выстрелить в чудо, – сказала Туанетта. – Ты бы и в Богоматерь Лурдскую стал стрелять, придурок?

Аристиду, кажется, стало стыдно.

– Я там точно кого-то видел...

Дезире наконец встала, с руками, все еще полными цветов.

– Я знаю, что видел.

Неразбериха продолжалась несколько минут. Ксавье, Дезире, Аристид и монахини были в самом центре – каждый пытался ответить на шквал вопросов. Люди хотели увидеть чудесные цветы, услышать, что сказала святая, осмотреть знаки на стене часовни. Я поглядела за мыс, и мне показалось на миг, что далеко внизу что-то зыблется на волнах, и в тишине поворачивающего вспять прилива я, кажется, даже всплеск услышала, словно что-то вошло в воду. Но это могло быть что угодно. Фигура в нише – если она там вообще была – исчезла.