Текст книги "У края темных вод"

Автор книги: Джо Лансдейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Часть вторая
Змеиное царство

1

Ночь была такая светлая, что все вокруг было видно как днем. Мы издали замечали песчаные мели и обходили их без труда. Видны были и прогалины между деревьями, а на самих деревьях лунный свет лежал на каждом в отдельности, будто нимб. Узкие тени, накладываясь друг на друга, сходились на воде, словно жалюзи. Отчетливо видны были даже похожие на сучки головы черепах, торчавшие там и сям из воды.

Течение реки спрямлялось, сама она становилась все шире. В одном месте мы видели, как поперек реки плыл олень с такими развесистыми рогами, что богатому семейству хватило бы, куда девать зимние шубы и парочку шляп.

Мама уселась посреди плота, подтянув колени к груди и обхватив их руками, пока мы трое усердно работали шестами. Коробка с прахом Мэй Линн лежала подле нее. Мама разок обернулась и посмотрела на нее – видимо, догадалась, хотя мы ей и не говорили, что именно в этой коробке прах Мэй Линн.

Она не пыталась помочь нам грести, но мы от нее такого и не ждали. Да и как мы могли чего-то от нее ждать, когда изначально никому и в голову не приходило, что она увяжется вместе с нами? Достаточно было взглянуть на нее, чтобы понять, как она плоха и слаба, ее бы котенок играючи с ног сбил. Мне казалось даже, ее и грубым словом невзначай угробить можно.

Не знаю, как долго мы так плыли, работая шестами, но скорость набрали приличную, и Терри сказал, что, по его прикидкам, плыть до Глейдуотера дней пять или семь – в зависимости от погоды и от того, как мы постараемся.

Плыли мы, плыли, я уже и проголодалась, и в сон клонило после наполненного столькими событиями дня, однако не хотелось первой предлагать сделать привал – и не пришлось быть первой. Берега в очередной раз сблизились, и Терри окликнул нас:

– Гляньте-ка, что там!

Там у самого берега была небольшая заводь. Увидеть ее можно было только с определенной точки – посмотришь издали, не разглядишь ничего, кроме нависших над водой плакучих ив, а не успеешь вовремя глянуть – уже пронесло мимо. Эта заводь, отделенная тонкой перемычкой от основного потока, так и сияла в лунном свете – вода в ней не застаивалась и не цвела. Довольно большой образовался пруд, вдвое больше нашего плота. Вода свободно вливалась и выливалась из него, потому-то пруд оставался чистым, как проточный, и, судя по тому, какой темной казалась в нем вода, наверное, он был достаточно глубок.

– Правьте туда, – распорядился Терри.

Мы с Джинкс оттолкнулись шестами, направляя плот к заводи. Пришлось резко развернуться в быстрине, однако мы работали шестами на совесть да и скорость успели набрать, так что наша баржа так и скользнула в тот пруд и даже стукнулась с разгона о берег.

Я уперлась шестом в берег, удерживая плот, чтобы его не отнесло обратно, а запасливый Терри достал из мешка молоток и гвозди и забил в нос баржи два длинных гвоздя – длиной со спицу, честное слово, – потом вытащил и канат, размотал, зацепил за гвозди и молотком согнул их, чтобы держали канат, как крючья. Другой конец веревки он привязал к корням дерева – отличные такие корни, торчали из берега наружу метра на три, расползлись во все стороны и переплелись друг с другом, словно гирлянда жирных змей, резвящихся в воде.

– Не так уж далеко мы отплыли, – с тревогой заметила я.

– Думаю, для начала хватит, – возразил Терри. – Они ведь не знают, каким путем мы отправились. Разве что заметят, что мы украли лодку твоего папаши, тогда они догадаются, что мы решили спуститься по реке, но я думаю, первым делом они заподозрят, будто мы хотим сесть на автобус, и попытаются перехватить нас на автобусной станции Глейдуотера. Подумают, что мы словили попутку и едем туда. А когда нас там не окажется, они не будут знать, где нас искать.

– Он не мой папаша, – поправила я.

– Что? – переспросил Терри.

– Ничего он не мой папаша, так что не говори, что мы украли лодку моего папаши, – разъяснила я.

– Да, – подтвердила мама. – Дон – не отец Сью Эллен. И он слабак: если сразу не получается, он сдается. Я в этом много раз убеждалась.

Я запретила себе думать, сколько раз и как она в этом убеждалась, а вместо этого сказала:

– Он глушит рыбу динамитом и электричеством, а теперь еще и травит, лишь бы не трудиться и не ждать.

– Так или иначе, отдохнуть нам надо, а то вымотаемся с самого начала, – решил Терри. – Лучше нам передвигаться днем, а не по ночам, пусть даже нас и заметят. Завтра ночь будет уже не такая яркая, с каждой ночью луна идет на убыль. Будем плыть вслепую – наткнемся на какую-нибудь гадость или опрокинем плот. Днем мы сумеем двигаться быстрее, и это стоит того, чтобы рискнуть попасться кому-нибудь на глаза.

Никто не спорил. Сил ни у кого не было.

У Терри в мешке нашлась и пара одеял, и у мамы, и у Джинкс. Тонкие выношенные пледы, но в такую славную ночь особой нужды укутываться и не было. Верхние доски плота были ровные, гладкие, их отполировали сотни людей, ступавшие по ним и устраивавшие на барже пикники, так что мы попросту растянулись кому где показалось удобнее, подоткнули под себя одеяла, и нам стало так хорошо. Мама расположилась в середине баржи, я чуть в стороне, но потом подкатилась к ней под бочок греться, и мама обняла меня одной рукой. Стрекотали сверчки, орали-надрывались лягушки, а комары взяли выходной – им мешал ветерок, слегка рябила вода под днищем плота.

– Он сам не рад, что стал таким, – сказала мама мне на ухо.

– Чего?

Она говорила так тихо, что, если Джинкс и Терри слышали ее голос, слов разобрать они точно не могли.

– Я о Доне. Мне кажется, он, как я, сломался в самом начале жизни, и ему пришлось еще хуже, чем мне. Он из богатой семьи, но его отец большую часть наследства растратил. Дона били и шпыняли в детстве, и это сказалось на нем: как и я, он никогда не верил в себя. Мои-то родители уж точно не знали, как со мной быть. Мы не то чтобы ссорились, но как будто жили в разных мирах. Я тебе никогда не рассказывала о своих маме и папе.

– Ты говорила, они умерли от оспы, – напомнила я.

– Верно. Только для меня они задолго до того были как будто неживые. Как и мы с Доном для тебя. Мы не сделали для тебя ничего хорошего, уж это-то я знаю, но ты выросла другой, не как мы, – не знаю, как это вышло.

– Думаю, ты сделала, что могла, – ответила я. – Так или иначе, каждый сам решает, чего он хочет, что ему делать и куда идти.

– Правда. Но многие ошибаются при выборе.

– Это их проблема, – заявила я.

– Знаю, знаю. Я ношу свои ошибки, словно тяжелое пальто – такое тяжелое! – вздохнула мама.

– Думаю, ты сделала все, что могла, – повторила я.

– Я делала, что могла, но могла я так мало! Теперь уж я постараюсь сделать лучший выбор. Дон не просто лишился надежды – у него и сердца нет. Я могла бы обойтись без надежды, но без сердца – не могу. У нас бывали с ним хорошие минуты, от одной драки до другой. Побьет меня – потом все хорошо – потом опять побьет. Я жила этими светлыми промежутками. Жила в промежутках.

– Ты веришь в то, что ты сказала про Дона? – спросила я. – Что он слабак и быстро идет на попятный?

– Я так думаю, – ответила она. – Но я и раньше, бывало, ошибалась. Может быть, в нем осталось больше упорства, чем мне кажется. И потом, Джин не из тех, кто легко сдается, и уж тем более не из таких его дружок Клитус, не говоря уж о констебле Сае. Ни один из них не остановится, если решит, будто есть возможность получить что-то даром или обтяпать сделку к своей выгоде. Эти трое до смерти себя загнать готовы ради халявы и пальцем не шевельнут, предложи им кто честную работу. Они будут гоняться за этими деньгами, пока не заполучат их или пока не убедятся, что деньги окончательно пропали. В этом я уверена. Я знаю их так же давно, как твоего отца, и они всегда были такими. Я раньше думала, что у Дона внутри спрятан хороший человек, только он сплющен и сможет снова стать большим, если закачать в него воздух, но он так и не вырос до настоящего объема. Правда, он не всегда плохо обращался со мной, детка. Он бывал и хорошим.

– Ты это уже говорила, – сказала я. – Слабое утешение, на мой вкус.

– Но те времена, когда он был хорошим, остались в прошлом и уходят все дальше, и он так долго пробыл сплющенным, что, наверное, уже не исправится. Я горжусь тобой – ты-то никому не дала себя придавить. Ты всякий раз тут же распрямлялась, как пружина, ты сохранила надежду. У меня были в молодости надежды, и сейчас я пытаюсь припомнить, что это такое, и думаю, как помочь тебе осуществить твои.

– Я стараюсь, – пробормотала я. – Но со мной-то он всегда обращался плохо. Специально делал так, чтобы мне было плохо.

– Боюсь, я об этом знала – и молчала.

– Почему же ты не вмешивалась?

– Духу не хватало.

Опять-таки не слишком вразумительный ответ, но я понимала, что лучшего от нее не добьешься. Я решила: этой ночью мы все начинаем с начала, с чистого листа. Не буду я ей припоминать прошлое. Мама коснулась моей руки и смолкла. Я еще теснее прижалась к ней, как старая больная собака, которую наконец-то пожалели.

Посреди ночи нас всех разбудила мама: перевалилась на край плота и лежала там на брюхе, выворачиваясь наизнанку. Когда все, что в ней было, вылилось в реку, я оттащила маму обратно на середину плота, укрыла, обняла обеими руками, но ее трясло так, словно она страшно замерзла – с чего бы, ведь ночь была теплая?

– Мне нужен мой бальзам, – заявила мама. – Вот что со мной происходит. Я не взяла с собой бальзам, ни капли не взяла. Надо отвыкать постепенно, а не бросать вот так, махом. Мне совсем плохо. Мне уж казалось, Господь призывает меня, а это пересмешник забавлялся. Мне снова приснилась та черная лошадь, и белую я тоже видела, но теперь она бежала – слишком быстро бежала, не догнать.

– Время придет – догонишь, – подбодрила я.

Она еще какое-то время потрепетала, потом затихла, и мы обе уснули.

Во второй раз нас разбудило солнышко. Маме стало гораздо лучше, и мне тоже при свете дня представилось, будто все кончится как нельзя лучше.

Мама собралась в дорогу не хуже Терри. Даже кукурузные пышки с собой прихватила и выдала каждому из нас по две, а запивали мы водой из термоса, который взял с собой Терри. Такого отличного кукурузного хлеба я в жизни не едала, и вода показалась слаще всей воды, что я пила прежде. Мама – я заметила – проглотила капельку воды, а есть и вовсе не стала.

Мы отвязали плот, столкнули его обратно в реку и продолжили путь. Течение весело несло нас, река не петляла, мы без забот неслись себе вперед, даже делать ничего не приходилось, покуда плот не прибивался к левому или правому берегу, а тогда мы с силой отталкивались на стремнину, где течение вновь подхватывало нас и быстро несло вперед. Но благо течение было сильное, а плот крепкий, накренялся или цеплялся за берег он редко, а так мы все больше держались середины и чувствовали себя преотлично. Движение почти и не чувствовалось, я могла бы и забыть о том, что я на плоту, если б не видела, как мимо нас мелькают деревья, меняется ландшафт берега.

Примерно в тот час, когда брюхо начало забывать про кукурузный хлеб, а солнце поднялось над головой и стало основательно припекать, мы услышали пение. Голоса были громкие и красивые и звучали слаженно, в унисон.

– Словно ангелы спустились с небес, – восхитился Терри.

– Или мужчины поют, – скептически заметила Джинкс.

Ангелы или мужчины, пели они здорово, песня так и танцевала над водой. Чем ближе мы подплывали, тем внятнее становилась мелодия, и наконец мы подобрались так близко, что увидели, откуда доносится пение: группа белых собралась на берегу, одни у самой воды, другие повыше, на травянистом холме, верхушка которого золотилась под лучами солнца. Большинство собравшихся оделось по-парадному – во всяком случае, так, как это понимают в Восточном Техасе, – а у воды стоял босоногий мужчина в черных штанах и белой рубашке с закатанными рукавами. Он размахивал большой книгой в черном переплете. Другой, одетый примерно так же, стоял рядом с ним, повесив голову, как нашкодивший пес.

Только на самом деле этот второй ни в чем не провинился и его не ругали. Я сообразила, что к чему, когда вспомнила, что нынче воскресенье. Я малость сбилась со счета дней и дат, но как раз это зрелище у нас перед глазами мне и напомнило. Это были баптисты-перекрещенцы, и занимались они обычным своим делом – крестились. Я поняла, потому что мне уже доводилось видеть такое. Меня в свое время тоже окунули, только я была маленькая и почти все забыла.

Сейчас тут кого-то окунут с головой в воду. Баптисты – они ведь считают, что стоит обмакнуть человека в воду, и он непременно попадет в рай, даже если перед тем или после он познает корову в самом что ни на есть библейском смысле или разведет костер под люлькой с младенцем. Ежели тебя окунули и пробормотали над тобой какие положено слова, небеса гарантированы, святой Петр уже протирает чистой тряпочкой твое сиденье и арфу лично для тебя настраивает. В наших краях почти все баптисты, что в полях, что в тюрьмах, – похоже, народу такая религия по душе.

Мы подплыли ближе, и певцы задрали головы, рассматривая нас. Дети замахали руками, но кое-кому за это перепал родительский подзатыльник. Светловолосый проповедник – волосы его отливали на солнце золотом – потащил своего подопечного в воду. Полы их рубашек всплыли и заколыхались на воде.

Мы проплыли мимо, оглянулись и увидели, как крещеный, зажимая нос, валится на руки проповеднику, а тот окунает его снова и снова.

Мама обернулась, следя глазами за этой сценой, и вздохнула:

– Принял крещение.

– Может теперь делать что хочет, хоть воровать, как мы, – заметила я, – все равно он спасен.

– Ш-ш, – шикнула она на меня. – Не так все просто.

Мы проплыли мимо баптистов.

Вода тут была взбаламучена, видимо, накануне прошел сильный дождь. К тому же река принялась петлять, и в тех местах, где она поворачивала и сужалась, плот заносило задним концом вперед, и шесты ничем не помогали – слишком было глубоко, не дотянуться до дна. Мы взялись за весла, но с тем же успехом могли бы тыкать в воду палочками от мороженого.

Так мы добрались до очередного поворота, и тут плот принялся кружиться, кружиться, кружиться, и его понесло куда-то вбок, а нам оставалось только цепляться за доски палубы и молиться, чтобы плот не опрокинулся, – к счастью, его снесло на мелкое место, и мы снова смогли пустить в ход шесты и с трудом, но подогнали плот к берегу. Я соскочила на землю и привязала плот к дубу.

Привязала, и сама хлопнулась наземь. Побудешь так долго на реке – и на земле уже ощущаешь себя как-то странно. Я словно слезла с карусели, которая крутилась слишком быстро и чуть было не сбросила меня.

Остальные тоже вылезли и плюхнулись рядом со мной. Мама порылась в мешке и предложила нам еще пышек и воды. Кукурузный хлеб все еще казался вкусным, а вода – сладкой. На этот раз и мама поела.

Ни у кого не было охоты после перекуса сразу же возвращаться на плот, хотя вслух мы об этом не говорили. Просто сидели, думая каждый свои мысли про себя и ничего не говоря. Терри вынул из своего мешка чистую белую скатерть, открыл коробку с прахом Мэй Линн, пересыпал прах и туго завязал.

Мама спросила:

– Это… она?

– Ага, – откликнулась я.

Терри убрал мешок, и мы продолжали сидеть, ничего не говоря. Так мы и сидели, пока нас не спугнул вопрос:

– Что это вы тут делаете?

Я так и взметнулась, и ребята тоже, а мама нет – если уж она садилась, встать ей было трудно.

Повыше на берегу, прямо над нами, стоял какой-то мужчина. Солнце светило ему в спину, так что мы видели только темный силуэт, и казалось, будто свет исходит от него, озаряя небо позади.

– Вы сами построили этот плот? – спросил силуэт.

– Вы о чем? – переспросила я.

– Я спросил: вы сами построили этот плот?

– Мы вроде как одолжили его, – призналась я.

– Похож на тот плот выше по течению, – сказал силуэт. – На тот, который там к пню привязан.

– Очень похож, – согласился Терри.

– Прямо близнецы, – подхватила Джинкс.

– Я практически уверен, что это и есть тот плот, – заявил силуэт и двинулся к нам по склону. Теперь, когда холм сделался фоном у него за спиной, а солнце сдвинулось назад, мы смогли как следует его разглядеть.

Он был высок и худощав, с соломенными волосами – такие и седея становятся лишь более светлыми. Беспощадное солнце подсказало нам, что этот процесс уже начался – волосы высветлились у висков и спереди тоже. Они липли к голове, но, вероятно, не от масла, а просто намокли и быстро высохли на солнце. Кончики их слегка колебались на ветру, словно кукурузная шелуха.

Незнакомец был одет в белую рубаху и черные, запачканные понизу штаны, старые ботинки просели с обеих сторон и пошли заломами. На вид этому человеку было слегка за сорок, симпатичный, в улыбке он выставил все зубы – ни одного не потерял. В моем мире сохранить к сорока годам все зубы, оба уха и несломанный нос – все равно что найти арбуз в курином гнезде. Мамочка моя – исключение, и у нас троих пока все было в порядке, но нам до сорока оставалось еще жить и жить – если доживем, – да и маме еще несколько лет, к тому же она всегда заботливо чистила зубы, мылась и держала в чистоте свои немногочисленные одежки.

Спускаясь с горы, этот человек все так же продолжал улыбаться. Невелик собой – судя по тому, на что способна Джинкс, когда обозлится, я решила, что она прикончит его веслом, если он вздумает к нам лезть.

Он подошел совсем близко, повернул голову и посмотрел на мою маму. Словно огонь вспыхнул у него в голове, подсветив глаза. Я глянула на маму – в то утро она выглядела настоящей красавицей. Богиня на прогулке, богиня, выздоравливающая после болезни. Длинные волосы лоснились на солнце, лицо белое, как овес. Она приподняла голову, всматриваясь в пришельца, и, если б не ее грустные глаза, показалась бы куда моложе своих тридцати четырех лет. Я всегда знала, что она хорошенькая, но только в ту минуту поняла, что она не просто хорошенькая – она красавица. Вот почему Дон так добивался ее, вот почему ее полюбил мой настоящий отец. Жаль, что я не похожа с лица на нее.

– Мы взяли плот в силу необходимости, – сказала мама.

– Я не склонен осуждать, – ответил незнакомец. – Слишком часто людей судят поспешно. И все же я должен напомнить вам заповедь: «Не укради».

– Про «Не одолжи» ничего не сказано, – возразила Джинкс.

Незнакомец улыбнулся ей, и я наконец сообразила то, о чем могла бы догадаться сразу при виде того, как он был одет и в особенности при виде промокших и грязных брюк, – это был тот самый проповедник, который крестил в реке.

Проповедник подошел ближе, а я подвинулась и словно невзначай положила руку на подходящий камушек у самой воды – если что-то пойдет не так, надо быстро схватить камень и со всей силы запустить ему в морду. Но вроде бы враждебных намерений проповедник не обнаруживал. Подошел, улыбаясь, и встал у воды, обхватив рукой подбородок, внимательно оглядывая плот.

– Трудновато им управлять, да? – спросил он.

– Немного есть, – признал Терри.

– «Немного»! Еще как трудно! – подхватила Джинкс. – Нравный, как шетландский пони.

– Шетландцы кусаются, – кивнул проповедник. – Я бы мог об этом порассказать.

– Это плот, а не пони, – напомнил ему Терри.

– Разумеется, – ответил проповедник. – Мы с юной леди беседовали метафорически.

– Ясно тебе, Терри? – подколола Джинкс. – Именно так мы и беседовали.

– Я понял, – сказал Терри. – Но я говорю не метафорически.

Проповедник обогрел своей улыбкой мою маму:

– Они все – ваши? То есть кроме цветной девочки?

– Моя только Сью Эллен, – ответила мама, кивая в мою сторону. – А это ее друзья.

– И ваши тоже? – уточнил он.

– Думаю, что да, – сказала мама. – Да, конечно. Это мои друзья.

– Ну, раз они друзья столь прекрасной леди, то будут и моими друзьями. Я – преподобный Джек Джой. Меня действительно зовут Джой, «Радость», я не выдумал это имя ради религиозных целей, хотя и правда считаю себя мужем радости, мужем веселья, и всегда готов пошуметь во славу Господню.

– Я Хелен Уилсон, – представилась мама, – а это моя дочь Сью Эллен. Цветную девушку зовут Джинкс, а молодого человека – Терри.

– Без фамилий? – обратился он к ним, улыбаясь (он только и делал, что улыбался).

– Сойдет и так, – кивнул Терри.

Я сообразила, что мама, того гляди, выложит, кто мы такие и от кого бежим, – чересчур расположилась к проповеднику.

– Денек выдался жаркий, – рассуждал между тем преподобный. – Не хотите ли заглянуть ко мне домой и выпить чаю? Одна овечка из моей паствы только что доставила мне целую глыбу льда – привезла ее на машине из Марвел-Крик, половина так и осталась лужицей на полу багажника, пока она ее доставила. А еще она привезла жареного цыпленка. Все это дожидается на леднике, и цыпленок, и лед. Если льда хватит, попробуем сделать мороженое, но заранее обещать не могу.

– Зачем же вы пришли на берег, если у вас столько еды дома? – удивилась Джинкс.

– Я не был голоден и пошел посмотреть, не прибывает ли вода. Собирался порыбачить и хотел знать, насколько высоко поднялась река.

– И насколько? – поинтересовалась я.

– Высоко. Так идемте ко мне, пообедаем. Отличный предлог уйти на время от воды и жары. По правде говоря, не так уж меня тянет рыбачить.

– Мы только что ели, – сказала я.

– Тогда только чай, – предложил он.

– Нам пора в путь, – настаивала я.

– Понимаю, вы соблюдаете осторожность, – продолжал преподобный. – Вы меня не знаете. Но могу вас заверить, за те два года, что я служу в здешних местах, я никого еще не подстрелил и не съел.

– Становится жарко, – заметила мама, приглаживая волосы. – Я бы выпила чашку чаю и что-нибудь съела – например, мороженое.

Я уставилась на маму во все глаза. Она кокетничала! Никогда в жизни не видела, чтобы мама кокетничала, но я видела, как это делала Мэй Линн, а она-то была в этом деле спец, так что я сразу поняла, что к чему. Но видеть, как это делает мама, было так же странно, как поглядеть на себя в зеркало и впервые обнаружить, что на самом деле я – гиппопотам в шляпе дерби.

– Отлично, – сказал преподобный. – Идите за мной.

– Нельзя бросать плот, – уперлась я.

– Еще как можно! – усмехнулся проповедник. – Он надежно привязан. А после того как мы перекусим, возьмем доски и гвозди и попробуем соорудить вам руль. Если вы собираетесь и дальше плыть вниз по течению, со штурвалом управляться будет гораздо проще. Насколько я понимаю, вас отнесло сюда со стремнины, а течение здесь сильное. Освежитесь, выпейте холодненького, съешьте хоть что-нибудь – и вперед.

Все мы, кроме мамы, пребывали в сомнении, мама же сразу вскочила и уже двинулась в сторону холма. Преподобный Джой-Радость радостно подхватил ее под руку и повел наверх. Не знаю, что он там ей нашептывал, пока они шли, но ей это нравилось, ее это забавляло – она хихикала.

Как давно уже я не слыхала ее смеха! А уж такого смеха – будто она девчонка, школьница, беззаботно играющая в новую игру!

Когда мама и преподобный Джой немного отошли, я сказала Джинкс и Терри:

– Что-то мне это не нравится.

– Если он узнает, что мы сбежали, он нас сдаст, – всполошилась Джинкс.

– Не думаю, чтобы наши преследователи успели кого-то предупредить, – успокоил ее Терри. – Они предпочтут держать эту историю с деньгами в тайне. А вдруг у него есть машина, и твоя мама ему понравилась, возьмет и отвезет нас в Глейдуотер, тогда и плот не понадобится. Пошли скорей, не будем спускать глаз с твоей мамы.

Мы подобрали ценное имущество, в том числе деньги и прах Мэй Линн, и поспешили за преподобным Джоем и мамой вверх по холму.