Текст книги "Жить все труднее"

Автор книги: Джо Аберкромби

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Джо Аберкромби
Жить все труднее

Дьявольщина, как же она ненавидела Сипани.

Проклятый слепящий туман, проклятый плеск волны и проклятая всепоглощающая тошнотворная вонь отбросов. Проклятые балы, маскарады и попойки. Веселье… Здесь каждый до чертиков весел или, по крайней мере, притворяется веселым. А хуже всего, что все люди – сволочи. Все поголовно – мужчины, женщины, дети – мерзавцы. А многие еще и дураки и лжецы.

Карколф ненавидела Сипани. Но снова вернулась сюда. А теперь задавалась вопросом – и кто же здесь дурак?

Из тумана перед ней донесся взрыв смеха, Карколф скользнула под прикрытие дверного проема, одной рукой поглаживая эфес меча. Хороший курьер не доверяет никому, а она была самым лучшим. И в Сипани она доверяла… Пожалуй, меньше чем никому.

Еще одна шайка пьяных гуляк вынырнула из мрака. Человек в маске в виде «месяца» тыкал пальцем в женщину, которая нарезалась так, что свалилась, не устояв на высоких каблуках. Все хохотали. Один потрясал кружевными манжетами, словно в жизни не видел ничего более веселого, чем человек, напившийся так, что не в силах стоять на ногах. Карколф подняла глаза к небу, утешая себя мыслями, что под масками они ненавидят город так же, как и она, даже когда пытаются развлекаться.

Уединившись в арке под дверью, Карколф нахмурилась. Черт возьми, ей просто необходим отдых. Иначе она превратится в сраную сучку. Осталось не так много, а дальше будет только хуже. Уподобиться людям, которые презирали весь мир? Неужели она превращается в своего проклятого отца?

– Только не это, – пробормотала она.

В тот миг, когда пьяницы растворились в темноте, Карколф выскользнула из укрытия и припустила – ни слишком быстро, ни слишком медленно, – бесшумно ступая мягкими сапожками по мокрой мостовой. Неприметный плащ делал ее почти невидимой, скрывая очертания и позволяя затеряться среди самых обычных людей, которых в Сипани почти не осталось.

Где-то к западу отсюда ее окованная сталью карета мчится по широким улицам с немыслимой скоростью. Железные колеса высекают яркие искры из камня, грохочут на мостах. Напуганные случайные прохожие кидаются врассыпную. Кнут возницы стегает по взмыленным бокам коней. Дюжина наемных охранников топочет следом. Свет фонарей играет на капельках воды, которые усеивают доспехи. Само собой, пока люди Рудокопа не начинают свою игру: свистят стрелы, кричат люди, ржут кони, рухнувшая карета вылетает на обочину, звенят клинки, и, наконец, замок с железного сундука сорван при помощи огненного зелья, нетерпеливые ладони разгоняют клубы удушливого дыма, крышка поднята и… пустота.

Карколф позволила себе мимолетную улыбку, похлопав по выпуклости у ее ребер. Груз надежно спрятан, зашит в подкладку ее плаща.

Сосредоточившись, она слегка разбежалась и, пролетев три шага над маслянистой водой, опустилась на скрипнувшую под ее весом палубу полуразрушенной баржи, покачнулась, но устояла на ногах. Конечно, можно было пойти в обход по Финтайн-Бридж, но это лишний крюк, тем паче путь хорошо просматривался, а лодка скрывалась в тени, и, кроме того, дорога существенно укорачивалась. Она много раз это проверяла. По мере возможности Карколф старалась не полагаться на волю случая. По ее опыту, удача была той еще шлюхой.

Сморщенный тип выглянул из темноты каюты. Пар валил из помятого чайника.

– Ты кто, черт подери?

– Никто! – радостно откликнулась Карколф. – Просто иду мимо!

И прыгнула с качающихся досок на каменный парапет с той стороны канала, растворившись в тумане, который смердел сырой землей. «Просто иду мимо». Прямиком в порт, чтобы продолжить увлекательное путешествие, теперь уже по воле волн. Или, хотя бы, превратиться в сраную сучку. Везде, где Карколф бывала, она не оставляла следов. Всегда просто проходила мимо.

Где-то на востоке этот придурочный Помбрайн ехал верхом в окружении четырех телохранителей. Он совсем не похож на нее, особенно усы и всякое такое, но кутался в ее плащ с приметной вышивкой, а потому вполне мог сойти за ее двойника. Нищий сутенер, самодовольно полагающий, что вынужден играть роль Карколф, пока состоятельная дама, избегающая огласки, посещает любовника. Она вздохнула. Как бы не так… Карколф утешила себя мыслью, как обалдеет Помбрайн, когда эти два ублюдка, Омут и Отмель, выдернут его из седла и поразятся его усам, а потом, с возрастающим разочарованием, заглянут под плащ и, наконец, выпотрошат его труп, чтобы найти… не найти ничего.

Карколф вновь похлопала по выпуклости и прибавила шаг. Потому-то она и шла выверенной дорогой, в одиночку и пешком, по переулкам и подворотням, избегая проходных дворов и старых лестниц, мимо рушащихся дворцов и ветшающих доходных домов, через ворота, открытые ненадолго, согласно тайной договоренности, а потом по короткому отрезку канала, который приведет ее в порт, позволяя выгадать час или два.

Похоже, после этого задания ей в самом деле придется передохнуть. Она молча провела языком по внутренней части нижней губы, где в последнее время образовалась маленькая, но очень и очень болезненная язвочка. Все, что она видит, – работа. Может, съездить в Адую? Погостить у брата, повидать племянниц? Сколько им лет сейчас? Тьфу ты… Нет уж, она припомнила, какой мерзкой сукой была ее невестка. Одна из тех, которая готова издеваться над всеми. Похожа на отца Карколф. Не поэтому ли брат взял замуж настолько отвратную женщину?..

Когда Карколф нырнула под растрескавшуюся арку, откуда-то донеслась музыка. Скрипач либо настраивал инструмент, либо играл на удивление отвратно. Но здесь и не такое услышишь. На поросшей мхом стене хлопали и шуршали бумажки, на которых виднелись едва заметные буковки, призывающие патриотично настроенных граждан города восстать против тирании Снейка Талиса. Карколф фыркнула. Большинство обитателей Сипани предпочитали опускаться, а не восставать, а среди оставшихся патриотов днем с огнем не сыщешь.

Она попыталась пальцами оттянуть натирающие кожу брюки, но безрезультатно. Ну, сколько надо заплатить портному, чтобы получить одежду, которая не трет и не давит? Карколф перепрыгнула на узкую дорожку рядом с застоявшимся каналом, чью поверхность покрывала тина и мусор, на ходу стараясь поправить шов. Не помогало. Будь проклята эта мода на облегающие брюки! Возможно, это наказание свыше за то, что она расплатилась с портным фальшивыми монетами? Но по обыкновению Карколф больше интересовало сиюминутное благополучие, чем вселенские кары, и она стремилась уклоняться от платы всякий раз, как только могла. Это стало поистине ее жизненным принципом, а отец говорил, что человек должен во что бы то ни стало придерживаться принципов.

Дьявольщина! Она в самом деле начала превращаться в своего отца.

– Ха!

Оборванная фигура выскочила из-под арки. Слабый отсвет мелькнул на клинке. Помимо воли охнув, Карколф отпрянула, отбрасывая полу плаща и пытаясь нашарить оружие, уверенная, что пришел ее конец. Рудокоп сыграл на опережение? Или это Омут и Отмель? Или наемники Куррикана? Но никто больше не показывался. Только единственный мужчина, нечесаный, с бледной влажной кожей, кутавшийся в латаный плащ и замотавший нижнюю часть лица ветхим шарфом, поверх которого угрожающе сверкали налитые кровью глаза.

– Стоять, не двигаться! – рявкнул он слегка приглушенно из-за шарфа.

– Кто это говорит? – подняла брови Карколф.

На несколько мгновений повисла тишина, лишь бились вонючие воды о камни.

– Ты – женщина? – почти извиняясь, спросил возможный грабитель.

– А если да, ты меня пропустишь?

– Ну… э… – Разбойник, казалось, колебался, но взял себя в руки. – Все равно стоять и не двигаться!

– Но почему? – поинтересовалась Карколф.

– Потому что у меня есть кое-какой долг… – Острие шпаги неуверенно дернулось. – Не твое дело!

– Я не об этом. Почему ты не убил меня сразу, чтобы обобрать труп? Зачем предупреждаешь?

Еще мгновение тишины.

– Я думал… Я хотел бы избежать крови. Но я предупреждаю – меня не остановить!

Он оказался проклятым обывателем. Просто грабитель, наткнувшийся на нее. Случайность. Это к вопросу о шлюхе-удаче! Только не для него.

– Вы, господин, всего лишь дрянной разбойник, – сказала она.

– Я – джентльмен, госпожа.

– Ты – мертвый джентльмен! – Карколф шагнула вперед, выбрасывая отточенный до бритвенной остроты клинок длиною в фут.

Лезвие отразило свет из окна над ними. Карколф не слишком много времени посвящала упражнениям с кинжалом, но все равно управлялась с ним лучше, чем с мечом.

Этому оборванцу с помойки не справиться с ней.

– Я зарежу тебя, как…

Но человек двигался с поразительной скоростью. Звякнула сталь. Карколф даже подумала о волшебстве. Кинжал вывернулся из ее пальцев, скользнул по липким камням и плюхнулся в канал.

– Ах! – воскликнула она.

Положение менялось на глазах. Напавший на нее не был таким мужланом, как казался. Во всяком случае, когда дело касалось игры клинков. А надо было предполагать. В Сипани ничего не бывает тем, чем выглядит.

– Деньги сюда! – потребовал он.

– Да забирай! – Карколф выхватила кошелек и швырнула им в стену, рассчитывая проскочить, когда он отвлечется.

Увы, он выхватил деньги из воздуха с впечатляющей ловкостью и острием шпаги перекрыл ей путь к спасению. Легонько толкнул оружием в выпуклость под ее плащом.

– Что это… что у тебя там?

А вот это хуже, гораздо хуже.

– Ничего. Совсем ничего, – попыталась соврать Карколф с неестественным смешком. Корабль вот-вот отойдет от причала, а ее на борту не было. Не попала она на борт проклятого судна, чтобы начать путешествие в Тхонд. Она ткнула пальцем в сторону порта. – У меня есть очень важное дело, так что если…

С легким шелестом шпага разрезала ее плащ.

– Ой! – моргнула Карколф.

Боль обожгла ребра. Клинок полоснул слишком глубоко.

– Ой… – Полностью растерянная, Карколф упала на колени. Кровь сочилась между пальцами, которыми она пыталась зажать бок.

– Ох, ты ж… Нет… Простите… Я, правда… Нет, в самом деле, я не хотел вас ранить. Я просто хотел…

– Ой…

Груз, слегка измазанный кровью Карколф, выпал на мостовую. Продолговатый сверток длиной в фут, завернутый в крашеную кожу.

– Мне нужен лекарь… – выдохнула Карколф своим самым отработанным «я-беспомощная-женщина» голосом. Великая герцогиня всегда упрекала ее в чрезмерном лицедействе, но в таком положении слишком много лицедейства быть не может. Скорее всего, ей действительно нужен лекарь, и есть надежда, что грабитель наклонится, тогда она может пырнуть ублюдка ножом в лицо. – Ну, пожалуйста, прошу вас!

Он замялся, выпучив глаза. Дело явно зашло дальше, чем он предполагал. Но приблизился лишь для того, чтобы достать сверток, при этом не отводил от Карколф сверкающее острие шпаги.

Отчаянно меняя тактику, она изо всех сил старалась не допустить паники в голосе.

– Ну, хорошо, возьмите деньги, будьте счастливы с ними… – На самом деле Карколф желала ему не счастья, а сгнить в гробу. – Но для нас двоих будет лучше, если вы не прикоснетесь к свертку!

– Это еще почему? – Его рука зависла на полпути. – Что там?

– Я не знаю. Мне приказано не открывать.

– Кем приказано?

– Я не знаю, – нахмурилась она. – Но…

Кертис забрал сверток. Конечно, забрал. Он, может, и лопух, но не до такой же степени. Просто схватил сверток и побежал. Ясное дело, побежал. А как же иначе?

Резко свернул в переулок – сердце бешено стучало, наступил на поломанную корзину, поскользнулся, едва не проткнув себя собственной шпагой, проехался лицом по куче мусора, набрал полный рот отвратительной сладковатой дряни. Отплевываясь и бранясь, кинул испуганный взгляд через плечо…

Ни малейших признаков преследования. Лишь туман, глубокий туман, что кружил и шевелился, будто живой.

Он сунул сверток, теперь сырой и скользкий, под драный плащ и захромал дальше, потирая отбитую ягодицу и пытаясь выплюнуть гнилостно-сладкий привкус изо рта. Нельзя сказать, что на вкус это хуже, чем его завтрак. Пожалуй, даже лучше. Человек познается по его завтракам, говаривал его мастер по турнирам.

Кертис поглубже надвинул влажный капюшон, пропитанный запахом лука и нужды, сдернул кошелек со шпаги и вернул клинок в ножны. Потом выскользнул из переулка и затерялся в толпе, едва-едва касаясь ладонью рукояти, которая вызывала так много воспоминаний. Учеба и турниры, блестящее будущее и восхищение толпы. «Фехтование, мальчик мой, это способ достичь успеха! Зрители в Стирии знают толк в фехтовании, любят своих бойцов, ты сможешь сколотить целое состояние!» Лучшие времена… Тогда он не рядился в лохмотья, не выпрашивал обрезки у мясника, не грабил людей, чтобы выжить. Он скривился. Ограбил женщину. Можно ли назвать это борьбой за выживание? Кертис украдкой бросил взгляд через плечо. Вдруг он убил ее? От страха мурашки побежали по коже. Просто царапина. Просто царапина, правда ведь? Но он видел кровь. Господи, пусть это будет просто царапина! Он потер лицо, словно надеясь прогнать воспоминания, но не слишком преуспел. Один за другим в памяти всплывали поступки, о которых он раньше и помыслить не мог, не то что совершать. И вот они стали обыденностью.

Последний раз убедившись, что «хвоста» нет, он юркнул с улицы в зловонный двор, а выцветшие лица героев прошлого пялились на него со старых листовок. Поднялся по провонявшей мочой лестнице вокруг ствола мертвого дерева. Долго ковырялся ключом в липком замке.

– Будь ты проклят, гребаный, дерьмовый…

Бац!

Дверь неожиданно распахнулась, и Кертис ввалился в комнату, чуть не упав опять. Развернулся, запер ее и несколько мгновений стоял в затхлой темноте, тяжело дыша.

Кто мог бы сейчас поверить, что когда-то он фехтовал с самим королем? Он проиграл. Ну, конечно же, проиграл. Пропустил два укола и был повержен его величеством в пыль, но, тем не менее, он скрещивал клинки с королем? Вот этот самый клинок, сообразил он, ставя шпагу в угол за дверь. Зазубренную, потемневшую и даже слегка погнутую ближе к концу. Последние двадцать лет были одинаково неблагополучными как для шпаги, так и для ее хозяина.

Скинув плащ, Кертис швырнул его в угол и вытащил сверток, чтобы посмотреть – что же такое он раздобыл? Какое-то время возился с лампой в кромешной темноте и, наконец, получил какое-то подобие света, нахмурившись, когда жалкие закоулки его комнаты появились в поле зрения. Треснувшее стекло на окне, отсыревшая штукатурка вздулась пузырями, бугристый тюфяк, из которого торчали пучки соломы, служивший ему ложем, и немного деревянной скособоченной мебели…

На единственном стуле за единственным столом сидел человек. Крупный мужчина в широком плаще. Череп покрывала седеющая щетина. Он медленно выдохнул через плоский нос, и пара игральных костей выпала из его кулака на грязную столешницу.

– Шесть и два, – сказал гость. – Восемь.

– Кто ты, черт побери? – Голос Кертиса сорвался от испуга.

– Меня прислал Рудокоп, – он снова бросил кости. – Шесть и пять.

– Это значит, что я проигрываю? – Кертис кинул косой взгляд на шпагу, стараясь делать вид, что ничего не произошло. Интересно, как быстро он сможет прыгнуть в угол, обнажить клинок, принять стойку…

– Ты уже проиграл, – сказал здоровяк, мягко собирая кости в ладонь. Он поднял голову. Глаза невыразительные, как у мертвой рыбы. Как у рыбы, лежащей на рыночном лотке. Мертвые, темные и печально поблескивающие. – Хочешь знать, что будет, если ты полезешь за шпагой?

Кертис не был храбрецом. Никогда не был. Ему приходилось собирать все свое мужество, чтобы припугнуть кого-либо, а когда пугали его, отвага сразу же улетучивалась.

– Нет, – пробормотал он, опуская плечи.

– Кинь мне сверток, – приказал здоровяк. Кертис повиновался. – И кошелек!

Казалось, будто любое стремление сопротивляться покинуло Кертиса. Не осталось сил даже схитрить. Он едва-едва держался на ногах. Гость схватил брошенный на стол кошелек, кончиками пальцев растянул горловину и заглянул внутрь.

Заломив от отчаяния руки, Кертис простонал:

– Это все, что у меня есть.

– Я знаю, – ответил человек, вставая. – Я проверил.

Он вышел из-за стола, и Кертис отшатнулся к шкафу, в котором ничего не было, кроме пыли и паутины.

– Мой долг уплачен? – еле слышно спросил он.

– А ты как думаешь, уплачен твой долг?

Они обменялись взглядами. Кертис сглотнул комок в горле.

– А когда долг будет уплачен?

Здоровяк высоко поднял плечи.

– А как ты думаешь, когда он будет уплачен?

Кертис снова сглотнул, прошептал дрожащими губами:

– Когда Рудокоп скажет?

Здоровяк приподнял одну бровь, разделенную напополам проплешиной шрама.

– У тебя есть еще вопросы… на которые ты не знаешь ответы?

Фехтовальщик упал на колени, хватаясь за голову. Лицо гостя сквозь пелену слез расплывалось. Но стыда не было. Посещения Рудокопа лишили его остатков гордости уже давно.

– Оставь мне хоть что-нибудь… – прошептал он. – Хоть что-нибудь…

Гость обернулся, смерив его взглядом пустых рыбьих глаз.

– А зачем?

Балагур прихватил еще и шпагу – все равно, кроме нее, в комнате не было ничего ценного.

– Я приду через неделю, – сказал он.

Он не угрожал, просто предупредил заранее, в соответствии с условиями договора, но голова Кертиса дан Брой поникла, и он зарыдал.

Первым побуждением Балагура было утешить дворянчика, но он передумал. Зачем множить ошибки?

– Пожалуй, тебе не стоило залезать в долги, – бросил он на прощание.

Его всегда удивляло, что люди, которые занимали деньги, не пытались считать проценты. Знание пропорций и немного времени, а ведь как увлекательно. Не так уже трудно выучиться. Но, возможно, они склонны переоценивать свои доходы, отравляясь сладкой ложью и видя во всем только светлую сторону? Удача их не обманет, все наладится, все получится просто потому, что они такие вот особенные. Но Балагур не питал иллюзий. Он знал, что представляет собой лишь самый заурядный винтик в сложном механизме под названием жизнь. Он всегда опирался на трезвое видение мира.

Теперь он топал по улицам, отсчитывая шаги до убежища Рудокопа. Сто пять, сто четыре, сто три…

Просто поразительно, каким маленьким кажется город, если измерить его. Все его жители, все их желания, суждения и долги теснились на узкой полоске осушенного болота. По мнению Балагура, болото потихоньку пытается вернуть взятый некогда заем. И он думал, что это к лучшему, в конце концов.

…семьдесят шесть,

семьдесят пять,

семьдесят четыре…

Балагур заметил «хвост». Неужели карманник? Бросив небрежный взгляд на палатку торговца, он увидел ее краем глаза. Девушка с темными волосами, собранными под берет, одетая в куртку, слишком большую для нее. Чуть старше ребенка. Балагур сделал несколько шагов вдоль узкого прохода и повернулся, загораживая путь и откидывая полу плаща, чтобы показать рукояти четырех из шести его ножей. Преследовательница выглянула из-за угла, а он просто стоял и смотрел на нее. Только смотрел. Девочка замерла, судорожно сглотнула, дернулась вправо-влево, а потом отступила и смешалась с толпой. Вот и все, что было…

…тридцать один,

тридцать,

двадцать девять…

Сипани и, в первую очередь, его вонючий и сырой Старый Квартал кишел ворами. Они назойливо вились вокруг, словно мошки в летнюю пору. А кроме того, разбойники, грабители, взломщики, мошенники, убийцы, буяны, барышники, жулики, игроки, букмекеры, ростовщики, вымогатели, нищие, сутенеры, скупщики краденого, нечестные на руку купцы, не говоря уже о бухгалтерах и законниках. Насколько выяснил для себя Балагур, законники представляли самую отвратительную касту. Иногда казалось, что в Сипани вообще никто не трудился. Главным занятием для его жителей стало изъятие денег у себе подобных.

Но Балагур никогда не считал себя лучше других.

…четыре, три, два, один и двенадцать шагов вниз мимо трех охранников и через двойные двери к логову Рудокопа.

Внутри клубился густой дым, пробиваемый светом от ламп в виде цветов, стояла жара от тяжелого дыхания и движущихся тел, в уши забивался негромкий гул нескончаемой болтовни. Здесь выдавали тайны, разрушали репутации и предавали доверие. Впрочем, все точно так же, как и в других подобных местах.

Двое северян пристроились за столиком в углу. Один из них – острозубый, с длинными прямыми волосами – откинулся на спинку стула, едва не падая, и зажал трубку в зубах. Второй держал в правой руке бутылку, а в левой – маленькую книжку, которую рассматривал, шевеля бровями.

Почти всех постоянных посетителей Балагур знал в лицо. Завсегдатаев. Некоторые приходили напиться. Некоторые – поесть. Большинство сдвинулись на азартных играх. Стучали, перекатываясь, кости, шлепали по столу карты, глаза в тщетной надежде следили за колесом рулетки.

Азартные игры не приносили основного дохода Рудокопу, но благодаря им люди залезали в долги, а вот долги-то и приносили главную прибыль. Поднявшись по лестнице в двадцать три ступени, Балагур увидел охранника с татуированным лицом, который приветливо помахал ему.

Трое других сидели там же, потягивая выпивку. Самый мелкий улыбнулся и кивнул, пытаясь, возможно, задружиться. Самый здоровый – напыжился и ощетинился, чувствуя соперника.

Балагур не обратил внимания ни на того, ни на другого. Он давно уже оставил любые попытки разгадать сложную математику человеческих взаимоотношений, не говоря уже о том, чтобы в них участвовать. Если этот человек позволит себе что-то сверх настороженности, разговор вместо своего хозяина будет вести тесак Балагура. А он в спорах всегда оказывался сильнее даже самых убедительных доводов.

Госпожа Борферо – мясистая женщина с темными кудрями, которые выбивались из-под пурпурной шапочки, – носила маленькие очки, ужасно увеличивающие глаза. И пахло от нее ламповым маслом. Она обитала в небольшой, забитой столами с бухгалтерскими книгами прихожей перед кабинетом Рудокопа. Когда она впервые встретилась с Балагуром, то ткнула пальцем в дверь за своей спиной и сказала:

– Я – правая рука Рудокопа. Его не беспокой никогда. Никогда! Будешь говорить со мной.

Балагур, конечно, понял, едва увидев, с каким мастерством она обращается с числами в книгах, что кабинет пустой, а Борферо и есть Рудокоп, но она выглядела такой довольной, что уловка удалась, и он решил подыграть. Он никогда не любил раскачивать лодку. Кто так поступает, обычно тонет. Кроме того, игра позволяла представить, что приказы исходят от другого человека, таинственного и всесильного. Его можно использовать, как чулан, куда складываешь вину за содеянное. Глянув на кабинет, Балагур задумался – есть ли за дверью комната или, открыв ее, он обнаружил бы кирпичную кладку?

– Что ты сегодня добыл? – спросила Борферо, листая раскрытую книгу и макая перо в чернильницу. В любом серьезном деле без этого никуда.

Она уважал ее и даже восхищался, но не признался бы в этом никогда в жизни. Как правило, люди обижались на его комплименты.

Балагур высыпал монеты в ладонь и позволил им соскользнуть на неровные столбцы с именами заемщиков и суммами долга. По большей части медяшки с небольшими вкраплениями серебра.

Борферо подалась вперед, сморщив нос и сдвигая очки на лоб. Без них ее глаза показались слишком маленькими.

– Ну, и шпага тоже, – добавил Балагур, прислоняя оружие к столешнице.

– Скудный урожай, – пробормотала Борферо.

– Там почва каменистая.

– Очень верно подмечено. – Она сбросила очки на место и принялась выводить цифры в колонке. – Жить все труднее. – Эти слова Борферо повторяла часто, будто могла объяснить ими все на свете.

– Кертис дан Брой спрашивал у меня, когда долг можно будет считать выплаченным?

Она подняла глаза, удивленная вопросом.

– Когда Рудокоп признает, что долг выплачен.

– Я ему так и сказал.

– Хорошо.

– Вы говорили, чтобы поискал… сверток. – Балагур выложил добычу на стол. – У дан Броя было это.

Вещица казалась довольно бесполезной. Чуть меньше фута в длину, завернута в крашеную и потертую кожу с выдавленной надписью или числом. Нет, точно не число, поразмыслив, признал Балагур.

Госпожа Борферо вцепилась в сверток, но тут же мысленно выругала себя за излишнюю поспешность. Она ведь знала, что никому не может доверять в этом деле. Зачем вызывать лишние вопросы. Подозрение. Как этот дешевка дан Брой завладел такой вещью? Нет ли здесь подвоха? Не работает ли Балагур на гурков? Или на Карколф? Или вообще двойная игра? Сети, которые плетет эта самодовольная сука, раскинуты без конца и края. Тройная игра? И где же выход? Где выигрыш?

Четверная игра?

Лицо Балагура не выражало ни малейших оттенков алчности или амбиций. Не выражало вообще ничего. Он, вне всяких сомнений, малый со странностями, но прибыл с отличными рекомендациями. Он казался деловым человеком, и Борферо это нравилось, но она никогда не произнесла бы похвалу вслух. Начальник должен соблюдать определенные принципы.

Но многое на самом деле проще, чем кажется на первый взгляд. В жизни Борферо довольно часто случались неожиданные повороты.

– Возможно, это оно и есть, – протянула она задумчиво, хотя не сомневалась с самого начала.

Но она была не из тех женщин, которые напрасно тратят время на пустые домыслы.

Балагур кивнул.

– Ты хорошо поработал.

Он снова кивнул.

– Рудокоп хочет сделать тебе подарок. – Она всегда утверждала, что со своими людьми нужно быть щедрым, а не то найдутся другие, более щедрые.

Но Балагур словно и не заметил ее великодушия.

– Хочешь женщину?

– Нет. – Казалось, его это предложение слегка оскорбило.

– Мужчину?

– Нет. – С тем же откликом.

– Дурь? Выпивка…

– Нет.

– Но должен же ты чего-то хотеть.

Он пожал плечами.

Госпожа Борферо надула щеки. Она всегда дергала людей за ниточки их желаний. А что делать с человеком, который не хочет ничего?

– Почему бы тебе не поразмыслить над этим?

– Я подумаю, – неторопливо кивнул Балагур.

– Тебе попались на глаза двое северян с выпивкой?

– Да, я видел двух северян. Один читал книгу.

– Правда? Книгу?

– Любители чтения есть во всех уголках мира, – Балагур пожал плечами.

Борферо вышла в зал, невольно обратив внимание на огорчительное отсутствие богатых посетителей. Этой ночью значительной прибыли можно не ждать. Если один из северян и читал, то ему надоело. Омут хлебал ее лучшее вино прямо из горлышка бутылки. Трое других переместились под стол. Отмель курил трубку с чагой, завоняв весь воздух вокруг. Обычно Борферо не позволяла такого, но для этих двоих пришлось сделать исключение. Почему банк обратился к услугам столь отвратных типов, она не знала. Но была уверена, что богатые люди могут не объяснять своих прихотей.

– Господа, – произнесла она, опускаясь на стул.

– Где? – Отмель хрипло хохотнул.

Омут медленно приподнял бутылку и глянул на подельника с откровенным презрением.

Но Борферо, голосом ласковым и рассудительным, продолжала гнуть свою линию.

– Вы говорили, что ваши… работодатели были бы весьма признательны, если бы я раздобыла… Ну, вы упомянули некую вещь.

Оба северянина оживились и подались вперед, будто на ней было что-то написано. Омут кинул на пол пустую бутылку, которая покатилась в сторону.

– Весьма и весьма признательны, – сказал он.

– А на какую часть моего долга может распространиться их признательность?

– На весь.

Борферо почувствовала легкий зуд. Свобода. Да неужели? Прямо здесь, в ее кармане? Но она не могла позволить какой-либо оплошности сыграть злую шутку. Чем больше ставка, тем больше осторожности требуется.

– Мой долг будет списан?

– Насмерть, – наклонился Отмель, чиркнув мундштуком трубки по заросшему щетиной горлу.

– Насмерть! – прорычал его брат, приближаясь с другой стороны.

Ей никогда не нравилось лицезреть покрытые шрамами рожи отребья и убийц рядом с собой. Даже их близкое дыхание выводило из равновесия.

– Отлично! – пискнула Борферо, кладя сверток на стол. – Тогда я немедленно отменяю проценты по платежам. А вы, будьте любезны, передайте мое почтение вашим… работодателям.

– Само собой! – Отмель не столько улыбнулся, сколько оскалил острые зубы. – Хотя, думаю, твое почтение им до одного места.

– Ничего личного, – Омут не улыбался. – Просто наши работодатели не заморачиваются по мелочам.

– Жить все труднее, – глубоко вздохнула Борферо.

– А когда было иначе? – Омут поднялся и сграбастал сверток здоровенной лапой.

Когда Омут шагнул в ночь, прохладный воздух ударил его, как пощечина. В Сипани нет ничего приятного, хотя иногда в него приходится возвращаться.

– Должен признаться, – откашлялся и сплюнул он. – Я слегка перебрал.

– Точно, – согласился Отмель, отрыгиваясь и вглядываясь в туман. По крайней мере, мгла слегка развеялась. Ну, достаточно неплохо для этого города, напоминающего ад. – Замечу, не самое правильное решение, когда ты на работе.

– Ты прав. – Омут попытался рассмотреть добычу, насколько позволит слабое освещение. – Кто знал, что это свалится на наши головы?

– Только не я… Мы же по одной, – нахмурился Отмель. – Или… не по одной?

– Мы собирались по одной, – сказал Омут.

– За одной кружкой обычно тянутся еще и еще. – Отмель напялил дурацкую, уродливую шляпу. – Прогуляемся до берега, а?

– В этой шляпе ты выглядишь, как поганый засранец.

– Ты, братишка, помешан на внешности.

Омут зашипел в ответ.

– А этого в самом деле хватит, чтобы перекрыть долг этой женщины, как думаешь?

– Сейчас, может быть. Но ты же знаешь, как бывает. Если один раз задолжал, то выплачиваешь всю жизнь.

Омут снова плюнул и зашагал вперед со свертком в руке, пока переулок особо не шатался. Он не собирался прятать добычу в карман, откуда его мог вытащить какой-нибудь говнюк. Сипани кишит ублюдками-карманниками. В последний раз, когда он приезжал сюда, какая-то сволочь сперла его носки, и северянин растер ноги до кровавых водянок, возвращаясь домой. Кто ворует носки? Проклятые стирийские ублюдки… Поэтому ценную вещь лучше не выпускать из рук. И пускай эти говнюки попробуют ею завладеть.

– И кто из нас засранец? – бросил вслед Отмель. – Берег в другую сторону.

– Только мы не собираемся на берег, – рявкнул Омут через плечо. – Мы должны кинуть это в колодец в старом дворе по соседству.

– Мы? – Отмель поспешно догнал его. – Кинуть?

– Нет, придурок, это я так шучу.

– Почему в колодец?

– Потому, что он так решил.

– Кто решил?

– Бугор.

– Маленький бугор или большой бугор?

Даже будучи хорошенько поддатым, Омут сообразил говорить потише.

– Лысый бугор.

– Вот дерьмо… – охнул Отмель. – Лично?

– Лично.

– Как это было? – спросил Отмель после недолгого молчания.

– Это было более чем страшно. Спасибо, что напомнил.

Теперь повисла тишина, прерываемая лишь шарканьем сапог по мокрой мостовой.

– Лучше бы мы не ввязывались в это гребаное дело, – нарушил молчание Отмель.

– Прими мои искренние благодарности, – ответил Омут. – Ты просто сраный провидец. Гребаных дел следует избегать всегда и везде, да?