Текст книги "Мой бывший бывший. Том 1"

Автор книги: Джина Шэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

9. Не все коту масленица

– Признавайтесь, Виктория, там, в лифте, я наступил вам на ногу? – уже притормаживая у моего подъезда, интересуется Николай. – Испортил туфли и жизнь заодно?

– С чего у вас возникли такие мысли? – я пытаюсь выглядеть удивленно, но мои актерские способности мне внезапно отказывают.

Николай пожимает плечами, проницательно глядя на меня.

Мол, все элементарно, Ватсон.

– На вас лица не было с того времени, – все-таки поясняет Николай, – и нет, вы, конечно, пытались сделать вид, что все нормально, но ключевое тут слово «пытались».

Гр-р-р! Я смотрю на этого нахала исподлобья, пытаясь испарить его на месте. Что это за гнусные намеки на мой паршивый артистизм?

Нет, я знаю, что на театральном поприще мне даже карьеру портить бы было не обязательно, меня б хватило только на то, чтобы выдавать какое-нибудь: «Кушать подано», – но напоминать-то мне об этом зачем?

– Ужасно страшно, – Ольшанский угорает, чем дальше, тем сильнее, – спасибо, отлегло, я-то думал, вы злитесь на меня, а вот как оно бы выглядело!

– И может быть, даже страшнее, – многообещающе тяну я, а потом вздыхаю и отстегиваюсь. Все это весело, конечно, но Маруська, наверное, уже на окне сидит и ждет – когда же мама появится у дома.

Николай ловит меня за пальцы, заставляя остановиться.

– Меня ждут, – улыбаюсь я самую чуточку виновато, – спасибо за то, что подвезли, Николай Андреевич.

– Пожалуйста, – Ник смотрит на меня прямо, не отводя глаз, – я хочу повторить завтра. А как вы на это смотрите?

Как, как… Вот сейчас, стоя на машине у моего дома – далеко не свежей застройки – точно зная, что у меня есть ребенок, осознавая мое материальное положение и продолжая оказывать мне знаки внимания. – он серьезно, вообще?

Ведь ему я такая же «не ровня» как и Ветрову.

Если бы он был замечен в течении дня в какой-нибудь мужской тусовке, если бы обхаживал меня не только он – я бы заподозрила, что пара идиотов поспорила, «кто быстрей завалит эту олениху», но… Он один. И нарочито дистанцируется от рядовых сотрудников. Да и с руководством на какой-то слишком фривольной ноте не общался.

А вот меня Николай так настырно пытается смешить и отогревать, что мне даже совестно, что во время этой поездки я плоховато маскировала собственные эмоции.

– Есть менее времязатратные и более интересные варианты хобби, – замечаю я, давая ему шанс соскочить, если вдруг он предлагает мне это из вежливости.

– Ну, не скажите, – Николай качает головой, – мне вот смерть как интересно возить вас домой. Давно я не был в Люберцах. Почти экстрим. А ведь мне еще обратно ехать!

– Ну что ж, дайте мне время обдумать ваше неприличное предложение, – я округляю глаза, – я же приличная девушка, а вы так торопите наши отношения…

– Я бы и еще немного поторопил, – это Николай говорит чуть глуше, и очень пристально глядя в мои глаза. И сразу становится понятно, о чем это он, – становится чуточку жарче. Но потом он нахально улыбается, и эта интимная напряженность сходит на нет, – я бы неприлично настоял на том, чтоб в нерабочее время у нас с вами было только «ты» и ничего больше.

Волшебное. Нет, тому же водителю я это предложила спокойно, он все-таки болтался на одном уровне со мной. А вот подкатить к начальнику с предложением отказаться от субординации…

Нет, лично мне не хватило наглости.

– Я у мамы спрошу, можно ли? – я округляю глаза и делаю такое лицо, будто мне сделали самое непристойное предложение в жизни.

– Мама – это святое, – Николай кивает, соглашаясь, что конечно, куда в таком вопросе без веского родительского слова. Все-таки его веселые глаза – это отдельное произведение искусства. И мне нравится, когда он улыбается.

Но мне уже точно пора.

– И все же, Вика, если вас что-то беспокоит – я буду рад помочь, – произносит Николай, вылезая из машины, когда вылезаю и я.

В его мимике четкое обещание – он явно отвечает за свои слова. Вот только в беспокоящем меня сейчас вопросе Николай Ольшанский мне не поможет.

Не поможет понять, что происходит в мозгах у Ярослава Ветрова. И какого черта сначала его любовница нарочно валит меня на собеседовании, а сам он – спустя восемь лет после развода пытается меня облапать. Какого черта вообще?!! Он точно обычные сигареты курит, а не что покрепче?

Впрочем, чему я удивляюсь, яблоко от яблоньки. Ветров ничем не лучше своего шибанутого на голову папаши…

И все-таки, какая жалость, что я не могу натурально вырвать Ветрову руки! Средние века, вот скажите, зачем вы закончились? Цивилизация предусматривает именно что «цивилизованные» решения проблем.

– До завтра, Николай Андреевич, – я все-таки ставлю точку в этом разговоре. Не надо спасать меня сейчас. Да и не такой у нас с ним уровень доверия, чтоб я сейчас позволила себя спасать.

И все-таки – вечер был хорош. Это невозможно отрицать. Не будь рядом Николая, который будто отрывался за свой рабочий день, шутил и шутил, как завязавший, но сорвавшийся стендапер, мне было бы всяко хуже. И паранойя моя сожрала бы меня с костями. Она ведь обострилась настолько, что готова была видеть во всякой тачке, что отражалась в боковом зеркале с моей стороны, машину Ветрова.

Ему незачем за мной ехать.

Он не знает.

Да, Кристина видела мои документы, знает, что я мать-одиночка, но еще она видела и отчество моей дочери. И уж вряд ли она соотнесет моего ребенка с Ветровым. А если бы соотнесла – вряд ли бы открыла рот. Не тот тип барышни, чтобы говорить об абсолютной честности в отношениях.

И все-таки: а вдруг?

Вот такое, да! Только в подъезд зашла и забрала почту из ящика, а уже сожрала себя на пустом месте.

Я поднимаюсь на наш девятый этаж под зловещее скрежетание лифта. Пытаюсь выдохнуть. Все было хорошо, меня вон даже довез до дома приятный мужик, мне было весело и тепло.

Сейчас я выйду из лифта, зайду домой, и мое теплое солнце повиснет у меня на шее еще до того, как я успею снять с ног туфли. Вечер сегодняшнего дня закончится хорошо!

Программа составлена – приступаем к исполнению.

– Ага, сейчас, – неслышно откликается Вселенная. Правда, про этот ответ я еще не в курсе.

Лифт доброжелательно – пожалуй, даже слишком – раздвигает створки. В ад, как я понимаю минутой позже, как только выхожу на площадку. Потому что у окна, рядом с дверью моей квартиры, стоит Ярослав Олегович Ветров, собственной персоной.

Стоит и курит, игнорируя запрет на курение в местах общего пользования, так же, как наш китайский датчик задымлений игорит его.

Встреча на Эльбе. Не прошло и восьми лет.

Кажется, моя паранойя была не так уж не права…

Ужасно хочу, чтобы мне было на него плевать. Хоть письмо деду Морозу пиши, ну а что, он же у нас волшебник, что ему стоит?

Что стоит сделать так, чтоб я могла, не заметив Ветрова, пройти в свою квартиру.

Я же не хочу приближаться к нему и на пару метров. И не потому, что боюсь того, что он снова полезет ко мне и будет распускать руки. Здесь, на моей территории, я вполне себе легко двину господину именитому адвокату в третьем поколении по свербящему месту, а после – пожелаю ему поскорей воссоединиться с его второй половиной. И после собеседования я той второй половине даже не сочувствую.

В общем, нет. Я его не боюсь. Но меня от него тошнит. Настолько, что вот уже сейчас сводит желудок.

Из-за Ветрова я только что подъезды не мыла в самые тяжелые моменты.

Из-за этого ублюдка мой диплом превратился в обычную бумажку в красной картоночке. На неё всем плевать. А вот на наличие меня в черном списке адвокатов, на отсутствие лицензии, на увольнение по статье – неа. Не плевать.

И он – явился сюда. Смотрит на меня еще с этой своей высокомерной улыбочкой. Так и хочется быть не мной, а помесью гопника и алкоголички, чтобы этот аристократ московского разлива побыстрей отсюда свалил, пряча нос в надушенный платочек.

– Ветров, каким ветром в нашем гетто? – быть хладнокровной с ним – легче легкого. Эмоции – для тех, кто мне важен. Для тех, кто мне нравится. Ему – не полагается ни капли моих чувств. Вот только… Ненависть тоже чувство. Увы. Я бы очень хотела, чтобы мне было на него плевать.

А еще лучше – чтобы его не было в моей жизни. Маруська, вот, чтоб была, а Ветрова – чтоб не было. И почему мы до сих пор не научились размножаться почкованием?

– Долго вы прощались, – скучающе замечает Ветров и топит недокуренную сигарету в блюдечке под подъездным кактусом. Уже даже за это я хочу выслать Ветрова куда-нибудь, где вечная мерзлота и даже пингвины не бегают.

Это мой кактус. Я его холю, лелею, он у меня даже цветет. Иногда. Раз в два года! Но всяко он мне дороже Ярослава Ветрова, со всеми его потрохами.

– Это не твое дело, – сухо произношу я, а затем повторяю: – на кой черт ты приперся?

– Не догадываешься? – Яр улыбается чуть не с издевкой, а у меня аж дыхание перехватывает.

Был ли Штирлиц хоть на секунду так близок к провалу, как я сейчас?

Ну, навряд ли Мюллера от радистки Кэт отделяла одна только двойная дверь.

Он не знает. Он просто не может знать наверняка.

– Ты должна уволиться, – равнодушно бросает Ветров, глядя куда-то сквозь меня, – тебе не место в Рафарме.

Я очень надеюсь, что сейчас я выдыхаю незаметно. Есть еще шанс по-быстрому послать его к черту.

– Это решать не тебе, – господи, вот скажи, где берутся такие моральные уроды? Наверное, там же, где и такие дуры, как я. – Это и решал не ты, Ярик.

У него сводит лицо – от моего приторно-холодного тона, от слишком интимного обращения, возвращающего нас к «тогда». К прошлому, которому лучше было бы не быть. Прошлое, которое для обоих из нас оскорбительно одним лишь фактом своего существования.

И все-таки, что у Ветрова в голове? Я совершенно не понимаю его логические цепочки. Ему вообще не должно быть до меня дела, я – занюханная переводчица, он – светило юротдела. Я с ним и встречаться буду только в лифте, потому что даже обедает наша светлость не в обычной столовой «для холопов», неа. В ресторане этажом выше. А он весь вечер сегодня ведет себя как чертов психопат, сначала распуская руки, потом – являясь ко мне и чего-то требуя. Требуя!

Он ушел от меня. Молча, без слов, хотя по последней нашей ночи и нельзя было сказать, что он думает об этом. Напротив. Он будто совершенно сорвался с катушек тогда… Это была одна из тех ночей, в ходе которых поспать не удавалось совершенно. И которые не получится забыть, даже если потом ты возненавидишь этого своего безумного любовника. Потому что вот так, как с ним, потом уже ни с кем не будет. Это самый неприятный факт.

Я бы хотела, чтоб было. Желательно – чтоб было даже лучше.

Но всю ту ночь он молчал, терзая меня с неустанным упрямством, как мне казалось потом – даже с ненавистью, но в тишине. Будто пытаясь мне что-то доказать. Но что? Я так и не поняла. Приняла как факт – я ему надоела. Он и сам перестал видеть во мне ценность. Наигрался в игру «золушка и мажор», ускакал на белом коне в поисках своей ровни. Той самой, которую так отчаянно хотел с ним видеть мой драгоценный тесть.

Ну и напоследок – сделал мне «подарочек». Даже два. О втором Ветров, слава богу, не в курсе, но именно второй подарок и оказался настоящим.

– Твое место – здесь, на этой помойке, – Яр брезгливо окидывает взглядом нашу сумрачную лестничную площадку, – а еще ты меня раздражаешь. Так что лучше просто сгинь. Я тебе готов даже заплатить за это. Только сумму назови.

Я недоверчиво качаю головой.

А я-то думала, дно Ветровым уже пробито.

А нет! Он побил собственный рекорд. Дорогу чемпиону!

Ну, а что ты хотела, Вик? Чтобы он упал на колени и попросил прощенья? Ты серьезно?

– Ветров, проваливай к чертовой матери, – устало произношу я, – и лучше обратись к психиатру, у тебя точно что-то не в порядке с головой. Потому что я лично не представляю, насколько нужно бредить, чтобы предлагать вот это. Мне!

– Очень интересно, – Яр ядовито кривит губы и шагает ко мне, – а что же тебе нужно предлагать?

– Иди к черту, – я отступаю на два шага, – можно дальше. Как можно дальше от меня.

И побыстрее. Только это пожелание я придержу при себе, чтобы Яр ничего не заподозрил.

– Я бы с удовольствием, – эта улыбка у Ветрова похожа только на оскал, – но ты устроилась в мою фирму.

– Интересно, Эдуард Александрович будет рад, что ты считаешь его фирму своей?

– Я и эту планету своей назову, только толку-то? Ты же с неё не исчезнешь, – шипит Ветров, глядя на меня сверху вниз. И это не только из-за того, что он выше меня, это еще и эмоциональный посыл.

Вот это самомнение у этого мачо. Все ли его бывшие должны уходить в небытие после расставания или мне оказана особая честь?

Место для отступления у меня заканчивается – я натыкаюсь спиной на стену. Черт…

Ветров же радостно щерится и роняет ладони по бокам от моей головы. Между моей грудной клеткой и его – сантиметров пятнадцать. Твою же… А со стороны, наверное, смотрится жутко химично – Алинка наверняка нашла бы это о-о-очень горячим жестом. Меня же тошнит все сильнее.

– Ну, же, Вик, – со все той же издевкой шепчет Ветров, склоняясь ко мне еще ближе, – назови мне цену. Сколько хочешь, чтобы исчезнуть из Рафарма по собственному желанию?

Я не успеваю ничего – ни придумать ему особенно заковыристый посыл, ни сообразить, как вывернуться и ускользнуть в мою квартиру, не устроив драки на лестничной клетке. Знаю я – руки сейчас по нервяку будут трястись сильнее, чем у героя триллера, за которым гонится убийца.

– Мам, это ты? – звучит за моей спиной голос Маруськи. И эта её фраза сопровождается характерным дверным скрипом.

Нет! Нет-нет-нет!

Господи, я же говорила ей не выползать из квартиры, как только на лестничной площадке начинают шуметь. Козявка моя любопытная, что же ты натворила!

Ветров вздрагивает.

Ветров оборачивается.

И этому я помешать не в силах…

10. Рано или поздно, так или иначе

Она стоит в дверях, тревожно переминаясь с ноги на ногу.

Розовая футболка, джинсовый комбинезончик, два хвостика – «как уши у лисички». Отдельный шедевр – тапки-единорожки. Розовые тоже, да…

Обычная девчонка, обычная второклассница. Могли бы быть первоклашками, но мы ужасно торопились!

И я бы на самом деле не переживала. Потому что, ну, мало ли сколько лет моей дочери, кто его знает, как я переживала постразводную депрессию, может, ушла в большой и долгий загул и сама не помню, кто наш папочка.

Даже такой трэшовый вариант меня бы устроил на самом деле. Моей любви к дочери от этого меньше бы не стало.

И будь все так, не будь у меня повода, я бы послала Ветрова лесом, отказала бы ему в праве на генетическую экспертизу, и точно б знала – он бы спрыгнул. Не стал бы добиваться признания отцовства у ребенка, который может быть и не его.

Он же у нас чертов собственник. Он не будет претендовать на игрушку, если будет не уверен, что эта игрушка – только его и ничья больше.

Но… Повод у меня для беспокойства имеется! Налицо, так сказать.

Еще первокурсником Яр заливал мне, что это, мол, у его семейства доминантный ген такой. Что уже поколений восемь все Ветровы с этим цветом глаз.

Цветом, который я пыталась ненавидеть те девять месяцев после развода.

Цветом глаз моей дочери, красивей которых нет ни в одном уголке этой планеты.

Зашкаливающе-ярким, ультрамариново-синим…

– Мам, – Маруське неуютно и страшно. Еще бы, всякие стремные дядьки тут шляются и как будто бы даже обижают маму. Вряд ли вся эта ситуация со стороны выглядит хотя бы мило.

Моя дочь боится. И подойти к ней мне не сможет помешать никакой Ветров – особенно тот, что сейчас замер бледным призраком и ловит воздух ртом. И смотрит на Маруську, не выпуская её из поля зрения ни на секунду.

Я шагаю мимо него. Маруська вцепляется в меня обеими ручонками, я отвечаю ей взаимностью, глажу дочь по спине.

Сердце мое непоседливое, вот что ж тебе не сиделось дома? Стольких неприятностей нам с тобой удалось бы избежать, потерпи ты самую чуточку.

Почему неприятностей? А вы всерьез верите, что Ярослав Ветров, узнав о том, что семь лет назад я не сообщила ему о рождении дочери, принесет мне пятьсот эскимо от радости? Это только крокодилу Гене такие ништяки обламывались.

– Бабушка спит, бусинка моя? – шепотом в самое ушко Маруськи. Она кивает торопливо и быстро. Ну, ясно. Когда бабушка спит, в тишине нам становится тревожнее всего. Нет, я не злюсь. Это бесполезно, в конце концов.

Тем более что в чем виновата Маруська? В том, что не очень любит тишину? Она настолько не любит тишину, что до сих пор приходит по ночам спать ко мне. Повышенная тревожность, ага!

– Пять минут подождешь? – ласково спрашиваю я.

– А можно две? – моя маленькая лиса, конечно, тут же начинает торговаться.

– Четыре, – улыбаюсь я, – но сегодня прочитаем на главу больше. Договорились?

– Ага, – Маруська вздыхает, еще три секунды пыхтит мне на ухо, а потом – выскальзывает из моих рук.

– Стоп, – я перехватываю дочь за подбородок, вглядываюсь в лицо.

Царапина на лице. Во всю скулу, от виска к подбородку. Утром её не было.

– Это что? – тихо спрашиваю, касаясь пальцем кожи, рядом с болячкой.

Маруська мрачнеет. Ну, ясно. Это снова Маскарадова или кто-то из её подпевал?

Если бы еще были гарантии, что в другой школе будет как-то иначе… Гарантий нет, но и выбора тоже. Если завуч и дальше будет игнорировать нашу проблему – из этой гимназии мы уйдем. Без особых сожалений. Ну, почти. Гимназия новая, крутая. И фонд у неё отличный…

– Ты ей хорошо наподдала? – заговорщическим тоном уточняю я. Непедагогично – да. Но я не буду прививать моей дочери привычку пасовать, когда её обижают. Маруська снова улыбается, на этот раз – кровожадно. Ой, не завидую я той принцесске, что к ней полезла.

В конце концов, тапки-единорожки на последний Новый Год лежали под елочкой от меня.

А у Деда Мороза моя дочь заказала боксерскую грушу. И гантели.

Дедушка Мороз, разумеется, исполнил её мечту.

Эй, я знаю, что «девочки не дерутся», вот только, ой, сколько вы не знаете о некоторых девочках. Увы, я не могу оплачивать Маруське занятия верховой ездой, а она грезит о лошадях. Но на боксерскую грушу денег я заработала. Сама иногда подумываю, что полупить по груше – отличный антистресс. Жаль, у её перчаток – не мой размерчик.

И, кстати, когда я дарила Маруське этот подарок, у нас этих проблем не было. Мы вроде даже дружили с этой Олей. Это все в этом году началось…

– Четыре минуты, – напоминаю я и закрываю за Маруськой дверь. Напоминаю ей. Проговариваю для Ветрова. Уж он-то точно не заставит меня нарушить слово, данное дочери.

Вообще, круто было бы сейчас нырнуть в квартиру и захлопнуть за собой дверь. Сказать проблемам: «Не хочу». Сделать вид, что их не существует.

– Сколько ей лет? – это первые слова Ветрова, после того, как Маруська приговорила все мое, так тщательно хранимое – её инкогнито. Он смотрит немигающим взглядом в дверь, захлопнувшуюся за Маруськой.

Может, соврать? А сколько у меня шансов, что он поверит в мое вранье? Яр не идиот, в конце концов. Маруська – стройная как кузнечик, вытянулась за последний год. Отличить семилетку от пятилетней пухляши легко. Даже тот, кто в жизни не видел детей, угадает.

И потом – он видел её глаза. Его глаза – и на лице Маруськи. Никакой чертовой генетической экспертизы не надо.

Блин. Вот угораздило меня залипнуть на эти его глаза когда-то. Вот, пожалуйста – до сих пор они мне аукаются. Надо было мутить с отличником Горбачевым. Ну, да, он был нудный, но хотя бы не такая тварь, как некоторые. И никаких «доминантных» особых примет у него не имелось.

Я отвечаю на вопрос Ветрова. Честно отвечаю.

И все, что остается на этой лестничной клетке – это глухая тишина, разбавленная только его хриплыми рваными выдохами.

Я всем седалищным нервом чую – неприятности уже красят губы и готовятся к новому свиданию со мной.

А я-то надеялась, что у нас с ними перерыв в отношениях…

Почему-то сейчас мне кажется, что этот момент был неизбежен. Предрешен на уровне судьбы. Просто потому, что я же знаю – никогда моя жизнь не была простой.

У меня есть секунд пять, чтоб найти нужные слова для Ветрова. Мне нужно его выставить. Нужно, чтобы он не вздумал качать права.

Миссия действительно невыполнима, с этим не справился бы и Итан Хант.

– Значит, у меня есть дочь, – мне по-настоящему страшно от его спокойного тона, – и я узнаю об этом только сейчас?

Еще по семейной жизни я помню: если Ветров молчит – это угроза катастрофы. Если Ветров говорит с таким вот демонстративным спокойствием – можно готовиться к кровавой бане. И я тут – жертва номер один, первая в расстрельном списке.

Господи, лучше бы сразу взорвался, реально. Тогда не было бы необходимости морально готовиться к марафону ветровского гадства. Я ведь знаю, что он может слишком многое. И его беспринципность делает Ветрова слишком опасным врагом.

Мне отчаянно хочется закурить и сбросить этот ступор, выдохнуть его вместе с дымом. Но… У меня четыре минуты, и я никогда не курю дома. Придется справляться с этим всем внутренними силами.

– Ты ведь не будешь спорить с тем, что она от меня, да, Викки? – от этой лицемерной доброжелательности Яра становится только хуже. И тошнит чуть сильнее.

– Какая тебе разница, Ветров? – скупо отзываюсь я, разворачиваясь и напрямую встречая взгляд холодных глаз бывшего. – Какая тебе разница, от кого у меня дочь?

Столкновение наших взглядов подобно лобовому столкновению двух поездов. Тормозить никто не намерен. Особенно – я!

В конце концов – зачем бы ему ребенок от меня? Разве не поэтому он свалил в закат, потому что наигрался? Удивительно, как у него еще не завелось статусной женушки и статусных наследничков.

– Ты должна была мне сообщить, – Яр говорит, едва шевеля губами, будто находя оскорбительным тратить силы на разговор со мной.

– Ветров, давай ты не будешь прикидываться невинно пострадавшим, – огрызаюсь я с максимальной агрессией, которую достаю из глубины своей души, – с чего я тебе должна была хоть что-то сообщать? После всего того, что ты сделал для меня?

После всего того, есть ли вообще вопросы, почему я так с ним разговариваю? Тем более – я знаю, вежливость тут не поможет от слова совсем.

– Законы распространяются на всех, – Яр склоняет голову набок, разглядывая меня все с большей отрешенностью, – и ты вправду считаешь, что ты имеешь право лишать меня моих отцовских прав? Решать, имею ли я право знать о моем ребенке? Не слишком ли много ты на себя берешь, Викки?

Он вроде бы ничего не сказал, но в воздухе будто уже прозвучали тысячи угроз.

– Ветров, чего тебе надо? – устало повторяю я, скрещивая руки на груди, чтобы хоть чуть-чуть почувствовать себя комфортнее. – Я не спрашивала с тебя алиментов, не претендую на твое наследство, мне от тебя вообще ничего не надо. Да и тебе не нужно подтвержденное отцовство над моей дочерью.

– Не тебе это решать, – его глаза свирепеют все сильнее. Надо же. Властному господину смеют диктовать условия?

Мне уже даже не страшно. Мне нужно только, чтобы он от меня отвязался.

– А разве я что-то решала в этом вопросе? – я поднимаю брови. – Ветров, восемь лет прошло. Может, у тебя провалы в памяти, но я тебе напомню: это ты от меня ушел. И мы оба знаем, почему.

– Да, мы оба это знаем, – Яр снова скалится, только теперь меня действительно пробирает, – и тем не менее, ты должна была мне сообщить. Или что? Сколько времени ты не знала, что твой ребенок от меня? Когда проявился мой цвет глаз? В год? В два? Не вчера же!

Судя по выражению его лица – я должна немедленно упасть на колени и разрыдаться горючими слезами раскаянья. Я же, даже если поскребу скребком – и горсточкой чувства вины не разживусь.

И все-таки, как добиться того, чтобы он от меня отвалил? В идеале – чтобы я смогла спокойно работать на новой работе. Я не претендую на самоосознаночку «дай мне кормить нашу с тобой дочь нормально». Мне наоборот нужно, чтобы Ветров не видел смысла в ребенке от меня. Пусть заводит себе статусных потомков, которых не стыдно показывать статусным приятелям.

– Ну и что твоя дочь знает о папочке? – едко уточняет Яр. – Кто я по твоей легенде? Космонавт? Летчик-испытатель?

Дебильный разговор. И я меньше всего хочу быть его участником. И уж точно не хочу отчитываться перед Ярославом Ветровым о нюансах своего общения с дочерью.

– Ветров, ты от меня ушел, – напоминаю я для особо одаренных, – и ты как-то жил восемь лет, не придавая никакого значения тому, что мы с тобой не очень-то активно предохранялись. Мы оба знаем, что ты ищешь жену из хорошей семьи, с хорошей генетикой. Ровню для тебя. Так все-таки чего-то хочешь от меня и от моей дочери?

– Ну, получается, что дочь у тебя не твоя, а наша, – холодно поправляет меня Ветров. Он не унимается. Все очень плохо!

– Нет, Ярик, она – моя, – я скупо и фальшиво улыбаюсь, – в графе «отец» у моей дочери стоит прочерк. И отчество я ей указывала не в честь тебя.

Судя по выражению лица Яра – это отдельная строчка, за что он хочет меня прикончить.

Эго просто космическое – как же так – его дочь и без его отчества? То, что он слился с моего горизонта и даже о дочери узнал вот так, случайно, – не имеет значения.

С отчеством – это была моя мелкая месть, но больше – все-таки страховка. Страховка, что даже если Яр и узнает, что у меня есть ребенок, – споткнется об отчество и не полезет проверять глубоко. Слабенькая страховка, на самом деле, но как-то же работало до этого.

Я бросаю взгляд на часы. Все. Время вышло. К черту Ветрова, меня ждет Маруська. Я еще подумаю, что с этим делать. Буду рыть себе окоп уже по факту.

Я открываю дверь своими ключами.

На мое плечо падает тяжелая ладонь.

– Мы с тобой не договорили, – шипит Ветров раздраженно. А мне все еще не страшно. Я смертельно утомлена общением с «его светлостью».

– Меня ждет моя дочь, Ветров, – холодно откликаюсь я, сбрасывая его руку, – сформулируй уже, чего ты от меня хочешь, кратко и приходи. А лучше – просто забудь. Мне не было от тебя ничего нужно, не нужно и сейчас. У меня есть моя дочь, у тебя – Кристина, которая наверняка будет рада родить тебе игрушечку ваших голубых кровей. Нас оставь в покое.

Шагаю внутрь своей квартиры, захлопываю дверь за собой, медленно стекаю на пол.

Маруська высовывается из кухни с печенькой в руках – поймана на месте преступления, – с легкой тревогой смотрит на меня. Но уличать дочь я сейчас не в состоянии.

В голове звенит, и пальцы мелко трясутся.

Такое ощущение, что только что провела боксерский спарринг.

Я сижу на полу в ожидании звонка. Или стука. Или в конце концов – что Ветров что-нибудь рыкнет мне через дверь.

Ничего.

Тишина.

И когда я встаю и заглядываю в глазок – вижу только пустую площадку.

Ушел. Просто ушел?

Если бы я была оптимисткой – я бы поверила, что он согласился «забыть и оставить в покое». И даст мне спокойно работать в Рафарме, наконец.

Я – реалистка!

Под ложечкой у меня посасывает…