Текст книги "Это же Патти!"
Автор книги: Джин Вебстер (Уэбстер)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
– Сочувствую! – сказала она, ласково положив ладонь на колено старой женщины.
Глаза бабушки Фланниган наполнились слезами – у стариков они всегда близко.
– Я не жалуюсь. Таков уж этот мир. Старые должны уступать место молодым. Но как мне одиноко без него! Мы прожили вместе сорок семь лет и хорошо знаем привычки друг друга.
– Но ваш сын живет не очень далеко. – Патти, как могла, попыталась утешить старушку. – Вы, должно быть, будете часто видеться с вашим мужем.
– Нет! Это все равно, что муж умер – между нами полторы мили, а мы оба с ревматизмом.
Часы показывали уже четверть шестого, и гостьи встали, чтобы удалиться. Им еще предстояло пройти полмили и переодеться к обеду.
На прощание старая женщина крепко сжала руку Патти. Похоже, несколько слов сочувствия, сказанных случайной посетительницей, принесли ей больше утешения, чем присутствие целого выводка буйных внуков.
– Разве это не ужасно – быть старым и просто сидеть и ждать смерти? – содрогнулась Патти, выходя с подругами в холодную темноту зимнего вечера.
– Ужасно! – искренне согласилась Конни.
– Идем скорее! Иначе опоздаем к обеду, а сегодня дают курицу.
Они направились к зданию школы бодрой рысцой, требовавшей глубокого дыхания и не позволявшей вести беседу, но ум Патти работал так же быстро, как ее ноги.
– У меня совершенно замечательная идея, – с пыхтением выговорила она, свернув в ворота и стремительно продвигаясь по дорожке к большому освещенному дому, широко раскинувшему оба свои крыла им навстречу.
– Какая? – спросили подруги.
В эту минуту до них долетели настойчивые звуки гонга, и за окнами замелькали торопливые фигуры: звонок, призывавший к приему пищи, всегда находил более живой отклик, чем тот, который призывал на занятия.
– Я расскажу вам после обеда. Сейчас нет времени, – ответила Патти, на бегу скидывая пальто.
Они расшнуровали блузы, пока с топотом поднимались по задней лестнице, и стащили их через головы в холле второго этажа.
– Помедленнее, пожалуйста! – умоляли они спускающуюся в столовую процессию, которой пересекли путь. Обед был единственной трапезой, на которую ученицы ходили по парадной лестнице, покрытой ковром, а не по задней, обитой жестью.
Их вечерние платья были, к счастью, не мятыми и на месте. Девочки влезли в них без особых церемоний и, раскрасневшиеся, с немного встрепанными волосами, извиняющиеся, появились в столовой как раз в тот момент, когда кончилась молитва. Опоздать к молитве означало получить только одно замечание, первое блюдо обходилось дороже, а второе еще дороже. Наказание возрастало в геометрической прогрессии.
В начале часового перерыва перед вечерними занятиями три подруги отделились от танцующих в холле и удалились в уголок пустой классной.
Патти взгромоздилась на парту и откровенно поведала о своих чувствах.
– Мне надоело, что директриса читает молитвы и произносит речи о красоте рождественского духа и о том, как похвально сделать счастливыми множество маленьких детей, хотя сама отлично знает, что для нас это просто забава. В нынешнем году я председатель праздничного комитета и могу поступить так, как мне хочется. Хватит с меня этой фальшивой благотворительности! Я не стану устраивать никакой елки для детей!
– Никакой елки? – растерянно переспросила Конни.
– Но что же ты собираешься делать с тридцатью семью долларами и восемьюдесятью четырьмя центами? – спросила практичная Присилла.
– А вот что! Слушайте! – И Патти приступила к изложению своих идей. – По соседству с нашей школой нет детей, которые хоть в чем-то действительно нуждались бы, но бабушке и дедушке Фланниган помощь необходима. Бедная старушка, такая добрая и кроткая, вынуждена жить среди этих ужасных, визгливых и липких маленьких Мерфи, а дедушка Фланниган втиснут в кухню Таммаса-младшего и должен выполнять поручения своей невестки, совершенно ужасной женщины. Бабушка Фланниган все время тревожится о муже, потому что у него ревматизм, но никого нет рядом, чтобы втирать ему мазь или заставлять носить теплое нижнее белье. Они любят друг друга, как любая другая супружеская пара, и разлучить их только потому, что Урсула хочет принимать гостей, – это просто возмутительно!
– Ужасно, – согласилась объективная Конни, – но я не думаю, что мы чем-то можем помочь.
– Да можем же! Вместо того чтобы устраивать елку, мы снимем тот пустой маленький коттедж на Лавровой аллее и починим дымоход – Патрик может сделать это бесплатно, – и вставим новые окна, и завезем мебель, и устроим их там хозяйствовать вдвоем.
– Ты думаешь, мы сможем сделать это на тридцать семь долларов и восемьдесят четыре цента? – уточнила Присилла.
– Вот тут-то и поможет благотворительность! Если каждая девочка в школе две недели будет обходиться без карманных денег и пожертвует их на наш проект, то у нас окажется больше сотни долларов, а на такую сумму можно совершенно великолепно обставить домик. И это была бы настоящая благотворительность! Ведь отказаться от карманных денег в предпраздничные дни особенно трудно.
– Но захотят ли девочки расстаться со своими деньгами?
– Мы устроим так, что им придется это сделать, – заявила Патти. – Соберем общее собрание и произнесем речь. А потом все пройдут гуськом мимо стола председателя, и каждая внесет свое имя в список. Ни одна не посмеет отказаться на виду у всей школы.
Огонь в сердце Патти зажег ответное пламя в двух других сердцах.
– Отличная идея! – объявила Конни.
– Это будет такое веселье – обставлять домик! – сказала Присилла. – Почти как самим выходить замуж.
– Вот именно, – кивнула Патти. – У этих бедных стариков давно не было возможности спокойно посидеть наедине друг с другом. Мы снова подарим им медовый месяц.
На протяжении следующего часа Патти, судя по ее виду, учила геометрию, но мысленно уже подрубала простыни, полотенца и скатерти. Был четверг, а по четвергам, с восьми до девяти вечера, обычно проходили занятия по «этикету». Девочки одна за другой величественно спускались вниз, входили в гостиную – Клэр Дюбуа, в роли лакея, объявляла о каждой посетительнице, – и пожимали руку хозяйке, пожилой мамаше, которую изображала Конни Уайлдер, и ее начинающей выезжать в свет дочери, на голову выше самой мамаши. Юную дочь изображала Айрин Маккаллох, самая высокая в школе. Учительница гимнастики, распределявшая роли, обладала чувством юмора. От каждой гостьи ожидалось приличествующее случаю высказывание – запретной была лишь тема погоды.
– Миссис Уайлдер! – экспансивно воскликнула Присцилла, шагнув навстречу хозяйке с протянутой рукой. – И дорогая маленькая Айрин! Даже не верится, что этот ребенок действительно так вырос. Кажется, еще вчера она была совсем крошкой и только начинала ходить…
Присциллу поддержала Патти.
– Моя дорогая миссис Уайлдер, – начала она с ирландским акцентом, которому могли бы позавидовать Мерфи, – вы слышали новость? Мистер Таммас Фланниган с супругой сняли в этом году коттедж в Лавровой аллее. Каждый день во второй половине дня они принимают гостей. Летом у них будут подавать лимонад и имбирные пряники, а зимой суп и сэндвичи. Вы с Айрин непременно должны побывать у них.
В этот момент «этикет» кончился, и три подруги уединились в комнате Патти и Конни в Райском Коридорчике, где закрылись от посетительниц. Время между девятью и половиной десятого было привычным часом визитов в Св. Урсуле. Разумеется, предполагалось, что эти тридцать минут будут заняты подготовкой ко сну, но, если вы умели раздеться в темноте, можно было посвятить их светскому общению.
«Легли спать! Просим не беспокоить!» – гласила записка, которую они прикрепили к двери, но оживленные речи за дверью противоречили написанному.
– Отличную я подала идею насчет лимонада и супа, правда? – спросила Патти.
– «Прежде всего благотворительность не должна выглядеть как подаяние. Вы должны помогать людям самим содержать себя», – процитировала Присцилла фрагмент последней лекции по социологии.
– Мы будем ставить маленькие столики под яблоней летом и в гостиной зимой, – строила планы Патти, – и все школьницы, и те, кто проезжает мимо в своих автомобилях, будут останавливаться, чтобы выпить лимонада. С девочек будем брать по пять центов, а с автомобилистов по десять.
– Слушайте! Давайте заставим Патрика и Таммаса вносить по доллару в неделю на содержание дедушки и бабушки, – предложила Конни. – Старики, должно быть, съедают на добрый доллар картофеля там, где живут сейчас.
Они продолжали шепотом обсуждать свой план еще долго после того, как прозвенел звонок «отхода ко сну» и пришлось погасить свет, так что Присцилла, с похвальным желанием остаться незамеченной, была вынуждена проползти на четвереньках мимо открытой двери Мадемуазель, чтобы добраться до своей комнаты в конце коридора.
На следующий день, как только прозвенел звонок, объявивший дневной перерыв в занятиях, они получили разрешение выйти за пределы территории школы и быстрым шагом отправились по делам. Их намерением было собрать всю необходимую информацию – прежде чем обратиться со своим предложением к общему собранию школы.
– Сначала зайдем к Патрику и Таммасу и заставим их пообещать по доллару, – сказала Патти.
Патрик с готовностью пообещал доллар – Патрик всегда был горазд на обещания, – и обрадованные девочки бодро направились к Таммасу-младшему. На заднем крыльце они увидели дедушку Фланнигана – он озабоченно вытирал ноги: бедняга всякий раз трепетал как тростиночка, слыша гневные речи своей бойкой на язык невестки. Таммас-младший, после того как его отвели в сторону и изложили ему весь проект, решил, что сможет давать два доллара в неделю. Затравленное выражение на его лице мгновенно сменилось более спокойным. Он явно был рад спасти отца от деспотизма своей жены.
Девочки ушли, твердо решив осуществить задуманное. Оставалось только снять коттедж, вовлечь в это дело всю школу и подшить простыни.
– Идите и приценитесь к мебели и обоям, – распорядилась Патти, – а я пока решу вопрос насчет коттеджа. Встретимся у фонтанчика с содовой.
Агента по операциям с недвижимостью, владевшего коттеджем, она застала в офисе на втором этаже здания банка и сбила его цену с девяти долларов в месяц до семи, проявив при этом – как ей казалось – великолепную деловую хватку. После этого она сообщила ему о готовности снять коттедж на год.
– Договор аренды не понадобится, – сказал он. – Достаточно устной договоренности и ежемесячной оплаты.
– Я не могу решиться на это дело без договора аренды, – сказала Патти твердо. – Вдруг вы захотите продать коттедж или что-нибудь еще случится, и тогда нам придется съехать.
Джентльмен, которого позабавила ее принципиальность, заполнил бланк договора и подписал в качестве одной из сторон сделки. Затем он передал перо Патти и указал строку, оставленную для подписи второй стороны.
– Сначала я должна проконсультироваться с моими партнерами, – объяснила она.
– О, понимаю! Пусть они также подпишут здесь, а потом вы принесете договор мне.
– Все подпишут? – с сомнением в голосе уточнила она, разглядывая довольно ограниченное место для подписи. – Боюсь, тут не хватит места.
– Сколько у вас партнеров?
– Шестьдесят три.
На мгновение он растерянно уставился на нее, затем его взгляд упал на вышитые буквы «Св. У.», украшавшие рукав ее пальто. Он запрокинул голову и расхохотался.
– Прошу прощения! – извинился он. – Но вы меня немного ошеломили. Я не привык вести дела в таком крупном масштабе. Чтобы быть законной, – объяснил он серьезно, – бумага должна быть подписана всеми участниками сделки. Если здесь недостаточно места, вы можете приклеить… э…
– Приложение? – предположила Патти.
– Вот именно, – согласился он и проводил ее с вежливым и серьезным поклоном.
В тот же вечер, когда звонок возвестил о конце занятий, Патти, Конни и Присцилла вскочили на ноги и объявили о созыве общего собрания школы. За удалившейся мисс Джеллингз закрыли дверь, и на протяжении следующего получаса все три произносили речи – то по очереди, то в унисон. Они обладали даром убеждения и сумели добиться своего. Праздничному фонду были обещаны карманные деньги – возражающих не нашлось, и все школьницы прошли, одна за другой, мимо стола председателя и подписали договор аренды.
Две недели в Св. Урсуле кипела работа – так же, как и в коттедже на Лавровой аллее. Фактически пришлось на время включить и его в территорию школы. Девочки работали там группами все свое свободное время. Подвал был выбелен комитетом, состоявшим из четырех учениц, которые вошли туда в синих костюмах, а вышли пятнистыми, словно яички ржанки. Таммас-младший предлагал выполнить за них эту работу, но они не пожелали от нее отказаться. Правда, они позволили ему покрыть клеевой краской потолки и оклеить обоями стены, но полы, двери и оконные рамы выкрасили самостоятельно. В вечерние часы отдыха они уже не танцевали, а сидели плотной фалангой на лестнице, подшивая простыни и скатерти. Дом предстояло обставить с великолепием, которого бедная миссис Фланниган в своей супружеской жизни никогда не знала прежде.
Накануне Рождества, когда все было готово, школа в полном составе, вытерев ноги о коврик возле двери, прошла на цыпочках с последним инспекционным визитом. В коттедже было три комнаты, не считая погреба и пристройки для дров. Бумажные обои и мебельные чехлы из вощеного ситца в гостиной, разукрашенные пылающими розовыми пионами и густой листвой, оказались, на взгляд некоторых, немного кричащими, но глаза у дедушки и бабушки уже сдавали, так что им нравились яркие цвета. К тому же в результате искусных расспросов удалось выяснить, что пионы – любимые цветы бабушки. В кухне были красные занавески, яркий красный половик, а у очага – два удобных кресла. Подвал до верху заполнили припасами со школьной фермы (вклад мисс Салли в общее дело): картофеля, капусты, моркови и лука должно было надолго хватить для приготовления ирландской тушеной баранины с овощами. Ящик для растопки был полон, а в углу даже стояла пятигаллонная жестянка керосина. Шестьдесят четыре пары глаз внимательно обозревали комнаты, чтобы удостовериться, что ничего существенного не было упущено.
Оба семейства – Мерфи и Фланниган – все эти дни пребывали в состоянии крайнего возбуждения в связи с предстоящим переездом пожилой пары. Даже супруга Таммаса-младшего вызвалась вымыть окна в новом домике и целую неделю почти не сердилась. Старик уже и не ожидал такого от жизни. Когда пришло время, миссис Мерфи тайком упаковала вещи бабушки и нарядила ее в лучшее платье – под предлогом, что ее отвезут в экипаже на рождественский ужин, где она встретится наконец со своим мужем. Такая перспектива привела старую женщину в состояние радостного возбуждения. Дедушку приготовили к поездке, использовав ту же простую тактику.
Патти, Конни и Присцилле, как инициаторам всего предприятия, было поручено устроить стариков на новом месте, но они тактично делегировали это право сыну и дочери. Они только убедились, что огонь в очаге разведен, лампы зажжены, а кошка – там даже была кошка – спит на коврике у камина, и, как только стук колес экипажа перед крыльцом возвестил о прибытии Мартина и его пассажиров, тихонько выскользнули из домика через заднюю дверь и побежали домой к обеду в синеватых снежных сумерках.
Их встретил гам голосов.
– Бабушке понравились часы в гостиной?
– Она знает, как обращаться с жаровней?
– Они были разочарованы тем, что нет перины?
– Они обрадовались кошке? Или им больше хотелось бы попугая? (Школа разделилась по этому важному вопросу.)
В тот вечер за обеденным столом говорили только о коттедже в Лавровой аллее. Каждая из учениц была так же взволнована счастьем бабушки и дедушки, как собственными приближающимися каникулами. Все шестьдесят четыре планировали в первый же день по возвращении в школу выпить чаю из бабушкиных шести чашек.
Школьные правила позволяли в каникулы ложиться спать позднее обычного, так что в девять часов Патти и Присцилла получили разрешение сопровождать Конни и десяток других близких подруг на станцию, откуда тех должен был умчать к родным западный экспресс. На обратном пути, одни в «катафалке» и все еще кипя весельем рождественских поздравлений и прощаний, они проезжали мимо коттеджа в Лавровой аллее.
– Думаю, дедушка и бабушка еще не спят! – сказала Присцилла. – Давайте остановимся и пожелаем им веселого Рождества – просто для того, чтобы убедиться, что они всем довольны.
Мартина легко уговорили остановиться: он тоже не очень строго соблюдал дисциплину в каникулы. Патти и Присцилла направились к двери, но в нерешительности остановились при виде картины, открывшейся перед ними в освещенном окне. Ворвавшись в маленький домик с шумными рождественскими приветствиями, они грубо нарушили бы уединение влюбленных. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что новоселье было счастливым. Бабушка и дедушка сидели перед огнем в своих удобных креслах-качалках с красными подушками, лампа заливала ярким светом их сияющие лица, и, держась за руки, они улыбались, глядя в будущее.
Патти и Присцилла на цыпочках сошли с крыльца и влезли обратно в «катафалк», став вдруг немного серьезнее и сдержаннее.
– Знаешь, – задумчиво сказала Патти, – они так довольны, как если бы жили во дворце, имели миллион долларов и шикарный автомобиль! Забавно, правда, как какая-то мелочь может сделать людей счастливыми?
Глава 6. Серебряные пряжки
– Три недели сидеть в четырех стенах с двумя самыми глупыми девчонками в школе…
– Малыш Маккой не так уж плоха, – сказала Конни в виде утешения.
– У нее кошмарные мальчишечьи ухватки!
– Но она довольно забавна.
– Она так вульгарно выражается! И вообще, на мой взгляд, она просто невыносима!
– Ну, во всяком случае, Харриет Гладден…
– …поистине ужасна, и ты это знаешь. Я гораздо охотнее встретила бы Рождество с мраморным плачущим ангелом на чьей-нибудь могиле.
– Да, она довольно унылая, – согласилась Присцилла. – Я провела с ней три Рождества. Но все равно – тебе будет весело! Ты сможешь опаздывать к обеду, если захочешь, а Нора разрешит тебе сварить леденцы на кухонной плите.
Патти, презрительно фыркнув, начала убирать комнату после радостной суеты сборов и упаковки чемоданов. Две другие помогали ей в безмолвном сочувствии. В конце концов, можно было предложить не так уж много утешительных соображений. Школа во время каникул казалась плохой альтернативой родному дому. Присцилла, отец которой был морским офицером и семья которой всегда жила далеко, уже почти привыкла к таким невеселым праздникам, но в нынешнем году она, с тремя новыми платьями и двумя новыми шляпами, бодрая и счастливая, отправлялась в Нью-Йорк к своим двоюродным сестрам. А несчастной Патти, чей дом был лишь в двух часах езды поездом, предстояло остаться в школе, так как шестилетний Томас Уайат выбрал это неудачное время для того, чтобы неожиданно слечь со скарлатиной. Состояние здоровья больного не внушало никаких опасений, и юный Томми уже сидел в постели, развлекаясь оловянными солдатиками. Но остальные члены семьи чувствовали себя не так уютно. Некоторые сидели дома, в карантине, другие на время выехали. Судья Уайат поселился в отеле и оттуда телеграфировал директрисе, чтобы Патти оставили на время каникул в Св. Урсуле. Бедная Патти уже весело упаковывала свой чемодан, когда пришли неприятные новости, и, распаковывая его, она разложила по ящикам комода вместе с вещами и несколько вполне простительных слезинок.
Обычно в школе на каникулы оставалось несколько девочек – тех, чьи семьи жили на Западе или на Юге, и тех, чьи родители путешествовали за границей или разводились, – но в этом году таких оказалось необычно мало. Патти осталась совсем одна в Райском Коридорчике, Маргерит Маккой из Техаса была затеряна в конце Южного прохода, а Харриет Гладден, неизвестно откуда, имела в своем распоряжении восемнадцать комнат в Переулке Проказ. Эти три девочки да еще четыре учительницы занимали все здание школы.
Харриет Гладден провела в Св. Урсуле пять лет – все учебные семестры и каникулы без перерыва. Она пришла в школу долговязой двенадцатилетней девочкой, состоявшей, казалось, из одних ног и рук, и теперь была долговязой шестнадцатилетней девочкой, по-прежнему состоявшей из одних ног и рук. Ее отец, которого никто никогда не видел, присылал по почте чеки миссис Трент, но не подавал никаких иных признаков жизни. Бедная Харриет была унылым, молчаливым, заброшенным ребенком и всегда чувствовала себя чужой в гуще кипевшей вокруг школьной жизни.
Она никогда не получала из дома посылок с гостинцами на день рождения, никаких рождественских подарков, кроме тех, что дарила школа. Когда другие девочки налетали на почтальона, шумно требуя писем и посылок, Харриет стояла в сторонке, молчаливая и ничего не ожидающая. Платья для нее выбирала мисс Салли, а мисс Салли всегда руководствовалась скорее утилитарными, чем эстетическими соображениями. Так что Харриет, бесспорно, была самой плохо одетой девочкой в школе. Даже ее школьная форма, точно такая, как форма шестидесяти трех других учениц, висела на ней мешком. Предусмотрительная мисс Салли всегда заказывала для Харриет костюм на размер больше, чтобы не стеснять растущую девочку, и та неизменно успевала сносить его, прежде чем он становился ей впору.
– Что, скажите на милость, происходит с Харриет Гладден во время каникул? – спросила однажды Присцилла в день начала занятий.
– Ее все лето держат в леднике, – предположила Патти, – и потом она никак не может до конца оттаять.
И это было, вероятно, самое точное описание того, что делали с Харриет преподаватели. Мисс Салли выбирала тихую, уютную ферму в здоровой местности и устраивала там Харриет под опекой жены фермера. К концу трех каникулярных месяцев девочка чувствовала себя столь отчаянно одинокой, что с приятным волнением предвкушала возвращение к изоляции в несколько более многочисленном обществе школы.
Патти однажды подслушала разговор двух учительниц о Харриет, и ее рассказ об этом был весьма колоритен.
– Отец не видел Харриет много лет. Он просто запихнул ее сюда и платит по счетам.
– Не удивляюсь, что он не хочет держать такую унылую девчонку дома! – сказала Присцилла.
– Никакого дома вообще нет. Ее мать развелась с отцом, снова вышла замуж и живет в Париже. Именно поэтому Харриет не смогла в прошлом году поехать за границу с группой других школьниц. Ее отец боялся, что, когда она попадет в Париж, мать сразу ее зацапает… не то чтобы хоть одному из них она действительно была нужна, просто каждый из них хочет насолить другому.
Присцилла и Конни, заинтересовавшись, навострили уши. Тут, под самым носом у них, были трагедия и интрига – такие, какие обычно встречаются только в романах.
– Девочки из счастливых семей даже не могут вообразить, до чего одиноким было детство Харриет, – внушительно сказала Патти.
– Ужасно! – воскликнула Конни. – Ее отец, должно быть, просто зверь! Не замечать собственной дочери!
– У Харриет глаза ее матери, – объяснила Патти. – Для ее отца невыносимо смотреть на нее, так как она напоминает ему о счастливом прошлом, которое похоронено навеки.
– Так сказала мисс Уодсворт? – с интересом спросили подруги в один голос.
– Не совсем такими словами, – призналась Патти. – Я лишь передаю содержание их разговора в общих чертах.
Эта история, с живописными подробностями и добавлениями, вскоре разошлась по всей школе. Если бы Харриет пожелала играть отведенную ей роль романтической и меланхоличной героини, она могла бы добиться определенной популярности, но в натуре Харриет не было и следа театральности. Она просто хандрила и продолжала быть скучной и неинтересной. Другие, более волнующие, вопросы настоятельно требовали общественного внимания, так что Харриет и ее загубленное детство вскоре были забыты.
Стоя на крыльце, Патти долго махала вслед последнему «катафалку» рождественских путешественниц, а затем вернулась в дом, чтобы мужественно вынести предстоящие три недели скуки и одиночества. Когда она, вялая и безвольная, уже готовилась подняться по лестнице к себе в комнату, к ней подошла горничная:
– Мисс Патти, миссис Трент хотела бы поговорить с вами в ее личном кабинете.
Патти повернула обратно, пытаясь догадаться, за какую именно из последних проделок ее хотят призвать к ответу. Приглашение в личный кабинет директрисы обычно означало, что надвигается буря. Она застала четырех оставшихся в школе учительниц за чайным столиком. К ее удивлению, они встретили ее любезными улыбками.
– Садись, Патти, и выпей чаю.
Вдова указала ей на стул, а сама тем временем добавила к дюймовому слою заварки трехдюймовый слой кипятка. Мисс Салли предложила салфетку с бахромой, мисс Джеллингз подала жареный хлебец, а мисс Уодсворт – соленый миндаль. Патти ошеломленно заморгала и приняла угощение. Ее обслуживали сразу четыре учительницы! Это было нечто совершенно неслыханное! Ее настроение заметно улучшилось, когда она подумала о том, как будет рассказывать об этом Присцилле и Конни. Когда она уже перестала гадать, почему ей оказывают такую честь, причина стала совершенно ясна.
– Мне очень жаль, Патти, – сказала директриса, – что ни одной из твоих близких подруг нет здесь в этом году, но я уверена, что ты, Маргерит и Харриет прекрасно проведете время. Завтрак будет на полчаса позже обычного, и правила относительно выхода за пределы школьной территории смягчены, хотя, разумеется, мы должны всегда знать, где вас найти. Я постараюсь вывезти вас в город – на утренний спектакль, а мисс Салли возьмет вас на один день на ферму. Лед достаточно крепкий, так что вы сможете кататься на коньках, а Мартин будет возить вас на прогулки по окрестностям как можно чаще, и я буду очень рада, если вы с Маргерит сможете увлечь Харриет играми на открытом воздухе. Кстати о Харриет…
Вдова на мгновение заколебалась, и проницательная Патти поняла, что наконец они дошли до сути дела. Чай и хлебцы были просто прикрытием. Она с некоторым подозрением слушала доверительно понизившую голос директрису.
– Кстати о Харриет, я хотела бы заручиться твоей поддержкой, Патти. Она очень милая и искренняя. Любая девочка могла бы гордиться такой подругой. Но, к несчастью, как это порой случается среди энергичных, шумных, занятых собой сверстниц, на нее не обращают внимания и оставляют в стороне от общих дел. Харриет, похоже, так и не сумела приспособиться к школьной жизни, в отличие от большинства девочек, и я боюсь, что бедняжке часто бывает одиноко. Мне было бы очень приятно, если бы ты постаралась подружиться с ней. Я уверена, она с радостью откликнется на твои попытки завязать более близкие отношения.
Патти пробормотала несколько вежливых фраз и удалилась, чтобы переодеться к обеду – упрямо решив держаться как можно дальше от Харриет. Ее дружба не была предметом потребления, поставляемым вместе с чаем и жареными хлебцами.
Три девочки обедали одни за маленьким, освещенным свечами столиком в углу столовой, а четыре учительницы занимали дальний стол в противоположном углу.
В начале трапезы Патти старалась по мере возможности отвечать односложно и холодно, но такое отношение к жизни и окружающим было неестественным для нее, так что к тому времени, когда подали телятину (по средам всегда подавали телятину), она уже от души смеялась над речами Малыша Маккой. Словарь мисс Маккой был богат разговорными выражениями прерий, и в каникулы она себя не стесняла. В учебное время ее заставляли держать язык в узде лишь при помощи налога на жаргон: иначе все ее карманные деньги ушли бы в общественную казну.
Было большим облегчением позволить застольной беседе течь совершенно свободно – обычно, в присутствии учительницы и с заранее заданной темой высказываний, невозможно было освободиться от скованности и формальности. Предполагалось, что пять дней в неделю первые три блюда за обедом должны сопровождаться разговором исключительно на французском языке, и от каждой ученицы требовалось произнести по меньшей мере две фразы. Нельзя сказать, что во «французские» вечера столовая гудела голосами. Субботние вечера посвящались беседе (по-английски) о текущих событиях – на основе сведений, почерпнутых из передовиц утренних газет. Ни у кого в Св. Урсуле не было времени для внимательного изучения этих передовиц, так что даже в «английские» субботы разговор шел вяло. Но в воскресенье школа наверстывала упущенное. В этот день – выходной – они могли говорить о чем хотят, и шестьдесят четыре отчаянно стрекочущие сороки показались бы молчуньями по сравнению с девочками в столовой Св. Урсулы во время воскресного обеда.
Четыре дня, предшествующие Рождеству, пролетели с неожиданной быстротой. В первый разыгралась метель, но за ненастьем последовали три дня искристого солнца. Мартин приготовил сани, и девочки прокатились к соседнему лесочку, чтобы набрать там еловых лап, а потом в деревню за покупками. При этом по пятам не следовала никакая учительница, и сама новизна этого ощущения очень радовала.
Патти нашла своих двух спутниц, навязанных ей обстоятельствами, неожиданно общительными. Втроем девочки и катались на коньках, и с горы на санках, и играли в снежки; Харриет стала заметно оживленнее – так что Патти не раз широко открывала глаза от удивления. В канун Рождества они проехались с Мартином на санях по окрестностям и доставили корзинки с гостинцами давним протеже школы, а на пути домой – просто от переполнявшего их веселья – вываливались из саней, потом бежали за ними и снова вскакивали на задок, пока наконец не нырнули головой в большой сугроб у крыльца школы. Они отряхнули снег с пальто, как выбравшиеся из лужи щенята, и, смеясь, возбужденные, побежали в дом. Щеки у Харриет раскраснелись от мороза, ее обычно прилизанные волосы растрепались и волнистыми прядями падали ей на лицо, ее большие темные глаза потеряли обычное печальное выражение. Это были веселые, озорные девичьи глаза. Она была не просто хорошенькой; она была красива – дикой, необычной, цыганской красотой, которая приковывает внимание.
– Слушай! – шепнула Патти на ухо Малышу Маккой, когда они освободились от галош и гамаш в холле первого этажа. – Посмотри на Харриет! Разве она не хорошенькая?
– Ну и ну! – пробормотала Малыш Маккой. – Если бы она только знала, как подыграть своей внешности, стала бы первейшей красавицей в школе.
– Давай сделаем ее такой красавицей! – предложила Патти.
На верхней ступеньке лестницы они встретили Осаки с молотком и стамеской.
– Я открыл две посылки, – сообщил он. – Одна для мисс Маргерит Маккой. Одна для мисс Патти Уайат.
– Ура! – закричала Малыш Маккой и галопом помчалась в свою комнату в Южном проходе.
