Текст книги "Друг человека"

Автор книги: Джим Мерфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Джим Мерфи
Друг человека

 Как же люди порой слепы. И осознание, так сказать, прозрение, приходит в самый последний предательский момент. Оно змеёй подползает так, чтобы человек мог видеть все свои ошибки; оно едко ухмыляется, потешаясь над ним и плюясь ядом злорадства.

К сожалению, за все проступки, даже случайные, людям приходится чем-то поплатиться. И как бы не сокрушался человек, в каких бы стенаниях не содрогалась его душа, итоги будут подведены; зачастую это самые жестокие итоги.

Судьба не взирает на намерения. Жизни все равно кем ты являешься.

Страдают все: от матёрого преступника, до блаженного романтика; от рано повзрослевшего ума, до ума, хранящего детскую невинность, несмотря на минувшие десятилетия. И хоть, пожалуй, людей второго типа осталось не так много на сегодняшний день, ещё возможно найти кого-нибудь, кто восхищается Платоном и Байроном. Но такие личности выделяются из толпы и кричат «вот он я!» только когда это нужно им, в остальное время их не сыскать.

Но если бы вы жили в середине девятнадцатого столетия на северо-западе Франции, в Кане, в перерывах от созерцания плавного течения Орна, вы могли бы найти в городке книжную лавку. И там, среди десятков запылившихся ветхих томов, возможно вы бы нашли скромный сборник стихов, на обложке которого было бы выведено большими буквами имя автора – «Тибо Лавайе».

Кто это?

Итак, его образ многогранен.

Из детских воспоминаний у него остались только размытый облик отца и нищета, в которой они вдвоем жили; бедность и голод он помнил лучше, но вспоминал редко. Впрочем, факт собственного происхождения ничуть не огорчал Тибо. Однажды он даже изрёк:

– Богач упускает возможность радоваться мелочам так, как это делает бедняк. Подари нищему ложку, чтобы ему больше не пришлось хлебать из миски как собаке, – и ты заметишь в его взгляде признательность. Проделав тот же трюк с богатым, ты будешь вознагражден непониманием, если не презрением.

Но в суждениях Тибо редко можно было услышать недовольство по отношению к какой-либо группе людей; он был миролюбив. Тибо мог бы быть филантропом, если бы у него самого средств к существованию было бы хоть немного в избытке. Ему такого положения достичь было не трудно, но он и впрямь довольствовался тем, что он уже имел; а имел он немногое: совершенно крохотную квартиру с одной жилой комнатой, четверть пространства которой запалонял письменный стол, свои уже написанные стихотворения, поэмы и пьесы и безграничную фантазию, – все его имущество.

Но, повторимся, у него был огромный шанс добиться высокого положения в обществе, получить образование и иметь уже на данный момент достаточное количество денег.

Когда Тибо был ещё ребенком, денег его отца едва хватало на обучение в школе. Тогда на помощь старику пришел его старинный друг – достопочтенный месье Пеллетье. Он появился в то время, когда Тибо уже почти забросил школу, помогая отцу и зарабатывая. Добрый господин снизошёл до них и конкретно исправил положение всех их дел. Для голодающих оборванцев эта добродетель была словно веревкой, брошенной утопающему в открытом море.

Итак, Тибо тогда устроили в более лучшую школу, и все расходы оплачивал господин Пеллетье. Там мальчик познакомился с сыном своего добродетеля, Анри, что, в общем-то, могло случиться и раньше. Тибо быстро привязался к новому знакомому, сделав его своим лучшим и единственным другом, хоть Анри в некоторых вещах был его противоположностью.

Однако какой бы прекрасной не была школа, Тибо продолжал прогуливать уроки. Конечно, он был не бездельником, но и тяжёлой работой не был загружен. Пропуская школу, он освобождал место для творчества, и в то время, когда другие дети грызли гранит науки, юный Тибо писал сочинения и стихи для газет; за это мало платили, но ему нравилось заниматься любимым делом. Его часто мучила совесть. Он помнил, что обещал месье Пеллетье учиться хорошо. Мальчик не сдержал своего слова.

Человеку свойственно докапываться до истины, задавать себе вопрос «почему?» и ломать голову над ответом, искать оправдание всему. Оправдание Тибо по поводу пропусков школы было простым – он решил, что она ему не нужна. Юный Тибо думал: «Я научился читать, значит я могу прочесть множество умных книг и перенять опыт того, кто их написал. Я научился писать, теперь я могу сочинять собственные произведения, я способен творить и уже сейчас зарабатывать, благодаря поэзии. Мне большего не нужно.»

Едва Тибо достиг совершеннолетия, он собрал свои вещи и уехал из Парижа. Было две причины, побудивших его так поступить. Первая – смерть его отца. Вторая – переезд Анри. Всё это огорчало месье Пеллетье, ведь он нашёл достойный университет для двух молодых людей, но его старания не были вознаграждены; даже его собственный сын, подававший огромные надежды в области медицины, внезапно всё бросил ради какого-то театра и уехал, а за ним увязался Тибо, которого господин Пеллетье любил как своего ребенка. Молодые люди закрыли глаза на перспективы и повернулись лицом к творчеству. Анри и Тибо – друзья искусства.

Нужно сказать, что Тибо не смог покинуть дом, не попрощавшись с месье Пеллетье. Он потратил целый день в написании благодарственного письма, не стесняясь самых сердечных и теплых слов. На бумаге он выложил всю свою признательность за не раз проявленную к ему и его отцу щедрость и извинился за безмолвный уезд Анри.

Переехав в Кан, Тибо вступил во взрослую жизнь. Это был словно шаг человека, идущего в густом тумане. Есть ли впереди твердая земля, или там пропасть?

Но взрослая жизнь пощадила его, вероятно считая, что в детстве ему было достаточно испытаний.

Тибо уже шел двадцать пятый год, он был полностью доволен своим настоящим, называя себя «богатым без богатства».

Он любил просыпаться рано, когда молочные лучи солнца только косаются крон деревьев; находил наслаждение в полночных прогулках в одиночестве. Когда люди тушили свет в своих домах, готовясь ко сну, тогда на небе ярко выделялись ослепительной красоты звёзды, притягивающие внимание молодого мечтателя. Тибо не мог налюбоваться картиной ночного неба. Он поднимал взгляд, и далёкие звёзды находили отблеск в его глазах.

– Насколько велико и необъятно небо, настолько вы прекрасны, – некогда прошептал Тибо.

После таких прогулок он возвращался в свое пристанище и засыпал крепким сном. По утрам Тибо шел завтракать к Анри; собственно, обедал и ужинал он тоже у Анри.

Важно отметить, что Анри и Тибо получали ежемесячно деньги от месье Пеллетье, до определенного момента. Этим «определенным моментом» стала кончина достопочтенного господина. В наследство молодым людям досталась достаточно большая сумма, но своеобразная воля умершего была такова: поместить эти деньги в банк до достижения Анри и Тибо двадцати пяти лет. Не с ума ли сошел старик? Нет, этот поступок доказывает обратное. Он знал своего сына и опасался того, что с ним может сделать неожиданное наследство. Тибо он доверял больше, но считал, что его очень легко обмануть. Поэтому месье Пеллетье решил дать молодым людям время вырасти и набраться ума.

Анри и Тибо проводили вместе довольно много времени. Во время еды молодые люди обычно увлекались беседой. Говорили они обо всем на свете: театр, музыка, поэзия, книги, философия. Для них это и был «весь свет».

Такая жизнь казалась Тибо прекрасной. Сочиняя стихотворения он считал искусство частью своей души, словно он приютил его внутри себя, как продрогшего под дождем котенка; и вот это милейшее существо мурлыкало от тепла и любви, и на свет появлялись великолепные творения. Искусство было довольно.

Жизнь его текла размеренно, и Тибо расстроился бы, если бы эта размеренность куда-то исчезла. Он был тихим человеком и не любил перемен.

Косые лучи пробивали себе путь сквозь слегка прикрытое окно и падали на письменный стол. В эту секунду, чистый белый лист, над которым склонился Тибо, казался разделенным надвое, где одна половина была полностью залита солнцем, а вторая погружена в тень. Поэт сосредоточенно и задумчиво смотрел на этот лист, и в его голове уже роились мысли о вечной войне света и мрака, добра и зла, чести и подлости. Тибо немного сдвилул лист, и граница «борьбы» легла ровно посередине.

– Да будет вечной ваша битва, – провозгласил Тибо и поднялся со своего места.

Бумага осталась нетронутой пером; вдохновение этим утром покинуло Тибо, поэтому он решил пройтись по ещё сонному городу и побыть наедине со своими мыслями.

Если кто-то однажды скажет, что Тибо любил гулять, то он будет прав только отчасти. Да, любил. Но в определенные часы, когда глубокий и затуманенный взгляд поэта не встретится со взором заинтересованного прохожего. Взоры осязаемы. Они сверлят и прожигают. Тибо был в этом уверен, и когда жизнь в городе бурлила и неслась потоком, он отсиживался в своей тихой гавани.

Но пока было слишком рано, поэтому единственными спутниками бодрствующего поэта были голоса незримых птиц – таких же поэтов, как и он сам.  Лишь изредка Тибо прислушивался к ним; беспомощный в поисках вдохновения, он был не в силах отделаться от ненужных и вязких мыслей.

«Вдохновение сродни коту!» – воскликнул про себя Тибо. – «Ты кормишь его, ласкаешь, эдакий прирученный лев мурчит для тебя, он живёт с тобой, так сказать, прописался в твоей квартире, и ты из доброты душевной не взимаешь с этого нахала плату. И в один день хитрая морда пропадает с твоего поля зрения, уходит в неведомые края, даже не махнув хвостом тебе на прощание! Что же это? Как это понимать? И вдохновение туда же! Этот неземной полет воображения, это озарение черноты и туманности разума, такое высокое и недоступное, но так похожее на простых невинных существ! Случайная ошибка или грубая насмешка?»

Загруженный размышлениями он шел, углубляясь в город. Множество цветущих деревьев обступали его со всех сторон. Асфальт редел, впереди петляла широкая тропинка. Если бы Тибо прислушался, он бы услышал шум реки, – Орн протекал совсем рядом.

«Насмешка! Вероятнее всего. Но не хотелось бы спорить с провидением.» – продолжал он рассуждать.

Звуки шумящей воды тем временем усиливались. Молодой поэт поднял голову и скользнул взглядом по прозрачному искрящемуся потоку реки.

«Нужно будет прийти сюда ночью!» – решил он, совсем позабыв о своем былом возмущении. – «Как дивно звёзды будут отражаться на водной глади! Ах, как жаль, что ни Анри, ни я – не художники. Было бы восхитительно, если бы кто-то отобразил всю эту прелесть на холсте.»

Тибо брел вдоль берега. Мысли в его голове собирались в клубок, который он не желал распутывать.

В какой-то момент ему показалось, что пение птиц приобрело более человеческое звучание. Тибо лишь усмехнулся и покачал головой, думая, что ослышался. Чьё-то пение повторилось, вознесясь над журчанием реки и растворясь в утреннем воздухе.

Кто-то пел, и пел совсем рядом. Но как! Этот голос не был напряжён старанием, он скорее был нежен, ясен, свеж и так предательски тих, что нельзя было разобрать слов в мелодии. Песня звучала словно на незнакомом языке.

«Кто же так рано гуляет?» – удивлённо моргнул Тибо, ищя взором источник прекрасного пения. – «Где же сей ранний соловей?»

Снова стала слышна мелодия, и поэт обернулся на звук.

На другой стороне была совсем ещё юная девушка, она не обращала совершенно никакого внимания на противоположный берег, что позволило Тибо остаться и послушать её волшебный голос. Девушка прошла к реке по влажной траве, и ее босые ноги погрузились в холодную воду. Она постояла недолго в таком положении, с интересом разглядывая дно Орна; затем опустила в реку ведро, которое она не выпускала до этого из рук. Набрав нужное количество воды, девушка вернулась за вторым ведром, что вскоре тоже стало полным и увесистым.

И при этом она не прекращала что-то напевать. Её мягкий голос не менялся, даже когда течение наровило унести отяжелевшее ведро или сбить ее с ног.

Тибо стоял в тени ивы и, прислонившись спиной к стволу, с умилением наблюдал за незнакомкой. Он не заметил появления улыбки на своем лице. Опомнившись, он достал из внутреннего кармана жилета тонкий блокнот и принялся торопливо записывать строчки, пришедшие ему на ум. Придумав своему будущему творению простое название «Соловей», поэт вновь поднял взор на противоположный берег.

Та сторона пустовала. Незнакомка исчезла.

Тибо ещё раз прочел свои записи и просиял. Вдохновение вернулось к нему, и он ощутил лёгкое головокружение.

– Столь забавный случай! – покачал он головой, завершая писать первое четверостишие. – Дивный соловей!

Закрыв записную книжку, воодушевленный Тибо быстрым шагом направился домой.

Возвратившись в свою квартиру, он первым делом бросился к оставленному на столе листку; тот был полностью освещен желтыми лучами.

– Да! Красота и искусство одержали верх! – воскликнул он, вспомнив утренние мысли о борьбе мрака и света.

Второпях, чтобы ничего не забыть, молодой почитатель творчества переписал на лист уже придуманные строфы и начал усердно сочинять новые. Выходило так гладко, что стихотворение было завершено через считанные минуты.

– Анри оценит! – улыбнулся Тибо.

Он решил не медлить и навестить друга сей же час. Надев коричневый сюртук, поэт аккуратно сложил лист бумаги и засунул его в карман.

Утро было в самом разгаре. Из своих обителей вынырнули «сонные пчелы». Этот тип людей казался Тибо наиболее непонятным. Не успевают «пчелы» открыть глаза, зевнуть, потянуться, позавтракать, глядя в окно, читая газету и запивая чаем дымящиеся булочки, начиненные шоколадом… Нет! У них нет времени на послесонные мечтанья, на газету, окно, и на булочки с чаем. О нет, им нужно вскочить с постели, найти осоловевшими глазами приготовленный с вечера костюм, поглотить завтрак за секунды, обнаружить пятно на новых брюках и судорожно искать новые. Но поиски не входили в их планы! Они теряют время! В итоге, «пчелы» выходят из дома злые на весь мир, опечаленные этим и грядущим днём.

Тибо никогда не принадлежал к такому типу людей, это совершенно не свойственно таким романтикам как он. Более того, он их опасался. Заурядность не менее заразна, нежели оспа. Тибо – душа, эти массы – серая сущность. Он – полет мысли, фантазёр, мечтатель, невинность сердца, они – рутинная система.

Даже сейчас, на улице, где смешиваются воедино представители разных слоев общества, разных типов мышления и точек зрения, Тибо отличался от масс. Ведь они спешили завершить этот только начавшийся день, а он спешил найти первого слушателя своего новорожденного творения.

Точнее, искать ему было и не нужно. Жребий первого слушателя всегда выпадал на долю Анри.

Тибо жил совсем недалеко от своего друга, поэтому в скором времени он добрался до его квартиры и позвонил в дверь. Ему открыла пожилая и прелестная мадам Дюбуа. Тибо не смог сдержать очаровательную улыбку:

– Утро неотразимо доброе, мадам! – сказал он, проходя в прихожую и снимая сюртук.

– Доброе! – согласилась старушка. – Но почему же неотразимо? Его отражение вы, дорогой! – она добродушно посмеялась, глядя на введённого в иступление молодого человека. – Посмотрите же на себя – вы сияете!

Тибо рассмеялся в такт с ней и, пряча глаза, залился румянцем.

– Вдохновение пришло? – поинтересовалась старая служанка, забирая из рук Тибо его сюртук.

– Да! Причем совершенно неожиданно, вы не представляете как! Нет, не словно хаос, не подумайте!.. Здесь, сила в очаровании, трепетности момента…

Мадам Дюбуа смешливо сощурила глаза, из уголков которых лучами солнца исходили морщины.

– Порой я начинаю думать, что не понимаю вас, месье Лавайе.

Вместе они прошли в просторную гостиную. В центре комнаты стояли два темно-зеленых кресла, а между ними затесался круглый газетный столик.

– Что же, Анри до сих пор спит? – спросил Тибо без удивления. – Не могли бы вы разбудить его, мадам?

– Что же я ему скажу?

– Все просто! Скажите, что к нему пришел его друг.

– Извините за откровенность, месье, – пробормотала старушка. – Но когда я так сказала в прошлый раз, месье Пеллетье послал вас ко всем чертям. Не сердитесь на него, он не любит принимать гостей по утрам, вы же знаете.

Тибо рассмеялся, даже не собираясь обижаться.

– Хорошо, – все ещё улыбаясь решил он. – Тогда скажите ему, что это жандармы.

Качая головой и что-то добродушно бурча под нос, служанка удалилась.

Тибо сел в одно из кресел и устремил взор в окно. Его ничуть не заботило, что столь ранний час не время для визитов. Он, конечно, не был эгоистом, все объяснялось тем, что он любил проводить каждую свободную минуту с Анри. Разве Тибо виноват, что таких свободных минут утром было предостаточно?

В свою очередь, Анри, обречённый на ранний подъем, любил поспать. Его сон был крепок, словно доисторическая каменная глыба. Сколько же пропущенных завтраков и обедов стоил ему такой сон! Тем не менее, он совсем не огорчался, если пропускал прием пищи. Считая понятия «завтрак», «обед», «ужин» пережитками прошлого, Анри со спокойной душой садился за стол в любое время суток и ел то, что ему было угодно.

Анри, в отличие от Тибо, был эмоционально спокоен и сдержан, но ни в коем случае не зажат. Молодой человек никогда не являлся этаким тихоней. С самых первых секунд общения с Анри, собеседник понимал, что у человека перед ним нешуточный характер. Нотки уважения в тон голоса нового знакомого добавляли ещё и манеры Анри, в том числе, манера говорить.

В его духе были вежливость, смешанная с полным неинтересом, учтивость с презрением, возвышенные речи с говором черни. Он подносил слушателям верхушку белейшего первого снега и обливал его грязью из сточной канавы.

Конечно, если бы он так делал всегда, за ним бы закрепилась репутация необузданного нахала. Анри слишком дорожил своим статусом, между прочим, заслуженным по праву. В обществе он был сдержан, понятно, не из скромности, а чтобы таковым казаться. Однако, если какой-либо джентльмен или милая мадемуазель пожелает завести диалог с месье Пеллетье, то он с удовольствием будет разглагольствовать на любую тему.

Забавно, что собеседники Анри будут думать о нём только то, что он хочет, чтоб о нём думали. Анри умеет смотреть в душу. Это вызывает и восхищение, и ужас.

Сейчас же, его сонный и недовольный взгляд встретился с бодрым и смеющимся взглядом Тибо. Молодой человек уже не без грусти распрощался с постелью, облачился в халат и теперь возвышался над сидящим в кресле другом.

– Что же ты, скот этакий, забыл-то у меня в квартире, а? – произнес Анри совершенно беззлобным и уставшим голосом. – Бойся меня, мерзавец! Я ещё помню латынь, порчу наведу, так и знай.

Тибо был слишком рад видеть друга и не обращал внимание на его безобидные колкости.

– В переводе на человеческий это означает «доброе утро», да? – насмешливо сощурил он свои зелено-серые глаза.

Оставив вопрос без ответа, Анри, зевая, вышел из комнаты.

В это время мадам Дюбуа готовила завтрак. Ароматы крепкого кофе смешивались с запахом жареных яиц и ветчины. Готовую еду она принесла на подносе и оставила на маленьком столике перед Тибо; он ни к чему не прикоснулся, дожидаясь возвращения Анри.

Тот совсем скоро снова появился в дверях. Умытый и с безупречно причесанными волосами, – он любил порядок во всем. Единственное, с чем он не мог расстаться по утрам – его любимый турецкий халат и теплые домашние тапочки.

– Ну, садись скорее и выслушай меня! – воскликнул в нетерпении Тибо.

– Боже мой, я думал, что ты уже ушел, – лукаво буркнул Анри, вздыхая. – Или же, что ты мне просто приснился. Увы! Это не одно из моих причудливых сновидений, и ты, друг мой, наделён грешной плотью… И докучливым характером. – поток его бесстрастных речей лился, пока он вальяжным шагом пересекал комнату. – Не оставь сироту без ответа: почему мне все это терпеть, мой дорогой жрец искусства? – Анри плюхнулся в кресло напротив Тибо и взял большую кружку с кофе.

– Потому что мы с тобой неразлучны как Ахилл и Патрокл! – незванный гость сделал несколько глотков дымящегося напитка из своей кружки и заговорил воодушевленней. – Ну, слушай же! Этим утром со мной случилось нечто прекрасное! Я гулял по берегам Орна, мне нужно было вдохновение. Свежий воздух так бодрит разум, а шум воды уносит его далеко-далеко. Сегодня восхитительная погода, знаешь ли.

Неспешно поглощая завтрак, Анри отстраненно и невыразительно кивнул. Тибо продолжал:

– Я гулял и думал о том, как бы замечательно было, если бы кто-то из нас был художником. Ведь эти прекрасные пейзажи когда-то пропадут. Время ничего не щадит. Вся красота умрет однажды. Должен же найтись хоть кто-то, кто продлит ей жизнь.

Анри снова кивнул и на этот раз даже изрёк:

– Художники – врачи прекрасного.

– Именно! – согласился Тибо. – Я гулял в окружении великолепия, будто простолюдин, попавший в иной мир. Однако, так оно и было, мне кажется сейчас. Мне слышалось пение птиц, такое чарующие. Сквозь завесу моего сна я услышал саму Эхо, она вторила невинной перекличке птиц. Знаешь, немногим позже я осознал, что она вовсе не Эхо, нет! Ни как иначе, это птицы вторили ей!

– Дай угадаю, – зевнул Анри. – Это был всего лишь голос какой-то нищенки? То самое деревенское отребье.

Тибо удурченно уставился на друга, у него перехватило дыхание, словно от удара.

– Не говори так. – пробурчал поэт с некоторой обидой и приступил к своему завтраку.

Анри в несколько крупных глотков прикончил большую кружку кофе и со стуком поставил ее на столик.

– В чем я неправ? – в свою очередь нахмурился он. – Что будет, если каждого бродягу называть Апполоном? Или если наименовать дрянную уличную куртизанку прелестной нереидой? Все это пустые преувеличения, которых они не заслужили и, поверь мне, никогда не заслужат. Все достойны себе подобного. Божества стоят восхищений. Отбросы достойны нищеты.

– Следовательно, она божество. – упрямо возразил Тибо, все это время слушавший друга с недовольной гримасой.

– Черт бы тебя побрал, какой же ты глупец! – с сожалением вздохнул Анри. – Даже если она такой кажется, ты не можешь судить о ней так. Не каждый площадной шут служитель Плавта.

Задумчиво пережевывая ветчину, Тибо отвёл взгляд. Нечего и говорить, что такого рода разговор сеял в его душе обиду и больно разочаровывал.

– Что же ты приуныл? – хмыкнул Анри, вытирая рот салфеткой.

В порыве обиды Тибо едва не нагрубил ему, он вовремя прикусил язык и спустя пару секунд ответил:

– Я не приуныл. Ты всего-навсего сказал, что бедные достойны нищеты. – он бросил мимолётный взгляд на Анри. – Ну, а кто по-твоему я?

Тот разразился хохотом и хлопнул друга по плечу.

– Не обижайся, Тибо, прошу тебя! Я вовсе не желал тебя обидеть этой случайной фразой. Я расскаиваюсь и прошу у тебя прощения.

После тщенных попыток скрыть улыбку, Анри поставил пустую тарелку на поднос и позвал мадам Дюбуа.

– Забудем этот разговор. – решил он. – Не будем же мы спорить из-за какой-то девушки.

Во избежание ссоры, Тибо согласился с ним и тоже поставил свою тарелку и кружку на поднос. Служанка бесшумным призрачным видением появилась, забрала грязную посуду и вновь исчезла, будто бы её и не было.

– Я ценю нашу дружбу больше пререканий и пустой болтовни. – примирительно заключил Анри.

Тибо был польщен. Прозвучавшие слова вконец прогнали недавнюю обиду.

– Да, ты прав. Лучше уж поговорим о поэзии. Всё-таки, событие у реки произвело на меня немалое впечатление. Оно даже даровало мне вдохновение. – Тибо достал из кармана сложенный лист и развернул его. – Смотри! Я уж думал, что более ни строчки не осилю. Вот почему, я говорил, что та девушка божество. – поэт убедительно посмотрел на друга. – Она рассеяла мрак в моем разуме и подарила мне свет искусства.

Анри подпёр подбородок кулаком, готовый слушать.

В тайне обрадованный, что никаких суждений о девушке не последовало, Тибо начал читать стихотворение, иногда поглядывая на слушателя; но Анри будто хранил эмоции в глухом подвале своей души под амбарным замком. Его аккуратное лицо ничего не выражало. После того, как прозвучала последняя строчка, он, очнувшийся от своих дум, машинально произнес:

– Неплохо.

– Всего-то?

– Нельзя сказать, что это «шаг назад», но… – Анри умолк.

– Но что? – поэт предпринял отчаянную попытку не унывать, ведь он считал данное стихотворение совершенством. – Что-то не так с рифмой? Я исправлю, если нужно! – он сложил лист и засунул обратно в карман.

– Не в рифме дело, Тибо. Твоё произведение лишь как тысячи других.

– Нет, – протянул тот, стараясь улыбаться, но глаза его отнюдь не улыбались. – Вот здесь ты не прав! Те тысячи других стихотворений посвящены множеству других женщин. Разные люди, разные стихотворения. Даже если есть что-то похожее, то разве это делает творение хуже? Выражение высоких чувств не может быть принижено.

Анри пожал плечами.

– Я понимаю твою точку зрения…

Неожиданно раздался робкий стук. На пороге стояла мадам Дюбуа.

– Прошу прощения, месье Пеллетье, – почтительно сказала она. – Вы просили напомнить про театр.

Анри метнул взгляд на часы, висевшие над дверью, и подскочил с места.

– Извини, Тибо. Сегодня последняя репетиция, я должен быть вовремя. – второпях объяснился он и быстрым шагом направился прочь из комнаты. – Будь завтра в театре в час дня.

Тибо что-то пробормотал, полностью разбитый; он старался не показывать своего состояния и сказал другу, что подождёт его у входа, но молодой театрал ничего не услышал.

Из нелюбви опаздывать, Анри собрался за считанные минуты. Его белоснежная блуза с пышными и длинными рукавами была заправлена в безукоризненно отутюженные брюки цвета кофе с молоком. Поверх блузы был надет молочный жилет.

Тибо, как и обещал, дожидался входа, однако Анри, накинув на плечи пальто, стремительно покинул квартиру, ни с кем не попрощавшись. Печальный поэт проводил взглядом его тень. От чего-то ему совсем не хотелось догонять друга, хотя он мог бы даже проводить его до театра.

Незванный гость облачился в сюртук и был готов уйти, когда чья-то рука коснулась его плеча. Тибо слегка повернул голову. Добрая мадам Дюбуа… Показалось ли Тибо, что ее лицо выражало искреннее сочувствие? Нет, она была крайне грустна.

– Месье Лавайе, – проговорила она мягким голосом. – Ваше стихотворение – самое лучшее, что я когда-либо слышала…

Тибо желал улыбнуться, но чувствовал себя растоптанным. Он только осторожно убрал ее руку со своего плеча и удалился так же безмолвно, как и хозяин квартиры.

Весь день он провел блуждая по городу. Но на этот раз мысли не посещали его воображение. Они словно затаили на поэта злобу.

Пустой взгляд – последствие пустого разума. С таким лишенным всякого выражения взором молодой человек гулял по залитым солнцем улицам. День был чудесен.

Чем дальше Тибо отходил от дома друга, тем глубже он погружался в себя. В конце концов он стал настолько глух и слеп, что его едва не сбила двуколка. Данное происшествие немного взбодрило его: он трижды извинился перед разозлившимся возницей, а потом вновь наступил момент его падения в недра своего сознания.

В таком состоянии бедный Тибо проходил до сгущения темноты.

Мягкий покров травы расстилался под ногами, в его гуще переговаривались сверчки. В сумеречных кронах деревьев слышался шелест листьев и редкий шум осторожных летучих мышей. Среди чуть дрожащей под дуновением ветра листвой было видно темнеющее небо, усыпанное бледными звёздами.

Тибо интуитивно поднял голову.

«Вы смотрите свысока, но лицемеры ли вы от этого?» – наконец внутренний голос вернулся к нему. – «Вас мириады, но все вы далеки от мирских бед. Белые, все же, не значит непорочные. Знайте же: вас всех бы не хватило, чтоб откликнуться на молитвы страдальцев живших, живущих, и тех, кто будет жить в бедности на этой земле. Идеального мало и вас мало, в сравнении с нами… Поэтому я вами и восхищаюсь. Однако, если вы способны видеть, то вы увидите в этих бедных людях соперников! Да, если вы способны слышать, – вы не ослышались. Соперников! Почему? Потому что в душах у них горят ещё более яркие и чистые огни, побуждающие их к жизни. Эти огни… О, узнав об их силе, вы бы затрепетали, побоялись бы померкнуть на их фоне! И вы бы померкли!»

Почувствовав внезапную усталость, Тибо сел прямо на землю, у корней под деревом.

В этот же миг он осознал, что находится на том же месте, где гулял утром. Слегка ошеломлённый, он огляделся. Перед ним прядями волос свисали ветви той самой ивы. Вечернюю тишину пронизывала умиротворяющая колыбельная реки.

Спокойно вздохнув свежего воздуха, Тибо расслабился. Его густые каштановые волосы прильнули к древесному стволу и слились с ним. Наблюдая за звёздами и слушая течение, он ощутил покалывание в ноге. Пошарив рукой в кармане, Тибо достал лист со стихотворением.

Волнение опять забурлило в его мозгу, это заставило его подняться на ноги. Он пытался что-то прочесть, но ночь была явно против этого. Тогда, прежнее чувство тоски охватило Тибо: он скомкал то, что раньше заставляло его трепетать. Поэт спустился к воде. Его туфли вязли в грязи, но поэт, видимо, этого не замечал. Собрав силы, Тибо зашвырнул подальше свое творение. Быть может, оно закончило свой полет на середине реки и было поглощено Орном. Тибо было все равно.