Текст книги "Голгофа - Последний день Иисуса Христа"

Автор книги: Джим Бишоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

В мгновение ока земля станет плодородной, и злаки будут высоки, словно пальмы. Ветер будет заносить зерна на горные вершины и, измельчив их, позволит муке осесть в долинах. Фрукты вырастут даже на тех деревьях, которые не плодоносят. Исчезнут с лица земли болезни и недуги, а по приказу Мессии смерть отступит от праведных. Язычники же будут умирать в возрасте ста лет, впав в детство.

Место четвертой (римской) мировой монархии займет пятая со столицей в Иерусалиме, доме Мессии. Когда падут десять языческих государств, наступит Страшный суд. Ягве будет восседать в долине Иосафат в окружении Небесного Синедриона старейшин Израиля. Языческие народы будут просить помилования, но не получат его и на них падет кара.

Когда это свершится, небеса и земля превратятся в Царствие вечного счастья, исчезнет тьма и неблаговидные соблазны. Но, однако, так и не был решен вопрос о жизненных функциях человеческого тела.

Большинство мудрецов соглашались с пророчеством Баруха, что после воскресения все люди будут выглядеть так же, как при прежней жизни, чтобы быть узнанными родственниками и друзьями, и чтобы все уверовали в воскрешение. Когда Ягве призовет добро, и зло будет наказано, праведные превратятся в прекрасных ангелов, а грешники исчезнут.

Это была заманчивая перспектива для всех иудеев, которая соответствовала их представлениям о Боге, справедливости, вознаграждении и наказании, и перекликалась со словами древних пророков. Этим и жили возможно сие совершится при их жизни, возможно при жизни их сыновей и внуков, и не столь важно когда, главное – что объединятся любящие друг друга люди.

Если и было уязвимое место в пророчествах о Мессии, так это вопрос, как Его узнать во время пришествия. Об этом сказывалось мало и смутно: Он будет из рода Давидова, Его рождение пройдет незамеченным для современников, Израиль в это время будет под чужеземным игом.

Род Давидов исчислялся тысячами, дети в этом роду рождались исправно, еврейский народ болезненно чувствовал гнет неверных римлян. Благочестивые иудеи были в замешательстве; они ждали, но не знали, откуда и в какой час. Сбивали с толку и лжемессии, время от времени появляющиеся в Иерусалиме в окружении амейхаарец, восклицавших: "Осанна Сыну человеческому!" и усыпавших путь странника цветами и пальмовыми ветвями. Самозванцы были двух родов: шарлатаны и умалишенные.

Развязка всегда была одинаковой. Священники храма улюлюкали, а фарисеи засыпали лжемессий вопросами, чтобы "вывести их на чистую воду" или загнать в ловушку, а народ требовал чуда для доказательства божественности. Лжемессию скоро изобличали, и Иерусалим возвращался к обычной жизни, полный решимости больше не поддаваться на обман.

В вопросе выявления настоящего Мессии народ уповал на первосвященника. Как толкователь Закона, Каиафа мог настоять, чтобы любого, назвавшего себя Мессией, привели к нему на испытание. И если бы Каиафа искренне желал узнать Мессию, он бы первым упал на колени пред истинным Мессией.

Мнение Каиафы проявлялось в действиях левитов, священников и фарисеев, которые зависели от его благосклонности. Они единодушно доказывали, что никакого Мессии еще нет, что любой объявившийся "Мессия" просто "египетский маг", заслуживающий смерти за богохульство. Вина самозванцев усугублялась еще и тем, что их ложь заставляла иудеев в недоверием относиться к появлению истинного Мессии.

Каиафа был заинтересован только в сохранении своей должности первосвященника и поддержании сложившегося духовного и экономического статуса храма. И ничто не должно этому угрожать. В прежние времена первосвященников избирали на всю жизнь, но с приходом Иродов и железной власти Рима первосвященники уподобились марионеткам, быстро и бесцеремонно выводившимся из игры, если они не устраивали своих земных хозяев.

Каиафа был пятнадцатым первосвященником за последние шестьдесят лет. Стоило на ступенях храма случиться каким-то беспорядкам, которые прогневили бы Рим, как тут же назначался новый первосвященник. Каиафу такая перспектива не устраивала, потому что он был последним из клана Анны в руководстве храмом, и новый первосвященник был бы из другого священнического семейства. И в этом случае, несмотря на огромное политическое влияние Анны, менялы и торговцы были бы подотчетны уже не ему.

Ни один человек во всей Иудее не знал так хорошо, как Каиафа и его тесть, что даже риза первосвященника хранилась в римском сундуке в глубине крепости Антония.

ПОВЕСТВОВАНИЕ

8 часов

Весть о неминуемой гибели Иисуса очень опечалила апостолов. Христос уже несколько раз говорил о ней, но ученики по-детски верили, втайне надеясь, что в час испытания Иисус призовет войско ангелов – мстителей, которые истребят врагов, сметут римские армии, испепелят мир, а Он воссядет с ними на золотых скамьях в облаках над долиной Кедрова, и они станут чинить суд над живыми и мертвыми. Всего несколько недель назад мать сыновей Зеведеевых с наивной верой упрашивала Иисуса, чтобы ее сыновья сели один по левую, другой по правую сторону Его трона.

Иисус увидел, как опечалились ученики, и Он сказал почти виновато: "Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я".

Он любил их, и Ему было нелегко видеть их горе, но эти слова намекали на неустойчивость их веры в то, что Он – Мессия. Он знал, что до Своей смерти их еще нужно во многом убедить, и чтобы пояснить им, что Он и они едины в своей миссии освобождения человечества, Христос добавил: "Принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня".

Иисус склонил голову и опустил руки на подушку. Его мучило какое-то внутреннее беспокойство, тайная и ужасная мысль. Некоторое время Он находился в раздумье, затем произнес: "Истинно вам говорю, что один из вас предаст Меня".

Его красивая голова склонилась еще ниже, а пальцы нервно сплелись, как будто бы Он устыдился того, что один из них совершит. Апостолы, не в силах поверить этим словам, переглянулись. Он постепенно готовил их к этому важному сообщению. И все же они были в замешательстве, сердито оглядывали друг друга, а некоторые даже привстали, как будто приготовились бежать. Каждый из учеников стал бить себя в грудь и спрашивать: "Не я ли, Господи?"

Иисус не отвечал. Вечеря, длившаяся около часа, прервалась. Слуги отступили от стола, размышляя, не сообщить ли хозяину, что завершение праздника было не к чести гостей. Петр, рассеянно поглаживая бороду, порывался спросить прямо, кто предатель, но так и не осмелился. Он уже попал в неловкое положение полчаса назад, и даже если он никогда не узнает имени предателя, он не рискнет снова попасть впросак.

Посмотрев за спиной Иисуса на юного Иоанна, припавшего к Иисусу, и перехватив его взгляд, Петр кивком спросил: "О ком Он говорит?" Любящее сердце Иоанна еще не научилось бояться, и он, посмотрев в глаза Учителю, прямо спросил: "Господи, кто это?"

Иисус поднял полные страдания глаза и тихо промолвил: "Опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня".

Иуда перестал есть и был изумлен не менее других. Он также спрашивал с неискренним изумлением: "Не я ли, Господи?", и подобно другим не получил ответа. Он испытывал внутреннюю дрожь и лишь предполагал, что несомненно кто-то из свиты первосвященника проболтался на улице о заговоре или сообщил кому-то из последователей Иисуса, что один из его учеников выдаст Его Каиафе глубокой ночью. Но знал ли Иисус, кто этот человек? Иуда сомневался в этом.

Иисус взял кусочек лакомства, обмакнул его в чаше с вином и затем передал кусочек Иуде. Казначей не слышал ни вопроса Иоанна, ни тихого ответа и с довольным видом подставил рот угощению, расценивая это как жест расположения к себе.

Самодовольный и чувствующий себя вне подозрений, Иуда снова спросил, на этот раз уже не в хоре с другими: "Не я ли, Господи?" Назорей тихо ответил: "Ты сказал". На разговорном арамейском языке такой ответ значил – "да". И не только "да", но и "ты сказал это, а не я". Христос еще раз скажет эту фразу перед Своей смертью.

Никто, кроме Иоанна и Петра, не понял драматизм ситуации. Остальные были встревожены и обсуждали, как убедить Иисуса вернуться в Вифанию или даже в Ефраим, где ни один заговорщик не осмелился бы арестовать Его. Они не противоречили воле Иисуса умереть за грехи человеческие, но надеялись, что Его смерть станет чудесным событием, достойным Бога. Им хотелось, чтобы Он вознесся на огненном облаке на небеса к Отцу Своему, а некоторые полагали, что Он возьмет их с Собой. Более всего они ужасались, что Христа постигнет позорная смерть, какой кончают уголовники, а находясь этой ночью в Иерусалиме, Он подвергался этому риску.

Иуда проглотил слюну и посмотрел на Человека, Которого представлял как Мессию множеству людей. Иисус невозмутимо, без тени злобы, смотрел на него и затем сказал: "Что делаешь, делай скорее". Иуда все понял. Некоторые ученики слышали эти слова и подумали, что Учитель просто посылает Иуду закупить необходимое для праздника, который будет продолжаться еще целую неделю.

Иуда откинулся на низком ложе, затем встал. Окинув взглядом друзей, поднялся из-за стола, не попрощался и, спустившись вниз по лестнице, вышел в ночь. Только трое в этой комнате: Иоанн, Петр и Сам Иисус, знали, что он предаст Спасителя.

Конечно, Иуду можно было задержать в комнате. Стоило Иисусу только сказать: "Вот предатель!" и апостолы сразу схватили бы его и, возможно, избили. То, что Петр и Иоанн знали личность вероотступника и не подняли тревоги, когда тот уходил, свидетельствует о том, что Иисус не позволил им этого. В этом случае, как и во многих других, Божественная природа Иисуса переборола Его человеческую натуру. Как Бог Он знал, что должен умереть, испытав мучительные страдания за грехи людей. А как человеку, Ему хотелось задержать Иуду и вместе с учениками бежать из Иерусалима. Он произнес: "Впрочем, Сын Человеческий идет, как написано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться".

Лишенному веры человеку, каким был Иуда, необходимо было что-то иное в жизни, и многие, существующие без Бога, хвастались практической стороной своей жизни. Иуда был корыстолюбив. И подвизался он в ученичестве у Иисуса до тех пор, пока это сулило выгоды. Должность казначея при Мессии обеспечивала ему безбедное существование, ибо сотни, а затем тысячи уверовали, что Иисус был Тем, Кого по преданию Ягве пошлет в Иерусалим. И богатые последователи Иисуса не только преклонялись перед Ним, плакали, каялись в грехах, целовали запыленные края одежды, но и радовались тому, что жертвовали свое богатство для поддержки Мессии.

Временами, будучи свидетелем чудес, одним из которых было воскрешение Лазаря на четвертый день после смерти, Иуда должно быть верил в Иисуса. Но практическая натура казначея убеждала его, что такие штуки проделывали и египетские маги, и Иуда считал, что между Иисусом и Лазарем был тайный сговор, что Иисус сговаривался и с другими "облагодетельствованными" Его чудесами. Пока такие махинации удавались, в них можно было участвовать.

В последние недели, когда Иисус с печалью говорил о неминуемой смерти, Иуда стал задумываться о том, что и его доходам наступит конец. Когда он узнал о язвительных насмешках фарисеев над Мессией, он понял, что конец близок, ибо они были сильны и многочисленны, а Иисус был один и беззащитен. А когда из Иерусалима в Ефраим поспешно прибыли последователи Иисуса, чтобы предупредить о замыслах первосвященника Каиафы арестовать и судить Его за богохульство, Иуда понял, что именно это и есть конец.

Ему следовало принять практическое решение: как из всего этого выбраться и при этом погреть руки? Иуда мог скрыться из окрестностей Иерусалима и не появляться до тех пор, пока об Иисусе не забудут. Он мог оставаться с Учителем и нажить еще несколько шекелей, но в этом случае его могут арестовать как одного из последователей Мессии. Однако риск был частью его корыстолюбивой натуры. Разумнее всего было бы пойти к Каиафе и выдать ему Иисуса. Этим он добился бы союза с первосвященником и устранил риск быть схваченным со всеми апостолами. Каиафа вознаградил бы его, так как пока первосвященнику не удавалось схватить Иисуса из-за многочисленных последователей Мессии. Иуда мог назначить и цену за выдачу Иисуса, он мог сделаться героем храма, человеком, послужившим Ягве, выдав богохульника. А если он будет в милости у первосвященника, то сможет попросить у него концессию в храме – хотя бы торговать голубями. И наконец, способствуя поимке богохульника, он сможет забрать казну у уже объявленного преступника, и никто не обвинит его в краже.

Его рассуждения были логичны. Это был наилучший выход из ухудшающегося час от часу положения. И только одно могло опровергнуть ошибочность этого решения – если Иисус Назорей окажется настоящим Мессией, Сыном Божьим. В таком случае Иуда, и он это сознавал, станет презреннейшим предателем в истории, и над этой стороной дела он должно быть тоже призадумывался, ведь он сам провозглашал Иисуса Мессией перед толпами народа в каждом городе.

Практичный ум Иуды сделал вывод, что Иисус был заблуждающимся религиозным фанатиком. Иуда не допускал мысли, что Иисус был мошенником, так как убедился, что Он полностью посвятил Себя людям – одинаково иудеям и язычникам – и Себе ничего не искал. Иуда, сам мошенник, хорошо в этом разбирался. По его мнению, Иисус, должно быть, был наивным религиозным человеком, из-за помрачения ума уверовавшим, что Он – Бог. А чудеса Иисуса можно было свести к тому, что одни называют магией, а другие делами Вельзевула.

Иуда поспешно вышел на улицу и направился к дому Каиафы. Об этом не сказывали апостолы, да и не напишут впоследствии, но Иуда должен был заработать обещанные Каиафой тридцать серебренников. Это была цена раба. Первосвященник принял предложение при условии, что Иуда устроит арест Иисуса в час, когда с Ним не будет множества Его последователей.

Это был час, о котором можно было только мечтать, ведь Иисус был в самом городе. У общих ворот дворов Каиафы и его тестя привратник при свете факела увидел блестящее от пота лицо Иуды и велел ему подождать. Иуда ждал, дрожа от волнения: он не только заработает деньги, но и завоюет расположение самого могущественного человека иудейской веры. Иуду не беспокоило, что человек, покупавший предательство другого человека, был недостоин звания первосвященника веры, ставившего превыше всего слово Божье, справедливость и беспристрастность по отношению к человеку.

Приближался один из наиболее драматических моментов истории – встреча корыстолюбивого предателя Иуды с деловым религиозным вождем. Будь они порядочней и честнее, все сложилось бы по-иному. Иуда не допускал и мысли, что Иисус заслужит наказание меньше смерти, так как хорошо знал суровость иудейского закона. Богохульник считался более ужасным преступником, чем убийца. Он хорошо знал, какое наказание ждало Иисуса. Знал это и Каиафа.

Шел уже третий час ночной стражи, когда вышел Каиафа. Первосвященник был лысеющим человеком с изысканными манерами и в богатых одеждах. В любом другом случае Иуда для него не значил бы ничего. А сейчас он снизошел до встречи с жадным предателем из Иудеи только из-за вероятности, что тот выдаст ему Назорея.

Каиафа бесцеремонно спросил, по какому праву Иуда добивается аудиенции в такой час. Вероотступник сказал, что принес хорошие вести, что Иисус и Его ученики в этот час сидят за пасхальной вечерей всего в трех расстояниях брошенного камня от места, где стоит первосвященник.

Каиафа был доволен и не мог скрыть этого. Иисус всячески досаждал ему, и раз от разу все неприятнее и сильнее. Назорей появился ниоткуда, объявил Себя пророком, ведет Себя как пророк, а амейхаарец толпами сбегались на Его слова, как будто Он и в самом деле был пророком. У первосвященника был уже значительный опыт борьбы с теми, кто объявлял себя посланником Бога казалось, что Иерусалим притягивал самозванцев. Но по истечение небольшого времени Лжемессии падали под непосильной ношей, которую сами взвалили на себя. Они обещали восстановить Ковчег Завета в храме, появление Бога на огненном облаке, вернуть зрение слепым, исцелить прокаженных, и люди, которые вначале уверовали и шли за ними, потом, когда чудес не происходило, побивали их камнями.

Только Иисус был не таким. Он даже не придерживался предписаний Закона. Он сотрапезничал с мытарями и иногда не соблюдал ритуал омовения рук. Он творил чудеса, а фарисеи и левиты, следовавшие за Ним, чтобы осмеять Его, возвращались в храм в ужасе и потрясении и заявляли, что видели все собственными глазами. Более того, Иисус обличал священников, осуждал их внешнюю набожность, проповедовал любовь к Богу и к людям. Он явился в храм и опрокинул столы менял, осудил торговлю жертвенными животными в храме. Его действия заставили Анну спросить у своего зятя, долго ли тот намерен терпеть такое положение и хватит ли у него мужества что-то предпринять прежде, чем Иисус отвратит народ от храма, что даст повод римлянам прибрать храм к своим языческим рукам.

Каиафа вместе с членами Синедриона замышлял арестовать Иисуса в начале недели, но некоторые предлагали подождать, пока закончится Пасха, чтобы не тревожить народ в начале праздника. О заговоре стало известно Иисусу и апостолам, хотя самым неожиданным было то, что выдать Мессию при первом удобном случае вызвался Его второй по старшинству ученик.

Каиафа был доволен, он даже не ожидал, что возможность схватить этого самозванца настанет так скоро. Правда, еще надо подготовиться. Храмовую стражу можно поднять через десять минут, но в таком мероприятии как это, разумнее заручиться поддержкой римлян. А для этого надо ознакомить Понтия Пилата с делом и добиться его приказа и подкрепления стражи легионерами.

Первосвященник озабоченно ходил по двору, ему не давала покоя еще одна проблема. Во всей Палестине только один человек был сильнее его – Анна. Его тесть был вершителем судеб, личностью столь великой, что из-за одного его хмурого взгляда царь Ирод Антипа и даже Пилат проводили бессонные ночи. Его звали Анной, хотя настоящее имя было Хананья. Он был низкого роста, сухой, педантичный и аккуратный. Римский легат в Сирии Публий Сульпиций назначил Анну первосвященником, когда Иисусу было одиннадцать лет. Анна умножил свои богатства, а его влияние распространилось за пределы страны. Он был искусным интриганом, и даже власть предержащие побаивались его. Анну сместили через десять лет. Римский губернатор Иудеи Валерий Грат сумел отстранить Анну от руководства, но тот сохранил у себя в подчинении торговлю в храме, и каждый, кто покупал жертвенных животных и голубей, уплачивал Анне, ибо во дворе храма торговали его люди. Не кто иной, как Анна усадил менял на Паперти язычников, а пожертвования, как известно, принимались лишь в храмовых шекелях и за обмен денег взималась плата.

Анна использовал первосвященство как свою вотчину. Один за другим пятеро его сыновей побывали первосвященниками, а сейчас власть была в руках его зятя Каиафы. Каиафа без ведома Анны не предпринимал никаких действий вне ритуальных прерогатив первосвященства. Когда Каиафа впервые услышал о галилейском смутьяне Иисусе, он сразу же доложил о нем Анне, но тот не придал этому никакого значения. Он уже видел нескольких "Мессий", и хотя поначалу они привлекали небольшую толпу поверивших, через некоторое время их разоблачали. Поэтому Анна посоветовал: "Пусть Он будет. Ты же в течение двенадцати лет своего первосвященства насмотрелся на этих "Мессий", входяших в Иерусалим с помпой, а покидающих его с ослиным навозом в бородах! Если же Ему удастся привлечь слишком много людей, подошли фарисеев, которые поймают Его в ловушку своими вопросами. Сделай Галилеянина посмешищем в глазах Его же последователей".

Каиафа так и поступил, но Иисус отвечал на вопросы столь умно, что многие фарисеи вернулись в храм, бормоча: "Этот не таков. Он говорит как великий судья. Он говорит голосом Моисея и Исайи". А что, если этот Иисус настоящий Мессия?

Все это не давало покоя первосвященнику. Он встревожился еще больше, когда Иисус имел смелость прийти в храм для проповеди Своих крамольных учений. А когда Галилеянин принародно осудил фарисеев и их дела, опрокинул столы менял в храме, Каиафа был в панике.

Он поспешил к тестю с сообщением, и тогда Анна понял, что недооценил Иисуса. Этот на самом деле был иным. Дай ему несколько лет, и Он наберет столько силы, что сможет разрушить стены храма и, наверняка, узурпирует власть саддукеев. И тут Анна велел зятю с большой осторожностью сделать все возможное, чтобы уличить Иисуса в святотатстве, как оскорбившего Ягве.

... Теперь Он не уйдет. Каиафа спросил Иуду, где находится преступник и получил точный адрес дома. Первосвященник немало удивился, ибо знал отца Марка как состоятельного и добропорядочного гражданина Иерусалима, имеющего значительное влияние в храме. Кто же знал, где искать сторонников Иисуса?

Каиафа велел Иуде подождать во дворе, а сам, приподняв подол богатых одежд, поспешил через двор, чтобы сообщить новость Анне и получить его совет. Если бы Иуда заметил радость на лице первосвященника, он сразу бы понял, что продешевил. Знай он, сколь важен этот высокий Галилеянин для надменных иерусалимских саддукеев, он бы запросил в сто раз больше обещанных ему тридцати серебренников. Когда Иуде сказали, что ему по праву причитается стоимость раба, он сразу согласился.

Иуда оглядел двор и заметил, что на внутренней стороне ограды висят светильники. Он с удивлением рассматривал большие плиты из цветного камня, восхищался великолепием дома Каиафы, на балконе которого суетились слуги, разжигавшие жаровни для обогрева комнат в эту ясную ночь. Иуде не пришлось ждать долго. Вернувшись, Каиафа был собран и решителен. Он послал за начальником стражи, который не замедлил прибыть с группой стражников. Вместе с Иудой они будут дожидаться подкрепления из римских легионеров, пока Каиафа лично встретится с прокуратором Пилатом и попросит его выделить центурию для поддержки при налете на большую горницу.

Иуда был потрясен. Он полагал, что дело незначительно и к утру его можно будет выбросить из головы. А теперь оказалось, что этот поджарый человек посоветовался с великим Анной и вызвал не стражника, а целый отряд, и в столь поздний час собирается переговорить с представителем самого Цезаря; а тот выделит не менее сотни воинов.

Каиафа велел Иуде, чтобы тот как послушный сын Иудеи засвидетельствовал утром, что Иисус провозгласил Себя Мессией, Сыном Божьим, пришедшим спасти народ. Таким образом, доказательства богохульства будут представлены одним из приближенных Иисуса. Иуду охватила дрожь. Давать показания? Нет. Нет, он их не даст. Ни за что! Ведь Иисус благодетель, его друг. Иуда дал согласие навести на Него, указать на Него, но он не обвинит этого Человека. Пусть первосвященник поищет другого!

Каиафа ответил, что арест это одно, а доказательство богохульства по иудейскому закону – совершенно другое. Будет достаточно, если на суде один из учеников укажет на Иисуса и просто скажет правду: "Я слышал, как этот Человек говорил, что Он Бог и Сын Божий". Иуда упрямо покачал головой. Все, что он просил, так это тридцать серебренников и свободу.

При тусклом отблеске масляных светильников можно было видеть улыбку Каиафы. Иуда был из тех, кто мог украсть монеты с глаз покойника и не заметить перстень с изумрудом на его пальце. Первосвященник велел Иуде оставаться на месте, а позже повести солдат к своему Господу.

* * *

В большой горнице пасхальная вечеря шла своим чередом. Гости ели и пили вино, омывали руки. Когда Иисус молчал, они оживленно говорили, а когда Он говорил, умолкали. Время от времени, как и в любой компании ужинающих мужчин, слышались громкие восклицания, вопросы и смех.

Все насторожились, когда Иисус уже без признаков печали произнес: "Ныне прославится Сын Человеческий, и Бог прославится в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе и вскоре прославит Его".

Он улыбнулся, что делал редко, и Его лицо засветилось любовью. "Дети, промолвил Он тихо, – недолго уже быть Мне с вами: будете искать Меня и, как сказал Я иудеям, что куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь".

Их тронула Его мягкая улыбка, хотя слова Учителя были выше их понимания. "Заповедь новую даю вам, – продолжал Он. – Да любите друг друга, как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою".

Эта заповедь вряд ли была новой. Он часто проповедовал любовь к людям, и апостолы могли безошибочно назвать время и место этих проповедей. Единственно новым в Его словах была нота обреченности и необычный тон – "как я любил вас".

Все посмотрели на Петра Симона. Он наклонился к Мессии и, стараясь говорить спокойно, спросил: "Господи, куда Ты идешь?" Иисус повернулся и, посмотрев в глаза старшему из учеников, медленно произнес: "Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною". Какое-то время Петр обдумывал Его ответ. Не в силах понять, что значили слова о невозможности пойти сейчас и что он сможет пойти позже, Петр задал еще один вопрос: "Господи, почему я не могу идти за Тобою теперь? Я душу мою положу за Тебя".

Иисус промолвил, не поворачивая головы: "Душу твою за Меня положишь?" Он грустно покачал головой: "Не пропоет и петух, как отречешься от Меня трижды".

9 часов

Иерусалим затих, его улицы, окутанные темным бархатом ночи, быстро опустели. И только крыши и башенки домов отражали лунный свет. Часовой на крепостном валу Антонии поеживался от свежего восточного ветерка и со скукой наблюдал за игравшими в кости товарищами. Он ухмылялся, слыша их грубую брань после каждого метания. Внезапно его внимание привлек стражник с обнаженным мечом у западных ворот. Он услышал, как стражник резко говорил с кем-то в темноте за воротами, а затем помахал кому-то во дворе, не пропуская пришельца за ворота. В полутьме двора ни один солдат не мог узнать в ночном госте первосвященника, которого сопровождал дородный начальник стражи храма.

Стражник сплюнул. Евреи не приходят сюда, если им не нужно что-то от Пилата. И всегда им надо что-то сделать или что-то приостановить. Стражник вставил меч в ножны и, сложив ладони рупором, зычно крикнул во двор, что первосвященник Каиафа желает безотлагательно получить аудиенцию у Понтия Пилата, прокуратора Иудеи и Самарии по соизволению его императорского величества Цезаря Тиберия.

Часовой, наблюдавший за происходившим сверху, размышлял, почему евреи не входят внутрь крепости. Затем он вспомнил, что у этих странный людей считалось грешным входить в помещения язычников. Он припомнил, что в крепость входили лишь очень немногие евреи, которые оставались во дворе, но большинство, как эти двое, ждали снаружи или под сводом ворот. И никто не входил в глубь крепости, даже если сам прокуратор приглашал их наверх в свои покои. Исключением были арестанты. Их тащили в подземную темницу, а они неизменно вопили, что их оскверняют. Это забавляло сирийцев, служивших в римской армии, потому что осужденные были ворами, убийцами или неплательщиками налогов.

У сирийцев были основания не любить евреев. Их призывали в римскую армию, а евреев нет, ибо иудейская вера запрещала воевать в субботу. Кроме своих богов сирийцы должны были поклоняться и Цезарю, а иудеи уклонялись и от этого. Их провинция была единственной, на которую не распространялся императорский указ обожать Цезаря. Евреи в свою очередь презирали легионеров и давали им деньги под ростовщические проценты. На рынках солдаты-сирийцы постоянно слышали насмешки в свой адрес на непонятном для них языке.

У евреев тоже были свои причины ненавидеть сирийцев. Живущие в Сирии иудеи сообщали в Иерусалим, что с ними там обходятся жестоко, обсчитывают, насмехаются над ними, грабят их лавки и насилуют их женщин. Во всем мире только у сирийцев охота на евреев считалась развлечением. По сравнению с римлянами, греками и египтянами, сирийцы были грубы и невежественны. Для палестинских евреев было унизительно находиться под пятой Рима, но страдать от рук сирийских наемников было почти невыносимо.

Часовой с удовлетворением отметил, что Пилат заставил Каиафу ждать.

Крепость Антония была построена Иродом Великим, иудеем лишь наполовину, имевшему страсть к сооружению замысловатых дворцов и красивых городов. Когда римляне посадили его на трон, он назвал крепость, держащую Иерусалим в подчинении, именем своего друга Марка Антония.

Антония была построена с умыслом. Храм занимал почти половину восточной стены города, величественно возвышавшейся над долиной Кедрона. Южная и западная стены храма были неприступны для неприятеля. А крепость, подобно громадной каменной глыбе частично вклинилась в северо-восточную часть храма. В крепости были проходы для подкреплений с севера в случае, если евреи заблокируют остальные ворота, а с юга имелись подземные ходы в храм, по которым в час смуты римляне могли проникнуть на Паперть язычников и занять весь храм.

В Антонии были крытые галереи, бани, огромные дворы, выложенные камнем, покои, казармы для двенадцатого легиона, два огромных водохранилища. Дороги внутри крепости были вымощены камнем – плитняком с шероховатой поверхностью, чтобы в мокрую погоду по ним не скользили копыта лошадей. Все дворы и крыши имели незначительный уклон, и дождевая вода стекала в канавы, а затем попадала в хранилища, расположенные глубоко под землей.

Для евреев Антония внутри стен города была словно обнаженный нерв больного зуба.

Часовые на городских стенах огласили четвертый час ночной стражи, а в домах завершалось первое пасхальное пиршество.

10 часов

Иисус окинул взглядом оставшихся с Ним. Они все еще ели, проголодавшись за день, а Он прислушивался к их разговорам, вникая в их потаенные мысли, еще больше убеждался в том, что знал и ранее – это были верные люди. Мессия беспокоился, ибо это были Его последние часы с ними, а поведать им надо было еще много, очень много.

Он тоже вкушал пищу, чтобы не привлекать их внимания отсутствием праздничного настроения; Иисус, вероятно, знал, что в этой комнате Каиафа не арестует Его. Если бы Он думал, что Его схватят здесь, Он не придержал бы очень важные слова, которые скажет по пути к гефсимане (маслобойне).

Иисус знал, что Каиафа захочет сделать все скрытно. У Христа было много сторонников в городе и по всей стране, и Его публичный арест вызвал бы волнения, которые могли перерасти в мятеж. Мятежи всегда заканчивались кровавыми действиями римских легионеров.