Текст книги "Все, что вы скажете"

Автор книги: Джиллиан Макаллистер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Глава 2

Признание

Стою и смотрю на Сэдика. Я могу уйти. Убежать – точно так же, как делала всю свою жизнь.

Я поворачиваюсь к нему спиной и делаю три шага. Затем останавливаюсь и смотрю через плечо, уверенная в том, что он восстанет позади меня, как злодей из сказки. Но он все еще лежит, не двигаясь.

Большие дождевые капли бьют меня по носу и распадаются, оставляя следы из маленьких брызг.

Я все еще смотрю через плечо. Можно уйти. Маленькая Венеция пустынна, ни одного прохожего вдоль канала.

Меня бросает в пот. Я надуваю щеки и поднимаю глаза, пытаясь обдумать ситуацию, но все, что у меня получается, – это паниковать. Чувствую себя так, словно все ужасы, страхи и безумие этого мира обосновались у меня в животе. Мозг лихорадочно работает, но придумать ничего не могу, мои кулаки сжимаются и разжимаются – как морские звезды, – а ноги дрожат.

Я смотрю вниз, на Сэдика. Это наушники? Одна капелька выпала из уха, белый провод извивается на асфальте, как червяк.

Интересно, что бы в этой ситуации сделал Рубен? Может, позвонить и спросить у него? Нет, не стоит, я уже и так знаю, что он скажет, потому что он все делает правильно. Его любимое стихотворение – «Если» Редьярда Киплинга, а телесериал – «Западное крыло». Он социальный работник в организации, занимающейся благотворительностью в исламских странах. Я решаю, что это все аргументы в пользу того, чтобы уйти с места преступления прямо сейчас и никогда ничего Рубену не рассказывать. Он всегда поднимает стулья на столы после окончания рабочего дня, хотя это работа уборщиков. Его усыновили тридцать два года назад, и он никогда не держал обиды на своих биологических родителей. Однажды я поцарапала дверь чужой машины – неглубоко и почти незаметно – и уже протянула руку, чтобы протереть царапину салфеткой, как Рубен подскочил и написал подробную записку и наши номера телефонов прежде, чем я успела что-то возразить. Он всегда выбирает поступить правильно – хотя вряд ли это каждый раз легкое решение.

«Да ради всего святого, позвони в службу спасения!» – сказал бы мой муж, запаниковав и удивляясь, что я вообще о таком спрашиваю.

Возможно, этот момент навсегда изменит его мнение обо мне. Рубен наконец увидит меня такой, какая я есть: трусливой, эгоистичной, жалкой.

Нет, такой я быть не могу.

Я спускаюсь на пару ступеней вниз и слышу голос. Останавливаюсь, хмурюсь и прощаюсь с прежней жизнью. Уверена ли я? Если позвонить сейчас, то будет запущен целый процесс… Сюда немедленно пришлют скорую. Мои данные внесут в систему, и я буду уже не Джоанна, а кто-то еще – просто номер.

Проходит минута, может, две. Сто двадцать секунд, на протяжении которых я стою, уставившись в пространство.

Откуда эти звуки, точнее, женский голос? Я приближаюсь на два шага и понимаю, что голос идет из наушников.

И даже решив, что делать дальше, я тяну время. Стараюсь отложить этот звонок, понимая, что это все усложнит. Я прокрастинирую всю сознательную жизнь. И сейчас тоже.

Проходит еще минута.

Не знаю, что подтолкнуло меня к действиям. Может быть, мне были нужны эти три минуты для того, чтобы смириться с ситуацией, переместиться во время «после». Возможно, было нужно убедиться в том, что он не встанет, не схватит меня. Не знаю. Я достаю телефон, стоя на ступенях моста, и набираю номер. Никогда в своей жизни не звонила в службу спасения, хотя благодаря сериалам на «Би-Би-Си», книгам и фильмам мне кажется, что я уже это делала.

Гудки не идут. Сначала странный шум, а потом сразу отвечает оператор. Услышав ее шотландский акцент, я торопливо спускаюсь, как будто могу приблизиться к лежащему мужчине только находясь под защитой этого голоса.

– Что у вас случилось? – спрашивает женщина.

– Я… Тут мужчина, он ранен.

Как только я наклоняюсь над его телом, снова слышу звуки, голос. «Глубоко вдохните и задержите дыхание на пять секунд», – вот что он говорит. Что-то вроде гипноза, может, медитация.

– Так, дорогая, насколько сильно он пострадал?

– Я не знаю.

– Хорошо, как вас зовут?

– Джоанна Олива, – отвечаю я, сразу же спохватившись: а не лучше ли было назваться вымышленным именем?

– Хорошо, Джоанна, мы пришлем к вам экстренную службу, – отвечает оператор. Тон ее совершенно нейтральный, она не оказывает поддержку, не объясняет, что за экстренная служба.

Интересно, о чем она мечтает, на что надеется? Может быть, с ней однажды произошел несчастный случай, и теперь она хочет помогать другим. Я закрываю глаза и представляю, что нахожусь в совсем другом месте и разговариваю по телефону с другом. Может быть, это побережье, у меня выходной, а приятелю позвонила потому, что скучно. Или это я звоню Рубену от нечего делать, по пути домой. Он всегда берет трубку, и мы болтаем, пока я не дойду до двери нашей квартиры.

Я диктую оператору адрес, ну как адрес, примерное место:

– Один из боковых мостов в центре Маленькой Венеции, у канала. – Слышу, как она печатает.

– Теперь я хотела бы, чтобы вы оценили состояние мужчины, вы сможете? – спрашивает оператор.

Может быть, ее наняли из-за успокаивающего голоса, а в свободное время она озвучивает рекламные ролики на телевидении. Я не могу перестать фантазировать и поражаюсь тому, что делаю это даже в столь необычных обстоятельствах.

Я наклоняюсь и слегка дотрагиваюсь до плеча мужчины, его черной куртки. Она мягче, чем казалась, – из флиса. Он в узких штанах, похожих на легинсы – там, в баре, я была уверена, что на Сэдике джинсы. Но на ногах те самые красные кроссовки.

– Он лежит лицом вниз, на бетоне. Он упал… Пролетел несколько ступеней, точнее семь. – Бестолковое замечание. Ступени я пересчитала из чувства вины.

– Хорошо. Он дышит? Но не трогайте его шею. Хорошо? Джоанна?

Ее тон пугает меня, меня все пугает. Ощущение, что весь мир пропущен через черный фильтр, и я снова чувствую горячую, потную тошноту. Молчу.

– Джоанна?

– Да. – Кончиками пальцев я прикасаюсь к пострадавшему мужчине, и в его травмах виновата я. Едва осмеливаюсь думать об этом. Это все равно что смотреть на солнце.

Я не могу перевернуть его, просто не могу.

Из наушников по-прежнему звучит голос: просит представить пляж, набегающие и отступающие от него волны, – и я прислушиваюсь вместо того, чтобы действовать.

– Вы можете посмотреть и прислушаться, постараться понять, дышит ли он? Вы знаете его имя? – диспетчер произносит слова отчетливо, как учительница начальной школы.

Посмотреть, прислушаться и понять. Я не осознаю, что значат эти слова. Оглядываюсь через плечо, на скользкую от дождя улицу, смотрю на мосты вдоль канала, почти все выстроенные в одну линию, но расплывчатые, как если бы мой взгляд был затуманен.

Смотреть.

Слушать.

Чувствовать.

Я смотрю на мужчину, лежащего лицом на тротуаре, и нагибаюсь к нему.

– О нет, – невольно вырывается у меня, потому что его лицо все мокрое. Сначала почудилось, что это кровь, но на пальцах влага оказалась холодной и неплотной.

Как только мои глаза привыкают к темноте, все становится понятно – внизу ступеней собралась лужа. Тротуар растрескался из-за корней дерева, растущего в нескольких метрах, в одной из трещин собралась вода.

Голова мужчины полностью погружена в темную воду.

– Он лежит лицом вниз, в луже.

Она же мне поможет? Она же на моей стороне, по крайней мере, должна быть. Она хороший человек, который работает в колл-центре службы спасения.

– Переверните его на бок как можно скорее, вытащите из воды, – говорит она. – Есть травмы головы или шеи?

– Я… Я не знаю, я толкнула его, он упал и скатился вниз по ступенькам.

Никого нельзя винить за честность и судить за случайную ошибку.

– Как можно быстрее, – повторяет оператор.

Я переворачиваю мужчину, одна часть лица которого скрыта капюшоном, а другая находится в тени.

– Сейчас вам нужно проверить, дышит ли он. Смотреть, слушать и чувствовать, помните? Можете повторить за мной?

– Смотреть, слушать и чувствовать, – повторяю я деревянным голосом.

– Посмотрите, поднимается ли его грудь, приложите ухо, постарайтесь почувствовать его дыхание.

Я таращусь на грудную клетку мужчины, а потом наклоняю к ней голову. Внезапно получается слышать буквально все вокруг: шум уличного движения, плеск воды в канале, звук разбивающихся о бетон капель дождя. Но ни звука от лежащего человека.

Я снимаю перчатку и подношу руку к его лицу, но не чувствую дыхания на своих пальцах. Это настолько неестественно, словно не хватает важной части тела, например, ресниц или ногтей на пальцах. Содержимое моей сумки рассыпалось по земле, как только я наклонилась над мужчиной – выкатилась помада, которой я никогда не пользуюсь, поскольку она нервирует меня, постоянно размываясь.

– Он не дышит. – На меня накатывает новая волна паники.

– Точно? – переспрашивает оператор. – Приложите щеку к его рту и скажите мне, если почувствуете его дыхание на своем лице.

Я морщусь, но все равно делаю это.

И ничего не чувствую: ни дуновения, никакого тепла, никакого шевеления прядей волос от его дыхания. Ничего.

– Он точно не дышит.

– Сейчас нужно сделать искусственное дыхание, – говорит женщина, ее голос хрипловатый, терпеливый, сочувствующий. – Потому что он утонул.

Утонул.

– Хорошо.

– Переверните его на спину. Осторожнее с шеей. Поднимите его подбородок вверх, Джоанна. Запрокиньте его голову назад. Сделали?

Я перетаскиваю мужчину на более ровное место. Капюшон сполз, и стало видно его лицо. Это не Сэдик.

Его глаза также широко расставлены, но на этом сходство заканчивается. Черты его лица тоньше, никаких тяжелых бровей, ямочки на щеках. Это не Сэдик, не Сэдик, не Сэдик!

– Я… – я ничего не говорю, хотя, может быть, и стоит. – Черт! Сейчас.

Мысли мои бегут, как вода через сточную трубу. Это не он, не он. Этот человек не домогался меня, не преследовал. Я снова смотрю на его кроссовки, точно такие же. Точно такие же дурацкие кроссовки.

Он вышел на пробежку: в кроссовках, с наушниками, весь в черном. Как я могла сделать такую катастрофическую ошибку? Как можно было не проверить?

Голос в наушниках становится то громче, то тише по мере того, как я двигаюсь.

Я могу бросить трубку, убежать, улететь куда-нибудь прежде, чем меня остановят. А меня остановят? Все мои знания получены от просмотра телевизора. Не помню, когда в последний раз открывала газету. Приходится с горечью признать, что я ничего не знаю о реальном мире. Вот Рубен знает, что делать – он Правильный Человек, который может говорить о глобальной политике, показать, где на карте находится Иран, и знает, что такое пассеровка. Но, конечно, правильный Рубен никогда бы не попал в такую ситуацию.

Тело сковывает какое-то странное ощущение, глаза сухие и тяжелые. Предметы двигаются, как в калейдоскопе, когда я смотрю на них. Может быть, я пьяна, ведь выпила четыре бокала. Я наклоняюсь и вдыхаю воздух в рот мужчины. Это очень интимно, ведь последние семь лет мои губы касались только губ Рубена.

Пять вдохов, и ничего не происходит.

Оператор приказывает начать непрямой массаж сердца, если нет признаков жизни.

Я наклоняюсь и переплетаю пальцы, как было велено, оставив телефон на громкой связи. Удивительно, но я легко продавливаю его грудь.

Это происходит внезапно, после пяти надавливаний. Мужчина реагирует: губы разжимаются, он втягивает воздух, грудная клетка поднимается, а тело начинает содрогаться в конвульсиях.

– Он… что-то происходит, – кричу я.

Затем он откашливается отрывисто и громко.

Я отворачиваюсь, не желая смотреть на это. Может быть, он откроет глаза, встанет и уйдет, недовольный и расстроенный, но живой – как будто бы мы автовладельцы, которые помяли друг другу бамперы. Я закрываю глаза и хочу, чтобы было именно так.

– Он кашляет, – говорю я оператору бесцветным голосом. Не могу признаться ей, что это не тот человек, не могу сказать ей ничего.

– Ок, хорошо. Скорая уже близко, – отвечает мне женщина.

Сэдик, нет, НеСэдик – все еще лежит. Его глаза закрыты, грудная клетка размеренно поднимается.

– Вы можете перевернуть его на бок?

Меня накрывает еще одной волной страха, как приливом, я борюсь с ней, кусая губы. Я уже боюсь не Сэдика, а того, что теперь будет со мной.

– Хорошо, – говорю и переворачиваю его.

Непохоже, что мужчина пришел в сознание. Его веки не дрожат, как у Рубена перед пробуждением утром в воскресенье – единственным утром на неделе, которое мы всегда проводим вместе, – когда он не разбирается со счетами, не помогает своему депутату или не возглавляет протесты. Руки мужчины не выдерживают собственного веса. Рубен всегда переворачивается и тянется ко мне, желая удержать даже во сне. Руки этого мужчины падают на землю, неестественно скрючившись, как у обезьяны.

НеСэдик лежит на боку с согнутыми ногами, как сказала мне сделать женщина-оператор. И тут я вижу машину скорой: фары вспыхивают, отражаясь в зеркальной витрине магазина выше по улице. Синий маячок отражается в окнах напротив, слегка позади самой машины, преломляясь в каждой поверхности.

Нет, я ошиблась. Это не отражение. Это машина полиции, следующая прямо за машиной скорой помощи. Скорая для него, а полицейская машина – для меня.

Глава 3

Молчание

Весь мир сужается только до нас двоих – меня и Сэдика, лежащего без движения, лицом вниз. А затем меня захлестывает паника в таком чистом виде, будто внутривенная инъекция.

Меня бросает в пот. Уличные фонари становятся слишком яркими. Я расстегиваю ворот пальто, чтобы дать доступ воздуху, и уже через несколько я вся мокрая – пот, испаряясь, ощущается, как сотни иголок.

Я стою, ничего не делая, только прислушиваясь к своим чувствам: страху, разлитому чернилами внизу желудка; панике в виде кирпичей на грудной клетке; вине, сжигающую низ живота, – и таращусь на Сэдика.

Так проходит минута, две. Я осматриваюсь вокруг. Никого кроме нас. Представляю, как поднимаюсь над этой сценой и вижу себя: женщину, грызущую ноготь большого пальца, которая смотрит на мужчину, лежащего на земле лицом вниз; темный канал, мутный от изморози, освещаемый желтыми квадратами уличных огней. Над нами луна, над ней – космос.

Я потею сильнее. Не могу… не могу это сделать, у меня не хватает сил остаться, помочь ему, набрать номер.

Оборачиваюсь и смотрю на него снова. Может быть, я ошиблась и он всего лишь упал, может быть, все не так страшно, как сейчас кажется. Он был извращенцем, сексуальным маньяком – и он просто упал, вот что произошло.

Неожиданно мне остро захотелось к Рубену, такое иногда накатывает, когда я выключаю на работе свет или кипячу чайник, пока его нет дома. Тоска по ощущению его присутствия рядом. Тоска по тому, что он всегда стоит ко мне ближе, чем к кому-либо еще. По тому, что он всегда готов меня выслушать. И по тому, что он пишет сообщения с сексуальными намеками на вечеринках и потом смотрит, как я краснею. Никто не верит, что наедине со мной он другой.

Ох, Рубен, где же ты сейчас? Почему ты не пришел сегодня? Ты мог бы мне помочь? Я думаю, как уютно он сейчас сидит в одиночестве дома, и хочу, чтобы он оказался рядом.

Сэдик все еще неподвижен. Я не могу этого сделать одна, без Рубена. Будет лучше, если я просто… если я просто уйду. Кто-нибудь скоро найдет его, это же Лондон. Люди подумают, что он пьяный или просто неуклюжий. Все с ним будет в порядке.

Я отошла на пару шагов назад и затем сделала то, что умею лучше всего: проигнорировала случившееся, развернулась и пошла прочь.

Я перехожу мост и двигаюсь по направлению к Уорвик-авеню. Всего несколько шагов, и я в другом месте.

Каблуки моих прекрасных туфель, которые я с такой радостью надела всего несколько часов назад, гулко стучали по мосту. Пару минут назад меня преследовал Сэдик, но теперь я одна, и он тоже.

Я останавливаюсь пару раз, но не оборачиваюсь. Ярко освещенный вход в метро – мой Рубикон. Точка невозврата. Рубен упомянул о нем однажды, посмеиваясь, как он обычно делает, когда я о чем-то не знаю. Не покровительственно, нет, просто… по-своему. Когда он вышел из комнаты, я проверила, как пишется слово, я думала, там «г» посередине, а не «к».

Наконец я в метро.

Все кончено навсегда. Молчание всегда работает, и никто ничего никогда не узнает. Возможно, если я буду врать достаточно долго, вслух и самой себе, то ложь станет правдой. Как хамелеон, который меняет окрас в зависимости от окружающей среды. Я не бегу, чтобы не привлекать внимание, но я вся на нервах, поэтому походка становится семенящей, – приказываю себе успокоиться и идти медленнее.

Продавец в киоске с чипсами, банками колы и увядающими цветами не обращает на меня внимание, уставившись в телефон.

Я в безопасности, Сэдик далеко. Мое дыхание успокаивается, я осматриваюсь по сторонам; флуоресцентные лампы освещают постеры с рекламой концертов и книг. Я вдыхаю горячий пыльный воздух. Сердцебиение замедляется, я закрываю глаза, и перед мысленным взором встает картина лежащего Сэдика, но я прогоняю ее.

На платформе стоит женщина, одетая в выцветшие узкие джинсы, бежевые ботинки и розовое пальто. Ее одежда аккуратная, волосы идеально прямые даже в конце дня. Думаю, она проводит выходные без интернета, читая постмодернистскую литературу.

Почему не она, почему я? Почему подобное всегда происходит со мной?

Я смотрю на табло: поезд прибудет через минуту. Потом замечаю, что это неправильная платформа, и перехожу на другую сторону.

Здесь никого, но я слышу стук каблуков той женщины.

Мой мозг пытается осознать случившееся, разложить по полочкам, но я не позволяю это сделать. Рассудок подсказывает, что селфи из бара – это доказательство, а та женщина в розовом пальто может рассказать, что я выглядела подавленной.

Вместо того, чтобы прислушиваться к этим мыслям, я смотрю на рекламу психологического триллера со слоганом: «Она наблюдает за тобой». С постера на меня смотрит пара карих глаз, как у меня. Наконец их заслоняет прибывший поезд.

Рубен звонит мне, когда я выхожу из метро. Черт, я даже не сказала ему, что со мной все в порядке.

Я не отвечаю, а когда звонок обрывается, вижу, что он оставил два голосовых и одно текстовое сообщения. Беспрецедентное количество для моего необщительного мужа.

Привет, это я. Ты в порядке?

Привет, снова я… но теперь слегка обеспокоен.

Джо, наберешь меня?

Можно перезвонить ему прямо сейчас и все рассказать, но я знаю, что он сделает. Мы вместе уже семь лет, поэтому я точно знаю, что он скажет.

Он сдаст меня полиции, уверена в этом. Но я не могу признаться, не могу вернуться к мужчине, лежащему на асфальте, чтобы вновь ощутить эту неконтролируемую панику. Расскажу Рубену завтра, когда выдавать меня не будет смысла. С Сэдиком все будет в порядке, он очнется.

Медлить – это для меня привычно, я поступаю так всю свою жизнь. Начинать писать эссе, только после чашки чая или прочитанного выпуска газеты; отменять автоплатеж, когда настанет время следующего платежа, ну или уж точно еще через месяц.

За мной никто не идет. Я прохожу мимо группы людей, и никто из них на меня не смотрит. Мир изменился для меня, но никто об этом не знает. Тот же воздух, тот же дождь. Но где-то на асфальте лежит мужчина, и это из-за меня. Но он далеко, на расстоянии поездки на метро. А я почти дома, и произошедшее уже кажется чем-то абстрактным. Может быть, если я смогу посмотреть на ситуацию под новым углом, все окажется по-другому.

Отправляю Рубену смс: «Почти дома, все нормально, целую».

И тут я срываюсь на бег. Потому что вдали от места происшествия мне больше не нужно вести себя нормально. И потому что вспоминаю лицо Сэдика в баре, представляю его позади себя, преследующим, а потом представляю полицейскую облаву.

Я спотыкаюсь о неровную тротуарную плитку и не могу удержать равновесие. Падая, скольжу по земле и подворачиваю запястье.

Секунду сижу на дороге, вот-вот расплачусь, как ребенок, но быстро встаю и осматриваю руки. Всего лишь небольшая ссадина, левая кисть пульсирует, но я не обращаю на это внимания.

Снова бегу и уже почти вижу дверь квартиры. Мои родители и Уилф считают нас глупыми и предлагают потратиться на домик в Кенте с двумя спальнями наверху и двумя гостиными внизу, но нам нравится здесь. Нам нравиться жить в Лондоне, он как будто наш друг, от которого не хочется далеко уезжать.

Спускаюсь по ступенькам – их всего пять – до двери. Интересно, я всегда, приходя домой, буду вспоминать произошедшее, запомню ли навсегда этот вечер. Решительно отгоняю эти мысли. Рубен открывает дверь прежде, чем я начинаю копаться в сумочке в поисках ключа, – он всегда старается помочь.

– Привет, все нормально? – спрашивает муж, и я вижу, что заставила его волноваться.

Он замирает на секунду, обрамленный светом, падающим из узкой прихожей, присматривается ко мне. Должно быть, я выгляжу безумной. Приглаживаю волосы, стараясь казаться нормальной, и отвечаю:

– Да, прости.

Он отворачивается и уходит на кухню, открывает большой серебряный холодильник и протягивает мне бутылку молока.

– Лучше вина.

– О нет, – Рубен убирает молоко и подходит ко мне. Я почти морщусь от боли, когда он берет меня за руку, но в последний момент сдерживаюсь.

Рубен высокий и худой с узкими бедрами. У него рыжие волосы и темно-рыжая борода, ее длина всегда разная – сейчас это щетина. Кожа легко обгорает и покрывается веснушками. В тридцать два года его лицо уже покрыто морщинами, хотя на голове нет ни одного седого волоса. Я знаю, что он выглядит старше своих лет, потому что те мужчины, с которыми я его иногда путаю, все старше его. Рыжеволосый мужчина на улице, который на мгновение покажется мне Рубеном из-за легкой походки, грациозности и какой-то отстраненности – окажется не им. При ближайшем рассмотрении ему будет лет сорок, и я удивлюсь, что вообще могла их перепутать. Рубен не любит бессмысленную болтовню, а его самое худшее качество – прямота, часто переходящая в грубость. Полагаю, он хочет жить в лучшем мире.

И во всем мире нет человека, которого я любила бы больше него.

В последнее время я стала задумываться, какими будут наши дети. У них будут его прекрасные, ярко-рыжие волосы, его светлые ресницы и зеленые глаза. Люди на улице будут улыбаться мне и моему рыжему семейству.

– Что случилось? – бормочет Рубен, уткнувшись в мои волосы. – Мужик из бара?

Киваю, уткнувшись ему в грудь.

– Ужасно. – Он гладит меня по спине.

Я сглатываю горечь, скопившуюся во рту, и поворачиваю голову, чтобы оглядеть кухню. Как я и думала, она выглядит безукоризненно. Замечаю, что земля в горшках с растениями мокрая, – завести садик на кухне было одной из моих последних прихотей. Рубен полил цветы, и сам успел сходить в душ. Наверняка он уже и поработал, и посмотрел какой-нибудь фильм. Мой муж спокойный, организованный, а я трачу вечера на бесполезный просмотр развлекательных сайтов, розыск старых школьных друзей по соцсетям и размышлениям, что надо бы разогреть духовку, но двигаться с места лень, – а потом оказывается, что уже одиннадцать вечера, а я еще не ужинала.

– Хорошо провел вечер? – Мне удается выдавить из себя вопрос, хотя от волнения снова бросает в пот, расширяются зрачки и трясутся руки.

– Ага, – отвечает он, быстро оглядывая меня.

– Что делал?

– Заполнял анкеты и формы для моего клиента.

Рубен один из тех людей, у которых слишком много работы. Он социальный работник в исламской благотворительной организации и еще помогает депутату в общественной приемной, когда дело касается разборок между бандами. Как эксперт он иногда выступает в суде и оценивает правомерность поступков социальных работников. Он мало спит, и у него всегда есть чем заняться. Рубен педантичен: составляет списки дел глубокой ночью и сразу же их систематизирует. Кажется, что Рубен никогда не теряет энтузиазма, никогда не беспокоится и ничего не откладывает на потом.

Он разжимает объятия, и меня охватывает странное чувство, что это было последнее мгновение в мире, где не существует проблем. Убеждаю себя, что ошиблась и все будет по-прежнему: планирование дел и уборка кухни. Я упустила возможность изменить свой мир, не позвонив в полицию. Я прижимаюсь к Рубену, и меня накрывает волна облегчения, и он как всегда немедленно обнимает меня в ответ.

– Наладится. – Это сокращенное «Все наладится» на языке нашей пары.

Я киваю со слезами на глазах, и он вытирает их салфеткой. Руки Рубена гладят меня по спине. Мое пальто мокрое насквозь, но он ничего не говорит. И не скажет.

Муж наливает мне бокал красного вина, и я беру его правой рукой. Левая безвольно повисла. Я буду наслаждаться совместным вечером и вином, попытаюсь прогнать дрожь и страх. А завтра – завтра я встречусь с ними лицом к лицу.

Рубен идет в гостиную, совмещенную с кухней.

Я выглядываю в окно и вижу на улице соседку, ей сто два года. Иногда к ней приезжает семидесятипятилетняя дочь в компании престарелых собак. В этом доме все старые, шутим мы с Рубеном. Я вглядываюсь в черты лица Эдит прежде, чем помахать рукой. Она обеспечит мне алиби, повезло, что она поздно ложиться.

Рубен возвращается в кухню, чтобы взять лист бумаги с кухонной стойки, и слегка толкает меня. И я вспоминаю, как почувствовала тело Сэдика своими руками в перчатках; и то, что он упал так же легко, как и костяшка домино, – от легкого толчка.

– Эдит в своем репертуаре? – спрашивает Рубен, глядя на меня.

Я как-то сказала ему, что представляю ее роботом, потому что никто не может быть таким старым, и что она правительственный эксперимент. Он тогда покраснел от смеха и сказал: «Ты никогда не изменишься, Джо-Джо».

– Да, – отвечаю деревянным голосом.

На меня снова накатывают воспоминания: как Сэдик хватает меня за руку в баре, как его член прижимается к моей ноге.

– У тебя есть время для пункта 78? – спрашивает Рубен, показывая на список на нашей доске – написанный красным мелом топ-100 фильмов на все времена, согласно какому-то опросу. Мы киноманы и сейчас проходим обряд взросления, который оба пропустили в подростковом возрасте. Я была слишком занята, потому что училась, занималась в любительском театре, балетом и игрой на кларнете; а Рубен был занят тем, что становился самим собой. Он самый начитанный человек, которого я знаю: может процитировать главу из Лакана, Маркса или Канта. В младенчестве его усыновила семья ученых, которая держала паб. Все его детство прошло за чтением книг в комнатах над баром. Даже сейчас, когда мы навещаем их в Норфолке, они говорят об экономике, политике, а бар заполнен книгами в мягких переплетах, которые они читают.

Теперь мы смотрим несколько фильмов в неделю. Только что посмотрели номер 79, а следующий – «Изгоняющий дьявола». Перед просмотром Рубен всегда приносит одеяло, и мы сидим в обнимку, укрывшись. Время от времени он ставит фильм на паузу и спрашивает: «Ты вообще смотришь?», и мы смеемся над тем, что я постоянно отвлекаюсь.

Вдали я слышу вой сирен, который становится все ближе. Рубен смотрит на меня, но я избегаю встречаться с ним взглядом. Я не смогу заговорить, пока не узнаю – за мной это едут или нет. Звук сирен становится все громче, и я ожидаю, что он оборвется, из машины выйдут двое крепких полицейских в тяжелых ботинках с дубинками. Они в любую секунду могут позвонить в дверь. В любую секунду.

Звук удаляется, становясь все тише и тише. В этот раз не за мной.

Я сглатываю и смотрю на зимнюю черноту за окном.

Как все сложится в будущем? Станет ли Лондон – который мы с Рубеном так любим – чем-то вроде комнаты для ожидания моего… чего именно? Ареста? Я прогоняю эти мысли, просто не могу об этом думать.

– К «Изгоняющему дьявола» я не готова, – говорю Рубену и стараюсь сгладить отказ легким смешком.

– Мы же договаривались смотреть по порядку. – Рубен строгий приверженец правил.

Он стоит в конце нашей длинной, узкой кухни, и то, как падает свет, напоминает мне о дне нашей свадьбы: Рубен стоял в конце прохода, наполовину в тени. Я так долго представляла нашу свадьбу – планирование и организация почти убили меня, – что, когда этот день наконец настал, провела его, притворившись, что это чей-то другой праздник, а я на нем просто гость. Так мне удалось получить больше удовольствия.

Я помню наш первый поцелуй в статусе мужа и жены. Возможно, Рубен смущался целовать меня перед толпой людей или был обеспокоен только что принятым решением, а возможно, считал, что это я встревожена. Но я помню тот поцелуй – сухой, формальный, – обычно он целует меня не так. Я никогда не спрашивала его, почему так получилось, но всегда помню об этом.

– Ок. – Рубен выходит из комнаты с бокалом вина в руке, и я слышу, что он идет в спальню.

После его ухода я замечаю, что в лотке для писем на кухонном столе лежит листок, сложенный пополам. Вытаскиваю его, стараясь отвлечься от вихря мыслей, бушующего на задворках сознания. Это бланк заявки. Узнаю свой почерк и разворачиваю лист. Это мое заявление на поступление на курс писательского мастерства. Как я могла забыть? Подношу к свету этот кусочек моей жизни «До». В прошлый вторник я распечатала и заполнила эту форму, но забыла ее отправить. Рубен скрепкой прикрепил к письму марку – он всегда пытается помочь.

Муж возвращается в гостиную, я кладу письмо обратно и сажусь к нему на диван.

– Спасибо за марку, но я не уверена, что сочинительство это мое «Призвание».

Рубен кивает, откладывает в сторону газету, которую читал, и говорит, смотря на меня:

– Тебе не нужно «Призвание».

– Нет?

– Я почти решил судоку. – Рубен показывает мне газету.

Смотрю на нее и подсказываю:

– Там восемь, а там два.

– Ты слишком умная, чтобы быть счастливой, Мерфи, – говорит он. – Ты идешь спать? Возьми с собой вино. Мы уже не сможем такого себе позволить, когда появится крошка Олива.

Он тоже все чаще и чаще говорит о детях. «Скоро», – твердим мы, желая насладиться последними мгновениями жизни только вдвоем.

– Да. – Я снова представляю Сэдика, лежащего на земле лицом вниз.

Я пойду спать вместе с Рубеном, буду читать книгу, пока он обнимает меня, а утром все ему расскажу.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – спрашивает Рубен, когда я забираюсь в кровать.

– Сказать что? – бормочу я, глядя на жалюзи, ожидая, что они вспыхнут синим цветом, извещая о прибытии полиции, или что зазвонит телефон.

Ничего не происходит, и я не могу поверить, что действительно сейчас лягу спать.

– Ты знаешь… – говорит Рубен.

Я начала эту игру, а он поддержал, и она стала такой же привычной, как чистка зубов.

– Нет, не знаю.

Рубен с удивлением смотрит на меня:

– Мы не пропускали ни одного дня, – говорит он.

– Я не могу, – отвечаю я. – Ничего на ум не приходит.

Рубен мрачнеет, но не говорит ни слова.

Десять минут спустя здоровой рукой я открываю бар с напитками в нашей маленькой кухоньке и достаю новую бутылку вина. Выпью несколько бокалов, чтобы снять напряжение. Надеюсь, алкоголь поможет мне забыть эту ночь, затмит все, вплоть до того момента, как я толкнула Сэдика.