Текст книги "Единственный ребенок в семье. Как выжить без братьев и сестер"
Автор книги: Джилл Питкетли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Часть I
Каково быть единственным
Я давно считаю, что надо основать ассоциацию единственных детей. Есть уже и название – АЕДы!
От тех, кто рос с братьями и сестрами, часто слышишь: «Да что в них особенного, в единственных детях? С какой стати им требуется специальная ассоциация? Разве не они всегда получали от жизни лучшее – и можно ли хотеть большего? Ради всего святого, что в них особенного? И какие проблемы могут быть у тех, кому доставалось куда больше родительского внимания и подарков, чем требует справедливость?»
Моя подруга была единственным ребенком в семье. Сами понимаете, все прихоти исполнялись, всегда покупались лучшие игрушки, а затем и одеваться она стала по последней моде.
Что ж, опыт получения приятных вещиц и безраздельного родительского внимания, жизнь без «разборок», постоянно возникающих между братьями и сестрами, действительно делают единственного ребенка особенным. Тому, кто вырос в большой семье, всё это зачастую кажется странным.
Безусловно, известны и другие поведенческие модели, формируемые на основе детского эмоционального опыта, – к примеру, у первенцев, у средних и младших детей в семье. У каждой модели свои плюсы и минусы. Но единственный ребенок растет в окружении взрослых, и из-за этого в его поведении появляются паттерны, мешающие созданию здоровых отношений как в личной жизни, так и в рабочей среде. Всё это вызывает устойчивое ощущение изоляции.
Я чураюсь слишком близкой дружбы: когда люди подходят вплотную, это вызывает клаустрофобию. Мне самому тяжело, а родным – и того хуже.
Несмотря на многолетний брак, мне всегда не хватало легкости и игривости, а ведь способность к такого рода отношениям зарождается именно в семье.
Родители неизменно ждали от меня успехов в учебе, и это сильно повлияло на образование. Я старался «проявить себя» во всех направлениях… из-за чего возникли трудности в общении со сверстниками. До сих пор страдаю от тех «детских» проблем.
Такие поведенческие паттерны заметны и окружающим. «Разве не очевидны их слабости?» – мог бы спросить посторонний. Послушаем психолога:
Единственный ребенок виден издалека – как человек, явственно нуждающийся в личном пространстве. Ему тяжело вовлекаться в совместные действия и раскрываться.
Ну и известно, что единственные дети эгоистичны и избалованы… Одна женщина так описала бывшего мужа:
Я всегда считала его классическим единственным ребенком – самовлюбленным, думающим только о своих потребностях, искренне уверенным, что мир крутится вокруг него.
Этот образ мощно закрепился в общественном сознании и многократно описан в литературе:
«Будучи, на свою беду, единственным сыном (а в течение многих лет – и единственным ребенком), я был испорчен моими излишне великодушными родителями», – говорит мистер Дарси в романе Джейн Остин «Гордость и предубеждение»[1]1
Перевод с английского И. Маршака. – Здесь и далее, если не указано иное, примеч. пер.
[Закрыть].
«Единица – неделимое число, и оно обречено на одиночество» (Эрика Йонг).
Однако с точки зрения самого ребенка реальность может сильно отличаться от подобного образа. Все, с кем довелось беседовать, испытывали сильные негативные чувства, порожденные одиночеством.
Это пожизненный приговор; лучше не становится.
Мы сгруппировали их реакции под пятью заголовками:
• Быть для них всем.
• Семейные дрязги.
• Самовосприятие.
• Социальная зрелость.
• Всегда один.
Оговоримся: не все реакции интервьюируемых были негативными – доводилось слышать и о позитивных моментах. Однако большинство на разные лады повторяло слова одного из респондентов:
В жизни не было ни дня, чтобы я не мечтал о брате или сестре.
Глава 1. Быть для них всем
Ключевое место в эмоциональной жизни единственного ребенка занимает напряжение: он должен быть для родителей сразу всем.
Ощущаешь колоссальную ответственность: ставки сделаны, и от меня зависит будущее семьи. Будто все яйца сложены в одну корзину.
Первая глава посвящена чувствам ответственности и вины, которые испытывает единственный ребенок, а также проблеме родительских ожиданий. Спустя много лет люди признаются: «Я должен был быть для них всем». Затем мы рассмотрим последствия безраздельного родительского внимания, то есть обратную сторону единственности.
Почему эти чувства особенно сильны у детей, растущих без братьев и сестер? С точки зрения социума для создания полноценной семьи недостаточно двух партнеров, живущих вместе. Мужчина редко назовет себя «семьянином», если дома его ждет только супруга. Да и женщина вряд ли захочет «уделять больше времени дому», имея в виду только мужа. Третий человек – младенец – делает из пары семью, он наследник рода. Осознание этого нередко приходит в очень раннем возрасте.
Родители вложили в меня абсолютно всё. Они знали, что еще одного ребенка завести не смогут, так что мое появление искупало и разочарование матери в браке, и недовольство отца собой. Теперь, когда я появился, всё должно было наладиться.
Единственный ребенок участвует во всем, что происходит в семье, – и, если нужно, обязан брать на себя вину. Так формируется гипертрофированное чувство ответственности; он начинает выполнять всё больше «недетских» функций. Однажды обнаруживается, что ребенок:
• ведет переговоры и пытается разрешать семейные споры и конфликты;
• постоянно находится рядом со взрослыми;
• реализует родительские амбиции – карьерные или «фамильные»
• развлекает родных и поддерживает позитивный настрой в доме;
• опекает всех членов семьи.
Но этим список не ограничивается. Кроме внутренних ролей, есть и внешние: ребенок как бы представляет свою семью в школе, занимаясь общественной деятельностью или участвуя в публичных мероприятиях. Все эти функции он берет на себя, потому что разделить их попросту не с кем. Один из пожилых респондентов заметил:
Боже, такого никому не пожелаешь – приходится брать на себя сразу всё!
Такую сильную формулировку использовали немногие, однако практически все «одиночки» вспоминали о своем детстве как о тяжком бремени.
Для родителей ты – всё, смысл их жизни. Думаю, мать и отец единственного ребенка поддаются искушению и злоупотребляют напоминаниями об этом – чтобы вызвать у него чувство вины.
Со временем, отмечали собеседники, напряжение нарастает.
Когда с тобой связаны все надежды, чувствуешь постоянное давление. В каком-то смысле сейчас его даже больше, чем в детстве. Чем старше я становлюсь, тем сильнее его ощущаю… Я с ужасом думаю, что придется полностью взять на себя заботу о них. Ребенком ничего не понимаешь, а с возрастом растет напряжение, усиливается чувство вины… Сейчас я несу ответственность за родителей – мы поменялись ролями.
Есть тут, конечно, и позитивные стороны: единственный ребенок получает безраздельное родительское внимание и значительную долю материальных благ. Возможно, из этого возникают предрассудки об избалованных детках. Приглядимся внимательнее к обеим сторонам вопроса.
Вся ответственность
Кто примет важное решение? Кто займется организацией званого вечера? Кто составит список вещей для будущего путешествия? Кто ответит за результат переговоров с дальними родственниками? Единственный ребенок! Средоточие родительских амбиций, он достигнет больших высот – и всегда будет прав.
Ключевая роль такого ребенка – создание семьи; из него часто вырастает ответственный человек с твердыми принципами. Он всегда знает, как себя вести, ибо привык быть у руля.
Мне всегда хотелось выкинуть что-нибудь эдакое, но почему-то не хватало смелости – ведь я был «благоразумным». Чувство ответственности за свои действия излишне развито, требования к себе – слишком высоки. Сейчас я понимаю, что так вели себя и родители.
Похожие чувства испытывает первый ребенок в семье, так как его постоянно просят быть «разумнее» младших, отвечать за них. Вот что сказала одна женщина, обращаясь к старшему брату:
В детстве я научилась эгоизму, а ты – самоотверженности.
Единственный ребенок может ощущать свою ответственность еще острее. Об этом – история тридцатитрехлетней женщины, в двадцать один год потерявшей брата.
Поначалу я думала, что именно гибель брата вызывает чрезмерное чувство ответственности за родителей – и вообще за всё. Постепенно мы приспособились к тому, что его больше нет, но это чувство не уходило, став частью жизни. От того, что я не могла разделить его ни с кем, было только хуже.
Дети, не имеющие братьев и сестер, часто берут на себя функцию лидера – того, кто выполняет поставленные задачи и принимает решения. Их легко узнать в толпе, увидев вечно серьезное или озабоченное выражение лица или услышав, как часто они извиняются.
Я настоящая мать-наседка: тревожусь, как дети доберутся домой, не «перебрал» ли кто на вечеринке – и так далее. Считается, что такое поведение вызвано потребностью контролировать и управлять, но я просто забочусь о них.
Можно говорить о двух видах такого чувства.
1. Ответственность за благополучие родителей
Единственные дети часто упоминали гнетущее чувство ответственности за счастье и благополучие родителей. Присутствует ли оно в жизни тех, у кого есть братья и сестры?
Я знал, что должен хорошо себя вести, чтобы мама была доброй. Если она была в настроении, всё шло прекрасно и общая обстановка в семье оставалась ровной.
Пока я учился в университете, родители расстались. Когда папа ушел, я ощутил весь груз ответственности за маму.
Она осталась одна, и я был для нее светом в окошке. Часто отлучался из колледжа, чтобы ее навестить: ведь я единственный, кто мог что-то для нее сделать. Отец в конце концов вернулся, я же по привычке продолжал волноваться за маму. Это было тревожное время.
Несколько респондентов знали о «слабых местах» родительского брака, из-за которых один из них (чаще – мать) обращался к ребенку в поисках поддержки.
Мать слишком нуждалась во мне. Думаю, эмоциональная потребность матери в общении с ребенком зависит от того, сын у нее или дочь. Но в обоих случаях она существует.
Мать всегда манипулировала мной, чтобы я принимала ее сторону в спорах. Отец каждый раз становился козлом отпущения, и от меня требовалось обнаружить его вину и открыто выступить против. Такой ценой достигалась поддержка матери.
Я не должна была расстраивать родителей, но ответственность не ограничивалась только хорошим поведением. Каждая мелочь превращалась в проблему, так что мир в доме надо было сберечь любой ценой. Ходить на цыпочках и никого не огорчать. Кроме того, родители то и дело вступали в трехстороннее противостояние с бабушкой – она бывала очень груба с отцом, который, по ее мнению, был «недостаточно хорош» для мамы. Я наблюдала – и меньше всего хотела подливать масла в огонь.
Когда отец болел, приходилось становиться взрослой. Мать нуждалась во мне, чтобы побеседовать, поручить некоторые дела и так далее. А мне хотелось, чтобы она сама справлялась со сложной ситуацией.
У отца была прободная язва желудка, но я помню, что, пока он был в больнице, приглядывать приходилось за матерью. Она не справлялась одна – и я чувствовала свою колоссальную ответственность. Мать занимала слабую и зависимую позицию – по сути, вела себя не как родитель, а как ребенок. Помню, какое негодование я испытывала из-за того, что должна во всем и всегда ее поддерживать.
Понятно, что большинство детей почувствовали бы возросшую ответственность в тяжелой ситуации. Но единственным сложнее из-за того, что им не с кем поделиться чувствами, приходится всё переживать в одиночку.
Нет никого, кому можно было бы сказать: «Представляешь, наша мать опять…» Такое чувство, что всё, так или иначе, ляжет на мои плечи. В эти моменты особенно остро ощущаешь одиночество.
Иногда чувство ответственности разрастается до того, что ребенок становится медиатором семейных отношений. Многие наши респонденты в детстве считали своим долгом помочь родителям договориться.
Мать с отцом без конца скандалили. Бывало, я брал подушку с одеялом и ложился под дверью их спальни, чтобы остановить перепалки.
Таким образом, я выступал в роли переговорщика: если родители ссорились, я должен был поправить дело, это было в моей власти. В первый год после того, как они снова поженились, мать часто паковала чемоданы, и мы уезжали. Я сидел на заднем сиденье в обнимку с плюшевым мишкой и спрашивал: «А папочка не расстроится?» Всегда старался их примирить.
Уже в раннем детстве мы узнаём, что счастье – неотъемлемый атрибут благополучной семьи. Но единственный ребенок почему-то решает, что ключ к счастью – в его руках.
К тому моменту я уже чувствовал определенную ответственность за мать, поскольку был центром ее жизни. Например, она ясно дала понять, что я не должен уезжать слишком далеко. То есть если бы я захотел путешествовать в Эдинбург… сами понимаете. Так что я уехал учиться в университет графства Эссекс – достаточно далеко, чтобы не жить дома, но иметь возможность быстро приехать, если будет необходимость.
Когда ты единственный ребенок, изначально ощущаешь чувство вины. На тебя направлено всё внимание. Теперь, когда отец болен, мои визиты к родителям, кажется, стали единственной радостью в их жизни. Но это, конечно, не помогает мне чувствовать себя звездой вечеринки. Скорее, я чувствую, что обязан их развлекать и поддерживать.
Наши респонденты часто считали себя в ответе за то, насколько удачно прошли семейные торжества: Рождество или совместный отпуск. С таким восприятием мы сталкивались столь часто, что решили посвятить праздникам отдельную небольшую главу (см. главу 11).
2. Ответственность за собственное существование
Поразительно, как много наших собеседников в детстве полагали, что на них лежит ответственность за отсутствие братьев и сестер. Это чувство нередко возникало после подслушанных разговоров взрослых.
Моя мать постоянно рассказывала, как тяжело ей далось мое появление на свет. Мне внушали, что именно из-за меня у нее больше не было детей.
Иногда взрослые прямо об этом заявляли:
В родах возникли осложнения, и никто не скрывал, что я в этом виновата. Отец до сих пор вспоминает, что роды были очень тяжелыми и мама не решилась пройти через это снова. «Пережив такое, мы больше детей не хотели…» Честно говоря, не чувствовалось, что и меня очень уж ждали.
Эта идея могла укорениться – несмотря на то, что фактических оснований не было:
По семейной легенде, я в младенчестве подхватил свинку и заразил папу, а потому они с мамой больше не смогли иметь детей. Только будучи взрослым, я осознал, что болел в семилетнем возрасте.
Да, риск возникновения медицинских проблем при рождении единственного ребенка достаточно высок. Точнее, зависимость обратная: эти осложнения становятся причиной его единственности. Но в сознании ребенка такие сообщения вызывают неизбывное чувство вины. «Ты принес столько бед» или «с тобой было так непросто» – вот лишь выборочные мысли, с которыми наши респонденты провели первые годы жизни.
Беременность и роды дались матери чрезвычайно тяжело. Не знаю наверняка, но мне так кажется, потому что она часто говорила: «Твой отец оказался перед выбором: спасти меня или спасти ребенка?» Она без конца повторяла это, как будто ей было важно, чтобы я знал. Думаю, что всё так и было, я ей верю – но уж очень часто я это слышал.
Возможно, так зарождается комплекс вины, который позже сыграет негативную роль в психологическом опыте единственного ребенка.
По словам матери, это был не очень приятный процесс, и я, безусловно, чувствую свою вину. Тяжелыми для нее были не только роды, но и весь тот период. Опыт, через который родители прошли со мной, заставил их больше не планировать детей. Отец всегда говорил, как маме трудно пришлось в первые несколько лет. Думаю, до моего появления они хотели нескольких детей.
Я родился крупным, акушерки прозвали меня «слоненком»; полагаю, матери было очень больно. Она заставляла меня испытывать чувство вины и за это – возмутительно!
Бывает, что один из детей умирает. В этих критических случаях родители – по невнимательности или от отчаяния – могут не заметить, как внушают оставшемуся ребенку чувство ответственности за гибель брата или сестры.
Мне было семь, когда мой младший брат умер в возрасте двух недель, а чуть позже мать родила еще одного ребенка – мертвого. Эти дети появились – и исчезли. Отчасти я даже желал им смерти – и остро чувствовал вину. Представьте, на протяжении семи лет ты – единственный, а тут появляется брат, которого ты не особенно-то и хотел… Я очень долго чувствовал себя виноватым, думая, что каким-то образом убил его.
Давным-давно мать потеряла дочь. Помню, она часто садилась перед камином и плакала, пока я пытался играть под столом. Кажется, она так и не оправилась от горя. Мне нередко доводилось слышать: «Если бы сестра была жива, она бы поставила тебя на место!» Тогда это звучало чертовски занудно – когда тебе шесть, погибшая сестра для тебя мало что значит. Еще мать вела счет: «Сегодня твоей сестре исполнилось бы двенадцать». Постоянное напоминание о ее страданиях ложилось на мои детские плечи тяжким грузом.
Единственный ребенок взваливает на себя эту ношу в ответ на прямые или косвенные замечания взрослых. Неудивительно, что он «обрастает» ответственностью раньше и быстрее ровесников. Механизм примерно таков:
• постоянно находясь в окружении взрослых и в центре внимания, ребенок быстро расширяет словарный запас и на лету подхватывает модели поведения, свойственные старшим;
• перед глазами родителей постепенно возникает не по годам «зрелый» ребенок, который ведет себя гораздо «взрослее», особенно если мать и отец не видят его во время игр со сверстниками;
• закономерная реакция родителей – всё больше полагаться на ребенка, доверять ему ответственные задачи и вовлекать в принятие решений, касающихся семьи и хозяйства;
• ребенок в свою очередь становится всё более взрослым, родители полагаются на него всё сильнее – и так далее;
• вот и появился в семье «маленький взрослый».
Так как в ранние годы я был предоставлен себе, возмужать пришлось очень быстро: я всегда ощущал себя взрослым и самостоятельным.
Последствия для эмоционального развития ребенка оказываются тяжелыми: ведь под маской взрослого всё еще прячется малыш (подробнее мы поговорим об этом в главе 4, «Социальная зрелость»). Не зная об этом, родители продолжают грузить его бесконечными обязанностями.
Я была в курсе нашей финансовой ситуации и хорошо знала, на что можно тратить, а на что нет. Знала, какая сумма отведена на рождественские подарки, так как однажды попросила кое-что слишком дорогое. Я с детства разбиралась в том, что такое семейный бюджет, и с ранних лет подрабатывала, хотя имела деньги на карманные расходы. Я участвовала в принятии важных решений, и со мной советовались даже в юном возрасте.
Финансовое положение семьи не было секретом, и я никогда не выпрашивал у родителей дорогие подарки. Твердо знал: если мы можем что-то себе позволить, это у меня будет.
Преждевременную зрелость единственного ребенка замечают не только члены семьи:
Я всю жизнь была достаточно мудрой, всегда вела себя ответственно, по-взрослому. Случалось, мамы других девочек спрашивали: «А Фиона там будет? Хорошо, тогда и ты можешь пойти». Меня считали надежным человеком.
Однако полная свобода действий ребенка, идущая рука об руку с ответственностью, может быть и сознательным выбором родителей. Так они борются с опасностями, которые сулит гиперопека, – их мы описываем в главе 1 («Быть для них всем»).
Благодаря маме у меня было гораздо больше свободы, чем у сверстников. Она считала, что гулять и общаться – очень важно. Волосы встают дыбом, когда вспоминаю, сколько мне было позволено! Это просто поразительно.
И, конечно, груз ответственности приводит к последствиям, с которыми человек встречается в жизни.
Так как мое слово имело вес при обсуждении важных семейных вопросов, я вскоре стала понимать, в каких случаях у меня появляется власть. Она не всегда была в руках родителей – властью не могут быть наделены сразу двое в группе. Самое сложное для единственного ребенка – распознать, когда он находится в позиции силы, и сделать выбор: воспользоваться этим или нет.
Последствия чрезмерной ответственности
Чувство ответственности – положительная черта, которая приносит пользу и единственному ребенку, и всему обществу. Но время от времени не повредила бы и легкая безответственность. Однако «одиночки», кажется, навеки срастаются с ее противоположностью и хотят отвечать за всё – даже в сферах, находящихся далеко за пределами их влияния.
Бывают дни, когда я пакую чемодан, сажусь в машину и еду куда глаза глядят. И совсем бы удрал, но останавливает чувство ответственности. Я же за всеми приглядываю – и должен сделать так, чтобы они были счастливы.
К чему же приводит гипертрофированное чувство ответственности? Многие ощущали, что у них не было детства, ибо они слишком рано повзрослели:
Мне никогда не позволяли побыть ребенком – безмятежным, свободным от обязанностей и чувства долга.
Позже, в юности, осознание ответственности губит на корню любые признаки подросткового бунта.
Думаю, у единственных детей не происходит подросткового бунта, – во всяком случае, у меня точно не было. Просто не мог себе этого позволить, дабы не огорчать родителей. Слишком велика твоя ответственность. Ты у них один, они этого точно не перенесут. Приходится искать другие пути.
Я всегда была очень покладистой. Ослушаться было немыслимо. Возвращалась домой к десяти вечера, и до сих пор меня охватывает гнев при виде капризных и нахальных девчонок. Почему они такое себе позволяют?
Чувство гиперответственности ребенок переносит и во взрослую жизнь, где оно порой принимает странные, не всегда адекватные формы. Например, может считать себя в ответе за чужое счастье или разрешение конфликта – даже когда для этого нет оснований.
Он безумно ответственный. Я всё время говорю: ты не можешь постоянно решать чужие проблемы! Если эта черта присуща единственным детям, то Чарльз демонстрирует ее на 100 %. Однажды у меня было плохое настроение, и я попросила его побыть со мной дома, а он ответил, что не получится, так как он приглашен на ужин. Как выяснилось, он повел в ресторан секретаршу, поскольку она была расстроена после разрыва с парнем! Я тогда сказала, что невозможно ужинать со всеми, кто огорчен. Но он считает, что в его силах осчастливить весь мир.
Гиперответственность развивает и другие качества единственного ребенка:
У меня обостренное чувство справедливости. Я всегда заступаюсь за обиженного.
В школе я ненавидела травлю и защищала младших девочек, которых задирали. Я была довольно рослой, это помогало. Говорила: «Если будут проблемы, приходите ко мне». И каждый раз, когда их обижали, я вмешивалась: «Чтобы над ней издеваться, тебе сначала придется разобраться со мной, потому что мы подруги. Идет?» В итоге я опекала всех слабых девчонок.
Эта черта может сопровождать человека во взрослой жизни:
Я сильный и ответственный человек – порой это доходит до невроза. Я чувствую вину за других, за их поступки. Когда кого-то обижают, охватывает бешенство.
У меня есть огромная, почти отчаянная потребность в решении чужих проблем. Я без конца помогаю обиженным. Наверное, у меня просто на это есть силы, но в то же время я чувствую, что мне самому становится лучше, когда я пытаюсь что-то склеить. Хоть я и заделался «спасателем», но легко могу поставить себя на место жертвы, которой сложно попросить о помощи. У меня есть убеждения по всем вопросам – я знаю, как правильно. Это касается и политики, и других областей жизни. Делай то, чего желал бы самому себе. Когда я вижу, что эта заповедь нарушается, впадаю в ярость и долго потом мучаюсь бессмысленным гневом из-за ситуации, на которую никак не могу повлиять.
Существует тонкая грань: за ней ответственность превращается в чувство вины – и связь между ребенком и родителями разрушается.
Внушение чувства вины возмущает, потому я питаю к матери глубокое отвращение, терпеть ее не могу. Сейчас у меня максимально возможное количество времени и денег уходит на то, чтобы с ней рассчитаться. Встречаемся редко, примерно раз в год на рождественском обеде. Это до нелепости циничная процедура, но я отлично понимаю, что делаю. Зато она никогда больше не скажет: «Мы оплатили твое обучение в школе, затем колледж – и что получили в ответ?» Я выплатил долг с процентами. Так что сейчас, в прямом смысле, пытаюсь откупиться от чувства вины. Альтернативы нет – бросить ее я не могу.
Я твердо убеждена, что мои дети не должны ощущать вину по отношению ко мне. Это очень важно. Мой муж, как и я, единственный ребенок в семье, и, кажется, он чувствовал себя виноватым перед матерью с первого дня нашей встречи. За то, что бросил ее и дал кому-то другому стать более важным человеком. По правде говоря, он этого не делал. Сейчас я понимаю, что испытывала подобное по отношению к собственной матери. Наши отцы были никудышными мужьями, а потому матери, пытаясь компенсировать их недостатки, хотели от единственных детей слишком многого.
Мы так подробно остановились на чувстве вины, ибо оно свойственно практически всем единственным детям. Но стоит отметить, что ответственность с раннего возраста имеет положительные стороны и может принести бонусы.
Когда ты единственный ребенок, приходится себя мотивировать, что очень полезно. В детстве надо самому находить себе занятие, и во взрослом возрасте эта способность сохраняется. Поэтому я спокойно работаю из дома. И вообще не прочь что-то делать в одиночестве; я бы даже сказал, что это предпочтительный вариант, когда не надо оглядываться на желания компаньонов. В умении занять себя вижу только плюсы.
Если есть цель, неуклонно ее добиваюсь. Сбить меня с пути чрезвычайно сложно.
За всю жизнь я не нарушил ни одного срока. Ибо есть внутренняя установка: пообещал – сделал. Это очень мощный принцип.
Я рано понял: не сделать того, что должен, – недопустимо. Если я не выполнял обещанного, родители свирепели. Хотя нет, на гнев легче реагировать. Скорее, было глубокое разочарование… чувство, что я их подвел. В такие моменты я словно горел в аду, но в итоге это привело к положительным результатам. Я не срываю дедлайны, всегда выполняю всё точно в срок.
Однако у медали есть оборотная сторона: часто единственный ребенок становится нетерпим к недостаткам окружающих. И требует невозможного от себя.
Я ужасно, ужасно самокритична, всегда предъявляю завышенные требования к себе и другим. Терпеть не могу небрежности в работе – будто всё время соревнуюсь сама с собой.
А еще единственных детей сложно назвать весельчаками. Многие слишком серьезны: им сложно отпустить ситуацию или побыть немножко безответственным. Часть II посвящена тому, как приручить чувство ответственности – заставить его приносить бонусы, а не проблемы.
Ответственность единственного ребенка возникает не на пустом месте. Она тесно связана со следующим пунктом из списка, его мы назвали «Быть для них всем». Он – про ожидания и надежды, которые возлагают на ребенка родные.
Все ожидания
В каждой семье с детьми связывается множество надежд; не всем суждено сбыться. Любому отпрыску знакомо чувство противоречия между тем, чего хочет он сам, и тем, что выбирают родители. Это естественно, но имеется нюанс: у родителей есть лишь один шанс на воплощение их чаяний. И ребенок живет под гнетом чужих ожиданий.
