Текст книги "Кривое зеркало. Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм"

Автор книги: Джиа Толентино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Такие инциденты, как с «Геймергейтом», отчасти являются реакцией на чрезмерную открытость. Развитие троллинга с его этикой неуважения и анонимности оказалось столь стремительным, потому что Интернет настаивает на постоянном поиске одобрения. В частности, женоненавистнический троллинг отражает то, как женщины, по словам Джона Бергера[2]2
  Джон Бергер – английский писатель, поэт, критик, художник.


[Закрыть], всегда нуждавшиеся во внешнем подтверждении собственной идентичности, ориентируются в этих сетевых условиях. Это самопроверка, которой я научилась еще девочкой и продолжала учиться, став женщиной. Этот процесс помог мне капитализировать пребывание в Интернете. Мой единственный опыт говорил, что личная привлекательность чрезвычайно важна, а самодемонстрация просто необходима. Эта печальная, но очень распространенная парадигма была усвоена сначала женщинами, а теперь и всем Интернетом. Именно она вызывает такой гнев и проклятия со стороны троллей. Они дестабилизировали Интернет, построенный на прозрачности и симпатии. Они тянут нас назад к хаосу и неизвестности.

Конечно, есть гораздо лучшие способы спора с гипердемонстрацией себя, чем троллинг. Как в 2011 году, говоря о психоанализе, в интервью журналу GQ сказал Вернер Херцог[3]3
  Вернер Херцог Стипетич – немецкий кинорежиссер, сценарист, актер, который снял более сорока фильмов (по большей части документальных), поставил множество опер, опубликовал десятки книг.


[Закрыть]: «Нам нужны собственные темные углы и необъяснимость. Так нежилой становится комната, если осветить все ее темные углы, пространство под столом и повсюду – в ней жить становится невозможно».

Впервые я получила деньги за опубликованный материал в 2013 году, в конце эры блогов. Попытка зарабатывать писательством в Интернете на постоянной основе дала мне определенную мотивацию сохранять активность в социальных сетях, превратив мою жизнь, профессиональную и личную – касалось ли это политических убеждений или фото с собаками, – в постоянно обновляемую ленту, которую мог видеть кто угодно. Порой я ощущала ту же неловкость, что охватывала меня, когда я была чирлидером и училась убедительно имитировать счастье на футбольных матчах – ощущение притворства, словно все вокруг весело, нормально и достойно, в надежде на то, что все таким и станет. Попытка писать в Интернете – это оперирование набором предположений, которые сомнительны, даже когда ограничены одним лишь автором, и сомнительны еще более, когда превращаются в категорический императив для всех в сети: предположение, что речь оказывает влияние и тем самым подобна действию; предположение, что постоянно писать о своих мыслях – это нормально, полезно или даже идеально.

Впрочем, мне нездоровая сосредоточенность Интернета на мнениях была даже полезна. Эта сосредоточенность коренится в том, что Интернет сводит к минимуму потребность в физическом действии: не нужно ничего делать, достаточно просто сидеть за экраном – и это будет приемлемая и даже достойная жизнь XXI века. Интернет ощущается как поразительно прямая связь с реальностью – если чего-то хочешь, кликни, и это окажется у твоего порога через пару часов. После трагедии мгновенно возникает целый ряд твитов и начинается общенациональная демонстрация старшеклассников. Но в то же время Интернет лишает наши действия энергии. И сфера реального мира оказывается в распоряжении тех, кто его действительно контролирует, а нам остается лишь разбираться, правильно ли мы объясняем собственную жизнь. Во время выборов 2016 года (и еще сильнее после них) я начала чувствовать, что почти ничего не могу сделать в отношении 95 процентов того, что для меня важно. Я могу лишь высказать мнение. Бесконечный поток негатива, разрушающий мою жизнь, в то же самое время способствует укреплению власти и обогащению где-то там наверху, вне моей досягаемости.

Не хочу сказать, что я была наивной фаталисткой, думающей, что ни с чем ничего нельзя сделать. Люди каждый день делают мир лучше своими конкретными действиями. (Не я – я слишком занята Интернетом!) Но их время и труд обесцениваются и воруются прожорливым капитализмом, который движет Интернетом и которым движет сам Интернет. Сегодня у нас не остается времени ни на что, кроме экономического выживания. Интернет плавно вписался в такую ситуацию, заставив нас разделить свое и без того малое свободное время на микрочастицы, распределив их в течение всего дня. В отсутствие времени на физическое и политическое участие в жизни сообщества, чего многие желали бы, Интернет предлагает дешевую замену: он дает нам краткие моменты наслаждения и контакта, связанные с возможностью постоянно слушать и говорить. В таких условиях мнение перестает быть первым шагом к чему-либо и начинает казаться концом.

Я начала задумываться об этом в 2014 году, когда работала редактором в Jezebel[4]4
  Jezebel – феминистическое онлайн-издание для женщин.


[Закрыть]. Много времени проводила за чтением заголовков на женских сайтах – в большинстве своем написанных на феминистском сленге. В этой реальности речь постоянно воспринималась как исключительно благотворное и приносящее удовлетворение действие: я видела заголовки: «Майли Сайрус[5]5
  Майли Сайрус – американская певица, автор песен и актриса.


[Закрыть] высказалась о гендерной текучести в Snapchat, и это было прекрасно», «Выступление Эми Шумер[6]6
  Эми Шумер – американская стендап-комедиантка, сценаристка, продюсер и актриса.


[Закрыть] о телесной уверенности на церемонии вручения премий Women’s Magazine повергнет вас в слезы». Формирование мнения также стало считаться разновидностью действия: посты в блогах предлагали советы о том, как относиться к сетевым конфликтам или конкретным сценам на телевидении. Даже идентичность и та приобрела черты действия. Само существование в качестве феминистки стало сродни некой важной работе. Эти идеи усилились и усложнились в эпоху Трампа, когда, с одной стороны, люди вроде меня занимались излиянием своего гнева в Интернете и, как правило, ничего не добивались, а с другой – Интернет становился стимулом реальных и стремительных перемен, как никогда раньше. В сложный период после откровений вокруг Харви Вайнштейна[7]7
  Харви Вайнштейн – американский кинопродюсер, бывший член правления и сооснователь компании Miramax Films, а также совладелец компании The Weinstein Company. Лауреат премий «Оскар» и BAFTA за фильм «Влюбленный Шекспир». Являлся одним из самых влиятельных продюсеров Голливуда. В октябре 2017 года Вайнштейна уволили из The Weinstein Company после того, как десятки актрис обвинили его в сексуальных домогательствах. История обвинений в адрес Вайнштейна породила так называемый эффект Вайнштейна, когда аналогичным обвинениям подверглись многие знаменитости.


[Закрыть] женские выступления стали влиять на общественное мнение и вести к реальным переменам. Люди, наделенные властью, были вынуждены принимать эту этику, те, кто был виновен в домогательствах и насилии, лишились работы. Но даже в этом нарративе значимость действия слегка преуменьшалась. Люди писали о «выступлениях» женщин с молитвенным почтением, словно одна лишь речь могла принести женщинам свободу – словно от мужчин и не требовалось политических изменений, экономического перераспределения и подлинных инвестиций.

Гофман отмечает разницу между реальным действием и выражением действия, между чувством и передачей чувства. «Представление активности будет в определенной степени отличаться от самой активности и, следовательно, неизбежно искажать ее», – пишет Гофман. (Сравните реальное любование закатом с попыткой сообщения аудитории, что вы любуетесь закатом.) Интернет предназначен именно для такого искажения. Он подталкивает нас к созданию определенных впечатлений, а не дает этим впечатлениям возникать «в качестве случайного побочного продукта [нашей] активности». Вот почему в Интернете так легко перестать стараться быть достойным, разумным, политически грамотным – и начать просто казаться таким.

Поскольку ценность речи в сетевой экономике внимания еще больше возрастает, эта проблема усугубляется. Я сама продолжаю пользоваться ее благами: моя карьера стала возможной именно благодаря тому, что Интернет разрушил идентичность, мнение и действие. Как писатель, чаще всего критикующий и пишущий от первого лица, я в определенной степени оправдываю свою сомнительную привычку проводить целый день в попытках разобраться в своих мыслях. Как читатель я, конечно, благодарна тем, кто помогает мне понять разные вещи. Я рада, что им (и мне) платят за это. Я рада и тому, что Интернет обеспечил авторам, которые раньше и мечтать не могли о такой возможности или оставались где-то на задворках, огромную аудиторию: и я одна из них. Но вы никогда не поймаете меня на утверждении того, что профессиональное формирование мнения в эпоху Интернета – это в целом полезная вещь.

В апреле 2017 года в Times редактором раздела «Мнения» стала молодая Бари Вайс. Она окончила Колумбийский университет и работала редактором в Tablet, а потом в The Wall Street Journal. Взгляды ее отличались консерватизмом с сионистским уклоном. В университете она создала группу «Колумбийцы за академическую свободу». Группа требовала от руководства университета наказать пропалестински настроенного профессора, который «пытался запугать» Вайс. Так она заявляла в 2005 году.

В Times Вайс сразу же начала вести весьма риторические и политизированные колонки, где жесткая оборона маскировалась под бесстрастность. «Жертвенное состояние как способ восприятия мира сродни святости; власть и привилегии – это нечто нечестивое», – писала она. Довольно элегантный пассаж для статьи, в которой автор предостерегала читателей от опасности пробуждения антисемитизма. Поводом к этому стали действия небольшой группы активистов – организаторы дайк-марша в Чикаго запретили использование флагов со звездой Давида. В своей колонке Бари Вайс заклеймила позором организаторов Женского марша, а также посты в социальных сетях в поддержку Ассаты Шакур[8]8
  Ассата Олугбала Шакур – американская политическая и общественная деятельница и разыскиваемая осужденная преступница, член националистических афроамериканских группировок «Партия черных пантер» и «Черная освободительная армия».


[Закрыть] и Луиса Фаррахана[9]9
  Луис Фаррахан – американский общественный деятель. Лидер радикальной организации «Нация ислама».


[Закрыть]. Во всем этом она видела тревожный признак того, что прогрессисты, как и консерваторы, не способны справиться со своей внутренней ненавистью. (Подобные аргументы обеих сторон всегда привлекательны для тех, кто хочет казаться нетривиальным и одновременно продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. На сей раз требовалось не обращать внимания на тот факт, что либералы были одержимы «цивилизованностью», тогда как президент-республиканец активно поддерживал насилие во всех сферах. Позже, когда в Tablet было опубликовано расследование относительно организаторов Женского марша, которые поддерживали весьма тесные связи с «Нацией ислама», эти люди подверглись острой критике со стороны либералов, не лишенных инстинкта самосохранения. Именно потому что левые очень серьезно относились к вопросам насилия и ненависти, Женский марш со временем распался на две группы.) В колонках Вайс часто встречались весьма преувеличенные предсказания касательно того, что ее смелый и независимый образ мыслей выведет ее противников из себя и заставит выступить с нападками. «Меня неизбежно назовут расисткой», – писала она в колонке «Троекратное ура культурному присвоению». В другой: «Меня будут обвинять в крайне правых взглядах или причислят к исламофобам». Что ж, так оно и есть.

Хотя Вайс заявляла, что люди должны спокойнее относиться к тем, кто их оскорбляет или не согласен с ними, сама она редко следовала собственному совету. Во время зимних Олимпийских игр 2018 года, увидев, как Мираи Нагасу приземлилась после тройного акселя (первая американская фигуристка выполнила этот элемент на Олимпиаде), она тут же написала в Twitter очень забавный комплимент: «Иммигранты: они это сделали!» Поскольку Нагасу вообще-то родилась в Калифорнии, на Вайс немедленно обрушились со всех сторон. Такое часто случается в сети, когда вы делаете нечто оскорбительное. Когда я работала в Jezebel, меня раз пять в год поносили в Twitter за то, что я написала или отредактировала. Иногда о наших ошибках писали целые статьи. Часто это было тяжело и неприятно, но всегда полезно. Вайс, со своей стороны, отвечала, что называние ее расистского твита расистским – это «признак конца цивилизации». Через пару недель она опубликовала колонку под провокационным названием «Теперь мы все фашисты», в которой утверждала, что разъяренные либералы создают «нравственное выравнивание общества». Порой кажется, что главная стратегия Вайс – разжечь конфликт достаточно острый, чтобы вызвать критику, а затем выбрать из критики худшее, чтобы сделать это основой очередного яростного конфликта. Ее мировоззрение отражает взгляды огромной, разъяренной, одержимой комплексом неполноценности толпы.

Разумеется, в Интернете хватает огромных и разъяренных толп. В 2015 году об этом в книге «Итак, вас публично опозорили» писал Джон Ронсон. Оценивая состояние Twitter в 2012 году, он писал: «Мы стали слишком бдительно следить за проступками. А потом не только за проступками. За оговорками. Ярость, вызванная “кошмарностью” других людей, стала буквально пожирать нас… Когда нам не на кого злиться, нас охватывает ощущение странной пустоты. Дни, когда мы никого не заклеймили позором кажутся пустыми и утекающими между пальцами, как вода». Сеть Web 2.0 свернулась; ее организующий принцип сместился. Изначально Интернет строился на симпатии и родстве. Все хорошее, что сохранилось в Интернете, по-прежнему остается результатом родства и открытости. Но когда организующим принципом сети стало противостояние, многое из того, что раньше было удивительным, приятным и любопытным, стало скучным, пагубным и мрачным.

Отчасти такой сдвиг отражает базовую социальную физику. Наличие общего врага – быстрый способ подружиться. Мы учимся этому еще в начальной школе. В политическом смысле гораздо проще организовывать людей против чего-то, чем объединять некоей высокой целью. В рамках экономики внимания конфликт всегда собирает более широкую аудиторию. Gawker Media процветает на антагонизме: весь главный сайт посвящен исключительно врагам. Deadspin обрушивается на спортивные и развлекательные программы, Jezebel – на мир женских журналов. Какое-то время в Интернете присутствовал светлый, сладкий, прибыльный контент – благословенная эра BuzzFeed и таких сайтов, как Upworthy. Но все закончилось в 2014 году или около того. Сегодня в Facebook наибольшей популярностью пользуются политические страницы, поскольку они вызывают постоянное агрессивное, часто весьма несдержанное противостояние. Любимые, странно доброжелательные сайты, такие как The Awl, The Toast и Grantland, закрылись. И каждый закрытый сайт становился напоминанием о том, что поддерживать в Интернете открытую, основанную на симпатии и щедрости идентичность крайне тяжело.

Такое противостояние могло бы быть полезным и даже революционным. Поскольку Интернет склонен к деконтекстуализации и снижению трений, человек в социальных сетях может высказываться против чего угодно. Противники могут встретиться на неожиданной (пусть даже временной) площадке. Gawker выдвигал обвинения против Луи Си Кея[10]10
  Луи Си Кей – американский стендап-комик, актер, сценарист, продюсер и режиссер, обладатель премий «Эмми» и «Грэмми».


[Закрыть] и Билла Косби[11]11
  Уильям Генри Косби-младший (известен как Билл Косби) – американский актер, режиссер, продюсер, сценарист, музыкант и политический активист; ветеран стендап-комедии.


[Закрыть] задолго до того, как средства массовой информации стали серьезно относиться к сексуальным домогательствам. Арабская весна, «Жизнь черных важна» и движение против строительства трубопровода в Дакоте перевернули давно устоявшуюся иерархию посредством стратегического использования социальных сетей. Тинейджеры из Паркленда смогли достойно выступить против Ассоциации владельцев оружия.

Но выравнивание игрового поля – еще далеко не факт. Все, что происходит в Интернете, подчиняется закону падения и отражения. Идеологии, которые ведут к равенству и свободе, обрели силу благодаря открытому дискурсу Интернета. Но и существующие властные структуры укрепились через порочное (и сетевое) противодействие этому усилению. В книге 2017 года «Убить всех нормальных» (книга посвящена «сетевым битвам, которые могли бы быть забыты, но тем не менее оказали глубокое влияние на культуру и идеи») Анджела Нагл утверждает, что крайне правые объединились, чтобы противостоять растущей культурной силе левых. Она пишет, что «Геймергейт» сплотил «странный авангард геймеров-подростков, любителей аниме, использующих в качестве аватарок свастику, ироничных консерваторов “Южного парка”, пранкстеров-антифеминистов, наглых домогателей и троллей – создателей мемов». Все они единым фронтом выступили против «серьезности и морального самообольщения, которое воспринималось утомленным либеральным интеллектуальным конформизмом». Явным недостатком аргумента можно считать простой факт: то, что Нагл называет центром либерального конформизма, то есть движение активистов в колледже, туманные аккаунты в Tumblr, посвященные психическому здоровью и тайной сексуальности, либералы часто принижают и осуждают. Такой «центр» никогда не обладал силой, какую хотят в нем видеть те, кто его ненавидит. Мировосприятие сторонников «Геймергейта» никогда не представляло опасности. Им лишь хотелось верить в свою опасность – или притворяться, что они опасны, и ждать, когда это подтвердит очередной писатель-левак. А тогда они встрепенутся и напомнят всем, на что способны.

Многие сторонники «Геймергейта» обломали свои острые клыки на 4chan, форуме, девизом которого стала фраза: «В Интернете девочек нет». «Это правило не означает того, что вы могли бы подумать, – пишет один из участников форума, который, как и многие, выступает под именем Anonymous. – В реальной жизни тебя любят за то, что ты девочка. Хотят трахнуть тебя, поэтому обращают на тебя внимание и притворяются, что им интересны твои слова, что они считают тебя умной. В Интернете трахнуть тебя шансов нет. А это означает, что преимущество “быть девочкой” исчезает. У тебя нет бонуса в разговоре только из-за того, что я хочу засунуть в тебя свой член». Этот пользователь объясняет, что женщины могут вернуть себе несправедливое социальное преимущество, размещая на форуме фотографии своей груди: «Но это будет – и должно быть – для тебя унизительно!»

Вот принцип противостояния в действии. Выявив влияние системного женского овеществления через некое колдовство вагинального превосходства, мужчины, собравшиеся на форуме 4chan, обрели идентичность – и полезного общего врага. Многие из этих мужчин, скорее всего, испытали последствия «либерального интеллектуального конформизма», то есть феминизма: когда на сексуальном рынке начало возникать определенное равенство, они неожиданно обнаружили, что более не могут получать секс по умолчанию. Вместо того чтобы стремиться к другим формам самореализации – или попытаться стать по-настоящему желанными, как это постоянно делают женщины, идя на значительные расходы и с колоссальной искренностью, – они сформировали групповую идентичность, основанную на озлобленности против женщин. Женщины, которые случайно набрели на форум 4chan, узнавали «единственное, что в вас интересно, это ваше обнаженное тело; показывайте сиськи – или ПОШЛИ НА…».

Эти тролли приписывали женщинам максимальную власть, которой те в действительности не обладали. Но порой и женщины в Интернете приписывают троллям аналогичную власть. Когда я работала в Jezebel, у меня порой возникал соблазн оказаться в такой же ситуации. Предположим, группа троллей отправляет мне электронные письма с угрозами – не очень характерная ситуация, поскольку мне «везло», но все же не настолько редкая, чтобы меня удивить. Экономика сетевого внимания заставляет меня писать колонку об этих троллях, цитировать их письма, говорить о том, как опыт получения угроз характеризует положение женщин в мире. (Я вполне могла бы поступить так, хотя мои аккаунты никогда не взламывали, меня не преследовали сетевые тролли, мне не приходилось покидать свой дом и перебираться в более безопасное место, как это были вынуждены делать многие женщины.) Моя колонка о троллинге, разумеется, привлекла бы новых троллей. И это доказало бы мою правоту. Тогда я отправилась бы на телевидение, чтобы рассказать о ситуации, и подверглась бы еще большему троллингу. А после этого я стала бы определять собственную личность в связи с этими троллями. Они стали бы представляться мне неизбежной и чудовищной характеристикой моего существования и, в свою очередь, продолжали бы преследовать меня ради собственного идеологического продвижения. Такая ситуация могла бы сохраняться, пока мы все не умерли бы…

Такая версия взаимной эскалации применима к любой системе убеждений, и она возвращает нас к Бари Вайс и другим авторам, считающим себя отважными героями противостояния, строящим свои аргументы на случайных протестах и резких твитах, впадая в полную зависимость от людей, которые ненавидят их и которых ненавидят они сами. Это смешно, но в то же время я, работая над этой статьей, делаю то же самое. Сегодня почти невозможно отделить вовлеченность от преувеличения. (Даже отказ от вовлеченности может превратиться в преувеличение: когда те, кого в рамках «Пиццагейта» называли сатанистами и педофилами, закрывали свои профили в социальных сетях, их преследователи воспринимали это как доказательство своей правоты.) Тролли, злобные авторы и президент знают это лучше всех: стоит назвать кого-то ужасным, и в конце концов начинаешь способствовать его делу.

Политический философ Салли Шольц разделяет солидарность на три категории. Есть социальная солидарность, основанная на общем опыте; гражданская солидарность, основанная на моральных обязательствах перед обществом; и политическая солидарность, основанная на общей преданности идее. Они перекрываются, но все же отличаются друг от друга. Другими словами, политическое не должно быть личным, по крайней мере в смысле непосредственного опыта. Не нужно вступать в дерьмо, чтобы знать, каково это. Вы не обязаны лично подвергаться определенной несправедливости, чтобы бороться за ее прекращение.

Но Интернет все делает личным. Интернет заставляет нас считать, что, поддерживая кого-то, мы лично разделяем его опыт – то есть солидарность становится вопросом идентичности, а не политики или морали, и это является причиной огромной взаимной уязвимости в повседневной жизни. В такой ситуации вместо проявления очевидной поддержки чернокожих американцев, борющихся с полицейским государством, или полных женщин, которым приходится прикладывать массу сил для покупки стильной и красивой одежды, Интернет заставляет меня выражать солидарность посредством собственной идентичности. Конечно, я поддерживаю борьбу чернокожих американцев, потому что сама имею азиатские корни и на себе испытала превосходство белых. (Вообще-то, будучи азиаткой по происхождению и относясь к меньшинству, которое часто считают наиболее близким к белым, я порой имела определенные преимущества из-за неприятия белыми афроамериканцев.) Конечно, я понимаю, как трудно покупать одежду женщинам, которыми индустрия моды пренебрегает, потому что сама нахожусь на грани подобного состояния. Подход, при котором для поддержки других приходится ориентироваться на собственную личность, весьма далек от идеала.

В такой ситуации люди испытывают больше комфорта от ощущения несправедливости, чем от чувства свободы. И это часто проявляется с теми, кто объективно не является жертвой. Например, активисты, борющиеся за права мужчин, ощущают солидарность, основанную на абсурдном утверждении, что мужчины – это люди второго сорта. Националисты сплачивают белых, опираясь на идею о том, что белые, особенно мужчины, подвергаются опасности. И это при том, что 91 процент списка Fortune 500 являются белыми мужчинами, 90 процентов выборных должностей в США занимают белые и именно белые представляют собой подавляющее большинство среди руководителей в сфере музыки, книгоиздания, телевидения, кино и спорта.