Текст книги "Учись тонуть"

Автор книги: Джейн Шемилт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Джейн Шемилт
Учись тонуть

Jane Shemilt

THE DROWNING LESSON

Серия «Психологический триллер»

Перевод с английского У. Сапциной

Компьютерный дизайн В. Воронина

Печатается с разрешения автора и литературных агентств David Luxton Associates Ltd. и The Van Lear Agency LLC.

© Jane Shemilt, 2015

© Перевод. У. Сапцина, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

* * *

Глава 1

Ботсвана, март 2014 года

На тропу опускается знойный вечер. Все звуки глохнут в стрекоте цикад. Под моими ногами хрустит крупный рыхлый песок. Идти так же легко, как и дышать. Мои мысли раскачиваются и дрейфуют в теплом воздухе.

Адам, счастливый, будет потягивать пиво, это в новинку… Зоуи сейчас, наверное, под деревьями с какой-нибудь ящерицей в руках. Элис читает, пристроившись поближе к Теко, ее темные волосы метут по странице. С утра она уже успела немного успокоиться. По саду распространяются ароматы ужина, Элизабет ставит цветы в стакан.

С тропы вспархивает хохлатый бюльбюль, его дробный крик нарушает покой: скорей, скорей, доктор, скорей. Золотое сияние меркнет в просветах между деревьями. В тени красным пятном вспыхивает пустынный цветок. И вот они, сумерки.

Время ужина и купания. Сэм, наверное, плачет.

Первой птице отвечает другая, потом еще одна, и вскоре на всех деревьях поднимается беспорядочный галдеж. Темнеющий воздух ощущается во рту густым, как пирожное.

Перед моими ногами тонкая змея с молниеносной быстротой скользит через тропу и скрывается в кустах. Мне хочется какой-нибудь выпивки с джином. Хочется, чтобы Адам поразился, увидев, что я добралась до дома пешком, и пожалел, что забыл проверить машину и зарядить свой мобильник.

Когда я приближаюсь к воротам, они уже окутаны тенью, но на ощупь их доски все еще горячие. Открываясь, створки ворот издают две знакомые жалобные ноты. Лягушки в пруду за домом заводят свой булькающий, как отрыжка, ночной концерт. Я сбрасываю скользкие от пота шлепанцы и чувствую ступнями мягкую пыль. Облегчение от того, что я дома, болезненно распускается в грудной клетке. Я огибаю поворот подъездной дорожки, с нетерпением ожидая, когда впереди, за лужайкой с низким кустарником, в окнах покажутся первые огни.

Мне требуются считаные секунды, чтобы обнаружить весь дом ярко освещенным и увидеть скачущие по лужайке лучи фонариков. Адам кричит, его голос похож на низкий рык изнемогающего от боли зверя. Он неподалеку, у деревьев. Я перехожу на бег, Адам оборачивается, его лицо маячит в сумерках белым пятном. Зоуи стоит у стены дома и тихо плачет. Значит, не она. Элис сидит на корточках в углу. Увидев меня, она грациозно встает. И не она.

А потом я понимаю.

Тени в нашей спальне колеблются не так, как обычно. Всего через мгновение я замечаю, что занавески разорваны и чуть трепещут на легком ветру. Кучка битого стекла поблескивает на ковре под окном, несколько зазубренных осколков все еще держатся в раме.

Детская кроватка пуста.

Глава 2

Лондон, март 2013 года

Это было неподходящее время, чтобы начинать разговор. Полночь. Дождь барабанил в окна, на столе между нами стояла пустая винная бутылка. Худое лицо Адама раскраснелось, и он то и дело ерошил свои темные волосы, пробегая по ним пятерней. Мне хотелось пригладить непослушные пряди и прижаться губами к морщинкам между его бровей, но он явно что-то скрывал, и это меня останавливало.

На кухне царил кавардак: София ушла смотреть с друзьями какой-то польский фильм, не успев отправить по своим местам детскую обувь и сумки, валяющиеся по всему полу. Наши бокалы и картонки из-под еды тоже следовало бы убрать. На буфете давно ожидали моего просмотра покосившаяся стопка рисунков Зоуи и аккуратно сложенная математика Элис.

Список завтрашних дел начинался в восемь утра двумя гистерэктомиями. Я отодвинула стул и встала. На лице Адама застыло выражение углубленности в себя, словно он производил в уме какие-то подсчеты. Я принялась убирать со стола и складывать посуду на переполненную мойку.

У моего отца были старинные весы, они стояли на письменном столе в кабинете и куда-то подевались после его смерти. Сделанные из полированного дерева и латуни, они дополнялись рельефными металлическими разновесами. В детстве отец разрешал мне с ними играть – взвешивать его письма и бандероли. Порой тонюсенького листа бумаги хватало, чтобы нарушить баланс. Мои отношения с Адамом были в точном равновесии с работой и успехом, но сдвиг в ту или иную сторону мог случиться в любой момент. Я с грохотом свалила в раковину столовые приборы. Я любила Адама. Мне нравилось в нем почти все: улыбка, углубляющая морщинки вокруг его глаз, то, как он подхватывал и кружил детей в конце дня, тепло его тела рядом с моим в постели, но его победы были равнозначны моим поражениям. Я желала Адаму успеха ровно до тех пор, пока его достижения не затмевали мои.

– Выкладывай. – Я потянулась за его тарелкой. Вряд ли у него получится долго скрытничать. Это может оказаться пустяком, чем-то вроде с лету поставленного диагноза или победного удара в партии в сквош.

– Тут подвернулись кое-какие исследования. – Адам прокашлялся – лишний, царапнувший ухо звук. Голос звучал маловыразительно, но расширенные зрачки следивших за мной глаз выдавали Адама с головой: нет, это не какой-то заурядный проект. Я поставила тарелку в раковину поверх ножей и вилок, села напротив, положив руки на стол, и приготовилась.

– Дай-ка угадаю: фонд «Уэлком Траст» согласился финансировать твои противораковые эксперименты со стволовыми клетками?

Гордость и зависть свернулись клубком в глубине моего живота.

Адам покачал головой и скосил глаза в сторону.

– Помнишь твои исследования двенадцать лет назад в Сан-Франциско?

Я кивнула, хотя казалось, оно было так давно, это странное, далекое время тоски по Адаму и ходьбы вверх-вниз по туманным холмам к больнице и обратно. Под невнятные звуки джаза, залетающие в распахнутые окна лаборатории, я дни и ночи напролет пачкала и разглядывала предметные стекла, а затем анализировала и часами записывала результаты.

– …только что поженились, но это был отличный шанс, и я тебя отпустил, – продолжал Адам.

Воспоминания о ярко освещенной полуночной лаборатории, стойках со стеклами и пустых кофейных чашках померкли. Адам пристально смотрел на меня и постукивал пальцами по столу.

В ответ я тоже уставилась на него.

– О чем все-таки речь?

Он быстро опустил взгляд.

– Мою кандидатуру одобрили на исследовательскую должность в Ботсване. На год.

В воцарившейся тишине щелкнула посудомойка. Конец цикла. Мы часто делали вид, будто не замечаем, что пора ее выгружать, но на сей раз мы играли по-новому. Адам словно врезал мне под дых, и вышла скорее драка, чем игра.

– Одобрили? Значит, какое-то время назад ты подал заявку?

Вокруг нас к каждой дверце кухонных шкафов приколоты детские рисунки, все подоконники загромождены глиняными фигурками животных Зоуи, мяч для сквоша лежит среди апельсинов во фруктовой вазе, скрипка Элис, приготовленная на завтра, ждет в углу, магнит-сердечко прижимает к дверце холодильника расписание занятий в бассейне, график моих дежурств прикреплен скотчем к стене над телефоном. Новости Адама могли изменить все это разом, а он до сих пор ни словом о них не обмолвился.

– Предложение словно с неба упало, Эм. Если бы я решил подать заявку, я бы заранее обсудил это с тобой. Разумеется.

На его щеке дрогнул мускул. Движение было мимолетным – не всматривалась бы я так пристально, не заметила бы вовсе.

– Такие вещи не делаются без обсуждения и планирования. Почему же ты раньше мне не сказал?

– С тобой иногда так трудно разговаривать… Тебя уязвляют мои успехи.

– И ты решил скрывать их?

– Просто не мог подобрать слова.

– Так расскажи теперь.

– Крис Ассазар написал мне из Йоханнесбурга. – Адам подался вперед. – Он ознакомился с моей статьей о сывороточных маркерах лимфом и считает, что онколог пришелся бы им кстати. Финансирование он обеспечит.

– «Пришелся бы кстати»?.. А поконкретнее?

– Ассазар руководит центром исследований ВИЧ в Южной Африке. В Ботсване численность инфицированных растет быстрее, чем где-либо на континенте. Известно, что у больных СПИДом высок риск развития лимфом… – Адам заговорил назидательным тоном, каким, вероятно, читает лекции студентам. Перехватив мой взгляд, он ускорил темп: – С помощью сывороточных маркеров мы сможем определить группы наибольшего риска, а стало быть, раньше приступить к лечению лимфом и продлить пациентам нормальную жизнь на месяцы, а то и на годы.

– А как же наша нормальная жизнь?

Нормальной наша жизнь не была, но каждый из нас хоть немного занимался домом и детьми, перекладывая большую часть хлопот на плечи помощниц по хозяйству. Мы поочередно дежурили по скорой. В прошлые выходные я сделала четыре кесарева, а тем временем Адам держал оборону дома. Научной работой я занималась в основном по вечерам, пока он читал детям сказки. А по утрам я отвозила их в школу. Если Адам уедет в Ботсвану, мне придется за все отвечать самой, времени не останется ни на исследования, ни на клинику. Адам же с развязанными руками сможет работать сколько пожелает. И опубликует еще одну статью. А я не добьюсь ничего.

Он выиграет. Он всегда отрицал, что так будет, а я ему не верила. Мои глаза горели от усталости, и мне на миг показалось, что я вернулась в школу. Оглядываясь на соперников, я пересекаю бассейн и рвусь первой коснуться стенки, а хлорка обжигает мне глаза. Как можно не желать победы?

Ножки стула царапнули по плиткам пола, Адам встал. Рядом с ним на подоконнике – серебряная рамка с фото моего отца, седовласого, с высокими скулами и глубоко посаженными глазами за стеклами-полумесяцами очков. В кадр не попали его ладони – шершавые и широкие, как лопаты. Теплые. Он был акушером, люди говорили, что у него руки хирурга, хорошо умеющего спасать жизни. Но там, в карьере, мне так не казалось. «Можешь либо утонуть, либо поплыть», – сказал он. Тогда мне было пять лет.

В затопленном карьере тихо. Таинственно.

Озеро – как глубокий тенисто-зеленый ковш между высоких скал. Мы вдвоем в отцовской лодке.

День жаркий, но меня знобит. На мне купальник. Не знаю, почему я не умею плавать. Обычно мы приезжаем сюда рыбачить, но сегодня удочки отец не взял.

– Можешь либо утонуть, либо поплыть.

Я не понимаю, что он имеет в виду, но мне становится страшно.

– Тебе решать, – говорит отец, наклоняется и обхватывает меня за талию. Поднимает, переносит через борт лодки, а потом очень осторожно отпускает.

Я ударяюсь ногами о камни на дне, ил на них мягкий, как плоть, как мамина могила.

Я открываю рот, чтобы закричать, и захлебываюсь водой.

Тусклый желтый свет сочится сквозь зеленую толщу надо мной. Пузырьки струйкой всплывают вверх.

Чей-то голос зовет меня по имени.

Оцарапав ноги о стебли тростника, я делаю рывок к поверхности и всплываю.

Адам, не переставая жестикулировать, принялся расхаживать взад-вперед – сделал несколько шагов, повернулся и направился обратно. Его слова звучали так гладко и складно, будто он тренировался произносить их вслух в машине по дороге домой.

– …даже к лучшему для них обеих. Неважно, если Зоуи пропустит первый школьный год. В скандинавских странах, например, пятилетние дети совсем не ходят в школу. А Элис забежала вперед так далеко, что могла бы забросить учебу на весь остаток пятого класса и даже не заметила бы этого. – Он снова сел и раскинул руки, словно преподнося мне подарок. – А ты могла бы уйти в длительный отпуск и заняться любыми исследованиями, какими захочешь.

Выходит, Адам хочет взять нас с собой в Ботсвану. Я уставилась на него поверх стола невидящим взглядом и снова перенеслась в прошлое, на этот раз на десять лет назад, в раннее утро на кухне, когда залпом допивала кофе и дописывала статьи, пока Адам и малышка Элис спали. Так же было и после рождения Зоуи. С тех пор как меня назначили консультантом, жизнь превратилась в постоянное чередование работы в клинике и научных исследований. Я даже отгулов почти не брала. Как же я могла уехать на целый год? Адам публиковался чаще меня, но я была моложе. Я бы наверстала упущенное и догнала его. Ничто не давалось мне без труда, время на науку по-прежнему приходилось выкраивать. Семейные дела просачивались в каждую щель, выталкивали меня на поверхность и вместе с тем тянули на дно.

– Ну пожалуйста, Эм?..

Сидящий напротив Адам подался вперед, ожидая, что я соглашусь. Два года назад ему загорелось обзавестись третьим ребенком. Он упрашивал меня, но я только вступила в должность и несла ответственность за свою группу. Время было неподходящее. У нас уже появились Элис и Зоуи, и все только-только наладилось. Относительно. Тогда я отказалась и сделала бы то же самое теперь. Исследования Адама в Ботсване – это дольше, чем беременность. Лучше уж родить, чем провести целый год за границей: младенца все-таки можно кое-как втиснуть в график. Теперь очередь Адама от чего-то отказаться.

– И когда все это должно произойти? – спросила я.

Надо было собраться с мыслями, но я очень хотела спать. В обычный вечер, такой же, как любой другой, на кухне было бы уже спокойно. Люстра бы не горела, и комната освещалась бы мягким светом настенных ламп. Адам читал бы газету, задрав ноги повыше и попивая чай, а я просматривала бы работы девочек. Слышались бы только тиканье часов и шелест страниц, да еще, может быть, один из любимых Адамом квартетов Моцарта приглушенно играл бы, сплетая события дня воедино.

– Понадобится некоторое время, чтобы все уладить, оформить финансирование и собрать команду.

Адам понизил голос. Он решил, что уже победил.

– Меган обещала помочь. Ее родители работали в одной из ботсванских миссий. Там она и выросла. Если начать прямо сейчас, организация исследований займет девять месяцев. От силы десять. Мы можем быть там уже к Рождеству. – Теперь Адам улыбался. – Это будет нашим шансом помочь людям и придать собственной жизни настоящий смысл.

Но мы и так помогали людям. И наша жизнь была исполнена смысла. Я заставила себя встать и, забыв о посудомойке, пустила воду в раковину с кучей тарелок и столовых приборов. На мою одежду полетели брызги. Меган – верная секретарша. Она готова на все, чтобы Адам получил то, что хочет. Вот только своих детей у нее нет, и вряд ли она сознает, как отразятся планы Адама на наших девочках. Да, они сейчас справляются, но что будет, если мы вырвем их из привычной обстановки? Они заслужили выбор, который был у меня. А именно – возможность не отставать и усердно трудиться.

Я почувствовала, как руки Адама, проскользнув, обняли меня сзади.

– Это было бы приключением, – сказал он.

Когда-то я обожала это слово. Оно означало поездки с палатками по Европе на велосипедах или по Америке автостопом с рюкзаками за спиной. Я соскребла ножом остатки песто, прилипшие к тарелке. Теперь в приключениях я не нуждалась. Мне хотелось лишь одного – жить здесь, в Лондоне. Адам прижимал ладони к низу моего живота. Несмотря на усталость, я почувствовала, что мое лицо запылало от желания.

– Как думаешь?.. – спросил Адам, касаясь губами моей шеи.

Я обернулась. Его рот был слегка приоткрыт, дыхание отдавало вином. От выпитого у меня кружилась голова. Он сказал, потребуется девять месяцев, если начать прямо сейчас. Значит, у меня еще есть время. Я что-нибудь придумаю, выживать я умею. И это переживу.

– Давай не будем решать прямо сейчас. – Я поцеловала его. – Мы оба слишком устали. Еще будет время это обсудить. Завтра или в выходные. Идем в постель.

Я взяла его за руку. Рисунки и домашние задания можно просмотреть и завтра. Когда мы выходили из кухни, я услышала легкие шаги, которые пронеслись вверх по лестнице, опередив нас, а потом – тихий звук закрывающейся двери. Должно быть, София прокралась вниз незамеченной. Ее комната по соседству с комнатой Элис. В последнее время Элис очень уставала. Надеюсь, София не разбудила ее.

Мы закрыли дверь нашей спальни и прислонились к ней в темноте, задыхаясь и прижимаясь друг к другу, раскрепощенные вином и усталостью. Адам принялся стаскивать с меня свитер, а я расстегнула ему ремень. Мы смеялись.

Он опрокинул меня на кровать и просунул ладони под юбку. Нам следовало остановиться – мне нужно было вставить колпачок. Адам забыл, что я больше не принимаю таблетки.

Дрожащими пальцами я расстегнула его рубашку. Мое сердце судорожно колотилось, мысли неслись вскачь. Для меня как акушера девять месяцев означали время, когда формируется сердце, растет мозг, появляются черты лица, образуются кости и ногти. Улыбнувшись, я приподнялась навстречу Адаму. Он сохранил свои планы в секрете до сегодняшнего вечера, что дало мне право на ответные действия. Стоит мне только собраться с мыслями, и мой тайный план перевесит его. Напрасно я так много выпила.

Адам ворвался в меня, накрыв мои губы своими. Теперь беспокоиться было поздно, оставалось лишь расслабиться. Ничего не случится, ведь нам понадобилось несколько месяцев, чтобы зачать Элис, а Зоуи – больше года. Теперь я старше, и моя фертильность снизилась. Кроме того, я и прежде несколько раз забывала про колпачок, а месячные приходили вовремя. Через мгновение наши тела задвигались в едином ритме, и меня покинули остатки сознания.

Глава 3

Лондон, апрель 2013 года

– Почему ты едешь так быстро?

В зеркале заднего вида отражалась сплющенная беретом и резко контрастирующая с бледностью кожи черная челка Элис. Ее личико казалось испуганным.

– Мало времени. Я должна отвезти тебя в школу, проводить Зоуи, повидаться с миссис Филипс, сделать обход и начать оперировать…

Элис не заинтересовал перечень дел, засевший в моей голове с пяти утра. Зоуи, привалившись к сестре, крепко спала. Ее щечка, прижатая к локтю Элис, перекосилась, к не стертым молочным усам прилипли крошки, прядка светлых волос пристала к губам.

Я увидела в зеркало, что она не пристегнута. Совсем забыла проверить. По обе стороны дороги тянулись машины, припаркованные бампер к бамперу. Пришлось остановиться на подъездной дорожке, а значит, потерять еще больше времени.

– Так рано в школу мне нельзя.

– Ну конечно, можно, Элли.

– Сейчас там нечего делать.

– Ты можешь почитать в классе, поговорить с кем-нибудь…

Я с улыбкой оглянулась на нее и снова перевела взгляд вперед, на дорогу. Как раз вовремя, чтобы заметить, что загорелся красный свет. Ударив по тормозам, я резко остановила машину. Молодая женщина с облепившими голову мокрыми от дождя волосами обдала меня негодующим взглядом, перегоняя по пешеходному переходу своего излишне укутанного ребенка. За моей спиной в голос разрыдалась Зоуи. При торможении ее бросило вперед и втиснуло между спинками передних сидений. От чувства вины меня прошиб пот, я выскочила из машины и рывком распахнула дверцу. Зоуи застряла крепко, ее лицо исполосовали слезы испуга. Я вытащила ее и поставила на тротуар. Все цело, никаких повреждений. Я порывисто и крепко обняла ее и снова усадила на сиденье, на этот раз пристегнув ремнем. За нами уже выстроилась вереница машин. Возмущенные лица, рявкающие клаксоны. Когда я снова села за руль, меня трясло. Я редко совершала ошибки по невнимательности, но этим утром спешила и отвлекалась, думая о делах предстоящего дня, потому и забыла проверить ремень. Неужели я превращаюсь в мать, для которой карьера превыше безопасности ее детей?

– Меня тошнит, – послышался дрожащий голос Элис.

У школы она вышла из машины и, обиженная, медленно поплелась через пустую площадку для игр, не попрощавшись со мной. Она скрылась из виду на лестнице, ведущей к раздевалке, – на худенькой ссутуленной спине тяжелый рюкзак, голова втянута в плечи под моросящим дождем.

Несмотря на недавнее происшествие, Зоуи снова уснула. Я понесла ее в класс, следя, чтобы большой пальчик ненароком не выпал изо рта. Сюзи, помощница учителя, улыбаясь, приняла ношу из моих рук. Я с опозданием заметила, что у Зоуи отпоролся подол, манжета испачкана фломастером, а носки из разных пар. Сюзи бережно внесла ее в двери, и я представила, как она осторожно положит малышку на уютные подушки в комнате отдыха. Я заметила их, когда осматривала школу перед тем, как отдать в нее девочек, и эта деталь очень повлияла на мое решение. А сейчас я мучилась вопросом, зачем меня вызвала учительница Элис.

Миссис Филипс ждала в пустом пятом классе. Должно быть, она только что вытирала доску – в воздухе еще висела меловая пыль. Она посмотрела на меня, склонив голову набок, и длинная оранжевая серьга коснулась ее плеча. Оранжевые, в тон серьгам, ногти покоились на маленьком снимке Элис, приклеенном к листу, усеянному сплошным печатным текстом. Они были острые и блестящие, как когти какой-то мелкой, но хищной птицы.

– Я получила вашу записку, – начала я.

– Спасибо, что зашли, миссис Джордан. Я отправила Элис на завтрак с детьми из интерната, мне хочется поделиться с вами своей озабоченностью один на один. – Голос миссис Филипс дрогнул под бременем задушевности. Она подалась вперед. – Думаю, вам следует знать о том, что Элис берет чужие вещи. Всякое разное. – Ее серьга раскачивалась и подрагивала.

Мне представилась сверкающая груда мобильников, часов и монет.

– А что именно?

– Карандаши, ластики, резинки для волос, носки.

– И это все? – Я чуть не рассмеялась. – Она, наверное, взяла их на время, а потом забыла отдать. Дома мы часто заимствуем что-нибудь друг у друга, так что…

– Все это было найдено в ее столе, в коробочке, подписанной ее именем. – Миссис Филипс кротко улыбалась.

– А она знает, что вы в курсе?

– Я забрала вещи и сообщила Элис, что поговорю с вами. Больше об этом никому не известно.

Я посмотрела в окно. Эта женщина неизвестно почему вызывала у меня неприязнь. Ровесницы Элис, держась за руки, бродили по игровой площадке попарно или по трое и болтали. Вид у них был довольный, но как знать – может, втайне они горевали о пропаже своих любимых карандашей и резинок для волос. Или замышляли отмщение. Мне стало тревожно за Элис.

– Я поговорю с ней, – пообещала я. Обычно Элис рассказывала мне о школьных делах, хотя в последнее время и не так часто. Я перевела взгляд на свои руки, сжатые на коленях. Руки хирурга, совсем как папины, он сам это отмечал. Умелые руки, способные вскрыть проблему и иссечь ее. Мне следовало бы догадаться, что у Элис сложности, а ей – признаться мне шепотом в конце дня, пока я укладывала ее спать. Но в это время меня часто не оказывалось дома. Был только Адам. Но даже если бы я спросила ее, что не так, разве она ответила бы мне правду? Наверное, по прошлому опыту решила бы, что мне все равно.

– Мне кажется, Элис таким образом самоутверждается, – продолжала миссис Филипс. – Воровство десятилетние дети воспринимают как способ вознаградить самих себя. Вот я и задумалась, получает ли она достаточно одобрения от… всех опекающих ее лиц.

Меня бросило в жар. Часы на стене показывали восемь. Если я начну спорить и задержусь здесь, то опоздаю на работу. Я встала, чтобы уйти.

– Дома одобрения у нее в избытке. Мы постоянно хвалим ее. Может, вам стоит позаботиться о том, чтобы то же самое происходило и в школе, а не предъявлять обвинения в воровстве?

Миссис Филипс не ответила, но я чувствовала на себе ее пристальный взгляд все время, пока шла к дверям. Радужные зигзаги плясали перед моими глазами. Надвигалась мигрень. Пересекая игровую площадку, я полезла в сумку за парацетамолом и ощутила на разгоряченных щеках мелкий дождь. Каблуки стучали по асфальту, и каждый их удар словно вколачивался мне в голову. Чертова училка. Напрасно я вспылила, но ведь я встревожилась за Элис. Глотая горькие таблетки, я гадала: неужели кто-то из детей с милыми личиками, пробегающих мимо меня, вынашивает планы мести.

В ярко освещенной операционной было тепло и спокойно. Из динамиков под потолком лилась классическая музыка. Здесь мой мозг легко освободился от всего, что не касалось предстоящей работы. Пациентка лежала передо мной без сознания, заинтубированная, с закрытыми глазами. Рак пророс из матки в мочевой пузырь. Задача была ясна и сводилась к тщательному иссечению и кропотливому ремонту. Анестезиолог кивнул. Можно начинать. Операционная сестра молча подала мне скальпель, и я сделала первый разрез. Музыка и негромкие переговоры моей бригады отступили на задний план, я продолжала работать, смаргивая пот, разъедавший глаза.

Два часа спустя на кожу были аккуратно наложены швы. Функцию мочевого пузыря удалось сохранить.

У себя в кабинете я снова приняла парацетамол, на этот раз с пригоршней отдающей металлом воды из-под крана. Я сидела за письменным столом и массировала виски. Передо мной на заставке монитора Элис и Зоуи смеялись на солнечном пляже. Сегодня утром в зеркале лицо Элис выглядело печальным. Пожалуй, миссис Филипс права, и Элис впрямь не хватает одобрения в семье. Возможно, его нет совсем. Мы вовсе не хвалим ее постоянно, что бы я там ни говорила. Сейчас я не могла припомнить, когда Элис в последний раз доставались от нас похвалы. Не представлялось возможности, а может, просто не хватало времени. С ней могло случиться что-то и похуже.

Я встала из-за стола и загляделась в окно. Передо мной открывалась панорама Северного Лондона: небо, дома, улицы, поросшие травой склоны Хампстедской пустоши, полускрытые за деревьями пруды с зеленой глубокой водой. Неужели я стала такой, как мой отец, и сама того не заметила? И теперь Элис кажется, что она должна побеждать, чтобы я была ею довольна?

Если я поработаю в обеденный перерыв, то смогу закончить обзорную статью о задержке внутриутробного развития для журнала «Репродуктивная медицина», в кои-то веки вернусь домой пораньше, застану Элис еще не спящей, и мы поговорим.

Перед полуднем меня вызвали в гинекологию – помочь в операционной на осложненных родах. Монитор показывал резкое снижение сердечного ритма плода между схватками. Я потянула на себя акушерские щипцы, и окровавленное личико со сплюснутым носиком появилось у выпяченного выхода из родовых путей. Глубокая эпизиотомия, последнее усилие, и роды состоялись. Крошечный мальчишка отправился прямиком на осмотр к ожидающим его педиатрам, а потом его, возмущенно орущего, вручили обессиленной матери. Отец склонился над ними, слишком потрясенный, чтобы хоть что-то сказать. Кивками выразив благодарность ассистентам, я стащила перчатки и удалилась, оставив заботы об отхождении плаценты и наложение вагинальных швов моему ординатору. Мне, охваченной беспокойством за свое родное дитя, нечего было сказать новоиспеченным родителям. Они вряд ли поблагодарили бы меня за честность, если бы я сказала, что роды пустяк по сравнению с тревогами, которые ждут их впереди.

На обратном пути в кабинет я встретила в коридоре несколько коллег. Все они спешили на прием или очередной обход. Я похлопала по карману халата в поисках мобильника, мне захотелось поговорить с Адамом. Когда мы проходили квалификационную подготовку и чуть ли не сутками дежурили на приеме в неотложной помощи, нам случалось встречаться в больничной столовой глубокой ночью. Устало прислонившись друг к другу над стоящими на пластмассовой столешнице стаканчиками с водянистым горячим шоколадом, мы силились осмыслить свалившийся на нас груз требований и испытаний. Сейчас ни о чем таком мы больше не говорили. Меня переключили на автоответчик секретарши Адама, и я оборвала звонок, не оставив сообщения.

Два последних на этот день пациента не пришли на прием, и я уехала рано. Зная, что Элис еще на занятиях, я выкроила время, чтобы поплавать в Центре досуга. На сиденьях у бассейна в такое время было полно родителей, болтающих друг с другом в ожидании, пока их дети переоденутся после уроков плавания.

На показательном заплыве в нашей школе отец устроился в четвертом ряду. Это было в среду, я точно помню. Прежде он никогда не приходил на школьные соревнования, потому что днем он всегда работал, но мне как раз исполнялось десять лет, и он попросил кого-то о подмене. Он сидел, ссутулив плечи и опустив уголки губ, и выглядел несчастным. Вот уже пять лет у него был несчастный вид.

Можно ли умереть от разбитого сердца? Моя учительница говорит, что можно. Пальцы моих ног поджимаются, цепляясь за край бортика. Сердце так колотится, что путаются мысли.

Звук свистка пронзает мой позвоночник, как раскаленный электрический разряд.

Едва коснувшись воды, я принимаюсь молотить ее ногами и рассекать руками. На первом круге я иду третьей. На следующем повороте вырываюсь на второе место. На последнем отрезке я не делаю ни одного вдоха, ни единого. Половину дистанции я прохожу вровень с остальными, а затем вырываюсь вперед. Хватая ртом воздух, я касаюсь стенки первой.

Эхо разносит над бассейном вопли учеников нашей школы. Я высовываюсь из воды и оборачиваюсь, чтобы взглянуть на отца. Он улыбается. В самом деле улыбается. Я не видела его улыбки с тех пор, как умерла мама.

Теперь я точно знаю, что мне нужно делать.

Вечером Элис отказалась от ужина и вела себя тише, чем обычно.

– Что-нибудь не так, детка?

– Мне не хочется есть. – Она пожала плечами, размазывая картофельное пюре по тарелке.

– Знаешь, сегодня я виделась с твоей учительницей…

Зоуи заинтересованно подняла голову.

Элис оттолкнула тарелку.

– Я больше не хочу, спасибо, – сказала она. – Мне надо упражняться.

Я направилась наверх вслед за ней, но, когда вошла в ее комнату, она уже держала в руках скрипку. И подняла на меня вежливо вопрошающий безразличный взгляд.

– Элли, тебе, наверное, хочется узнать, что сказала миссис Филипс…

Элис крепче сжала смычок, но ничего не ответила.

– Она сообщила мне, что у тебя оказались вещи, принадлежащие другим девочкам. Я знаю: если ты взяла их, значит, на то была причина…

– Они сами захотели дать их мне на время. – Элис провела смычком по струнам, извлекая из них негромкий диссонирующий звук. – Я обещала их сохранить.

– И все же…

– Сегодня я их вернула. Пусть теперь сами о них заботятся. – Элис прошелестела нотной страницей и нахмурилась. – Я позанимаюсь, мама, хорошо?

Я могла продолжить разговор, когда она закончит. Наверное, она будет готова к нему попозже. Но звуки скрипичных гамм не стихали целых полчаса, а потом сбивчиво, с парой длинных пауз, началась пьеса Моцарта. Я ждала, пока не убедилась, что Элис закончила, но, когда вошла к ней, в комнате было уже темно и она, ровно дыша, лежала в постели с закрытыми глазами. Я поцеловала ее, и она не шелохнулась. Все вокруг выглядело как обычно: туфли стояли ровно, одежда была тщательно сложена, и лишь фарфоровые матрешки на каминной полке привлекли мое внимание. На этот раз они расположились каждая отдельно, на одинаковом расстоянии и в порядке убывания размеров, хотя обычно были вложены одна в другую. Много лет назад я привезла их с московского конгресса акушеров. Я взяла матрешку. И нащупала что-то острое – фигурка треснула. Я стала осматривать все их по очереди и обнаружила, что каждая разбита. Самые мелкие развалились на несколько частей, осколки поблескивали на ковре. Шторы колыхались на ветру, окно было распахнуто. Наверное, матрешек просто сдуло ветром. Я тихонько прикрыла оконные створки.