Текст книги "Эмма"

Автор книги: Джейн Остен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 16

Волосы были завиты, горничная отпущена, и Эмма получила наконец возможность поразмыслить обо всем случившемся и пожалеть себя. Ну что за незадача! Все, чего она так страстно желала, рухнуло. Просто катастрофа… Какой удар для Харриет! Вот что было хуже всего. Собственно говоря, Эмма не в состоянии была вспоминать события прошедших дней без боли и унижения, но в сравнении со злом, причиненным Харриет, все это ничто! Эмма с радостью бы согласилась заблуждаться еще больше, ошибиться еще серьезнее и страдать еще сильнее, чем сейчас, – она виновата и заслужила наказание. Если бы только последствия ее заблуждений ударили по ней одной!

– Ведь я сама убедила Харриет влюбиться в него! Боже, если бы не это, я бы вынесла все, что угодно! Стерпела бы от него удвоенную наглость и самонадеянность, но бедная Харриет!

Как могла она так обманываться! Он заявил, что никогда не имел серьезных намерений по отношению к Харриет – никогда! Эмма наново припомнила события последних недель и пришла в замешательство. Она сама все выдумала, предположила невероятное и истолковывала любые его поступки в благоприятном для себя свете. Но и его поведение было небезупречным! Он колебался, сомневался, вел себя двусмысленно, иначе она не впала бы в такое заблуждение.

Портрет! Как страстно стремился он заполучить его! А шарада? А сотни других мелочей? Казалось, все указывает на Харриет. Ну, положим, «острый ум» смутил ее еще тогда… но вот упомянутые им «ясные глазки»… Если уж на то пошло, шарада не подходила ни к одной из них… он все смешал в одну кучу! Все безвкусица и неправда. Да и кто бы мог разобраться в такой тупоумной ерунде?

Конечно, Эмму часто, особенно в последнее время, коробила его манера лебезить перед ней, однако она относила его манеры на счет недостатка у него проницательности, образования, вкуса: его поведение служило лишним доказательством того, что он не всегда вращался в лучшем обществе. При всей его мягкости и обходительности ему недоставало некоторой элегантности и тонкости. Однако до сего дня ей и в страшном сне не могло присниться, что его поведение по отношению к ней знаменует собой нечто иное, кроме обычной благодарной почтительности и внимания как к подруге Харриет.

Первые подозрения на сей счет закрались в ее голову благодаря мистеру Джону Найтли. Безусловно, он, как и его брат, не лишен прозорливости. Эмма припомнила предостережение, которое однажды сделал мистер Найтли относительно мистера Элтона: он уже тогда был убежден в том, что мистер Элтон ни за что не женится сгоряча. Она невольно покраснела: мистер Найтли сразу раскусил его, а она? Как ужасно, как унизительно! Оказалось, что мистер Элтон во многих отношениях полная противоположность тому, что она думала о нем и каким представляла его: надменный, самонадеянный, самодовольный, он полон непомерных претензий и мало заботится о чувствах других людей.

В противоположность тому, что обычно происходит в подобных случаях, стремление мистера Элтона ухаживать за ней лишь принизило его в ее глазах. Признание в любви и предложение сослужили ему плохую службу. Эмма не имела иллюзий относительно его влюбленности, но то, что он смел питать некие надежды на ее счет, стало очень неприятным открытием. Он подыскивал себе выгодную партию и имел наглость обратить свой взор на нее, притворившись, будто влюблен. Эмма, однако, не верила в то, что сердце его разбито. Ни пламенные речи, ни вид, ни поведение – ничто не указывало на пылкую влюбленность. Да, верно, он часто вздыхал и говорил красивые слова, однако истинного чувства не было – одно притворство и обман. Такой не стоит ее жалости! Мистер Элтон всего лишь возмечтал возвыситься и обогатиться; не удалось заполучить в жены наследницу тридцати тысяч фунтов – мисс Вудхаус из Хартфилда – не беда! Наверняка он вскоре сделает предложение какой-нибудь еще мисс, располагающей двадцатью или десятью тысячами.

Самое ужасное – его слова о том, что она якобы его поощряла! Он имел наглость вообразить, будто она разделяет его взгляды, принимает благосклонно его ухаживания, короче говоря, намерена выйти за него замуж! Он считал ее равной себе по рождению и уму! А с каким презрением говорил он о ее подруге! Как высокомерно третировал тех, кто имел несчастье быть ниже его по положению! Насколько он не разбирается в чувствах людей, превосходящих его во всем… ему хватило наглости думать, что он имеет право ухаживать за нею! Вот что угнетало Эмму больше всего.

Возможно, ожидать от него душевной тонкости и чуткости не совсем справедливо, ведь он неизмеримо ниже ее по талантам и уму. Вероятно, именно недостаток этих качеств и не давал ему почувствовать разницы. Но ведь должен же он осознавать, насколько она превосходит его по богатству и положению! Он не может не знать, что семья Вудхаус – младшая ветвь старинного, древнего рода – живет в Хартфилде на протяжении нескольких поколений. А кто такие Элтоны? Земельные владения Хартфилда, разумеется, несравнимо меньше, чем у аббатства Донуэлл. Собственно говоря, Хайбери стоит на землях аббатства, владения Хартфилда лишь краешком заходили на земли Донуэлла, но доходы, получаемые Хартфилдом из других источников, столь значительны, что позволяют им во всем остальном считать себя на втором месте после самого аббатства Донуэлл. Вудхаусы давно уже завоевали почет и уважение в приходе, куда мистер Элтон впервые явился два года назад с целью зарабатывать себе на хлеб насущный. Каким же родством мог гордиться он сам? Кто был в его роду, кроме купцов и торговцев? Такой, как он, в жизни может рассчитывать только на самого себя, на свое положение приходского священника и свою обходительность. Но как он посмел вообразить, будто она влюблена в него! Очевидно, в этом и крылся его расчет… Однако какое несоответствие! Такая мягкость, такая обходительность – и такие тщеславные замыслы! Когда же первое возмущение улеглось, Эмма вынуждена была признать, что она сама была с ним столь приветлива и мила, принимала его с такой радостью, оказывала ему такое внимание, что мистеру Элтону, как человеку самодовольному и ограниченному, ничего и не оставалось, как вообразить себя предметом ее любви. Раз она сама настолько превратно истолковала его чувства и замыслы, какое у нее право удивляться ему, ослепленному себялюбием? Его заблуждение вполне естественно…

Она совершила ошибку с самого начала. Зачем, зачем так горячо стремилась она соединить двух людей! Она проявила неслыханные легкомыслие и самонадеянность! Она не принимала во внимание то, к чему следовало относиться серьезно, и всемерно усложняла простое. Эмме стало очень стыдно; в своей печали она поклялась больше никогда не делать подобного.

«Ведь я собственными руками, – говорила она себе, – втянула бедную Харриет в эту историю. Если бы не я, она бы не влюбилась в него! Ей бы и в голову не пришло лелеять некие надежды на его счет, если бы я не убедила ее в его склонности к ней; она так скромна и робка, а я-то приписывала эти качества ему. Ах! Надо было мне остановиться, когда я уговорила ее отказать молодому Мартину… В том деле я была совершенно права. Мне не в чем себя упрекнуть! Но там мне и надо было остановиться и предоставить остальное времени и случаю. Я ввела ее в хорошее общество, предоставив возможность найти человека достойного, но к чему мне было помышлять о большем? А теперь для бедняжки все перевернулось… Плохим я оказалась ей другом. Если бы только удалось как можно скорее подыскать замену, чтобы она не чувствовала такого сильного разочарования… но я и понятия не имею о том, кого еще она может предпочесть. Может, Уильяма Кокса… О нет, его я не выношу – этот молодой стряпчий слишком нахальный и дерзкий щенок».

Тут она остановилась, покраснела и рассмеялась, ибо обнаружила, что снова наступает на те же грабли, потом посерьезнела и вновь принялась размышлять о том, что было, что могло бы случиться и что теперь будет. Ей придется открыть Харриет глаза; некоторое время Эмму занимали тяжкие, нерадостные мысли: неизбежные страдания бедняжки Харриет, неловкость, которую все трое, конечно, будут испытывать при встречах. Придется прекратить с ним знакомство, а может быть, придется продолжать знаться… однако, как бы там ни было, необходимо скрывать истинные чувства… Ей трудно будет скрыть свое презрение. А что, если вся история выплывет наружу? Эмма легла спать, так ничего и не решив. Она лишь убедилась в том, что совершила ужасную ошибку.

Для молодых и жизнерадостных натур, подобных Эмме, начало нового дня неизбежно сулит возврат хорошего настроения, пусть ночью они и были подвержены мрачным мыслям. Юность и бодрость утра находятся в счастливой гармонии и настоятельно призывают к действиям; и, если уж огорчение не лишило юное существо сна, оно поутру открывает глаза и обнаруживает, что боль смягчилась и душа возрождается к новым надеждам.

Утром Эмма встала освеженная, на душе у нее было легче, чем накануне, перед тем как она заснула. События виделись ей уже не в таком черном свете, и она надеялась найти из создавшейся ситуации выход, который устроил бы всех.

Большое утешение сознавать, что мистер Элтон на самом деле нисколько не влюблен в нее. Кроме того, он не настолько хорош, чтобы жалеть его и порицать себя за это. Еще отрадно сознавать, что Харриет, скорее всего, не принадлежит к тому возвышенному типу людей, чьи чувства отличаются крайней остротой, а способность к переживаниям сохраняется надолго; главное же – вовсе нет необходимости рассказывать кому-либо о произошедшем между тремя главными героями и огорчать батюшку. Скорее всего, он так ничего и не узнает, а следовательно, и волноваться не будет.

Эти мысли очень подбодрили ее, а выглянув в окно и увидев, что за ночь все занесло снегом, она обрадовалась еще больше. Казалось, сама природа способствует тому, чтобы им троим какое-то время не встречаться.

Погода благоприятствовала ей и далее: несмотря на первый день Рождества, можно было не ходить в церковь. Мистер Вудхаус очень расстроился бы, услышав подобное предложение от нее, но теперь Эмма не волновалась: ей ни к чему просить батюшку остаться дома и выслушивать его укоризненные замечания. Снежные сугробы, ненастье – то мороз, то оттепель – самое неподходящее для прогулок время; утром то дождь, то снег, а по вечерам подмораживает. Таким образом, Эмма много дней находилась словно под почетным домашним арестом. Никакого общения с Харриет, кроме переписки; никакой церкви по воскресеньям, так же как в день Рождества; никакой необходимости выдумывать, почему мистер Элтон перестал к ним ходить.

В такую погоду всяк покойно сидит дома; хотя Эмма полагала и надеялась, что мистер Элтон, скорее всего, не сидит в одиночестве, а утешается в обществе друзей, ей приятно было живописать мистеру Вудхаусу, как он совершенно один сидит в своем домике и благоразумно не выходит на улицу. Она не без удовольствия слушала, как батюшка говорит мистеру Найтли, которого никакие капризы погоды не могли удержать надолго от посещения Хартфилда:

– Ах, мистер Найтли, почему вы не остаетесь дома, подобно бедному мистеру Элтону?

Вообще, если бы ее не тяготили неприятные мысли, она с удовольствием провела бы эти дни вынужденного заточения, так как уединение прекрасно соответствовало характеру ее зятя, чье настроение оказывало большое влияние на его родственников. Кроме того, на ужине в Рэндаллсе он уже спустил пар и потому в оставшиеся дни пребывания в Хартфилде буквально лучился добродушием и дружелюбием. Он ни разу ни с кем не повздорил, был любезен и снисходителен и благосклонно отзывался обо всех знакомых. Однако, невзирая на все надежды на лучшее будущее, невзирая на настоящую, пришедшуюся очень кстати отсрочку, над головою Эммы все еще висел дамоклов меч – близился час объяснения с Харриет, и поэтому она не могла полностью чувствовать себя покойной и веселой.

Глава 17

Мистер и миссис Джон Найтли не задержались в Хартфилде надолго. Вскоре погода наладилась настолько, что те, кому нужно было ехать, могли ехать; попытавшись, как обычно, уговорить дочь с детьми остаться, мистер Вудхаус вынужден был смириться с отъездом своих гостей. Стоило им уехать, и он снова начал сокрушаться над судьбой бедняжки Изабеллы; в это время страдалица Изабелла, проводя жизнь с обожаемыми существами, уверенная в их достоинствах, слепая к их недостаткам и всегда поглощенная невинными домашними делами, могла являть собой образец подлинного женского счастья.

Вечером того самого дня, как они уехали, мистеру Вудхаусу принесли записку от мистера Элтона; если быть точным, викарий прислал длинное, вежливое и церемонное письмо, в котором мистер Элтон, засвидетельствовав свое нижайшее почтение, сообщал, что он собирается на следующее утро уехать из Хайбери в Бат, где он, уступив настояниям своих друзей, намеревается провести несколько недель. Он очень сожалеет, что вследствие неудачного стечения обстоятельств – обилие дел перед отъездом и неблагоприятные погодные условия – он лишен возможности лично попрощаться с мистером Вудхаусом, чье дружеское расположение он навсегда сохранит в своем сердце. К мистеру Вудхаусу он питает чувство величайшей признательности, и, если у мистера Вудхауса найдутся к нему какие-либо распоряжения или поручения, он будет счастлив исполнить их.

Эмма была приятно удивлена: она сама именно сейчас не могла бы придумать для мистера Элтона ничего лучше. Она порадовалась, что он сам нашел наилучший выход из создавшейся ситуации, хотя способ сообщать о своих намерениях не делал ему чести. Трудно более открыто выразить свое презрение к ней, чем выказав подчеркнутую любезность по отношению к ее отцу, а о ней самой не упомянуть ни единым словом. Он даже не написал ее имени в обращении! Имя мисс Вудхаус не встречалось в его письме ни разу – словом, во всем его поведении ощущалась разительная перемена. Прощальное же письмо было написано в таких возвышенных выражениях, так напыщенно, что Эмма испугалась. Вдруг батюшка что-то заподозрит?

Однако мистер Вудхаус ничего не заподозрил. Он был настолько ошеломлен внезапным отъездом викария и так опасался, что мистер Элтон не доберется в безопасности до цели своего путешествия, что не заметил в письме ничего странного и необычного. Послание мистера Элтона, напротив, сослужило хорошую службу, ибо дало пищу для нескончаемых бесед и предположений на весь долгий вечер, который им предстояло провести одним. Мистер Вудхаус, по обыкновению, высказывал опасения, а Эмма прилагала все свои силы, дабы решительно отмести их прочь.

Она решилась не держать более Харриет в неведении. Скорее всего, ее подруга успела выздороветь; теперь желательно, чтобы она проводила с Эммой как можно больше времени, дабы до возвращения мистера Элтона излечить ее от сердечных ран. Поэтому на следующее же утро она явилась в пансион миссис Годдард, чтобы понести заслуженную кару; надо признаться, она со страхом ждала этой минуты. Ей предстояло разрушить все надежды, которые она прежде так щедро внушала своей подруге, раскрыть ей глаза на неприглядное поведение ее избранника и признаться в собственных ошибках, ибо она неверно судила о предмете воздыханий мисс Смит. Все ее наблюдения, все убеждения, все пророчества последних шести недель оказались никуда не годными.

Признание стоило Эмме многих сил; при виде слез на глазах Харриет ей снова стало стыдно, и на решила, что уже никогда не сможет жить в ладу с самой собой.

Харриет перенесла удар на удивление стойко: она никого не винила и при этом была настолько бесхитростна и невзыскательна, что с той минуты стала еще дороже своей подруге.

Эмма была настроена превыше всего ценить простоту и скромность, она склонна была приписывать Харриет все мыслимые и немыслимые добродетели. Харриет, а не она должна была стать объектом всеобщего восхищения. Харриет не считала себя вправе жаловаться. Привязанность такого человека, как мистер Элтон, была бы для нее слишком высокой честью. Она никогда не заслуживала этого, и никто, кроме такого искреннего и доброго друга, как мисс Вудхаус, не считал их союз возможным.

Слезы ручьями текли у нее из глаз, и горе ее было настолько безыскусно, что никакое достоинство не могло бы увеличить его ценность в глазах Эммы; она терпеливо выслушивала излияния подруги и как могла утешала ее. Сердце у нее разрывалось. К тому времени она была уже искренне убеждена в том, что из них двоих Харриет является высшим существом и что для нее самой было бы куда полезней и лучше походить на свою подругу, чем полагаться на собственный ум и таланты.

Конечно, стать простодушной и невежественной было ей, пожалуй, уже не под силу; но она покинула подругу с крепнущим убеждением, что ей самой надо быть скромнее и проще и весь остаток жизни бороться с избытком воображения. Теперь, после долга по отношению к отцу, ее главная цель в жизни – обеспечить Харриет покой и удобство и убедить ее в своей любви каким-нибудь иным, лучшим способом, нежели сватовство. Она забрала подругу с собой в Хартфилд и окружила заботой, стараясь занять и позабавить ее и с помощью книг и разговоров вытеснить из ее головы образ мистера Элтона.

Эмма понимала, что лишь время способно исцелить Харриет от горя; не считая себя в подобных вопросах беспристрастным судьей, она особенно не склонна была сочувствовать влечению подруги к мистеру Элтону, она надеялась на то, что юный возраст поможет Харриет преодолеть разочарование и обиду и восстановить душевное равновесие ко времени возвращения мистера Элтона, так что они трое впоследствии сумеют видеться и общаться как обычные знакомые, не опасаясь, что новые встречи подбросят хворосту в костер угасших было чувств.

Харриет считала мистера Элтона самим совершенством и утверждала, что равного ему – и по душевным свойствам, и по доброте – не сыскать; по правде сказать, оказалось, что она влюблена куда сильнее, чем предполагала Эмма; и все же Эмма сочла необходимым со всей решительностью восстать против увлечения такого рода, оставшегося к тому же безответным. Ей трудно было допустить, чтобы страсть пылала долгое время с такою же силой.

Конечно же мистер Элтон, вернувшись, поступит именно так, как она и ожидала, а именно: совершенно явственно и недвусмысленно поспешит продемонстрировать свое равнодушие. Эмма не могла понять упорства Харриет. Чего ради жертвовать своим счастьем ради воспоминаний о нем?

То, что они, все трое, настолько тесно привязаны к Хайбери, несомненно, ухудшает положение. Ни один из них не имеет возможности уехать или решительно порвать с прежними знакомыми. Им суждено вращаться в одном кругу и постоянно видеться, поэтому необходимо делать хорошую мину при плохой игре.

Пребывание в пансионе миссис Годдард причинит Харриет еще больше страданий, ибо мистер Элтон является предметом обожания всех учитель ниц и старших пансионерок; видимо, лишь в Хартфилде есть у нее возможность услышать правду о своем идеале, лишь в Хартфилде о нем отзываются с холодноватой сдержанностью или беспощадно вскрывают его недостатки. Именно в том месте, где была нанесена рана, – и ни в каком другом! – лечение окажется самым действенным; кроме того, Эмма понимала: до тех пор, пока она не убедится, что Харриет встала на путь исцеления, не будет ей покоя.

Глава 18

Мистер Фрэнк Черчилль так и не приехал. Когда подошел названный им срок, опасения миссис Уэстон подтвердились: от него пришло письмо с извинениями. В настоящее время, писал он, к его величайшему разочарованию и сожалению, он не может уехать из дому; но все же он не теряет надежды вскоре посетить Рэндаллс.

Миссис Уэстон была несказанно огорчена – на самом деле куда сильнее, чем ее муж, хотя она и не питала особо радужных надежд на скорую встречу с пасынком; а жизнерадостная натура мистера Уэстона, несмотря на то, что он склонен был во всех случаях ожидать от жизни больше хорошего, чем выходило на деле, помогла ему преодолеть разочарование и справиться с унынием. Такие натуры довольно скоро отвлекаются от переживаемых проблем, и в сердце их вновь пробуждаются надежды. В течение получаса мистер Уэстон был удивлен и огорчен, но затем ему начало казаться, что более поздний – через два или три месяца – приезд Фрэнка будет куда более кстати: и время года более подходящее, и погода лучше. Кроме того, тогда Фрэнк, вне всякого сомнения, сумеет пробыть у них дольше, чем если бы приехал сейчас.

Такие мысли мгновенно успокоили его, в то время как миссис Уэстон, более мужа подверженная тревогам и страхам, не предвидела в будущем ничего, кроме новых предлогов для отсрочек. Если учесть, что она переживала также и за мужа, полагая, что он сильно огорчен, сама она страдала куда больше.

В то время Эмма довольно равнодушно отнеслась к неприезду мистера Фрэнка Черчилля, она лишь сочувствовала своим друзьям в Рэндаллсе. Знакомство с молодым человеком уже не так прельщало ее. С другой стороны, она стремилась выглядеть спокойной и не подверженной никаким искушениям. Но поскольку подразумевалось, что ей надлежит – все ожидали этого – переживать за своих друзей, она старалась выразить на словах свою крайнюю заинтересованность в их судьбе; она все делала, чтобы сострадание ее казалось естественным.

Она первой объявила новость мистеру Найтли, после этого она вполне естественно (впрочем, принимая во внимание то, что она всего-навсего играла роль, чуточку наигранно) высказала ему все, что она думает о Черчиллях, которые не пускают сына к родному отцу. Затем она пустилась в долгие, хотя и не совсем искренние рассуждения о преимуществах такого дополнения к их тесному обществу в Суррее, об удовольствии видеть новое лицо, о празднике для всего Хайбери, каким мог бы стать его приезд, и завершила свою речь новым порицанием в адрес Черчиллей, причем выяснилось, что мистер Найтли придерживается противоположной точки зрения. К своему крайнему изумлению, Эмма обнаружила, что в споре с мистером Найтли она невольно встала на позицию миссис Уэстон и приводит те же аргументы, что и ее друг.

– Вполне вероятно, что Черчилли тут виноваты, – холодно заметил мистер Найтли. – Однако я не сомневаюсь, что, ежели бы он хотел, ничто не помешало бы ему приехать.

– Не знаю, откуда у вас такая уверенность. Он рвется сюда всем сердцем, но тетка и дядя не отпускают его.

– Не могу поверить, что, сильно пожелав приехать, он не смог бы осуществить свои планы. Мне это кажется маловероятным. Поверить без доказательств я не могу.

– Какой вы странный! Что плохого вам сделал мистер Фрэнк Черчилль, что вы считаете его таким неискренним созданием?

– Я вовсе не считаю его неискренним созданием, просто подозреваю, что он, возможно, привык заноситься и считает себя выше своих родственников. По-моему, он не привык заботиться ни о чем, кроме собственного удовольствия, ведь те, с кем он живет, предлагают ему столь живой пример. К сожалению, молодой человек, воспитанный надменными, эгоистичными людьми, привыкшими к роскоши, скорее всего, и сам становится надменным, эгоистичным и привычным к роскоши. Пожелай Фрэнк Черчилль увидеть отца, уж он сумел бы выбраться к нему между сентябрем и январем. Мужчина в его возрасте – сколько ему? Двадцать три или двадцать четыре… – вполне способен придумать, как настоять на своем. Иначе и быть не может!

– Легко сказать и легко испытывать такие чувства вам: ведь вы привыкли быть себе хозяином. Вы, мистер Найтли, меньше, чем кто-либо другой на свете, можете судить о трудностях, связанных с зависимым положением. Вы не знаете, что такое постоянно сдерживаться.

– Невозможно поверить, будто двадцатитрех– или четырехлетнему мужчине до такой степени недостает смелости или гибкости. Он не нуждается в деньгах, да и временем свободным располагает. Напротив, нам известно, что ему настолько хватает и денег, и досуга, что он с радостью транжирит и то и другое, не уступая самым отъявленным шалопаям во всем королевстве. Он переезжает с одного модного курорта на другой. Вот, например, совсем недавно он был в Уэймуте. Следовательно, он может покидать Черчиллей.

– Да, иногда.

– Не иногда, а всякий раз, как он сочтет нужным: всякий раз, когда ему придет охота развлечься.

– Как несправедливо судить о других, не будучи знакомым с их жизненными обстоятельствами! Никто, кроме самых близких друзей семьи, не может сказать, каково на деле живется тому или другому члену этой семьи. Прежде чем судить о том, что в силах и что не в силах мистера Фрэнка Черчилля, надобно познакомиться с условиями жизни в Энскуме и с характером миссис Черчилль. Возможно, иногда ему позволяется большее, чем в другие времена.

– Эмма, если настоящий мужчина желает исполнить свой долг, он его исполняет при любых обстоятельствах. При этом он не хитрит и не виляет, но действует энергично и решительно. Оказать внимание отцу – прямой долг Фрэнка Черчилля. Судя по его запискам и обещаниям, он и сам это понимает, но, если он желает исполнить свой долг, отчего же медлит? Будь он настоящим мужчиной, он сказал бы миссис Черчилль прямо и решительно, раз и навсегда: «Ради вашего удобства я с радостью пожертвую любыми развлечениями, однако мой долг призывает меня немедленно повидаться с отцом. Я уверен, отказ мой оказать ему такое уважение причинит ему боль. Поэтому завтра же я выезжаю». Если бы он заявил ей о своих намерениях недвусмысленно, решительным тоном, как и подобает мужчине, никаких препятствий к его отъезду она бы не чинила.

– Верно, – сказала Эмма, смеясь, – но, думаю, возникли бы препятствия к его возвращению назад! Невозможно представить, чтобы молодой человек, полностью зависимый, изъяснялся подобным образом! Никому, кроме вас, мистер Найтли, такое и в голову бы не пришло! Нет, вы и понятия не имеете, как тяжело живется человеку в положении, прямо противоположном вашему. Мистер Фрэнк Черчилль, говорящий такие речи дяде и тетке, которые его вырастили и вынуждены содержать! Полагаю, при этом он еще должен выйти на середину комнаты и кричать что есть мочи! Как вы думаете, к чему приведут подобные речи и подобное поведение?

– Поверьте мне, Эмма, для человека разумного здесь не возникло бы никаких препятствий. Он чувствовал бы себя правым! Подобное заявление, сделанное, разумеется, с толком, в надлежащей манере, сослужило бы ему хорошую службу, возвысило бы его, укрепило бы его положение в обществе людей, от которых он зависит, больше, чем все увертки и хитрости на свете. Помимо их любви, он заслужил бы их уважение. Они поняли бы, что могут на него положиться, что их племянник, верный сыновнему долгу, будет верен и своему долгу перед ними, ибо им, как и ему, да как и всем на свете, прекрасно известно, что он обязан нанести визит отцу. Они же, подло используя свою власть, намеренно оттягивают его визит, в душе презирая его за то, что он подчиняется их прихотям. Всякий чувствует уважение к человеку, который поступает соответственно своему долгу. Начни он действовать так, как я говорю: принципиально, последовательно, постоянно, – и их скудные умишки поневоле подчинятся ему.

– Позвольте с вами не согласиться. Вам очень нравится приспосабливать к себе скудные умишки, но, когда скудными умишками обладают люди богатые и властные, мне кажется, они обладают умением раздуваться до такого состояния, что становятся просто неуправляемыми. Как и великие умы. Вполне допускаю, мистер Найтли: если бы вы оказались на месте мистера Фрэнка Черчилля, вы, возможно, и сумели бы говорить и действовать в точности так, как советуете ему; и, наверное, ваши слова и поступки возымели бы нужный эффект. Возможно, Черчиллям не нашлось бы что вам возразить; но ведь у вас нет привычки с малых лет повиноваться или противиться давно заведенным порядкам. Ему же, привыкшему подчиняться, думаю, не так просто в одночасье добиться полной независимости и свести на нет все их надежды на благодарность и почитание с его стороны. Возможно, он не меньше вашего сознает, что поехать к отцу – его долг, однако он не ровня вам в способности действовать столь же решительно при данных обстоятельствах.

– Значит, он не сознает, что поехать к отцу – его долг. Если он не может действовать решительно, значит, убежденность его в правоте своих поступков не столь велика.

– Ох! Сказывается различие в положении и привычках! Как жаль, что вы не способны понять, что может чувствовать мягкий и деликатный молодой человек, открыто противостоящий тем, к кому с раннего детства привык относиться с почтением!

– Ваш мягкий и чувствительный молодой человек – просто слабак, если для него это первый случай испытать свою решимость исполнять свой долг. Хотя бы и против воли других. К этому возрасту у него уже должна была сформироваться привычка следовать своему долгу, а не подсчитывать выгоду. Я еще мог бы сделать для него скидку, будь он трусливым ребенком, но, так как он считает себя мужчиной, я нахожу его поведение непростительным. Коли он человек разумный, то должен был встряхнуться и отмести все недостойные методы их влияния. Ему следовало противостоять первой же их попытке настроить его против отца. Начни он давно действовать так, как подобает, сейчас он не встретил бы ни малейших затруднений.

– Мы с вами никогда не придем к согласию относительно его, – вскричала Эмма, – но в этом нет ничего необыкновенного! Мне он совершенно не кажется слабым молодым человеком, я просто уверена в том, что он не слабак. Мистер Уэстон не может так слепо, до безумия, заблуждаться, хотя бы и в родном своем сыне! Вернее всего, мистер Фрэнк Черчилль – обладатель покладистого, уступчивого и мягкого характера, что не соответствует вашим представлениям об идеале мужчины. Я не сомневаюсь, что он таков! Несмотря на то, что такой характер лишает юношу многих выгодных преимуществ, он дает ему другие.

– Как же! Например, преимущество сидеть тихо, когда он должен двигаться, вести праздную жизнь, тешась сочинением для себя различных оправданий. Он часами придумывает цветистые, напыщенные послания, уверяя отца в своей любви, и постоянно лжет всем – даже себе, – убеждая себя, будто он изобрел лучший в мире способ сохранить мир в доме и в то же время предотвратить любые жалобы со стороны отца. Его письмо внушает мне отвращение.

– Тогда вы находитесь в одиночестве. Всем остальным его письмо чрезвычайно понравилось.

– Подозреваю, что миссис Уэстон оно не удовлетворило. Такое письмо вряд ли способно понравиться женщине, обладающей здравым умом и живым воображением. По своему положению она годится ему в матери, однако ее не ослепляет горячая материнская любовь. Именно из-за нее Рэндаллсу следует оказывать вдвое больше внимания; и вдвойне должна она ощущать его нехватку. Будь она сама женщиной с положением, рискну предположить, он тотчас явился бы засвидетельствовать ей свое почтение; ей же было бы все равно, приедет он или нет. Как по-вашему, не закрадываются ли подобные мысли в голову вашей подруги? Как вы полагаете, не говорит ли она часто это себе самой? Нет, Эмма, мягкого и чувствительного молодого человека можно назвать чувствительным лишь по-французски, но не по-английски. Возможно, он, что называется, «aimable»,[3]3
  Приветливый, ласковый, приятный (фр.).


[Закрыть] у него прекрасные манеры, и он вполне покладист, однако ему недостает нашей английской чуткости по отношению к чувствам и переживаниям других людей – на деле ничуть он не мягок и не чувствителен.