Текст книги "Безжалостное обольщение"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Это было бы страшным бедствием для тебя и для урсулинок. Так что подобное развитие событий следует предотвратить любой ценой. Монашка! – Смех на время сделал Доминика менее суровым, плечи его тряслись, он смотрел на Женевьеву, откинувшуюся на подушках, на водопад золотистых волос, разметавшихся по ним, на ее желто-карие глаза, сверкавшие негодованием. – Нет… О нет… мы решительно не должны допустить этого!
– Перестань смеяться! – сердито потребовала Женевьева. – Мне не нравится, когда надо мной издеваются.
– Тогда не надо рисовать мне столь восхитительно абсурдные картинки, – притворно-извиняющимся тоном возразил Доминик, возвращаясь к столу и снова наливая себе бренди. – Надо вернуть тебя домой так, чтобы никто ничего не узнал.
– А что же ты будешь делать с бухтой? – упорствовала Женевьева. – Не можешь же ты по-прежнему рассчитывать на Элизу.
– Почему бы и нет? – любезно поинтересовался он. – Уверяю тебя, теперь, зная истинную природу твоей заинтересованности, я сумею с легкостью обойти все твои рогатки.
В этом Женевьева не сомневалась. Увы, больше ей не предоставится возможности спасти Элизу от капкана.
– Мне остается лишь рассказать ей правду, – упрямо сказала она. – Николас, может быть, и трус, но, думаю, в сложившейся ситуации подтвердит мой рассказ.
Бирюзовые глаза зловеще потемнели.
– А почему Элиза должна тебе верить? Ведь история получилась вполне фантастической, не так ли? К тому же у твоей сестрицы, похоже, маловато здравого смысла, да и какого бы то ни было другого тоже.
Неприкрытое презрение к Элизе, прозвучавшее в его голосе, вызвало у Женевьевы желание возразить, но она не могла отрицать правоту Делакруа. Некоторое время они молчали, наконец Доминик сказал:
– Дело в том, что я решил отказаться от прежнего плана, поэтому можешь успокоиться насчет своей драгоценной сестрицы.
– А почему бы тебе просто не взять то, что тебе нужно? – спросила Женевьева. – С озера плантация открыта любому взгляду, но внутри есть глубокая бухта, которой не видно с озера и куда никто никогда не заплывает, насколько мне известно, потому что ее окружают болота. Не знаю, как кто-нибудь смог бы узнать, что ты там. Тебя могут увидеть только летом, когда семья выезжает на отдых и папа объезжает свои владения. Но я успею предупредить тебя о надвигающейся опасности… – под его буравящим взглядом голос Женевьевы становился все тише и наконец замер совсем.
– Эта бухта… Как я ее найду? – Доминик подошел к секретеру и положил перед собой бумагу и перо.
– Я могу тебе показать, – робко предложила Женевьева, глядя ему в спину и не понимая, что он там пишет. – Туда можно добраться только по воде, но если ты возьмешь меня на корабль…
– А как ты объяснишь свое отсутствие в течение нескольких дней? – продолжая что-то писать, перебил ее Доминик.
– Не смейся, но я время от времени провожу несколько дней в монастыре, изучая с матерью-настоятельницей латынь и высшую математику. – Женевьева замолчала, потому что Делакруа резко повернулся и удивленно посмотрел на нее, подняв брови, затем кивнул и вернулся к своим бумагам. – Никто, не станет меня искать, если я скажу, что еду на пару дней в монастырь.
Доминик ответил не сразу. Он перечитал только что написанное, потом присыпал листок песком для просушки чернил, встал и направился к двери. Сайлас появился, не успело еще отзвучать эхо хозяйского призыва, и замер на пороге, ожидая распоряжений.
– Отвези это в дом Латура, – сказал он, вручая послание слуге. – Отдай лично в руки Николасу Сен-Дени. Никто другой этого видеть не должен, понял?
– Да, месье, – кивнул Сайлас. – Я вам сегодня еще понадоблюсь?
– Нет. Разбудишь меня на рассвете. – Матрос-слуга удалился, а Доминик подошел к кровати, и в его глазах читалось намерение, от которого Женевьева затрепетала. – Если ты сыта, полагаю, настало время продолжить обучение. Перевернем первую страницу и двинемся дальше.
Рука с длинными пальцами взялась за край простыни, которую она судорожно натянула до самой шеи, и начала медленно отдергивать ее, дюйм за дюймом обнажая Женевьеву. Та почувствовала, как быстрее забилось ее сердце. Глаза сосредоточились на замысловатом кольце-печатке, мерцавшем на его пальце, которым он легко, словно перышком, проводил по ее животу.
– Что ты написал Николасу? Ты… ты согласен с моим планом? – Слова беспомощно бились о ее губы, она тщетно пыталась взять себя в руки и сосредоточиться.
– Запомни: никогда нельзя смешивать дело с удовольствием, моя Женевьева, – тихо сказал Доминик менторским тоном, склоняясь в поцелуе над ее животом. – А также запомни, что нужно научиться быть хоть немного терпеливой. Я скажу тебе все, что сочту нужным, и только тогда, когда сочту нужным.
Женевьева, разумеется, самонадеянно поспорила бы с ним, если бы могла, если бы именно это было для нее важно в данный момент. Может быть, другая Женевьева в той, прежней своей жизни так и поступила бы, но второй «урок» потребовал полной отдачи. Ведь теперь ей надо было не просто принимать, но и отдавать, дарить наслаждение за наслаждение. Это отнимало все ее силы. Она скользила пальцами по восхитительным изгибам, мягким и твердым выпуклостям его тела, превратившегося в ее собственную возбуждающую игрушку, и интимные открытия, которые она делала, давали всему ее существу неведомую прежде силу дарить наслаждение.
Новая Женевьева Латур, в конце концов заснувшая в объятиях капера на постели его любовницы-квартеронки, далеко продвинулась в тот день по тропе любви и теперь лишь отдаленно напоминала ту девочку, которая всего лишь несколько часов назад отчаянно выступила в свой крестовый поход.
Глава 7
Аромат крепкого кофе защекотал ноздри Женевьевы. Она тревожно оглядела незнакомую обстановку. Комната все еще была погружена в темноту, которую слегка рассеивал свет масляной лампы на каминной доске.
– Доброе утро, Женевьева, – услышала она рядом. Голос звучал по-деловому и совершенно не соответствовал ошеломляющим, странным ощущениям, которые она испытывала от прикосновения прохладных простыней и тепла лежащего рядом тела, такого же обнаженного, как и ее собственное.
– Уже утро? – спросила она, оттягивая момент, когда придется посмотреть на него. – Еще так темно…
– Очень раннее утро, – уточнил Доминик. – Позволь привлечь твое внимание к подносу у изголовья. Если ты выпьешь кофе, мы оба сможем более или менее трезво взглянуть в лицо новому дню.
Женевьева медленно села, нервно натянув на грудь простыню, и затуманенным взором посмотрела на сервировочный столик рядом с кроватью. На нем стоял поднос, накрытый льняной салфеткой. Из серебряных кофейника и молочника поднимались струйки пара. От корзинки с горячими воздушными булочками шел соблазнительный аромат свежевыпеченной сдобы.
Наклонившись над изголовьем кровати, Доминик с улыбкой наблюдал, как она наливает горячее молоко в широкую чашку, а потом добавляет крепкий черный кофе. Она занималась этим обыкновенным делом с таким усердием, что даже высунула кончик языка. Впрочем, наливать кофе с молоком для мужчины, который тебя похитил… едва ли можно назвать обычным делом.
– Спасибо. – Делакруа принял из ее рук чашку с вежливой улыбкой.
Женевьева налила кофе себе и с изысканной галантностью протянула Доминику корзинку с булочками. Он с такой же галантностью отказался, а она с удовольствием взяла одну. Сосредоточенность на еде давала возможность оттянуть разговор. Ведь Женевьева понятия не имела, о чем принято говорить в подобной ситуации. Нужно спросить партнера, хорошо ли он спал? Или вежливо поинтересоваться его планами на предстоящий день? Или рассказать о собственных?
Губы Доминика тронула улыбка – ему не составляло никакого труда разгадать ее мысли. «Рядом с таким милым существом чрезвычайно приятно проснуться», – неожиданно подумал он. Для него утро после ночи любви обычно было тяжелым испытанием. Но кожа Женевьевы оставалась свежей и упругой, спутавшиеся блестящие волосы очаровательно рассыпались по плечам. Желто-карие глаза были ясными и блестящими, и, когда он стряхнул крошку с ее губы, Женевьева очень нежно посмотрела на него и рассмеялась без всякого жеманства, но с некоторой робостью.
– Тебе нечего бояться, – ласково сказал он, проводя пальцем по ее губам. – Ты ведь ни о чем не жалеешь?
Она решительно затрясла головой, отчего ее шелковистые локоны запорхали в воздухе.
– Как я могу жалеть о том… о том… – Она вздохнула, подыскивая слова, чтобы выразить невыразимое. – Я не знаю, как объяснить то, что я чувствую, но я напоминаю себе колодец, который наполнили до краев.
– И будут наполнять впредь, – ласково пообещал Делакруа. – Раз ты так быстро научилась получать и дарить удовольствие, никто уже этого у тебя не отнимет. – Он нежно поцеловал ее в висок и протянул пустую чашку. – Налей мне еще. И нам нужно одеваться. Скоро сюда придет Николас, чтобы отвезти тебя домой.
Безысходное отчаяние вдруг навалилось на Женевьеву. Делакруа говорил так, словно в дальнейшем «колодец» ее наслаждения не будет иметь к нему никакого отношения: роль наставника выполнена, он подготовил ее к тому, чтобы выпустить в новый для нее мир. Но гордость не позволяла ей спросить. И, делая вид, что сосредоточена на кофе, она поинтересовалась:
– Так зачем Николас сюда придет?
– Отвезет тебя домой, чтобы все подумали, будто вы с ним просто совершали прогулку перед завтраком. Даже если твое ночное отсутствие кем-то было замечено, последствия не выйдут за стены вашего дома.
– Никто ничего не заметил, – возразила она. – Табита никогда не входит ко мне в спальню, пока я не позвоню. Что касается остальных, то никто не встанет раньше девяти, особенно после вчерашнего бала. Делакруа кивнул, застегивая сорочку:
– На это я как раз и рассчитывал. Если хочешь умыться, в кувшине – горячая вода.
Поняв намек, Женевьева сбросила с себя покрывало и спустила ноги на пол. Однако еще с минуту, сидя на краешке кровати, хмурилась, глядя себе под ноги.
– Что случилось? – Доминик, закрепляя кушак, подошел к ней и поднял указательным пальцем ее подбородок. – Тебя что-то беспокоит, фея?
Ободренная его ласковым тоном, Женевьева нерешительно сказала:
– Я хочу спросить тебя…
– Так спрашивай. Ты ведь не привыкла отступать. – Доминик явно поддразнивал ее. Она смущенно улыбнулась:
– Прошлой ночью, когда… – Ну что такого трудного в этом вопросе? Женевьева глубоко вдохнула. – Когда в самом конце ты вдруг ушел из меня, это чтобы я не забеременела?
– Да, – резко бросил он. – Я не заинтересован в том, чтобы положить начало племени бастардов.
– Между прочим, я тоже, – огрызнулась Женевьева, задетая таким тоном.
– Я и не предполагал, что ты заинтересована. А теперь одевайся. Сейчас придет Николас.
– Не обязательно так пренебрежительно разговаривать со мной, – проворчала Женевьева. – Я не виновата в том, что плохо осведомлена в вопросах, в которых, не сомневаюсь, прекрасно разбирается твоя любовница-квартеронка.
Доминик, к ее все возрастающему раздражению, залился смехом:
– Поскольку у тебя не было нужды в подобной осведомленности, это не так уж и удивительно. – Все еще содрогаясь от смеха, он пошел к двери. – Оставайся здесь, пока я не приду за тобой.
Женевьева не удержалась от детского, но принесшего ей некоторое удовлетворение желания показать ему вслед язык и направилась к умывальному столику. Проводя губкой по груди, она вдруг спиной почувствовала устремленный на нее взгляд. Женевьева застыла от крайней неловкости. Стряхнув оцепенение, она обернулась.
На пороге стояла женщина. Большие карие глаза спокойно и оценивающе осматривали Женевьеву, словно предмет, предназначенный для аукционных торгов. Младшей Латур не раз приходилось наблюдать это со стороны, но никогда прежде она не могла представить себе, как чувствует себя человек, которого разглядывают с такой откровенностью.
Женщина была очень красива: шелковистая кожа, такая же светлая, как у самой Женевьевы, и блестящие темные волосы, колечками ниспадающие на плечи. На ней был пеньюар темно-синего цвета, отделанный кружевными рюшами; пояс из тонкой ленты подчеркивал узкую талию, округлые груди и бедра.
– Что вам угодно? – прошептала Женевьева, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем можно было прикрыться, но все ее вещи были в другом конце комнаты; под рукой оказалось лишь маленькое полотенце, висевшее рядом с умывальником. В конце концов Женевьева решила, что неловкие попытки прикрыть свою наготу более унизительны, чем демонстрация самой наготы, и не стала суетиться.
Женщина ничего не ответила на ее вопрос, но в том и не было необходимости, Женевьева догадалась. Это могла быть только Анжелика, и было совершенно ясно, что ей угодно: сравнить шансы. Снизу послышался стук дверного молоточка, женщина отскочила, в глазах ее появился страх, и она исчезла так же бесшумно, как появилась, тихо прикрыв за собой дверь.
Потрясенная, Женевьева быстро оделась. В том, как эта квартеронка рассматривала ее, не было ничего дружественного. В огромных влажных глазах таились неприкрытая враждебность и некоторое презрение – физические достоинства Женевьевы она сочла более чем скромными. Разумеется, «узурпаторше» действительно недоставало роста и округлости форм, вынуждена была признать Женевьева, расчесывая волосы позаимствованной гребенкой. И ничего удивительного в том, что Анжелике неприятно ее присутствие здесь, в ее спальне, на ее постели, с ее покровителем. И правда, что заставило Доминика привезти Женевьеву именно сюда? Ну да, конечно!
Он ведь не собирался делить ложе со своей предполагаемой жертвой. Скорее всего получил согласие Анжелики на либретто, совершенно не похожее на то, что тут разыгралось.
Женевьева подошла к окну. Отдернув штору, она выглянула на улицу, которую видела прошлым вечером. Было всего семь часов утра, но уже совсем рассвело, однако и теперь узнать улицу не представлялось возможным. Впрочем, Женевьева догадывалась, что это Рэмпарт-стрит – где же еще мог креольский джентльмен поселить свою любовницу-квартеронку?
– Николас уже здесь, – доложил Доминик, появляясь в дверях.
– Что ты ему сказал? – Оказалось, что Женевьеве небезразлично, что узнает ее кузен.
– Ничего. – Доминик улыбался. – Скажи сама что хочешь. Я лишь велел сделать так, чтобы по возвращении домой на твоем добром имени не появилось ни единого пятнышка. – Он накинул ей на плечи плащ, тщательно спрятал волосы под капюшон и, взяв ее лицо в ладони, сказал:
– Думаю, тебе следует начинать сборы в монастырь урсулинок.
– Когда?
Нельзя было не признать: сердце ее забилось сильнее при мысли о том, что прошлая ночь не стала началом конца их знакомства. Из-за этого волнения она забыла рассказать Доминику о визите Анжелики.
– Как только ты будешь готова. – Доминик легко коснулся губами ее губ. – Приходи сюда завтра после полудня. Я буду тебя ждать.
– Но я не знаю куда «сюда», – напомнила ему Женевьева. – И ума не приложу, как мне незамеченной выйти из дома средь бела дня.
У Доминика брови поползли вверх.
– Мадемуазель Женевьева, не надо кокетничать. На меня это не действует. Если захочешь прийти сюда завтра днем – найдешь способ. Ты, наверное, забыла, что у меня была неприятная возможность убедиться в твоих способностях добиваться того, что ты пожелаешь. – Он рассмеялся, но по-доброму. – Этой способностью обладаю и я, дорогая фея. Мы с тобой – два сапога пара, так что не пытайся обмануть того, кто знает тебя не хуже, чем ты сама.
У Женевьевы мурашки пробежали по спине при этих словах. Наверное, они действительно «два сапога пара». Иначе как могло случиться то, что случилось, и что. Господи прости, она здесь делает?
– Я приду, – тихо пообещала она. – Это ведь Рэмпарт-стрит, правда?
– Именно так. А дом ты узнаешь, если внимательно посмотришь на него, когда выйдешь. Ну, пора. – И Доминик взял ее под локоть.
Значит, страстного прощания не будет? И никаких воспоминаний? И романтического обмена признаниями? Каперу предстоял трудовой день, это ясно, и мыслями он уже был весь в делах. Женевьева пожала плечами: «Я и не собиралась мешать ему!» Они спустились по лестнице, которой она не видела по прибытии. Казалось, и то одеяло было в какой-то другой жизни, и завернута в него была другая девушка.
Николас стоял в квадратном холле с вытянутым лицом и темными кругами под глазами. От тревоги? Нечистой совести? Или просто оттого, что не выспался? Этого Женевьева сказать не могла. Но было совершенно ясно по взгляду, брошенному им на капера, что Сен-Дени не намерен делать ничего, что разозлило бы Делакруа, – например, требовать сатисфакции за подлое похищение его кузины.
– Доброе утро, Николас, – бодро приветствовала его Женевьева. – Как повеселился на балу? Надеюсь, Элиза не обманулась в своих ожиданиях? Месье Делакруа. – Она протянула руку кацеру, стоявшему на лестнице. – Благодарю за гостеприимство.
Смешинки плясали в его бирюзовых глазах. Но он почтительно поцеловал ей руку:
– Это я благодарю вас, мадемуазель. Надеюсь, мы скоро увидимся снова.
Склонив голову, Женевьева сделала легкий реверанс и повернулась к кузену.
Кузен поспешил к двери, чтобы открыть; ее, но Сайлас опередил гостя.
Они прошли мимо молча провожавшего их слуги и вышли на Рэмпарт-стрит. Женевьева инстинктивно натянула капюшон на лицо. Ни у одной респектабельной дамы не может быть никаких дел на этой улице. Впрочем, ее едва ли теперь можно назвать респектабельной дамой, не так ли? Она обернулась и оглядела дом, чтобы получше запомнить. Ее взгляд скользнул по третьему этажу к окну – тому самому, из которого она недавно выглядывала на улицу, – и встретился с пристальным, напряженным взглядом квартеронки. У Женевьевы мурашки пробежали по коже, но в этот момент за спиной у Анжелики возникла фигура и чьи-то руки обняли квартеронку за плечи. Это Доминик уводил свою любовницу от окна. В постель?
"Ну и что, если даже так? – сердито упрекнула себя Женевьева. – Это не мое дело». Она знала, что отношения мужчины с любовницей-квартеронкой не имеют ничего общего с его отношением к креольской даме, будь то его жена, сестра, тетка, мать или даже любовница.
– Я не понимаю, что произошло, – говорил Николас низким взволнованным голосом. – Почему Доминик, похитив тебя, не вынудил дядю сотрудничать с ним?
– Капер совершенно справедливо решил, что моя поруганная честь не будет для отца достаточно побудительным мотивом. Но Делакруа согласился оставить в покое Элизу.
– И отказаться от своего плана? – Николас остановился посреди улицы, недоверчиво глядя на кузину. – Никогда не видел, чтобы Доминик отказывался от задуманного. Как тебе это удалось?
– Я сама пообещала ему помочь, – беспечно ответила Женевьева. – Но это не твое дело, Николас. – Она недовольно посмотрела на изумленного кузена. – Тебе лучше ничего не знать. Тебя ведь освободили от всех обязательств. Разве этого недостаточно?
Николас вспыхнул от неловкости:
– Надеюсь, ты понимаешь, что я не спал всю ночь, с ума сходя от страха за тебя?
– У тебя не было никаких причин для беспокойства. – коротко бросила Женевьева. – Разве Сайлас не передал тебе записку?
– Но она меня мало успокоила. Там содержался приказ явиться к семи утра в этот дом, однако я понятия не имел, что здесь случилось.
– Так или иначе, все позади, – объявила Женевьева. – Если впредь ты не будешь делать долгов направо и налево и втягивать своих родственников в такую трясину, – сказано было, резко, но младшей Датур трудно было простить Николаса за то, что могло случиться с Элизой.
Однако даже когда Женевьева размышляла об этом, внутренний голос, бередя душу, напоминал ей, что, если бы не кузен с его трусливой глупостью, она никогда не испытала бы такого счастья, столь далекого от опыта девушки на выданье. И не было бы у Женевьевы волнующей перспективы…
– Кто эта худышка? – спросила Анжелика. – Ты не говорил, что будешь спать с ней.
– Я и не собирался, Анж. И она не имеет к тебе никакого отношения, поняла?
– Но ты привез ее сюда, в мой дом, – возразила Анжелика, хотя знала, что говорить этого не следует.
– Это мой дом, – напомнил капер, – и я волен делать здесь все, что мне заблагорассудится. Она будет приходить сюда и впредь, и, когда это будет происходить, ты будешь отправляться в гостя.
Доминик потер подбородок и нахмурился нужно побриться и принять ванну. При иных обстоятельствах он все это сделал бы здесь, но Анжелика выглядела опечаленной, обиженной и была готова устроить сцену, а он этого не выносил.
– Скажи Сайласу, что мы уезжаем, – велел он, направляясь к гардеробу за плащом.
– Ты не останешься позавтракать? – взяв себя в руки, Анжелика улыбнулась и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его. – Я сама тебя побрею, приготовлю устриц, как ты любишь, и мы съедим их в постели.
Доминик взглянул на скомканные простыни, еще хранившие тепло любви его и Женевьевы. Почему-то перспектива лечь сейчас в эту постель с другой женщиной показалась Делакруа неприятной.
– Нет, не сегодня. У меня много дел на корабле.
– А вечером придешь? – Анжелика прильнула к нему. Доминик почувствовал сильный, сладкий запах ее любимых духов. Женевьева, припомнилось ему, пахла лишь дорогим мылом и лавандовой водой: незатейливо, конечно, но такая свежесть.
– Может быть. Зависит от обстоятельств, – коротко ответил он, разнимая ее руки. – Завтра днем, во всяком случае, я хочу, чтобы тебя здесь не было. Понимаешь?
Анжелика опустила голову, чтобы скрыть вспыхнувшую ярость. Ей было все ясно. Она пробормотала:
– Как угодно.
А Доминик был слишком рассеян и не заметил ничего, кроме ожидаемой им покорности.
Он уехал с Сайласом пять минут спустя, а Анжелика устроила на кухне полный бедлам. Давая выход растущей ярости, она за полчаса перебила почти всю посуду, чем привела в ужас рабов. Им уже было известно, что хозяин провел ночь в спальне Анжелики с другой женщиной, но, как они считали, для квартеронки это ровным счетом ничего не должно значить.
Разрядившись, Анжелика поднялась в спальню. В ее глазах застыло выражение такой холодной решимости, что девочка-служанка, которая доставала из шкафа одежду, расчесывала хозяйке волосы, подавала пудру и прочие косметические принадлежности, старалась держаться подальше, зная, как несдержанна на язык Анжелика и как скора на расправу. «Кем бы ни была та, что так страшно огорчила мою хозяйку, она об этом пожалеет», – подумала девочка. Злопамятная Анжелика была известна своей мстительностью.
Наконец она надела тюрбан, который по закону обязаны были носить – как опознавательный знак – все квартеронки, и в сопровождении служанки вышла из дома. Они направились к реке, обогнули раскинувшийся на набережной рынок, свернули в узкую улочку обветшалых домишек, почерневшие крыши, прогнувшиеся полы и облезлые стены которых несли отпечаток разрушений от наводнений, страшных ураганов, постоянных туманов и привычной речной сырости.
В этих хибарах теснились игорные притоны, бордели, кофейни и винные лавки, которые посещали лодочники и матросы, просаживающие здесь последние деньги за сомнительные удовольствия. Анжелика шла быстро, не обращая внимания на непристойные выкрики из открытых дверей и ловко переступая через растянувшихся на тротуаре пьяниц. Слева от набережной показалась насыпь, покрытая чахлой травой и украшенная искусственными апельсиновыми деревьями. Над вонючими кучами мусора хлопало на ветру развешенное на веревках белье.
Возле темного дверного проема Анжелика велела служанке обождать, а сама прошла в мрачную конуру, пол которой был покрыт древесными опилками. В комнате стоял странный запах: одуряющая смесь алкоголя, благовоний и настоев каких-то неизвестных трав. Через несколько секунд Анжелика в глубине комнаты уже была увлечена разговором со старухой, завернутой в лоскуты ярко раскрашенной ткани.
Волосы у старухи были туго связаны в некое подобие свиных хвостиков, торчавших над головой, словно штопоры. Она сидела, склонившись над маленьким круглым столиком, затянутым поцарапанной кожей, и держала в ладони какую-то трещотку. Резким движением кисти она бросила что-то на кожаную столешницу, и обе женщины стали внимательно рассматривать причудливый узор. Женщины о чем-то пошептались, потом старуха, кряхтя, подошла к полке, забитой банками, резными шкатулками и полотняными мешочками. Какой-то мешочек перекочевал в руки Анжелики. На мгновение во влажном воздухе сверкнул серебристый блик – и монетка из кармана Анжелики перекочевала в старухин кулачок.
А Доминик, не подозревая, какую панику в душе Анжелики вызвало его поведение, отправился в свой мирный и опрятный дом на Чартрес-стрит. Принял ванну, побрился, съел легкий завтрак и предался приятным размышлениям о том, как хитро воспользуется укромной стоянкой для своих судов под самым носом у Виктора Латура при попустительстве его же дочери. Капер предпочитал мстить исподтишка и находил особое удовольствие именно в том, что Латур даже знать не будет, что его лишили собственности и невольно станет участником планов презираемого им пирата.
Ну а дочка? Страстная фея с золотистыми волосами и желто-карими глазами. Доминик улыбнулся. Он не причинит Женевьеве никакого вреда, но, когда оба отдадут друг другу все, что могут, она уже станет в высшей степени искушенной и искусной женщиной – подарком для любого молодого креола, которому посчастливится завоевать внимание Женевьевы и которого сочтут достойным войти в семейный клан Виктора Латура.
После завтрака в саду Доминик прошел через дом в парадный холл, где его ожидал Сайлас, держа наготове шляпу с загнутыми полями и трость.
– Вы на «Танцовщицу», месье? – В голосе слуги нельзя было не уловить тоску.
– Нет. В контору на бирже. У меня там кое-какие карты, которые нужно посмотреть.
– Планируете новый рейд, месье? – заблестели от радости глаза у матроса.
– Может быть, Сайлас, может быть, – беспечно улыбнулся капер и вышел на Чартрес-стрит, но уже на тротуаре обернулся и посмотрел на слугу, застывшего в дверях:
– Если ты не прочь, то прогуляйся до «Танцовщицы» и скажи боцману, чтобы собрал полкоманды для короткого перехода на два, а может быть, и три дня во внутренних водах.
– Да, месье. – Сайлас засиял. – С удовольствием, месье. Я мигом, месье.
Хмыкнув, Доминик ленивой походкой не спеша направился на биржу. Здесь вовсю шли приготовления к дневным торгам. Масперо бодро приветствовал своего квартиросъемщика и предложил ему стакан виски с содовой, льдом и мятой, выразив надежду, что тот придет посмотреть на торги, а если его что-то заинтересует, то Масперо готов предложить самую разумную цену.
– Виски я с удовольствием выпью. Но в настоящий момент я ничего не покупаю.
Джин Масперо пристально посмотрел на своего гостя, протягивая ему запотевший стакан.
– Другие планы, да?
– Возможно. – И на этот раз капер ответил весьма туманно.
Хозяина биржи было так же невозможно обмануть, как и матроса Сайласа, однако Джин деликатно сменил тему. В конце концов нельзя вмешиваться в чужие дела. Тем более капер и не любил о них распространяться, что вполне разумно для человека, занимающегося подобным бизнесом. Он должен быть уверен в безопасности своих предприятий.
Оказавшись в своем кабинете, Доминик разложил на столе навигационную карту озера Борн. Он провел над ней немало часов, разрабатывая первоначальный план устройства стоянки для кораблей во владениях Латура. Но на карте была изображена береговая линия залива, а Женевьева говорила о внутренней бухте, окруженной болотами. Конечно, капер рисковал, предполагая, что она знает, какие условия необходимы фрегатам и клиперам в этой потайной бухте. Прежде всего глубокая вода. А что понимает креольская девушка в осадке кораблей? Может быть, это глупо так легко принимать ее предложение? Теперь, при свете дня, он, конечно, понимал, почему сделал это: встретив в лице мадемуазель Женевьевы непреодолимую преграду на пути осуществления изначального плана, он с готовностью ухватился за альтернативный.
Услышав отчетливые шаги и шепот перебранки за дверью, Доминик нахмурился, поднял голову от карты и подошел к двери. Масперо знал, что капер никогда не принимал у себя в конторе незваных гостей, и, похоже, пытался предотвратить нежелательное вторжение. Доминик распахнул дверь. Легкая фигурка в ярком миткалевом платье, тюрбане на голове и туфлях без задников яростно, хоть и шепотом спорила с аукционистом.
– Я хотела посмотреть, сработает ли мой маскарад, – весело сказала Женевьева, с живым интересом разглядывая комнату. – Похоже, сработал. Месье Масперо явно не желал, чтобы квартеронка осквернила его верхние этажи, – не удержалась она от язвительного замечания.
– Откуда ты знала, что я здесь? – удивился Доминик, пропуская мимо ушей как ее попытку слукавить, так и замечание в адрес Масперо.
– А я и не знала. Но догадывалась, а если бы тебя здесь не оказалось – не беда. Я бы все равно доказала, что избрала правильную тактику. – И, медленно подойдя к столу, Женевьева склонилась над картой. – Ищешь удобную стоянку?
– Да, в некотором роде, – подтвердил Доминик, несколько озадаченный ее визитом, хотя и понимал, что удивляться нечему, ведь он уже знал, что Женевьева никогда не появляется обычным способом и тогда, когда ее ждешь. – Ты без служанки?
– Как можно? – Она рассмеялась. – Не могу же я прийти на тайное свидание в дом на Рэмпарт-стрит в этом маскарадном костюме и в сопровождении служанки? Это был пробный побег, если хочешь. И он удался мне без всякого труда.
– Нисколько не сомневался, что так и будет, – сухо заметил он. – Где, скажи на милость, ты раздобыла эти жуткие тряпки?
– Амелия их для меня достала, – сообщила Женевьева с безмятежной улыбкой. – Ты, наверное, ее не помнишь, но…
– Отлично помню, – перебил Доминик. – Сними тюрбан, хотя бы пока ты в кабинете. И раз уж ты здесь, помоги мне. Где находится бухта, о которой ты говорила? – Доминик встал рядом и склонился над картой, но тут же медленно распрямился: тонкий свежий аромат юной нежной кожи и шелковистых волос был неотразимо притягателен. – Хотя с этим можно и подождать немного. – Он намотал на палец ее локон. – Я целовал тебя сегодня утром?
– По-настоящему – нет, – ответила Женевьева чуть дрогнувшим голосом.
Она тонула в этом бирюзовом взоре, ее глаза сосредоточились на его губах, а ее собственные подрагивали в ожидании уже знакомого ощущения – ласково-требовательного прикосновения.
– Да, наверное, не целовал, я бы запомнил. Думаю, надо освежить память, ты согласна?
Женевьева лишь кивнула, при этом тень ее длинных густых рыжеватых ресниц упала на щеки, а руки уже сомкнулись вокруг его шеи и она поднялась на цыпочки.
