Текст книги "Сын племени Навахов"

Автор книги: Джеймс Уиллард Шульц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Нет, нет! Не ходи к нему! О, зачем я тебе рассказала? Я знаю, что Огота не может причинить мне зла. Больше мы никогда не встретимся с ним наедине. Подумай, что будет, если ты отдашься гневу и убьешь его! Его друзья убьют тебя, а мой отец, Начитима и Потоша захотят отомстить. О, неужели ты не понимаешь, что должен держаться от него подальше?

Это я понимал и обещал сегодня не говорить с Оготой, но добавил, что проучу его, если он посмеет снова ее обижать.

– Чоромана, – сказал я, – этому нужно положить конец. Пойдем к твоим родителям, скажем им, что я хочу быть твоим мужем, а ты – моей женой. Тогда Огота не посмеет тебя тронуть.

– О, если бы мы могли это сделать! Но ты забыл о клятве, которую я дала моему деду. Этой клятвы я не нарушу, да и моя мать не согласится, чтобы я стала твоей женой, пока ты не вошел в Патуабу.

– Но зачем, зачем старик взял с тебя эту клятву?

– Он очень меня любил, вот почему ему хотелось, чтобы мой муж был великим человеком и вождем.

– Тяжело у меня на сердце. Кажется мне, что не миновать нам беды, – сказал я.

Ночь спустилась в долину. В пещере развели костер, мы встали, и Чоромана шепнула мне:

– Не бойся. Быть может, нас ждет немало тяжелых испытаний, но я уверена, что все уладится.

В ту ночь я почти не спал. На рассвете вернулся Начитима и, переговорив с Огоуозой, объявил, что пора собираться на охоту.

Вскоре после восхода солнца все охотники выстроились на площадке перед пещерами. Пятерым Начитима велел остаться в разрушенном пуэбло и охранять женщин, а остальным приказал следовать за ним. Включая моего брата, нас было сорок шесть человек; у двадцати четырех имелись не только лук и стрелы, но также и ружья. Мы вышли из долины и поднялись на поросшее лесом плоскогорье. Отсюда ясно видна была вершина священной горы Обсидиан. Казалось, гора находится совсем недалеко и мы дойдем до нее задолго до полудня.

Все шли гуськом по лесой тропинке. Мы с братом старались ни на шаг не отставать от Начитимы. Вдруг Одинокий Утес наступил на развязавшийся шнурок своего мокасина и оборвал его. Пришлось остановиться и починить ремень. Мы с братом остановились, а остальные охотники обогнали нас. С ними был Огота, который злобно посмотрел на меня, но я сделал вид, будто не замечаю его. Я боялся встретиться с ним глазами, так как не надеялся на свою выдержку.

Вскоре мы догнали отряд, но не стали пробираться к Начитиме, а пошли сзади. На широкой просеке Начитима и Огоуоза сделали остановку, но нигде не видно было ни лосей, ни оленей, и через несколько минут мы тронулись дальше. Мы с братом пересекли просеку и только что вышли на лесную тропу, как вдруг раздались выстрелы, громкие крики, и на наших охотников напал отряд индейцев, разукрашенных перьями и разрисованных черной и красной красками. Я узнал их с первого же взгляда – это были уты, близкие друзья навахов; много раз видел я индейцев этого племени в лагере моего отца. В первую минуту я испугался, думая, что на нас напали навахи, но, убедившись в своей ошибке, очень обрадовался. Я увидел, как упали трое из нашего отряда, услышал голоса Огоуозы и Начитимы, призывавших нас стрелять в неприятеля. Я побежал вперед; брат ни на шаг от меня не отставал. Вскоре мы пробились в первые ряды наших воинов и бросились на утов. Военный вождь Огоуоза громко кричал:

– Вперед! Смелей! Стреляйте, стреляйте!

8. ДВЕ СТРЕЛЫ ПОПАЛИ В ЦЕЛЬ

Один только раз видел я, как люди сражаются и убивают друг друга, и это зрелище показалось мне отвратительным. Было это в тот день, когда тэва взяли меня в плен. Сейчас я сам участвовал в битве, но снова испытывал отвращение, хотя и был очень взволнован и возбужден. Мы начали стрелять в неприятеля, находившегося шагах в пятидесяти от нас, и подстрелили несколько человек, но остальные продолжали наступать. Я понял, что не успею зарядить ружье раньше, чем они подойдут к нам вплотную и, следовательно, смогу пользоваться им только как дубинкой. В эту минуту мой брат вскрикнул и уронил лук и стрелы. Я увидел, что у него перебита левая рука.

– Беги, беги назад! – крикнул я ему.

Свое ружье я положил на землю, поднял брошенный им лук и снял колчан, висевший у него за спиной. Больше я не чувствовал отвращения к битве. Меня охватил гнев против этих утов, я хотел жестоко отомстить им за рану, нанесенную брату. Я выстрелил в одного из воинов; стрела вонзилась ему в грудь, и он ничком упал на траву. Многие уты были ранены. Шатаясь и прихрамывая, брели они в лес и прятались за деревьями. Но остальные продолжали наступать. Их вел высокий стройный человек, который размахивал испанским копьем и прикрывал грудь большим щитом, украшенным орлиными перьями. Несколько стрел вонзилось в его щит. Я прицелился, изо всех сил натянул тетиву и выстрелил. Стрела вонзилась ему глубоко в шею. Он выронил копье и щит и обеими руками схватил древко стрелы, стараясь ее вытащить. Потом опустился на колени, покачнулся и упал на бок. Огоуоза и Начитима громко закричали и повели нас в атаку.

Потеряв вождя, уты растерялись. Видя, что мы наступаем, они повернули и побежали в лес. Бегали они хорошо. Мы их преследовали, но догнать не могли.

Наконец наш военный вождь остановил нас. В изнеможении воины опустились на траву. Я оглянулся и увидел, что за моей спиной стоит Одинокий Утес. Здоровой рукой он сжимал ружье, из левой руки струилась кровь.

– Начитима, иди сюда! – крикнул я. – Смотри, он ранен, рука у него перебита, и все-таки он не отставал от нас.

В эту минуту брат покачнулся, теряя сознание; я успел его поддержать и осторожно положил на землю.

Начитима, Кутова, Огоуоза и другие воины подбежали к нам. Военный вождь опустился на колени и, осмотрев руку брата, сказал Начитиме:

– Самайо Оджки, твои сыновья – храбрые юноши!

– Да, да, они храбрецы, – подхватили все остальные.

– Я благословляю судьбу, которая привела их в мой дом, – ответил Начитима.

Вместе с Кутовой он стал вправлять сломанную кость, пока брат был без сознания и не чувствовал боли. Но Одинокий Утес очнулся и сел раньше, чем рука была перевязана. Мужественно перенес он страшную боль и даже не застонал.

У наших воинов только и было разговору, что о битве. Кто-то сказал:

– Если бы не был убит этот вождь с копьем, многие из нас погибли бы сегодня.

– Да! Их было гораздо больше, чем нас, и дрались они храбро, пока вождь был с ними. Пожалуй, они могли бы всех нас перебить.

– Не знаете ли вы, кто его убил? – спросил Огоуоза.

– Может быть, я, – сказал один воин. – Я три раза в него стрелял.

– Я видел, что он упал после того, как я в него выстрелил, отозвался другой.

– Мы узнаем, кто его убил, когда вернемся на просеку, – вмешался третий.

Я хотел было крикнуть, что убил его я, но вовремя спохватился. Ведь в него стреляли многие, и, быть может, не моя стрела оказалась роковой. Мне хотелось поскорей вернуться на просеку, и я с трудом мог усидеть на месте.

Огоуоза и Потоша сделали перекличку, чтобы узнать все ли воины налицо. Пятерых не было с нами.

– Где Тэтиа? – спросил Потоша.– Никто его не видел?

– Он убит, – отозвался кто-то. – Я видел, как он упал.

– Нет и нашего летнего кацика! – воскликнул Огоуоза. – Неужели и он убит?

Все мы любили старика-кацика, и весть о его смерти произвела тяжелое впечатление, но вдруг один из воинов крикнул:

– Он жив, я его видел! Он не мог поспеть за нами и присел на пень, чтобы перевести дух.

– А Огота? Его здесь нет. Он – шестой.

Никто не ответил. Мы вопросительно посматривали друг на друга. Наконец кто-то сказал:

– Я его не видел с той минуты, как завязался бой.

– Я тоже! Я тоже! – подхватили остальные.

Мы недосчитались еще одного человека и решили, что в бою погибло семеро. Затем мы отправились в обратный путь, но шли медленно, так как брату трудно было за нами поспеть. Вскоре увидели мы кацика, ковылявшего нам навстречу. Бедняга запыхался, старые ноги отказывались ему служить. Он был огорчен, когда узнал, что нам не удалось догнать неприятеля.

– Но все-таки вы хорошо сражались, – сказал он. – Я горжусь вами, храбрые мои тэва!

За несколько шагов до просеки мы увидели на тропинке двух убитых утов, а на просеке лежало много трупов. Мы внимательно их осмотрели. Убито было одиннадцать утов и пять тэва.

Оготы мы не нашли.

– Быть может, его ранили, и он спрятался в лесу, – предположил кто-то из нас.

Мы обступили тело убитого вождя утов, и Огоуоза вытащил стрелу, которой он был убит. Стрела стала переходить из рук в руки; воины молча осматривали ее и передавали дальше. Наконец брат взглянул на нее и воскликнул:

– Да ведь это моя стрела!

– Как? Твоя стрела? Значит, ты убил вождя утов? – удивился Огоуоза.

– Нет. Стрела моя, но вождя убил мой брат.

– Так ли это, сын мой? – обратился ко мне Начитима. – Правда ли, что эта стрела пущена тобой?

– Да. Когда брат был ранен, я взял его оружие, – ответил я. Видишь у меня за спиной висит его лук, а в колчане еще осталось несколько стрел.

Все повернулись и смотрели на меня, а старый кацик протянул мне копье и щит убитого вождя утов.

– Возьми, это твое, – сказал он. – Храни их как воспоминание о славном подвиге, который ты совершил сегодня. Не будь тебя с нами, все мы лежали бы на этой просеке.

Воины обступили меня и стали выкрикивать мое имя. Смущенный их похвалами, я не мог выговорить ни слова и дрожащими руками взял щит и копье.

Нам оставалось осмотреть еще одного убитого ута. Начитима наклонился к нему и пристально посмотрел на стрелу, вонзившуюся ему в грудь. Потом он выпрямился и воскликнул:

– Видите эту стрелу? Еще один воин убит моим сыном!

Он вытащил стрелу и показал ее столпившимся вокруг меня воинам. Все смотрели на меня, словно впервые увидели, а Кутова воскликнул:

– Твой сын еще юноша, он в первый раз сражался с врагами и, однако, убил двоих!

– Сын мой, как удалось тебе это сделать? – спросил Начитима.

Но я не знал, что ему ответить. Я был смущен и растерян. Помнил я, что во время боя я был испуган, взволнован, рассержен и ничего не сознавал, ни о чем не думал.

Мы похоронили убитых тэва и отправились в обратный путь. Было далеко за полдень, когда мы добрались до скал, окаймлявших долину, где находились развалины древнего пуэбло. Мы посмотрели вниз, но нигде не было видно ни одного человека. Встревоженные, мы быстро спустились по крутой тропинке и поспешили к пещерам. Велика была наша радость, когда из первой же пещеры выбежали нам навстречу женщины и оставшиеся в пуэбло мужчины. Но теперь мужчин было шестеро, тогда как охранять женщин поручено было пятерым. В шестом мы с удивлением узнали Оготу. Женщины окружили нас; одни смеялись и радостно обнимали вернувшихся родственников, другие тревожно спрашивали о своих мужьях и, узнав о их гибели, начинали плакать.

Когда Огоуоза поднял руку и приказал всем молчать, воцарилась тишина. Военный вождь повернулся к Оготе и резко спросил его:

– Отвечай, как ты попал сюда?

– Когда завязался бой, я увидел, что один из утов бросился в лес и побежал по тропе, ведущей в долину. Я последовал за ним, но вскоре он скрылся из виду. Я боялся, что он проберется в пуэбло и нападет на беззащитных женщин. Тогда я решил вернуться сюда, чтобы предупредить оставшихся здесь воинов и вместе с ними защищать женщин, – не задумываясь, ответил Огота.

Огоуоза молча, в упор смотрел на него. Мы ждали, затаив дыхание. Наконец военный вождь сказал:

– Огота, думаю я, что ты лжец. Думаю я, что ты трус. Должно быть, ты обратился в бегство, как только напали на нас враги, но доказательств у меня нет. По-видимому, никто не заметил, когда ты исчез. Теперь слушай меня: в наш Совет воинов ты не войдешь до тех пор, пока не совершишь какого-нибудь славного подвига и не докажешь на деле, что ты не трус.

– Я не трус. Все было так, как я сказал, – отозвался Огота.

Он еще хотел что-то добавить, но военный вождь повернулся к нему спиной и заговорил с Начитимой. Решено было немедленно вернуться в Покводж.

Вскоре мы вышли из долины и гуськом побрели по тропе. Впереди шел отряд воинов, за ним следовали женщины, а шествие замыкали еще несколько мужчин. В случае нападения с тыла они должны были защищать женщин. Чоромана несла копье, а Келемана – щит вождя утов. Шли они молча. Не слышно было ни смеха, ни шуток; пять вдов оплакивали своих мужей, и мы не смели проявлять радость. В полночь мы спустились к реке, а на рассвете переправились на другой берег и вошли в Покводж. Собравшейся толпе мы рассказали о битве с утами.

Старый кацик вернул мне оперение орла.

– Я передумал, – сказал он. – Ты сам должен передать перья Поаниу, потому что это твоя добыча.

В полдень я подошел к ее дому и окликнул ее по имени. Она велела мне войти, но я колебался. Очень не хотелось мне переступать порог ее жилища и снова увидеть священную змею, которая внушала мне отвращение и страх. Но когда Поаниу вторично приказала мне войти, я невольно повиновался. В маленькой комнатке стоял какой-то странный, неприятный запах. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что старуха сидит возле очага и пристально на меня смотрит.

– Ты убил орла, – сказала она. – Я знала, что неудачи быть не может. Ни разу еще я не ошибалась в людях. Подай мне оперение.

Молча я протянул ей перья и повернулся к двери. Мне хотелось поскорей выйти на солнечный свет, но она знаком приказала мне сесть против нее, и снова я повиновался, понятия не имея о том, что предстоит мне увидеть и услышать в этой полутемной душной комнате.

Нежно поглаживая длинные перья орла, Поаниу сказала мне:

– Сегодня утром наш летний кацик был здесь, у меня. Мы говорили о тебе.

Я промолчал, недоумевая, что могли они обо мне говорить.

Старуха продолжала:

– Ты поймал орла. Несмотря на то, что он разодрал тебе лицо, ты не выпустил его и задушил. Потом ты сражался с утами и убил двоих вождя и одного из воинов. Ты храбрый.

– Нет, не храбрый, – перебил я. – Мне было страшно, очень страшно, я не сознавал, что делаю. Дрался я с ними только потому, что ничего другого мне не оставалось.

Не обращая внимания на мои слова, Поаниу продолжала:

– Вот почему я хочу тебе помочь.

С этими словами она нащипала пуху, покрывавшего кожу орла, и сделала из него два пучка. Потом оборвала красивые перья на хвосте и, отложив их в сторону, протянула мне пучок пуха.

– Тебе этот пух понадобится для молитвенных палочек, – сказала она. – Перья я тоже тебе отдам, ты их пришьешь к головному убору.

Она встала и отодвинула решетку, заслонявшую дверь в соседнюю комнату. Там послышался шорох, потом какой-то треск. Через минуту раздался голос Поаниу, обращавшейся к своей змее:

– Нет, нет, не сердись! Это я, твоя слуга Поаниу.

Она вернулась, держа на руках огромную змею. Хвост змеи спускался до самого пола. Под тяжестью ноши старуха с трудом передвигала ноги. Сев на свое место возле очага, она опустила змею на пол. Гремучая змея подняла хвост, украшенный погремушками, и поползла ко мне. Я весь похолодел и хотел было вскочить и выбежать из комнаты, но старуха наклонилась, притянула к себе змею, и, поглаживая ее, сказала:

– Нет, нет! Останься здесь, со мной.

И змея, словно, понимая слова старухи, свернулась у ее ног. Я видел, как сверкали ее глаза; она то прятала, то высовывала узкий язычок. На огромном хвосте торчали длинные заостренные погремушки.

Поаниу бросила по щепотке священной муки на все четыре стороны света и затянула заунывную песню, от которой у меня мурашки забегали по спине. Потом взяла связку орлиных перьев и стала поглаживать ими змею по голове. Змея лежала неподвижно; можно было подумать, что это поглаживание доставляет ей удовольствие. Пробормотав какое-то заклинание, Поаниу протянула мне перья и сказала:

– Теперь ты можешь идти. О том, что ты здесь видел, не говори никому, кроме Начитимы и членов Патуабу. Эту церемонию я совершила ради тебя с согласия летнего кацика. Обычно ее совершают только для взрослых воинов, но я хотела наградить тебя за услуги, которые ты оказал мне и всем жителям Покводжа.

– Поаниу, ты очень добра ко мне, – сказал я.

Держа в одной руке перья, а в другой – пух, я встал и направился к выходу. Она ничего мне не ответила, только махнула рукой и снова затянула песню. Змея, свернувшись кольцами, словно застыла у ее ног.

Я пересек площадь, поднялся по лестнице на нашу крышу и здесь встретил Чороману. С торжеством показал я ей подарок Поаниу.

– Молитвенный пух и военные перья! – воскликнула она. – Откуда они у тебя?

– Это перья орла, которого я поймал. Мне их дала Поаниу, ответил я.

Очень хотелось мне рассказать ей обо всем, что произошло в таинственном жилище старухи, но, помня наказ Поаниу, я промолчал. Я сказал только, что хочу прикрепить эти перья к своему головному убору, и Чоромана предложила мне пришить их. Вместе с Келеманой они принялись за работу, а я смотрел на них и прислушивался к их тихому пению. Это был счастливый для меня день.

Вечером, оставшись наедине с Начитимой, я передал ему все, что слышал от Поаниу, а он посоветовал мне хранить это в тайне. У меня было много врагов в пуэбло, и Начитима не хотел, чтобы я разжигал в них зависть.

Приближалась зима. Вместе с братом и Начитимой я ездил в лес за дровами: нужно было запастись топливом к холодному времени года. Обычно с нами отправлялись соседи и друзья. Все мы брали с собой оружие, так как были уверены, что уты следят за нами и ждут удобного случая, чтобы отомстить за своего вождя. Мы не успели запастись дровами даже на первую половину зимы, когда явились к нам из пуэбло Санта-Клара два бегуна. Остановившись на южной площади, они спросили, где наш военный вождь. Огоуоза вышел к ним, и они сообщили ему новость: навахи, команчи, уты и апаши заключили союз и сговорились истребить всех нас, землепашцев. И я и Одинокий Утес – мы оба поняли, что нам предстоит сражаться с навахами, нашим родным народом. Эта мысль приводила нас в отчаяние.

В Покводже и в других пуэбло, расположенных вдоль Рио-Гранде, жители были подавлены и встревожены; они знали, что в любой момент неприятель может напасть на них. День проходил за днем, а враг не давал о себе знать. Наконец пришла зима, и в горах выпал глубокий снег. Теперь мы были уверены, что навахи не смогут перевалить через горный хребет. Олени, лоси, индюки спустились с гор в долину реки, и мы почти каждый день уходили на охоту. Несмотря на сильные морозы, мы по-прежнему ездили в лес, пока не запаслись топливом на всю зиму.

Зимние месяцы прошли спокойно, народ приободрился и повеселел, но с наступлением весны снова вспыхнула тревога. Когда настала пора посевов, мы по очереди уходили в поля. В то время как одни работали, другие охраняли пуэбло, причем женщины должны были помогать мужчинам. Каждый вечер перед закатом солнца Огоуоза назначал на следующий день караульных. Три отряда, по двадцать человек в каждом, отправлялись на север, восток и юг от пуэбло и, спрятавшись за прикрытием, охраняли работавших на полях.

Пора посева подходила к концу, когда мы узнали, что большой отряд навахов напал на людей из пуэбло Санта-Клара, работавших в поле. Многие были убиты.

За это время Начитима, брат и я три раза исполняли обязанности караульных, Огоуоза назначил нас в четвертый раз, объявив, что сам поведет наш отряд на север.

Мы рано улеглись спать, а встали задолго до рассвета. Келемана приготовила нам завтрак, и мы сытно поели. Было еще совсем темно, когда мы, взяв оружие, спустились на площадь, где Огоуоза уже созывал воинов своего отряда. Все выстроились в ряд. Нас было девятнадцать человек, включая самого Огоуозу. Пересчитав нас он спросил, кто же двадцатый.

– Огота, – ответил один из воинов.

– Ха! Ну, конечно! – воскликнул вождь.

– Пойдемте без него, – предложил кто-то.

– Да, таких, как он, нам не нужно! – раздались голоса.

– Нет, он пойдет с нами! Ступайте, приведите его сюда! – сердито крикнул Огоуоза.

Но в эту минуту показался Огота. Шел он медленно, словно нехотя. Побранив его за опоздание, вождь повел наш отряд.

Мы должны были караулить на плоскогорье Черная Меза. Солнце уже всходило, когда мы поднялись сюда. Отсюда мы увидели, что воины южного отряда уже взошли на гору в другом конце долины. Третий отряд скрылся в зарослях можжевельника, покрывавшего холмы на востоке. Утро было безветренное, теплое. Нигде не видно было неприятельских отрядов, но мы знали, что они рыскают в окрестностях. Солнце стояло еще невысоко на небе, когда из пуэбло вышли женщины и мужчины, а затем разбрелись по полям. Я видел, что на нашем участке работают Келемана и Чоромана. Они сеяли маис, исполняли нашу работу, в то время как мы, мужчины, должны были сидеть без дела. С какой радостью пошли бы мы работать в поле, если бы моему народу тэва не грозило нападение навахов, которые тоже не были для меня чужими! Мне стало грустно. Мы с братом сидели в стороне, в нескольких шагах от других воинов. Наклонившись к нему, я сказал на языке навахов:

– Брат, как мне тяжело! Наше родное племя избивает добрых, миролюбивых тэва. Мы должны положить конец этой вражде!

– Пожалуй, легче было бы заставить эту реку течь вспять! грустно отозвался брат.

Вдруг за моей спиной раздался голос Оготы:

– Послушайте-ка! Эти двое разговаривают на языке навахов. Должно быть, они что-то против нас замышляют.

Не знаю, что бы я ему ответил, если бы в эту минуту не раздался возглас Начитимы:

– Смотрите, южный сторожевой отряд увидел неприятеля!

Мы все вскочили. Действительно, по тропинкам, ведущим в долину, бежали, размахивая одеялами, наши воины. Люди, работавшие в полях, заметили сигналы и опрометью побежали по направлению к пуэбло. С холмов на востоке тоже спускались воины из третьего отряда. Мы поняли, что враг идет с юго-востока, вдоль речонки Покводж, которая не была видна с Черной Мезы.

– Наши женщины, дети! Неужели мы не успеем их спасти? Вперед, мои храбрые тэва! Следуйте за мной! – крикнул Огоуоза и первый стал спускаться в долину.